— У одного из тех, кто убежал при виде меня, на груди под расстёгнутой рубашкой была металлическая пластина.

Под закопчёнными пролётами моста, в тени которого блестела грязь, оставшаяся после прошедшего ночью дождя, стоял человек в сдвинутой набок шляпе и расстёгнутой рубашке и произносил речь.

Вид его был помятым: наполовину расстёгнутая рубашка, щетина.

Слёзы подкатили к горлу, я бросилась искать по квартире папу, не понимая, куда все подевались и который уже час... Забегаю в зал... А там молча сидит папа — в том же виде, что будил меня: в расстёгнутой рубашке, с не завязанным галстуком.

Под закопчёнными пролётами моста, в тени которого блестела грязь, оставшаяся после прошедшего ночью дождя, стоял человек в сдвинутой набок шляпе и расстёгнутой рубашке и произносил речь.

Не снимая перчаток — благо застёжками служили металлические кнопки, я расстегнул рубашку, снял её и бросил на песок (кто-то из услужливых подручных тут же подхватил её).

За стеклянной перегородкой в соседней комнате сидела небольшая, абсолютно израильская по виду компания — джентльмены в расстёгнутых рубашках с закатанными рукавами и мятых брюках, подпиравших круглые животы.

Он кричал горящими глазами, вставшими до бровей ресницами, руками, прыгающим кадыком, золотой цепочкой в смуглом треугольнике расстёгнутой рубашки, — всем, что вывалилось из квадрата под вывеской «пиво-воды».