III
Рыцарь окинул взглядом коричневые палатки, развернутые бастующими на рыже-зелёной лужайке, и с отвращением закрыл нос ладонью. Резкий, холодный ветер нёс с городских очистных сооружений вонь. Он стоял на высоком пороге Президентского дворца, и, ощупав карман пиджака, понял, что забыл в ящике бюро ингалятор. «Без лифта вернуться будет быстрее», – решил он и взялся обеими руками за огромную дверную ручку, как за длинную полутёрку.
Тяжёлая входная дверь медленно закрывалась за ним, в тёмную щель улыбалось лицо сотрудника службы безопасности. Два монаха со странными сплющенными головными уборами фиолетового цвета пытались установить плакат на временные ограждения, расставленные на чёрном граните последней лестничной клетки. Перед палатками на холодном брезенте лежали женщины из группы поддержки мирян, одетые, как на религиозные праздники, в тёмные грубые жакетки и цветастые косынки. Они отдыхали с подложенными под голову руками, как крестьянки в поле. На белом полотне кто-то неловкой рукой, а может, специально, кривыми красными буквами написал: «Мы за дискриминацию зла!» Как знаток словесности, он оценил мысль и формулировку лозунга. Возле большой палатки в центре разбитого лагеря поднялся человек довольно молодых лет с редкой рыжей бородкой, в подряснике непонятного цвета с мятыми полами, и крикнул в его направлении: «Эй, избранник! Когда к нам выйдет Президент?! Вы нас за людей считаете вообще?!» Рыцарь хотел было что-то сказать о порядке обращения к официальным лицам или о здравом смысле, но дёрнул плечом и зашагал к машине.
«Ленд крузер» надёжно спрятал его от любопытных взглядов и от противного запаха, который уже год безнадёжно мучил столицу вопреки обещаниям городского главы. Рыцарь широко открыл рот, пшикнул два раза бромидом и завёл машину. Не дело спичрайтера вести переговоры с протестующими… Однако же спесивый советник по религии и культуре избегал открытого общения с бунтующими попами. У Президента были свои обязательства перед бывшей советской политической элитой, и поэтому он держал в штате немало чиновников старой школы, которым давным-давно пора было на пенсию. Формально это объяснялось необходимым в коллективе сплавом молодости и опыта. Уже неделя как в Президентуре лежал принятый Парламентом «Закон о недискриминации», утверждавший европейские права представителей сообщества сексменьшинств – ЛГБТ. Возможное подписание этого документа оценивалось консервативной прессой как начало решительного наступления содомитов на православную церковь. После месяца осады Парламента воины, как называли себя члены религиозной организации «Святой Георгий», разбили свой лагерь у стен Президентского дворца. Декларация Синода была грозной и обещала отлучить от церкви всех депутатов и высших чиновников, причастных к принятию закона. Однако же после того как Парламент принял закон в третьем чтении, от Митрополии не было ни слуху ни духу.
– «Святой Георгий» не подчиняется Митрополиту, – устало сказал Президент, когда они набрасывали план действий.
С золотистого полотна иконы, похожей, скорее всего, на картину и занимающей почти всю заднюю стену огромного президентского кабинета, охватывал своим высоким взором всяк входящего Великий Князь, частый вдохновитель выступлений главы государства.
Хотя Князь был не из робкого десятка, его первым помощником в управлении страной была не столько восхвалённая летописцами храбрость, сколько замолчанное историей плутовство. Два раза он вставал на колени перед главным шатром турецкой армии. Однако голова низко склонялась перед мусульманами с потаённой мыслью – ударить в спину в подходящий момент и сохранить власть. Президент пытался подражать Великому Князю в отношениях с великими державами. Военную хитрость и политический блеф путают с человеческой подлостью. Учебники истории не уделяли достойного внимания этой выдающейся черте великого предка.
Президент никогда не признавал открыто, но никогда и не отрицал своё прямое происхождение от Великого Князя: он представлял шестое колено великого рода, взявшего в руки бразды правления страной. С его тайного одобрения в одном известном таблоиде были даже опубликованы подробности древа знатного рода.
Для церкви тяжкие грехи Великого Князя не стали преградой для канонизации несколько столетий спустя. Имя православного святого он заслужил тем, что после каждой битвы, как свидетельствовали современники, воздвигал церковь или закладывал фундамент монастыря. В один из этих монастырей и наметил Президент отправить своего спичрайтера вместо партийного товарища, советника по религии.
– Митрополиту можно до поры до времени доверять, – продолжил Президент, сутулясь в своём огромном чёрном кресле.
За время второго срока Президент заметно постарел. Седина покрыла его низкие, немодные бакенбарды… Красные, вечно щурящиеся глаза запали. От барбитуратов его речь на пятничных планёрках становилась непонятной, иногда нелогичной. За глаза его стали называть «папой». Он просил советников (если это можно было назвать просьбой) писать ему по существу вопроса не более двух-трёх абзацев. Одного своего старого партийного соратника он выгнал из Дворца, после того как несчастный прислал ему два раза предложения по реформе образования объёмом более трёх страниц
Рыцарь вздрогнул.
– Настоятельница Монастыря Родна, – прозвучало вдруг из уст Президента.
Да, ему не послышалось… Но вряд ли Президент помнил место жительства каждого советника. Пространные и порой лишённые связи с реальной политикой объяснения старика направляли обычно мысли Рыцаря по параллельному пути. Главное было услышать вывод, который подтверждал суть задания.
– Она из «талибов».
Так между собой называли радикально настроенных против закона священников из православной организации «Святой Георгий».
– Они к ней прислушиваются. Митрополит намекнул мне, что Настоятельница прикармливает капитана «святогеоргиевцев». Нужно убедить её…. ну ты сам знаешь.
– Чёрт, – вдруг спохватился Президент, – тут была бумага. Кажется, мы так ничего и не сделали для этого монастырского Дегустационного домика.
– Свяжите меня с министром туризма, – сухо сказал он, нажав кнопку на широком телефонном пульте.
Небрежным движением ладони он приказал Рыцарю удалиться.
– Доложишь…
И вот сегодня «папа» позвонил ему по чёрному телефону прямой связи и приказал действовать.
У последнего городского светофора среди разносчиков рекламы состязались попрошайки. Парни из службы безопасности рассказывали, что после последнего удара по организованной преступности этот бизнес подмяла под себя полиция. Слева у тротуара работала худая девка с косым, как у Цыпы, взглядом, никогда не расстававшаяся с рыжим баскетбольным мячом. Кто-то, наверное, подсказал ей, а может, своим умом дошла, что мяч выгодно дополняет её «имидж». Она никогда не благодарила за милостыню, а спрашивала подающего, когда он опять проедет по этой же дороге. Справа, в опасном коридоре между автомобилями, с большим успехом побиралась пара христорадцев. Мужающий юноша вёл за ручку свою слепую сестрёнку и выразительно, с расстановкой восклицал:
– Дай вам Бог счастливой дороги!
Рыцарь держал между пальцами жёлтую хрустящую купюру и гадал, кто успеет первым: атеистка или верующие. Зажёгся зелёный свет. Девка с баскетбольным мячом взмахнула рукой и проскользнула мимо, её полные губы раскрылись наподобие улыбки, обнажая редкие, кривые зубы. Брат уводил сестру к светофору, туда, где начинался новый виток действа. «Очень похоже на распределение денег из правительственного резерва, – иронично подметил Рыцарь. – Точно так же не повезло Монастырскому домику! – добавил он про себя, вспомнив разговор с Президентом.
С чиновничьей сноровкой Рыцарь прокладывал себе мысленную тропинку к встрече с Настоятельницей. Он хорошо её знал. Они учились в одной группе на истфаке. Но связывала их не просто учёба. Как-то Калипсо за воскресным обедом принесла весть о том, что в Монастырь назначена новая начальница: молодая, очень твёрдых правил. Старуха стала описывать её, рассказывать о своих первых впечатлениях, и он почему-то подумал: «Вера!» Интуиция его не обманула. Две недели спустя он увидел её через тонированное стекло автомобиля на автобусной остановке. Рыцарь слегка притормозил, разглядывая на ходу хрупкое, высохшее существо в чёрном. Бледное лицо монахини скрывало, как маска, прошлое. Несомненно, это была Вера. Тогда он не решился остановиться. Теперь он осторожно вёл машину по единственной разбитой дороге, которая вела к Монастырю. Крупный чёрный внедорожник вынырнул навстречу из-за поворота, и он удивился редкому, дорогому бренду автомобиля.
Рыцарь и монахиня с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга, пытаясь правильно настроиться на встречу, не провалить первым неудачным словом начало и не разочароваться после долгой разлуки. Ему показалось, что он расслышал дружеские нотки, когда Настоятельница назвала его по имени и с каким-то сильным волнением, чуждым иночеству, пригласила сесть рядом с ней на лавку. Хотя, что он мог знать по- настоящему о монашеской жизни?
Монастырь он посещал во второй или в третий раз. Разбросанные по широкому двору за невысоким забором низкие, вросшие наполовину в землю монастырские строения выглядели в жидком полуденном свете заброшенным газовым хозяйством. Лавка, на которую они присели, находилась возле церкви напротив колодца с воротом. Рядом – деревянное распятие с жёлтым лакированным Христом – произведение современного родненского мастера. Из кухни – судя по запаху – вышла женщина и стала в двери, вытянув по-гусиному шею. Она внимательно прицеливалась через щель тёмного платка, тесно окутавшего её голову. Монахиня была одета, как и её хозяйка, в тёмный сюртучок из лёгкой дешёвой ткани, а на ногах – бурки из натуральной овчинки, в которых обычно шаркают по дому пенсионеры. Настоятельница слегка наклонила голову, и женщина, повинуясь приказу, быстро проскользнула вдоль невысокого фасада келий. Он не решался произнести её мирское имя, обращаться же по церковному – «матушка» – язык не поворачивался.
– Ну как поживаешь, чем занимаешься? – спросила она и вновь повторила его имя, на этот раз ласково. Тишина, крепкий воздух Старого леса и общие воспоминания располагали к откровенному разговору, только ни он, ни Вера не были готовы к нему.
– Да, впрочем, и так понятно… Сельчане говорят, что видят тебя каждый день по телевизору… Как семья? Дети есть?
Он скупо улыбнулся и чуть приподнял руку с колен.
– Нет, – и добавил смущённо, – если не возражае… те, я перейду к делу.
Она покачала головой в знак согласия. Колокол зазвонил чистым, но странным чужим голосом, словно напоминая, что у времени здесь другой отсчёт. Рыцарь знал, что по возвращении из-за границы Вера отказалась служить в монастыре Николая Чудотворца, который находился под опекой Президента. Моностырь Николая Чудотворца был полностью отреставрирован, его яркие золотистые купола красовались на обложке «Винного пути» как визитная карточка страны. Президент подарил флагману монастырской флотилии, как он называл в узком кругу эту обитель, современный свечной завод. Шутили, но Рыцарь знал, что это правда, что на освящении отреставрированного монастыря сопровождающий Президента советник по религии, войдя в шикарные спальни монастырской гостиницы с расписным потолком, бесцеремонно спросил в присутствии всей делегации, почему койки такие широкие да с двумя подушками.
Колокол пробил последний раз. Он осмотрел жёлто-грязную скорлупу купола, а потом остановил свой взгляд на узких плечах церкви, одетой, словно в серый подрясник. Шероховатые стены отдавали известью, и Рыцарь осторожно выдохнул острый запах через ноздри. Ингалятор остался в бардачке. Через дух свежей покраски пробивался, как ему померещилось, смрад гари спалённой когда-то турками прежней деревянной церкви, которая возвышалась на этом же месте и была в два раза выше каменной. После смерти Великого Князя Османская администрация не разрешала строить храмы выше копья турецкого всадника. Справа за старыми деревянными воротами главного входа виднелось длинное котельцовое здание монастырского коровника. С противоположной стороны, ближе к лесу, среди виноградной плантации чернели столбы и похожие на них тени монашек. Пора подвязки винограда затянулась, а живший бедной жизнью Монастырь пытался заняться доходным винным делом. В туристические маршруты Монастырь Родна был включен только из-за древности и перспективы сделать из Дегустационного домика последнюю стоянку «Винного пути». У Рыцаря были с собой заранее подготовленные бумаги: предложения по реконструкции домика, а также по приобретению оборудования для небольшого французского винного заводика.
– И что взамен?
Рыцарю показалось, что Настоятельница напустила на себя строгость. Вопрос застал его врасплох. Он искал глазами тропу, которая вела вниз с вершины Родны, и думал, как удивится Учитель, когда будет пробегать мимо обустроенного Дегустационного домика… Рыцарь собрался с духом:
– Как всегда… Кесарю кесарево!
– У меня нет решительного влияния на «святогеоргиевцев»…
– А Президент думает, что как раз наоборот…
– У меня нет на них влияния, – твёрдо сказала она, – но я разделяю их мысли и тревоги и, чем могу, помогаю…
– Но ведь вы знаете… ты-то в особенности, знаешь, что мы Брюсселю должны… Нас вынуждают принять этот закон о…
– … об утверждении власти содомитов!
– Не преувеличивай! Но допустим… Без него мы не добьёмся отмены виз… Ты ведь не можешь отрицать… Все мечтают о безвизовом режиме с Европой… Взять хотя бы наших родненцев… Они смогут навестить своих родственников за границей… А гастарбайтеры смогут беспрепятственно приезжать домой, без страха, что их не пустят обратно на работу. Нам очень выгоден этот закон!
– Оставил бы твой Кесарь в покое нашу церковь…
– Так это вы как раз встреваете…
Рыцарь почувствовал естественную необходимость узнать всю правду:
– У тебя уже есть готовый ответ?
– Знаешь… Что-то в тебе осталось прежним, языческим…
– Тоска, наверное… – сказал рыцарь, проводя рукой по лбу.
– Ты, как и прежде, не ходишь в церковь?
– У меня сосед – очень хороший, образованный малый… Для него, к примеру, Бог – универсальная сеть добра и любви… По его разумению, у каждого верующего есть в этом эзотерическом Интернете свой пароль – своя оригинальная молитва.
– Ну что ж, этот пароль подойдёт, пожалуй, и к тайне той беременной «епископиньи» англиканской церкви, и к загадке венчания породистых собак…
– Что до меня… – Рыцарь повернулся лицом к высоким воротам Монастыря, словно оглядывал его общее с Верой прошлое. – Да, я таким и остался. Я, как и прежде, сотворён из белка. Замысел человечества – в ДНК. Это факт. А вот присутствие разума, высшего разума в этом генетическом механизме – полуфакт, дело спорное….
– Лучше бы ты сказал «не знаю»!
Настоятельница посмотрела на него, а потом вернулась взглядом к церковной стене и что-то шепнула. Казалось, что она не смеет поднять глаза на купол, что крест довлеет над ней, прижимая своей тяжестью к земле. Только теперь он заметил между бледными, костлявыми пальцами монахини чётки размера мелкой фасоли. Она долго их перебирала, словно не зная, как завязать оборванную нить разговора.
– Вам прежде всего нужны деньги….
– Да, и кредиты, конечно. Добра без зла не бывает… Народ надо накормить!
Она опять поймала его взгляд и опять осторожно отвернула голову.
– Ведь сам Митрополит согласился… Зачем вы людей зря будоражите?…
– Митрополит?! – она в исступлении стала цедить слова сквозь зубы. – Знаешь, кто должен решать, достоин ли пастырь своей паствы? При рукоположении, надеюсь, ты это видел хоть однажды по телевизору, когда высокое духовное лицо поворачивается к народу и спрашивает на непонятном греческом: «Axios?», то есть, «Достоин?» Народ божий должен дать ответ, но кто же понимает, что происходит… Люди не ведают, о чём их спрашивают, а хор священников подхватывает утвердительно: «Axios!», «Достоин, достоин!». Но ведь, согласно святым отцам и православной традиции, если бы хоть один верующий сказал «недостоин», то служба прекратилась и вынесли бы крест и святое евангелие, чтобы сомневающийся свидетельствовал.
– А Синод? Он ведь отозвал своё решение об отлучении…
– Синод… Сколько верующих среди наших священников, как ты считаешь?
– А сколько педиков? Прости, я хотел сказать «голубых»….
– Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную… Если бы каждый десятый был крепок в наших рядах, у нас была бы настоящая армия. А так… Что те старые, которых готовили в советских семинариях под присмотром КГБ, что эти новые, вкусившие от яблока папизма…
Последнее слово она, казалось, прошипела.
– Я пришёл за диалогом, хотел о деле поговорить, а вы предлагаете мне какую-то чушь. Я не лично о вас, матушка, – он произнёс это слово и сам себе удивился, – но всё-таки… Ваши богатые монастыри похожи, скорее всего, на колхозы-миллионеры, а не на коммуны богомольцев.
– Да… мы редко помышляем о подвиге… Одна послушница недавно спросила меня, что, если все будут, как преподобный Савва, по сто раз в час молитву читать, кто будет нам хлеб добывать?
– Таки я о том же. Может, следует признать, что на рынке религиозных услуг появилось новое православие, способное конкурировать с новыми и технологичными религиями…
– С религиозными подделками…
– Так каков будет ответ?
– Добро не нуждается во зле, оно самодостаточно, – она опять назвала его ласково по имени. – Есть только одна надежда… Ты, думаю, ещё помнишь, что случилось второго марта семнадцатого года?
– Вы тут на своём необитаемом острове совсем свихнулись…
– Ты не понял…
– Вы что, действительно, думаете, что Президент допустит, чтобы в наших семьях папу и маму называли «родителем номер один» и «родителем номер два»? … Закон – всего лишь формальность. Обмен любезностями с Брюсселем….У нас же европейские законы не работают… По крайней мере, Митрополит это понимает…
– В школе девятиклассники уже изучают новый предмет… В качестве эксперимента пока. Юношей учат по доходчивым картинкам, как женщина должна ухаживать за женщиной и как мужчине обходиться с мужчиной в постели… И это лишь цветочки… Надеюсь, твоему Президенту показывали учебник по освоению этих цивилизованных навыков, который он уже пустил в обращение своим указом?
– Вера!
– Не кричи…
«Что же случилось, – спрашивал он себя по дороге, нервно дёргая рычаг скоростей, – что же случилось весной 1917 года?» Конечно же, он бывал в церкви после их расставания, но он не мог быть до конца откровенным с Верой. И он не раз спрашивал себя: а не является ли его витринный атеизм более слепой верой, чем законничество Калипсо, которая, искренне исповедуя спасение, часто повторяла, что никто ещё не вернулся «оттуда», чтобы рассказать правду?
Вопрос богооставленности продолжал возвращать его к обрядам крещения, на которых он подменял в детстве маму, уступая её настоятельным просьбам. Мать была советским человеком, христианкой в вере и коммунистом на своём рабочем месте в сельсовете. Приходилось снимать и аккуратно складывать свой шёлковый пионерский галстук в школьный портфель и прямо после уроков шагать в храм божий. Отчуждение, неуют виртуальности – вот что он продолжал испытывать в церкви. Смешанные чувства, очень похожие на то состояние, которое он впервые испытал, когда во время школьной экскурсии переступил порог столичного Художественного музея и окинул всё вокруг первым целомудренным взглядом. Спёртый воздух, гнусавый, как и у экскурсовода, голос попа, и там и тут заунывный, бессвязный сказ, непонятные слова.
Позже, всматриваясь в образы, он искал родство с известными выдержками из Нового Завета. Он даже научился некоторым храмовым правилам, подражал старухам, зажигая свечки и крестясь перед иконкой на аналое. Целовал, подавляя тошноту, мутное стекло мощей. Пытался понять, что за трепет охватывает иногда его не знающее духовного опыта сердце. Но никакого ясного ответа не добыл, а книжные подсказки были путаными, наивными или пресными. Единственное, что трогало его, – это внезапные золотые вспышки иконостаса, а позже – высокие и чистые ноты церковного хора в столичном Кафедральном соборе, когда он слушал рядом с Президентом пасхальную проповедь Митрополита.
Вера получила вместе с красным дипломом распределение в департамент образования столицы. После обретения государством независимости она стала самым молодым в правительстве министром – министром труда. Она-то знала цену реформам.
Рыцарь прокрутил назад фильм воспоминаний до красной метки – стенгазеты с крупным девизом «Даёшь 100 центнеров винограда с гектара!» Осень, второй курс, колхоз… Это была, скорее всего, страсть… Вдвоём, в тёмной комнате колхозного общежития, согретые добрым кагором, который пили большими глотками из горлышка пятилитровой пластмассовой канистры. Свет костра во дворе чудно отсвечивался на глянце одинокой стенной литографии. Они ушли по-английски под звон гитары гуляющих однокурсников с пунцовыми, как от фотолабораторных инфракрасных лучей, лицами. Он помог ей раздеться, она по неопытности суетилась. Колючее темно-синее одеяло с жёлтыми полосками по краям впитывало тепло и нежность нагой Веры. Наступила развязка:
– Я девственница.
Он сел на краешек кровати. Вытер в томительном ожидании пот с лица:
– Я, конечно, хотела бы покончить с этим странным статусом, но…
– Так да или нет?..
Он опустился на колени и обнял её голые бёдра.
– Нет! – сказала она страстно, как будто ответила «да!»
Отблески огня ползли по холодному и грязному стеклу окна. Хмель улетучился… Он встал, натянул на себя футболку и обронил:
– Жду тебя внизу!
Жалел ли он об этом позже? Мысленно возвращаясь к той ночи, Рыцарь пытался каждый раз быть честным с самим собой. Потом у него было около года тесного общения на кухне с рыжей еврейкой с безобразно крупными очками. Он как-то сказал на лавке Учителю, не раскрывая скобок:
– Нет искуснее женщин в любви, чем еврейки!
В единственной комнате хрущёвки лежала её парализованная бабушка. Готовя ей куриный бульон, студентка биологического факультета твердила, что вот такой горячей кастрюльной жижей была вся планета перед замыслом жизни. Потом он встретил Лину с экономического.
Но сейчас за рулём что-то укололо его в самое сердце, осколок той давней, разбитой вдребезги ночи, горечь прошлого, незавершённого.
В левом правительстве ей обещали пост министра образования, и она предала, как было принято говорить, свою партию из правого блока. Вот тогда и всплыла грязная история, грязная по сути, а не потому, что на ней зарабатывала рейтинг пара жёлтых газетёнок. Она ушла, так и не написав новому премьеру заявления. Она сбежала, исчезла, её долго искали, пресса даже выдвигала версию суицида. Рыцарь тоже временами спрашивал о ней, пока товарищ по факультету не поделился с ним, по большому секрету, её номером телефона. Пару месяцев спустя после скандала она согласилась на встречу. Вера показалась ему сильно похудевшей и ниже ростом у двери маленькой типографии, куда она устроилась работать. Она не появлялась на людях.
Кофе пили в тесной однокомнатной квартирке в заброшенном районе столицы. Широкий экран плоского телевизора, самодовольный белый лохматый кот, которому хотелось врезать. Она опять доверилась ему… Рассказала всё про своего партийного начальника, перспективного когда-то политика. По вечерам, как это принято, партийные бонзы встречались в кабинете председателя партии, пили вино, кофе, играли в покер, обсуждали самые смелые и нелепые государственные планы. Потом как-то остались вдвоём. Месяц страстной любви на кожаном диване и широком столе председателя. Он её бил. Бил жестоко. Из-за побоев ей иногда приходилось отсутствовать на службе, откладывать свои заграничные командировки. Она не находила в себе силы уйти. Что её держало: стокгольмский синдром, первая сексуальная привязанность? Когда стало известно, что она готова перебежать к левым, босс холодно предупредил о мести, даже ценой жертвы последних крох его политической репутации.
Она весь вечер рыдала, и Рыцарь долго её успокаивал, поглаживая, как и тогда осенью в общежитии, её безвольные руки. Она просила его остаться, но он нашёл вескую причину уйти, о чём потом иногда сожалел. Он собрался с духом и позвонил ей через месяц, но на этот раз Вера исчезла навсегда. Говорили, что нашла приют в соседней стране. То ли учится на теологическом, то ли постриглась в монашки далеко в горах.
Конец ознакомительного фрагмента.