Где-то вверху, над брезентом, возник давящий шорох — шу-шу-шшу-у, — перерастая в тяжёлый рёв, и близкие разрывы сотрясли землю, подкинуло костёр, ящики, брезент взметнулся над краем воронки — и сюда, к костру, горячо дохнула, ворвалась ночь.

Цилиндр перевалился через край воронки, повернулся, показав быстро мелькавшие позади лопатки, и начал вновь зарываться в нескольких метрах в стороне от воронки, уткнув свой полированный нос почти отвесно в землю.

Осторожно, не поднимая головы, он выложил три «мухи» с разных сторон на край воронки, переключил изображение от них со шлема на коммуникатор, обхвативший запястье.

Где-то вверху, над брезентом, возник давящий шорох — шу-шу-шшу-у, — перерастая в тяжёлый рёв, и близкие разрывы сотрясли землю, подкинуло костёр, ящики, брезент взметнулся над краем воронки — и сюда, к костру, горячо дохнула, ворвалась ночь.

Однако ниже двух метров от верхнего края воронки спуститься не успел — почувствовал духоту и усиление сердцебиения, что прямо указывало на повышенную концентрацию углекислого и угарного газа.

А в шестнадцать лет, дружно взявшись за руки, подошли мы к краю воронки, называемой жизнью, опасливо заглянули туда, как щепки попали в водоворот, и водоворот закружил нас.

Края воронки уже давно сгладились, обсыпавшись, и она вся заросла травой, но её глубина была очень заметна, и из неё торчали белые глыбы камней, словно кости из раны.

А я не верю... Наши фотографии прилипли по краям воронки.