11:07 – 11:32
Если бы Никанора попросили назвать самое уютное и располагающее к себе место на планете, он бы незамедлительно вымолвил: «Душевая кабина». Этот уголок блаженства, чем-то напоминающий космическую капсулу, когда-то был доступен лишь состоятельным людям и считался проявлением барства и роскоши. День, когда Никанор сделал выбор в пользу кабины, отпечатался в памяти с необычайной ясностью. Водные церемонии в душевой приносили ему неподдельное удовольствие. Он принимал паровые процедуры, баловал себя гидромассажем, нежился в ванной и наслаждался музыкой при голубом сиянии галогеновых ламп. Диапазон его музыкальных пристрастий был необычайно широк: от мэтров джазовых импровизаций до современного андеграунда. Однако, сладкозвучным фоном к его омовениям неизменно выступала образцовая, классическая опера. Благородная и обволакивающая, в сочетании с переизбытком влаги, она создавала особый микроклимат, способствующий оздоровлению и восстановлению сил.
Но временами, правда, крайне редко, начинало происходить нечто невообразимое. Сам Никанор объяснял это примерно следующим образом: «Когда нейронные импульсы преобразованных звуковых волн сопрано или баритона синхронизируются с импульсами тактильных ощущений, в височной области мозга запускается необъяснимая душевная реакция, нарушающая привычное слуховое восприятие».
Мощный оперный голос, вдруг резко переключившись на родной язык Никанора Ефимовича, воодушевленно, с жаром принимался декламировать (на фоне музыкального сопровождения, которое оставалось неизменным) рифмованный текст, состоящий из обрывков воспоминаний, коротких реплик, несбывшихся стремлений, вольных фантазий, не связанных между собой изначально, но выстроенных во вполне осмысленное организованное целое. Эти явления Никанор окрестил «откровениями от посредников», хотя, по сути, это были сгустки творческого невроза, авторство которых он признавал за собой не в полной мере. Слуховая галлюцинация вмещала в себя одно единственное прочтение, затем все возвращалось на свои места, а зачитанный текст вращался по орбите сознания до тех пор, пока не увековечивался в тетради темно-синнего цвета, которой Никанор обзавелся исключительно по причине зарождения подобного обстоятельства. Примолвим к этому, что определяющее вли-яние на признаки и свойства тайного послания оказывал выбор оперы.
В этот раз звучала «Потаённая слеза», наиболее прославленная ария из «Любовного напитка» Доницетти2. Откровение не снисходило, а Никанор, закатив глаза, плавно водил руками в густом облаке пара, то и дело, поворачивая голову к источнику увлекающих его звуков. Наблюдая сквозь запотевшее стекло кабины за активностью его худощавого, тщедушного тельца, складывалось ощущение, что в этом подобии амниотического пузыря происходит зарождение новой жизни. Уподобившись эмбриону, он словно перемещался во внутриутробу – среду, где начинает формироваться доверие или недоверие к окружающему миру – миру в котором, как правило, повседневно не придают большого значения тому факту, насколько не желанным было появление на свет ребенка. Вполне может статься, что психика Никанора Ефимовича была травмирована еще до рождения.
Если взять лист бумаги, смять его, а затем расправить, на нём останутся складки. При вторичном смятии часть складок придется на прежние складки. Бумага «наделена памятью».
Человеческая память не столь механична. Отражая события прошлого, она внедряет в них последующий опыт. При каждом воспроизведении эпизод преодолевает множество фильтров, где осуществляется реновация, перезапись, которая стирает предыдущий вариант. В каком-то смысле память – это периодически изменяющееся прошлое. К примеру, в наших воспоминаниях о первой встрече, чувства симпатии и притяжения к человеку, кажущиеся возникшими сразу, зачастую являются проекцией сиюминутного расположения к нему на ранее пережитое. Представление о постоянстве памяти – это миф. И Никанор, как никто другой, сознавал это. Вместе с тем, теплые картины нежного возраста не утрачивали убедительности.
Выросший в обстановке устоявшегося семейного уклада, он никогда не мог отделаться от гнетущего ощущения ненужности. Относительно благоприятный период развития, изредка нарушаемый родительскими несогласиями, рисовался в воспоминаниях сочными красками, создавая немного ностальгическое настроение. Будучи человеком нюансов, он неизменно выворачивал карманы памяти, извлекая из них уйму конкретных деталей, мелких бытовых фактов, взглядов и фраз, брошенных мимолетно. Множество раз, прокручивая один и тот же эпизод, иногда вовлекаясь эмоционально, иногда с позиции стороннего наблюдателя, Никанор открывал для себя новые аспекты замысловатых человеческих побуждений. Но, ни одного безоговорочного намека на травму «отвергнутого».
«Реминисценции иллюзорны. Но, быть может, все это только мнительность – извещение о том, что нужно без промедления менять свою жизнь? – не любил утешать он себя. – Что, если моё появление на свет в действительности было прекрасным и трепетным событием?»
Единственным свидетельством против этого был молчаливый протест в глубине его нутра, интуитивное ощущение, что условия «той» жизни были для него невыносимы.