II
Три с половиной года назад я был немного другим… Калипсо не обязательно было знать, почему я так вяло и неумело добиваюсь у соседа справки для Цыпы, почему я так слабо давлю на Рыцаря… У меня свой интерес к советнику Президента. Он обещал выбить мои деньги из партии власти. Я ждал эти деньги, как нищий милостыню, с трепетом мечтал о них, жаждал их больше, чем Калипсо справки для спасения своего сына. Сорок два месяца назад я продал «Газету» властвующей партии. Я владел контрольным пакетом многотиражки. Правда, власть больше интересовало здание газеты, расположенное в десяти минутах ходьбы от правительства. Первую половину вырученных денег я вложил целиком в местную Футбольную школу и стал её владельцем. Второй транш не получил по сей день. Жена рассчитывала на эти деньги, нужно было материально поддерживать нашу дочку-второкурсницу, которая училась на дипломата в университете Ниццы.
– Не будет денег – подамся в гастарбайтеры! Не вижу другого пути! – сказала в сердцах супруга. – Или у тебя есть другой выход?
И я опять запил. Я крепко берусь за стакан, когда время начинает безнадёжно отставать от моей мечты.
По призванию я плеймейкер, люблю вживую управлять игрой. В десять лет я был без ума от голландца Йохана Неескенса и мечтал стать великим футболистом. «Крошка сын спросил отца…» Вообще-то я спрашивал у матери, но она умела предупреждать мои неудобные вопросы о будущем:
– Мы рядом, мы всегда тебя поддержим.
Папе было не до тонкостей, он всегда был загружен делами, хотя, может быть, за своим молчанием скрывал уважение к чужому выбору. Я похоронил мечту детства раньше, чем своих родителей. На предпоследнем курсе журфака повесил бутсы на гвоздь, хотя всегда появлялся в расширенном списке национальной молодёжной сборной. Затем бросил университет и создал «Газету». Сейчас задним числом говорят, что в годы перестройки дураки поверили в новое мышление, а умные – в частную собственность. Я попытался соединить любимое дело с возможностями дикого капитализма. Но время не поспевало даже за моей второй, скромной буржуазной мечтой. Рассказать вам, как выпивали журналисты, запершись на несколько дней в фотолаборатории? Ну а потом пришёл тот день, о котором предупреждают мудрецы… После бурной, затянувшейся молодости я обнаружил в левой стороне груди тревожное шевеление чёрно-зелёного неусыпного червя… Тоска, длинные, тяжёлые размышления – состояние, близкое к перезагрузке. Как будто прозрев, я решил вложить все свои деньги в Футбольную школу, чтобы тайной тропинкой вернуться к своей первой настоящей мечте.
Коричневый фолиант в изношенном кожаном переплёте, что лежит на письменном столе рядом с монитором, – моя настольная книга. Когда империя рассыпается, на толкучку выносят редкие дорогие вещи, которые продаются за гроши. Труд древнего эзотерика «Небесная матрица» я купил на столичном развале меньше, чем за бутылку доброго коньяка «Поморье». Свод правил выхода из лабиринта, в который сам себя загнал. Секрет моих пробежек по Родне – общение с Небесной матрицей.
Моё прозвище – Учитель. В селе человека выделяет прозвище. У нас каждый второй – однофамилец. Фамилии связаны так или иначе с названием местности, Родна. Так называется и гора, и село, и речка, протекающая недалеко от моего дома. Так называется и мой футбольный клуб. Чужие путают нашу местность с горной Родной, но мы живём в предгорье. Настоящие горы начинаются сто километров западнее, где-то на линии государственной границы. Петляя по Поморью, Родна впадает в море у самой южной границы, где-то километрах в двухстах от нашего села. Могучая когда-то река проложила себе путь глубоким руслом посередине долины, но теперь она журчит ручейком, омывая кучи белых камней, которые блестят на солнце, как кусочки сала. Только ближе к столице, обогатившись двумя сильными притоками, Родна чем-то напоминает былую, гордую, судоходную реку. В мире, я уверен, много точно таких же красивых мест, как наше, только называются они по-разному. Исторические и географические подробности о нашем селе и о нашем Монастыре Родна можно найти в отдельной главе недавно изданного справочника «Винный путь».
Прозвище иногда точнее и выразительнее имени. Кличка Крещёный, полученная иноверцем в купели как духовное свойство, стало в нашей местности по истечении веков именем рода. Калипсо – тоже прозвище, её прадед участвовал в начале 19-го века в «Этерии»4, освобождал Грецию. Грек, скорее всего, прозвище её прадеда, а не национальность. Хотя за глаза, по злобе, Калипсо кличут «гречанкой». Она горбоноса и черна, как настоящая киприотка. Однорукий вернулся инвалидом из Герата, где его десантный батальон участвовал в ликвидации банд Исмаил-хана. С Рыцарем – отдельная история. К нему все сельчане обращаются уважительно – «господин», и только по фамилии. Родненцы редко одаряют чужих прозвищами – пришлые мужчины, как шутят в селе, выходят у нас «замуж». Я обозвал его Рыцарем про себя… Рыцарь Мечей, есть такая карта Таро. «Учителем» я стал в пятом или шестом классе, довольно умело кося под педагога. Я надевал старые отцовские очки сварщика с пустыми оправами и валял ваньку у разбитой зелёной доски, орудуя указкой и мелом, пока настоящий учитель внезапно не появлялся в дверном проёме. Ти-си – от английского Top cat – имя моего золотистого котика, плод рыжей уличной кошки, которую приручила Калипсо.
На алкоголика я похож, пожалуй, только по утрам, когда вглядываюсь в треснутое зеркало над раковиной в уборной. Умываясь, я ощупываю своё лицо, как чужое. Но после первой чашки кофе вместе с чувством лёгкой тошноты понемногу уходит краснота лица, убывают и мешки под глазами. Если по утрам не тянет опохмелиться, ты ещё не безнадёжен… Никто пока не заподозрил во мне сильно пьющего. Кроме, конечно, моей жены… Но она теперь далеко, в Италии. Раньше как раз перед этим зеркалом Катя стригла меня, надавливая на макушку толстым лезвием «Мозера» (в Родне машинки для стрижки собак предпочитают «человеческим»). Она мягко сжимала тёплыми пальцами свободной руки мой затылок, чтобы я не ёрзал на скользкой табуретке. Теперь она стрижёт своего бледного полуживого старикашку, переданного ей по сложному контракту итальянской социальной службой.
– Как твои колобки? – дразнит меня Катя в электронных письмах, имея в виду сопляков из Футбольной школы.
Она никогда мне не врёт, и в самом начале назвала дело, за которое я взялся, «инкубатором».
– С цыплятами возиться, может, и приятно, но готовых бройлеров надлежит ещё подкормить и продать!
Для Кати социальный статус – не пустые слова, а футбол – синоним дефолта.
– Впадать в детство – нормальное явление, – настаивает она, после того как накормит ложечкой своего «Берлускони», – но ты ещё не в том возрасте.
Она перестала наставлять меня на путь истинный. Когда мы ещё были вместе, меня задевали её яростные от безысходности замечания:
– Ты уже разлагаешься от алкоголя…
Это происходило в спальне перед отключкой. Двое суток подряд я пил, упиваясь в Интернете Лигой чемпионов, а на третьи кое-как, шатаясь, добрался до кровати:
– А я вот думаю, что наоборот… всё кругом разлагается!
Она резко отвернулась, плотно закутавшись в одеяло.
С чашкой кофе в своём плетёном кресле на веранде я любуюсь по утрам скрытой в лёгком утреннем тумане вершиной Родны и повторяю про себя законы Небесной матрицы. После каждой мантры я кладу чашку на грязно-жёлтую памятную медаль с рельефом Президентского дворца – сувенир от Рыцаря. Облупившаяся краска оконных рам и паутина треснутых стёкол не мешают мне думать. Как сократить время и свести его с исполнением мечты? Реальность существует независимо от нас до тех пор, пока мы с ней согласны. Надо только ощутить незримый мир. И старый монастырь, и реставрированные разрушенные боярские дворы, и стеклянные дворцы молодого государства, и исчезнувшие камышовые крыши, и черепичная кровля Замка напротив моего дома – всё это всегда существовало и будет существовать. Забытый, запыленный или новый, не распакованный, хранящийся на небесных складах мебельный набор – вечная обстановка подлунного мира. Умершие люди и родившиеся – рядышком, рай и ад – краешком.
Про усопших, ад и рай в моей книге ни слова. Это мой вывод. Экуменическая, так сказать, ересь, которой я поделился однажды с Рыцарем.
– Ты же знаешь, – улыбнулся он, – я безбожник! Хотя эзотерика – это не совсем религия, это, по-моему, ближе к научной фантастике. Но и тут вера нужна. Ты молишься?
Я ответил не сразу, и он, хитро усмехнувшись, наклонил голову набок.
– Вся окружающая нас декорация меняется незаметно … – продолжал я отвлечённо.
Вечерело. Мы сидели на лавке у ворот Замка. Рыцарь ждал свою банку с козьим молоком. Резкий, холодный ветер дул в сторону горы, нас обдавало клубами горького дыма. Калипсо шаманила под голым рыжим абрикосом, паля сырую солому в надежде спасти будущий урожай.
– Тебя никогда не мучил вопрос о неторопливых превращениях вокруг нас? Они настолько медленны, что их невозможно заметить, не то чтобы измерить….
Я пытал этим вопросом чуть ли не всех друзей и приятелей.
– Просто мучительно медленны… Как человеку рассчитать время исполнения своей мечты?
– Ну, тут как раз всё просто, – ухмыльнулся Рыцарь. – Учёные доказали: времени нет. Или, если угодно, есть только одно, банковское время, то, что измеряет начисление процента.
Моя первая пробежка по Родне была очередной попыткой самоисцеления. Я поднялся на гору поздней осенью и собрал, ободрав руки, полкулька ягод терновника – признанного средства для понижения давления. Но с каждым подъемом мускулы стали вспоминать свою былую упругость, боль уступала место размышлениям. Я продал «Газету» примерно в то же время, когда Цыпа бросил свою дорожную службу. Даун получил место пастуха, а я начал строить новые раздевалки и забор вокруг стадиона. Домой возвращался мёртвым от усталости. Стройке не было конца, а денег становилось всё меньше.
– К моему возвращению закончишь? – с лёгкой иронией спрашивала жена, наливая мне в миску куриный суп.
У неё уже был билет на самолёт до Милана. Возвращаться она не собирается, в селе нас считают разведёнными. Но ни она, ни я не стали распространяться о причинах нашей размолвки.
– Зачем тебе футбол? – спросил однажды Рыцарь, катая по лавке крупный позолоченный брелок автомобильного ключа. – Убитое время и зря потраченные деньги…
– Чту главное правило, – ответил я, – занимаюсь только тем, в чём хорошо разбираюсь.
– Так ты и в журналистике неплохо разбирался… – иронично парировал он. Разговор был о том же, о возвращении моих денег…
– И не жаль тебе жены? – спросил он, поднимаясь с лавки.
– Катьке и там неплохо… – сухо заявил я, давая понять, что разговор окончен.
– Наша самобытная евроинтеграция, – он подавил язвительную улыбку, – чистить унитазы и делать недорогие минеты богатым немцам и итальянским пенсионерам. Извини, я… не о твоих родственниках…
Я сжал зубы в поисках подходящей реплики. Небесная матрица советует мне в таких случаях не поднимать свою важность или, как сказала бы Калипсо, попытаться преодолеть свою гордыню.
Каждый раз, когда я оставлял позади косогор и на последнем дыхании прибегал, волоча ноги, к каменной плеши – вершине Родны, передо мной открывалась картина, достойная глянцевой страницы «Винного пути». По правде, именно здесь можно было обустроить последнюю его стоянку. Угадывался сакральный образ Матери Земли: два серебристо-синих озера – в пятьдесят гектаров каждое – глаза; длинная серая дамба между ними – нос; виноградные плантации, нашпигованные серыми шпалерами, могли сойти за модную причёску (до ликвидации совхоза Родна поставляла в столицу карпа, судака и толстолобика, а в далёкие российские города – виноград и вино). В пышных волосах, вблизи макушки, высилось оригинальное украшение – столичная телебашня как приграничный символ глобализации. Два шоссе международного значения, идущие от города справа и слева, обозначали мягкими дугами контур лица. Издалека стадион с красной жестяной крышей административного корпуса походил, как на снимках Google Earth, на область рта с накрашенными губами.
Однако священный дар божественных предков был изувечен нами же. Скулы Матери Земли покрывала дикая поросль жилых домов, детсада, школы, винзавода, дома культуры и административных зданий. Всё это завихрение подчёркивалось кривыми улицами с посаженными вдоль деревьями и небольшими садами в подворьях. В зависимости от времени года борода, как и причёска, меняла свой цвет от сероватого до изумрудного. В итоге лицо было похоже, скорее всего, на бородатую певицу, победившую в одном известном европейском музыкальном конкурсе.
Элементарная логика подсказывает, что надо идти от простого к сложному, но день на день не приходится. Только когда подходишь к подножью Родны, глубоко вдыхаешь запах разнотравья и мышцы напрягаются в предвкушении усилия, только тогда начинаешь понимать, какая тропа тебе под силу, по какому склону горы легче взбираться наверх. Выбор подсказывает невидимое расположение звёзд, свежесть воздуха, отблеск солнечного света, цвет молодых или поникших полевых цветов – в зависимости от времени года. Небесная матрица учит: путь складывается из разной величины отрезков, время стыковок которых неизвестно.
Развитие школы и будущего футбольного клуба шло черепашьими шагами. Трава на стадионе продолжала прорастать из естественного дёрна, а не из промышленных травяных настилов, как следовало из следующего звена моего плана. Вопреки долгому ожиданию, холодные раздевалки так и не отапливались, деревянные скамейки для футболистов не превращались в удобные кожаные кресла. Двухрядные лавки из сороковки продолжали сторожить поле в виде хмурого каре, хотя я с остервенением искал средства для строительства трибун. Но самым трудным было разглядеть в тумане мечты лица будущего. Облитые солёным потом «колобки» должны были проявиться, как фотография в растворе, на далёких аренах футбольных столиц, в энергичном порыве разминки перед ответственными матчами. Их должны были без труда узнавать футбольные комментаторы не по номерам, а по манере игры. Можно было, конечно, написать бизнес-план согласно стандартам УЕФА и теоретически обозначить источники финансирования будущего элитного клуба. Но опыт создания «Газеты» подсказывал, что работать по правилам западного бизнеса не получится.
Суть учения Небесной матрицы сводилась к известному афоризму, который Катя терпеть не могла: делай, что надобно делать, и будь что будет.
– Ты почему-то всегда выбираешь самый сложный, самый трудный путь, – часто говорила жена, когда мы на нашей старой «хонде» добирались из столицы домой, пытаясь обойти пробки. – Это ведь не обязательно!
В этом «будь что будет» чётко обозначается только терпение… Скорость изменения обстоятельств становится ненаучной величиной. «Будь что будет» – упразднение времени, выхолащивание страсти из желания, смирение перед судьбой. Если бы я вовремя это понял, может быть, не занялся бы Таро.
Я записался на дистанционное обучение в престижную школу гадания. Признак безнадёжности угнетал – средств на выживание Футбольной школы оставалось так мало, что я был готов зарабатывать гаданием, как моя бабушка.
Долгими зимними вечерами бабка Агафья раскладывала на тёплой лежанке в ряд по три и по десять длинные чёрные карты и что-то тихо бормотала себе под нос.
– Сиди смирно, – говорила она мне, не отвлекаясь от расклада.
Приглушённый шёпот, чёрно-синий крест запотевшего окна, неожиданный треск в печке, где багряно-золотые пылающие головешки трепетно соревновались с лампочкой вполнакала на закрученном свиным хвостом, обгаженном мухами проводе. Завороженные глаза, пухлые губы, огромное пузо, задранное до колен шерстяное платье в клеточку и вытянутые через всю постель в серых, грубых рейтузах толстые ноги «бабы на сносях», терпеливо ждавшей разгадки на заветный вопрос: «Мальчик или девочка?» Между лежанкой и дверью, словно сказочная коза с тремя козлятами, стоял низкий трёхногий стол, обставленный тремя деревянными лавочками. На столе, рядом со стеклянной солонкой, бабушкин гонорар – десяток яиц, завёрнутых в чистый сатиновый платок. У бабки Агафьи была, видимо, другая школа, она погружалась в транс для считывания информации через шёпот, а я – в полном молчании, посредством «гассё»5. Так учила меня по скайпу московская наставница, в прошлой жизни, как она призналась, покончившая с собой, как мадам Бовари, аптекарша. Её помощник, муж гадалки, сболтнул мне в самом начале обучения, как бы нечаянно, о запредельных барышах, которые зарабатывает она на бизнес-прогнозах изобретённого ею Таро по новым, круглым картам.
Я начал с простого, спрашивая у судьбы, когда вернут мои деньги. Карты отвечали по-разному, ссылаясь на Отшельника. Я разгадал в конце концов, кто этот самый Отшельник, от которого зависела моя материальная жизнь. Им оказался сам Президент. Выглядело весьма вероятным, потому что договор о купле-продаже газеты готовился от имени партии власти. Вся загвоздка была в том, что держателя «партийного общака», подписавшего контракт, Президент назначил послом в Китай, и он на мои звонки и письма не отвечал. Мои отношения с Отшельником выглядели, по раскладам, бесперспективными. Карты указывали, что после отставки он вернётся к своему бизнесу. Раздавать слонов или возвращать долги Президент не собирался. Ему не дано было стать мудрецом, конец его политической карьеры был омрачён капризами старости. В том самом раскладе я вычислил моего соседа. Карта Рыцаря Мечей в Кельтийском кресте говорила о том, что после отставки уличённый в воровстве Президент останется на свободе, но свобода будет иметь свою цену, выраженную проблемами в области финансов и здоровья. Несомненно, Рыцарем был мой сосед, спичрайтер Президента, муж Лины, вымоленный ангел-хранитель Цыпы. Суть карты Таро – двойственна. Чистый помысел, высокое чувство, благостное состояние становятся противоположными в перевёрнутой карте. «Как поведёт себя мой Рыцарь, – задавался я вопросом, думая о деньгах, – как прямой или как перевернутый?»
Застав меня в первый раз за Таро, жена попыталась, но так и не смогла улыбнуться. Расклад занимал примерно один футбольный тайм, и я наглухо закрыл дверь рабочего кабинета. Прятать карты, когда Катя силой открыла дверь, навалившись на неё плечом, я не стал, тем более что дымящиеся ароматизированные свечи напугали бы её не меньше. Чуть позже за кухонным столом она призналась:
– Я думала, ты закрылся, чтоб поддать… Но ты, верно, с ума сошёл… Гадальные карты!
– Пойми, это не вразрез с нашей верой… Наоборот даже.
– Да-да… – сказала она, тихо посмеиваясь и глядя в окно.
– Ты что это… на бабку Агафью намекаешь?
– Нет, – сказала Катя, – дело не в колдовстве…
– Да она же все посты держала, она меня креститься научила!
– Дело в том, что ты стал пугаться белого света.
Я сначала подумал, что Катя шутит. Так я и не стал дипломированной гадалкой. Не было денег, чтобы съездить в Москву на выпускной экзамен. Но дело не только в этом. Некоторое время по утрам я продолжал, по привычке, бросать себе карту на день… Какие они всё-таки разные, эти похожие друг на друга дни! Я обнаружил, что гадать небезопасно. Об этом предупреждала и Небесная матрица. Глядя через замочную скважину в будущее, ты влияешь на свою судьбу. Жизнь теряет смысл, если ты догадываешься, как она повернёт. Как можно спрогнозировать себе сто лет, когда миллионы людей ошибаются, заключая пари на результат матча, который длится всего лишь полтора часа? В незнании – надежда. Ведь, по сути, всё во Вселенной происходит от великой тайны – от её замысла до возникновения Земли. Лучше крепко запомнить слайд мечты… Упорно нащупывать путь. И ждать.
С сильной дрожью в руках открываю дверь пустого дома. Первым делом нужно успеть выпить кружку воды. Снимаю грязные ботинки, опираясь о проём двойной двери. От сырости и холода знобит, но включать газовое отопление неэкономно: правила Кати действуют и в её отсутствие. В тёмном углу коридора лежит её ржавая тяпка, сошедшая с высохшей ручки. Долго, мучительно долго вожу губкой по кухонной столешнице, потом перебираю посуду в шкафу, методично собирая последние крохи воли. Какое-то существо трётся о ноги, пытаясь передать мне через грубые джинсы скудные калории. Дни разные, но вечера очень похожи друг на друга. Выбор ясен. Ведь стоит только нагнуться к ведру и зачерпнуть воды… А можно сделать три шага вперёд и два направо и достать из-под рабочего стола рядом с чёрным ящиком компьютера пятилитровую бутыль с красным вином. Раньше Катя сразу же усаживала меня за стол и подносила стеклянную кружку, похожую на колбу. Специальная кружка с посеребрённой ручкой и колпаком, приобретенная в комплекте с брошюркой по диетологии. Жена тщетно пыталась научить меня пить перед едой воду вместо вина. В начале лечебного курса она ни в чём меня не упрекала, просто ставила кружку на стол, пытаясь уловить мой взгляд. Бывало, наши взоры пересекались с такой яростью, что я с тревожным сомнением вспоминал о клонировании женщины из мужского ребра. Так смотрит из глубины веков напряжённым и взыскивающим взглядом один род людской на другой. Первый – выживший за счёт гибкости, смирения, умственных исканий и находок, другой – упрямо и дерзко бросаясь день за днём в драку за какую-то свою, сермяжную правду.
Теперь с выбором проще… Если бутыль пуста, я звоню Однорукому, у него в погребе не менее тонны вина.
– Извини, – говорит солдат, – что я коснулся тебя рукой… Я прикасаюсь только к тем, кого уважаю… – таковы всегдашние приветственные слова Однорукого.
После первого стакана задетые градусом клетки жадно и волнующе шевелятся в томительном ожидании. Вожделенное помутнение приходит после второго стакана… Я обычно пью один, и очень благодарен Калипсо, когда она выдворяет Однорукого из подвала, куда мы спускаемся докуривать и допивать.
– Тётушка, это неправильно! Я пришёл в гости к Учителю, а не к вам!
– А я тебе говорю, хватит, – угрюмо поучает гречанка бывалого солдата… – Я ему сегодня готовлю, значит, я тут хозяйка!
В таких случаях я развожу руками, осознавая гуляющую по моему лицу глуповатую улыбку.
– Мы выживаем… – открыл мне как-то Однорукий свою философию бытия, сидя на пыльном подвальном табурете.
Школу жизни он начал в пехотной учебке, в которой его готовили к Афгану. Потом – ТуркВО, часть 40-й армии, где старослужащие доводили салабонов до самоубийства. Перед дембелями трепетали, как евреи перед фараоном. За невыполнение любой прихоти получали гирей по грудной клетке через гладильную доску, лезли на стену от боли после ударов тока «пташки» – динамо-машины коричневого полевого телефона, ручку которого крутил по приказу дембелей твой лучший боевой товарищ.
Пьяное одиночество сокращает расстояние до Небесной матрицы. Кайф, как и покой, сжимает пространство и время… События прошлого, настоящего и будущего складываются в оригинальную конфигурацию по законам гармонии, которую на второй день и не вспомнить. Синий раствор озёр идеального слайда, видимый с высоты Родны, перетекает в прозрачную колбу моей мечты о великом футбольном клубе. В пространном огненном сосуде зарождается невероятная картина райской красоты и адской глубины… Возникает что-то вроде сценического помоста с ракурсом на три стороны света. На сцене зелёного плюшевого стадиона танцует языческая маска, смахивающая на Цыпу. Чёрная Настоятельница молится на экран, который превращается в огромное стадионное табло, похожее на карту Таро. Это карта Отшельника. На нём остывший таймер и нулевой счёт. И в это мгновение на меня, кажется, находит прозрение. Винный бриз направляет паруса мысли в желанную гавань. Недостающие детали дорисовываются по эзотерическим предписаниям. Роняя голову на рабочий стол, я успеваю подобраться к истине.
Откуда-то издалека, с вершины горы, я слышу, будто через наушники, певучий голос, который доступными английскими словами рассказывает быль о перипетиях пастуха. Я вижу глазами Цыпы сон возможного невозможного. Ещё один переворот с головы на ноги… Кто-то унылым, менторским слогом комментирует: «Вы не можете изменить сценарий жизни, но способны выбрать другой! Если вы чего-то сильно хотите, оно непременно появится в вашей жизни…» Прежде чем впасть в полное беспамятство, я наблюдаю себя посреди бурной постельной сцены. На белёсом страстном пути от гладкого колена к круглому бедру я обнаруживаю знакомую, дорогую сердцу родинку и осознаю: «Катя!»
Из вибрирующей на фоне библиотечных полок чёрной мембраны колонок рок-группа «Иглс» рассказывает историю утомлённого путешественника, попавшего в ловушку кошмарного «Отеля Калифорния». Возле полупустой грязной трёхлитровой банки из-под козьего сыра в рыже-золотой от ночной лампы ауре сидит потерявшийся дня три назад котёнок. Ти-си с аппетитом лижет мою посиневшую от сыворотки руку с мелкими, прилипшими к пальцам, крошками сыра.