И хотя всё знали, что отступать некуда, батальон окружён и нет даже маленького пространства, которое могло бы спасти, куда можно было бы отойти в невыносимом положении разгрома, — как ни странно, это пространство почти всегда занимает местечко в душе солдата, — ожидающие взгляды людей, скользнув по лицам офицеров, украдкой устремлялись назад, на горящую деревню, где учащались разрывы снарядов, треск автоматов, и в глазах мелькало выражение тоски.

Один из них — маленький, худенький, вёрткий, со смеющимися чёрными глазками — пробежал хитрым, пытливым взглядом по пассажирам и остановился на добром лице офицера.

Ты уже давно на карандаше у генерала, он знает, что ты что-то замышляешь, никак хочешь дёрнуть на другую сторону старая крыса, — лицо офицера сделалось как камень.

Выражения лиц офицеров были удручёнными, так как это касалось лично каждого, давало оценку работе возглавляемых ими отделов.

Лицо офицера было лукавое, смуглое, волевое — лицо гасконца.

Потом скользнул в сторону и осветил лицо офицера.

Лица офицера не было видно, беседуя с унтером, он отвернулся.

Поднесла руку к лицу офицера и коснулась шрама на щеке.