Там пельмени преображались: выстроенные в точные ряды, они теперь похожи на солдат и офицеров в белых парадных мундирах.

В сопровождении группы офицеров всех рангов к нам двинулась фигура в безупречном белом мундире, в красных сафьяновых сапогах и с маршальским жезлом в руке.

Вид у них был страшный, но мундиры и знаки различия на трупах польских офицеров были «в очень хорошем состоянии».

Выручили альбомы, в которых хранились фотографии неизвестных мне офицеров старого флота с погонами и эполетами на мундирах.

Закружились в вальсе офицеры в парадных мундирах, чинно обнимая жён, а жёны ревниво поглядывали искоса друг на друга, сравнивая наряды и причёски.

Офицер взглянул и застыл: на отвороте мундира бессильно, на одной нитке, болталась пуговица.

Показаться дома в мундире с золотыми галунами и в кепи, надетом набекрень, отдавать на улице честь офицерам и видеть, как они в ответ, точно знакомому, будут прикладывать руку к козырьку, вызвать удивленно-почтительные взгляды сестёр и младшего брата — все эти удовольствия казались такими заманчивыми, что предвкушение их даже несколько стушёвывало, оттирало на задний план предстоящее свидание с матерью.

Тем больше удивлял его офицер, который, хотя на нём был тесный, парадный, отягощённый эполетами и увешанный аксельбантами мундир, так ревностно давал объяснения и, кроме того, продолжая говорить, ещё нет-нет да подтягивал ключом гайку то тут, то там.