Стамбул в декабре 2008 года
Когда плывёшь от Эминёню ли к Бешикташу, от Бешикташа ли к Ускюдару, от Каракёя ли к Кадыкёю, Стамбул раскрывается как книга, как свиток, где каждый дом – отдельный знак, отдельная неведомая буква, заключающая в себе целую историю. Не зная языка, я воспринимал эти истории зрительно, как криптограммы. Каждый знак отличался от другого, и общего у них было то, что они составляли эту книгу, этот город. И истории, которые приключились с нами за пять стамбульских дней, были также отдельны, но складывались в цельный узор – как листья и разноцветные васильки на расписных мисках с Большого базара.
проблемо
В Каракёе мы купили телефонную карточку и акбиль и спустились в подземный переход, чтобы выйти к трамваю. В переходе с закрытыми магазинами к лестнице, ведущей наверх, побежал мальчик-чистильщик обуви со своей коробкой через плечо и уронил щётку. Ксеня подняла её и окликнула его. Мальчик сначала долго благодарил, склоняя голову и прижимая руку к сердцу, потом без перехода стал предлагать услуги и, склонившись в излишне вежливом поклоне, быстро мазнул Ксенины коричнево-чёрные ботинки чёрной ваксой, указал пальцем: «Проблемо! Мадам – проблемо!» Когда мы поднялись, то очутились у выхода с трамвайной остановки и поняли, что чистильщик никак не мог побежать туда по своей надобности и что он точно угадал, что мы в первый раз в Стамбуле. По крайней мере, в первый раз в этом подземном переходе.
кошки, собака
Нам повезло с погодой. Мы гуляли по тёплой набережной вдоль улицы Кеннеди, смотрели на сверкающее под ясным небом Мраморное море всё в кораблях, на одиноких мужчин с поднятыми воротникамими курток, на сидящих на чёрных прибрежных камнях кошек, наблюдали собаку, брошеный пикап, вынутые на берег лодки рыбаков.
важность
В кафе в Эминёню мы ели чорбу и кёфте, пили чай, а повар и официант смотрели, как мы едим. На Диван-Йолу зазывала, превратившийся в официанта, смотрел на нас тоже, и некоторое беспокойство в его глазах сменилось спокойствием, когда мы насытились и похвалили еду. Ему это было важно.
галатский мост
Удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки, удочки.
лобстер
Под удочками рыбные рестораны. Мы приценились к одному из выставленных меню, и нас тут же подхватил дородный официант.
– Русский?
– Русский.
Нас усадили за торжественный стол и группой из четырёх человек принесли поднос, где пересыпанные льдом лежали рыбины и другие морские животные.
– Русский! Лобстер! – сказал тот, кто нас заманил, показывая на огромного морского рака. Мы вежливо попросили жареной скумбрии и воды.
недели
В соседней кабинке телефона-автомата в Каракёе стоял в темноте хмурый мужчина лет тридцати.
– Алё. А что ты мне прямым текстом не написала, ребёнок мой или не мой? – разговаривал он, делая паузы. – Ну посчитай сама. Недели… сентября… недели… Ну как, денег не прислали, сижу тут, нервы на пределе.
Когда он услышал, что мы говорим по-русски, то стал говорить тише.
алё
Когда я звонил девушке внизу, чтобы она включила отопление, она (её звали Мелтем) говорила: «Алё!» совсем как русская. В одном из соседних номеров громко ругались мужчина и женщина, переходя с турецкого на русский и снова на турецкий.
окно
Из окна нашей комнаты была видна Голубая мечеть справа вверху и японский ресторан прямо внизу. Обычно он, освещённый, пустовал, но однажды вечером вокруг одного из его столов сидели японцы. Нам было хорошо видно их молчание. Поужинав, японцы уходили строем.
святая софия
Если бы бог был, он был бы там, в Айя-Софье, которая говорит об устройстве мира больше, чем сотни тысяч книг. Вся её наружная тяжесть – для того, чтобы внутри было невесомо: неважно, как выглядит этот рукотворный простор снаружи, он сделан, чтобы находиться внутри него. Всякий входящий сюда понимает, что бог велик, даже если его нет.
ислам
В Топкапы многочисленные тонкие и светлые колонны похожи на аллеи тонких и светлых облетевших платанов. Видно, как из порта на другом берегу Босфора выходит и быстро, на манер рейсового автобуса, разворачивается огромный нагруженный контейнеровоз; остальные корабли тоже двигаются быстро как часы. Я смотрю на бело-голубые изразцы и думаю о том, что ислам чист и светел.
ссора
Мы никак не могли выбрать, где поесть, решили сначала побывать в Бинбирдиреке и из-за голода поссорились. Бинбирдирек был совсем рядом, но мы нашли его с трудом, потому что, спрашивая дорогу у прохожих, делали лишние шаги и кружили. Между колонн, которых оказалось немного, было пусто. Мы взяли кофе и посмотрели на воду в небольшом квадратном бассейне.
пальцы
В Цистерне Базилике много тёмной воды с большими плавными рыбами и все суют пальцы в плачущую колонну.
марки
Почта располагается в каком-то муниципальном здании. Его охраняет полиция, в него входят мужчины и женщины в костюмах.
– Почта?
– Почта, – утверждает полицейский и показывает на лестницу вниз.
Почта в полуподвале. Мы спрашиваем у служащего марок, перечисляя страны, куда хотим отправить открытки, а потом спрашиваем:
– А у вас есть другие марки?
– Другие марки?
– Коллекционные марки.
– Коллекционные марки? Да, у нас есть коллекционные марки.
Он достаёт небольшой кляссер, в котором лежат почтовые блоки. Некоторые из них красивы, и мы выбираем их.
– Вот эти и эти я не могу вам продать. Их я сам коллекционирую, – говорит служащий.
ин май харт
За уличным забором мы увидели могилы. С другой стороны улицы, сзади, нам махал и громко улыбался то ли торговец, то ли официант. Он махал и звал нас каждый раз, когда мы оборачивались посмотреть на него или на пройденный путь. Мы вспомнили, как в первый день продавец магазина на Диван-Йолу, мимо которого мы проходили, провожал нас неспешными и ровными словами: «Диар френдз. Ю ар олвиз ин май харт. Ай невер форгет ю».
были?
Мы заблудились в Кумкапы и очутились на площади, от которой вверх, вниз и в другие стороны расходилось несколько улиц. Её пересекал, спускаясь, крупный мужчина с рубашкой, болтавшейся на пузе.
– О! – замахал он нам рукой. – Туристы?
– Туристы! – отвечали мы.
– В Айя-Софье были?
– Были, очень красиво.
– А в Топкапы?
– О, Топкапы.
– А в Голубую мечеть заходили?
– Нет, мимо проходили.
– Обязательно зайдите! Там красиво. Ну, пока! – и ушёл, размашистый, и мы ушли.
ени джами
Мы заблудились в торговых улицах и решили выбираться к Новой мечети. «Ени джами?» – спрашивал я у продавцов, грузчиков, коммерсантов. Все они морщили лбы, рассыпались в громких «саа» и «сола», жестикулировали, но один отвечал кратко, и в его словах не было ни «саа», ни «сола». «Ени джами?» – повторил я. «Ай донт ноу», – ответил он и улыбнулся. Мы заблудились в Кадыкёе, в Султанахмете, снова в Кадыкёе.
дела
За пять дней мы видели всего двух нищих, остальные в этом городе были чем-нибудь заняты. Тихий старик, торговавший парой коробок фиников и фисташками у Египетского базара. Подросток, кидавший на улице Истикляль в стену дома прилипчивых Человеков-Пауков. Продавцы симитов и каштанов. Люди, тащившие тюки в лабиринтах торговых улиц. Человек, который стоял на туристической дорожке, ведущей от Айя-Софьи к Топкапы, и продавал носки с надписью «Hugo Boss»; рядом с носками лежали несколько тюбетеек, а когда мы шли обратно, он уже сидел и играл на своей багламе, отставив подставку с носками в сторону. И вокруг кружатся остальные миллионы, занятые делами.
симит
Чайки висят в воздухе за паромом. У борта стоит человек, он отрывает им кусочки специально для этого купленного симита. Когда хлеб кончается, человек прячет руки в рукава и больше не смотрит на чаек, он смотрит на берега. Мы тоже бросаем свой хлеб. Это похоже на беспроигрышный баскетбол: еда попадает точно в клювы.
баклава
В последний день было прохладно, мы с чемоданами постояли на Ипподроме, потом постояли у скамеек у мечети Фируз-Ага. На одной из них ворочался человек. Времени до самолёта было ещё много, лир мало. Я решил купить баклавы в кондитерской и оставить немного на трамвай и метро, чтобы больше не менять доллары. Баклава была красивой, хотелось купить каждой понемногу, её продавал молодой рослый турок, он был вежлив. Он наполнил коробку, поставил её на весы, назвал цену. Я пытался объяснить ему, что нам должно ещё хватить на проезд, но он не понимал моего английского (я и сам его не понимал).
– Слишком много, – сказал я.
Он перестал быть вежливым. Он сказал сурово:
– Много?! Да тут каждой настоящая цена – лира!
Я понял, что не смогу объяснить ему, что имел в виду не деньги, а баклаву, и сказал:
– Спасибо.