С другой стороны, зрительная память у меня была всегда хорошо развита, и я до сих пор не знаю, как примирить это явное противоречие: оно было первым из тех бесчисленных противоречий, которые впоследствии погружали меня в бессильную мечтательность; они укрепляли во мне сознание невозможности проникнуть в сущность отвлечённых идей; и это сознание, в свою очередь, вызывало неуверенность в себе.

Для такого сознания не существовало национальности и расы, исторической судьбы и исторического многообразия и сложности, для него существовали лишь социологические классы или отвлечённые идеи добра и справедливости.

Никакая критическая робота не может исполнить своей задачи иначе, как разрешив целый ряд эстетических вопросов — не с той или другой временной, исторической точки зрения, прибегая не к анализу низших, первобытных сил и влечений души, а подвергнув самому широкому истолкованию высшие потребности и отвлечённые идеи красоты и совершенства, переходящие с разными видоизменениями от поколения к поколению, из одной эпохи в другую.

Вовлечение в общественную жизнь огромных народных масс, участвовавших в революции, пробудило интерес как к отвлечённым идеям, так и к проблемам социального существования.

Отвлечённые идеи и эмпирическая субъективность человека, таким образом, суть лишь моменты в «биографии» абсолюта: чтобы стать истинным духом, он должен наполниться живым содержанием и придать ему форму вечности (шедевром изображения этого процесса остаётся гегелевская «феноменология духа»).

И в своей тоске он ещё сильнее проникался необходимостью своей идеи, ещё более любил её и сильнее было жаль её теперь, обижаемую, так жаль, как будто это была не отвлечённая идея, а реальное любимое существо, которому вдруг грубо и несправедливо нанесено незаслуженное оскорбление.

Мы знаем о телесной выраженности греческой культуры, что через тело, через воплощение любой абстрактной, отвлечённой идеи в мифе, в предании и выражает себя эта культура.

Но то же самое можно сказать и о вещах, заведомо не воспринимаемых «внешними» чувствами и, на первый взгляд, весьма абстрактных — таких, как свобода, родина, семья и т. д., которые именно благодаря способности ценить познаются не как отвлечённые идеи, отличаемые от «вещей» и противополагаемые им, а как конкретные реальности или части единой реальности мира, предполагающие чувственный опыт их восприятия (в любви-ненависти) и в равной мере обладающие как ценностью, так и смыслом.