15:45 – 15:59
Наружный покров – эрогенная зона для Никанора Ефимовича Саблезубова, человека с кожным вектором или чувствительностью.
Считается, что у кожника отсутствует сексуальная зависимость от одного партнера, его влечение во многом зависит от фактора новизны. Именно с кожным типом направленности связывают отрыв древнего человека от звериного уровня и появление первоначального порядка внутри общины. Вместо четкого повиновения первоначальным инстинктам возникает табу на насилие чужих жен и присвоение общей пищи.
Секс и еда – два старых, как мир, источника наслаждения и страданий. Однако, если от половых отношений можно воздерживаться сколь угодно долго (правда, не без последствий), поддерживая при этом жизнедеятельность, то без пропитания удается протянуть от силы месяца три, да и то лишь в том случае, если организм здоров и может переключиться на общий режим голодания.
Вся история существования человечества построена на двух стремлениях – съесть и не быть съеденным.
В первобытной стае первый кусок, как известно, по праву доставался руководителю, лидеру – человеку, отвечавшему за сохранение пищевых ресурсов. Он передавал его своей женщине, а затем распределял еду между остальными особями согласно иерархии.
Испокон веков пища являлась не просто неотъемлемым условием существования, но и показателем социального статуса.
Индикаторами различия социальных слоев в электронную эпоху стали ультрамодные телефоны и дорогостоящие «гаджеты», однако, скажем, в суровое средневековье богатого человека или рыцаря отличали не только по упитанному коню и начищенным доспехам, но и по цвету хлеба. Благородный злак не по средствам простолюдину.
И все-таки основное назначение еды – «строительный материал» для организма – организма, изначально постороннего для этой еды, которую он воспринимает, как отдельный самобытный ресурс или же его производную. Пищевая цепь – непрекращающийся процесс умерщвления, круговорот энергии, при котором один организм неумолимо приносится в жертву для поддержания жизни другого.
Осмысление процесса поедания, как акта жертвоприношения, наиболее явно проявляется в религиозном обряде, называемом литургией. Служитель алтаря подготавливает для будущего причащения хлеб, символизирующий «тело Христа» или «агнца» и вино, которое выдается за кровь спасителя. Акт благодарения заключается в следующем: священник, разрезает ножом хлебец на части, что в свою очередь аллегоризирует «страсти Христовы», затем кусок поедает сам, разделив с помощником, остальные же части раздает для еды присутствующим. Возможно, что лишь в ритуале «хлебовоскресения» легче всего уразуметь паузу жизни, где нет дыхания.
Однако Никанор Ефимович Саблезубов не из тех, кто в поисках легких путей. Поэтому в образе спасителя от голодной смерти на кухонном алтаре гурмана мирно покоился океанский лобстер. Этот длинноусый серо-зеленоватый, почти в полметра длиной, обитатель скалистых шельфов был избран для принесения в жертву аппетиту.
Сказать, что Никанор Ефимович очень любил готовить, значит – не сказать главного. Кухня была тем особенным сакральным местом, где он полностью ощущал себя в своей тарелке.
Кулинария для Никанора – прежде всего искусство, а искусство – это всегда вспышка, самовоспламенение. «Для подлинного кулинара не столь значимо пламя на плите, сколько огненная феерия в душе, – часто повторял он, – и именно на этом огне создается все неповторимое из хорошо знакомых всем продуктов». Ни одно блюдо Никанор не готовил по рецепту, но каждое блюдо превращалось в завершенный рецепт. Чтобы научиться готовить, нужны не глаза, а воображение. Вовсе не умение читать, а умение прочувствовать тонкое сочетание ингредиентов придает, в конечном итоге, блюду элемент уникальности. «Закрой рецепт и примени рецепторы» – вот кулинарный слоган бывшего шеф-повара «идейной» службы.
– А ведь верно говорят: «Чтобы лобстер сделался вкуснее, он должен поплавать трижды: в воде, в масле и в вине», – произнес Никанор саркастическим тоном, устремив взор вперед, словно обращаясь к зрителю через телевизионную камеру, после чего принялся фальшиво и беззаботно насвистывать «Турецкое рондо».
Так уж повелось, что все гениальные композиторы, пребывая в постоянном поиске форм выражения гармоничной целостности бытия, осознанно или сами того не осознавая, выполняли также и функцию великих целителей. В этом смысле именно Моцарт являлся для Никанора Ефимовича величайшим из психотерапевтов всех времен и народов.
– Вы, люди, так любите животных, что вам совершено безразлично, под каким соусом их подают.
Кот распластался на полу, с урчанием подзаряжая аккумуляторную батарею в солнечной луже.
– Вот тут позволь не согласиться. Омара можно попросту отварить и употребить в таком виде, а можно нафаршировать, поделить на части и подать с разными соусами. Но, как по мне, так лучше сливочного не сыскать.
– «Соус скрывает тысячу грехов32», – язвительно произнес Чесс.
– Еще из мяса омара можно приготовить заливное, суфле, первые блюда, – продолжал Никанор свой монолог, вовлечено, как бы игнорируя высказывания оппонента. – Для улучшения и разнообразия вкуса лобстера применяют различные приправы и специи. Мясо можно использовать для начинки разнообразной выпечки…
– Может, перестанешь уже выкобениваться! Я, конечно, понимаю, что ты на дух не перевариваешь кулинарные шоу, но, согласись, играть на публику в отсутствии публики, мягко говоря, симптом душевного неблагополучия. Лучше скажи, ты согласен с мнением, что ты – это то, что ты ешь? – спросил Чесс, глядя, как Никанор, засучив рукава по локоть, обвязывает клешни веревкой, дабы обезопасить себя от повреждений, прежде чем положить омара в кипящую подсоленную воду.
– Я вообще не перевариваю любые шоу, кроме остроумного Джорджа Бернарда, который утверждал, что нет любви более искренней, чем любовь к еде. Каждое развлекательное телешоу – это последнее прибежище бездарности. Вот уж где на неполном рассудке набивают мошну смс-монетами. Актеры ударились в латиноамериканский дэнс-микс, музыканты перенеслись в ледниковый период, журналистам бьют морду на боксерском ринге, попсовики надрывают связки оперными ариями, светские львицы имитируют оргазмы и выживание на необитаемых островах. Суеты в них много и путаницы.
– Сбылось все-таки пророчество великого Чуковского. Свинки замяукали, кошечки захрюкали…
– Что до твоего вопроса, думаю, если принять на веру фразу: «Я то, что ем на обед», выходит самый человечный – людоед.
Никанор явно пребывал в прекрасном расположении духа, как от приятного послевкусия Полины, так и от предвкушения ожидавшего его удовольствия.
– А мне кажется, что справедливее будет утверждение – ты то, что ты можешь переварить и усвоить, – сказал Чесс и принялся сметать с себя пылинки.
Никанор утопил морского жителя вниз головой, накрыл кастрюлю крышкой и засек время.
– Твое заблуждение в том, что ты подходишь с точки зрения полезности или вредности продукта для организма. Но люди, в отличие от животных, не удовлетворяются приобретенной пищей. Они во что бы то ни стало пытаются её обработать. Только не стоит сводить эту процедуру лишь к облегчению усвоения. Человек изменяет вкус, причем, изменяет не только приготовлением, но и преподношением, сервировкой.
Последнюю фразу Никанор произнес с особым благоговением, растягивая губы в самодовольной усмешке.
– Еда – это, прежде всего, империя вкуса, где главным предметом сладчайших грез является новый целостный аромат. Но излагать машине о таинствах смака кулинарных изысков все равно, что расписывать евнуху прелести женских ласк.
– Это ты меня только что обозвал кастратом? – охваченный обиженной гордостью кот запрыгнул на стул. – Бессмысленное заявление. Если уж взялся что-то утверждать, то будь благоразумен аргументировать свою позицию. Понятное дело, что рецепторов на вкусовых луковицах языка у меня нет, но с эстетической категорией, как со «способностью судить о прекрасном», знаком. Две вещи наполняют мою систему священным трепетом – звездное небо над головой и Иммануил Кант внутри меня.
Выдержав небольшую паузу, Чесс добавил:
– Правда, этот немецкий философ – скорее всего, не вещь, а вещь в себе.
– Ну что ж, тогда «Sapere aude33». Только, раз уж заговорил высоким слогом, рассуди для начала, насколько, по-твоему, прекрасна музыка Моцарта.
Чесс оценивающе взглянул на Никанора.
– Ехидство это, скажу я тебе, совершенно не по делу. Моцарт, между прочим, наилюбимейший композитор братьев ваших меньших, что подтверждается экспериментально.
– И как же? Просвети ум мой светом разума своего.
– Группа из тридцати крыс была помещена в комнату, где в течение двух месяцев по двенадцать часов в день звучало одно и то же произведение – соната до-мажор Моцарта. Оказалось, что после этого крысы пробегали лабиринт на 27% быстрее, причем, количество совершаемых ошибок сократилось на 37% по сравнению с другими крысами, развивавшимся все это время в среде естественного шума и тишины.
– И это твое понимание красоты, железа ты кусок! – сказал Никанор, постукивая кулаком по внешней стороне сковороды. Волны протяженного и глубокого звука окатили комнату зловещим тембром, создавая впечатление мрачной звуковой массы. Музыкальный эффект драматической коллизии постепенно заполнил пространство нарастающими и убывающими вибрациями. Звук кухонного гонга – ядро поварского мира.
Конец ознакомительного фрагмента.