Наш стих, хотя он, может быть, и не открывает новой поэтической эры, но идёт уже от бесповоротно-сознанного стремления символически стать самой природою, отображая и плавные уклоны лебединых белоснежностей, и все эти переплески её жизней и желаний, и самобытность камней, и всё, что вечно обновляется, не переставая быть сном; наконец, всё, что сильно своей влюблённостью: не любовью, с её жертвами, тоской, упрёками и отчаяньем, а именно весёлой и безоглядной влюблённостью в себя и во всех; и при этом поэт не навязывает природе своего я, он не думает, что красоты природы должны группироваться вокруг этого я, а напротив, скрывает и как бы растворяет это я во всех впечатлениях бытия.

Вечно юный, как сон, он во всех переливах, переплесках и перепевах хранит только свою неподчиняемость и изысканность.

Многопенность — это налёт жизни на тайне души, переплеск — беспокойная музыка творчества; а разорванная слитность — наша невозможность отделить своё я от природы и рядом с этим его непрестанное стремление к самобытности.

Переплеск, перепевные звоны, переклички...

Лязгнули тимпанным переплеском буфера, и поезд тронулся.

Что, на суше не было гарантий от подслушивания, а переплеск волн и шум воды, как известно, — самый надёжный защитный экран от лишних ушей?