14:40 – 15:30
«Мы приглашаем дух нашего Основателя, отца Доктора Живаго, который пришел к нам через его святую жизнь. Пожалуйста, принеси нам знания всей природы и молящийся покажет нам настоящую медицину Вселенной». Этими словами начинается мантра, которую Полина непоколебимо и выдержанно воспроизводит перед началом сеанса.
Естественно, никакого отношения к художественному полотну жизни российской интеллигенции сквозь призму биографии доктора и поэта Юрия Андреевича Живаго это священное заклинание не имеет. Более двух тысячелетий назад лицо, приближенное к индийскому императору, и по совместительству близкий друг Будды доктор Живаго Кумар Бхакка изобрел массаж, который способен заменить всю современную медицину. Несмотря на свои индийские корни, основное развитие это искусство получило в Таиланде и оформилось в четкую систему оздоровительной терапии.
Тайский массаж – древнейший метод медицинских и философских учений, искусство установления мистической связи, требующее предельной искренности и доброты отношений. В основе этого контакта находится некий род универсальной энергии двух, дополняющих друг друга сущностей – субстанций, символизирующих взаимодействие крайних противоположностей. Порожденные «великим пределом» или единой изначальной материей, Инь и Ян – целостны и неделимы. Первоначально, означающее «теневой склон горы» Инь, стало восприниматься как негативное, холодное, темное и женское, а «солнечный склон горы» Ян – как позитивное, светлое, теплое и мужское.
Лишь по прошествии множества столетий, одному небезызвестному швейцарскому психиатру удалось внедрить эту адаптированную идею в аналитическую психологию под иными терминами. Карл Густав Юнг связал Анимус с жесткими, категоричными, грубоватыми, направленными вовне решениями, а Аниму – с влиянием эмоций, умонастроений и внутренней направленностью. Швейцарец предположил, что каждый человек воплощает в себе оба элемента, в пропорциях, не определяющихся его половой принадлежностью. Таким образом, в характере мужчины может доминировать, как Анимус, так и Анима.
Первооснова лечебной системы строится на невидимых энергетических линиях, бегущих через человеческое тело и образующих своего рода «вторую кожу». Десять главных меридиан, сквозь которые, как через своеобразные окна, в человека вливается жизненная энергия. Поэтому, главный результат практики ощущается не на физическом, а на духовном уровне.
Теплое помещение, приглушенный свет и тихая расслабляющая музыка. В синем халате с пунцовым подбоем Никанор Ефимович Саблезубов ложится на упругий мат, а хрупкая Полина в специальном легком костюме из батиста начинает с расслабляющих надавливаний на стопы.
Плавные, глубокие и скользящие движения совершаются в едином ритме, понемногу изменяя электрическую активность мозга, переводя его на более медленный режим работы. Тело Никанора понемногу расслабляется, становясь покладистым и воздушным. Вследствие воздействия на подошвы ног, проекция которых в коре головного мозга занимает немалое место, происходит активация этих зон, с возникающим при этом измененным состоянием сознания.
Никанор начал сеанс с необычайно ясным восприятием бархатных прикосновений Полины. Он испытывал повышенную настроенность на собственное тело и переживал отклик изысканной чувствительности, коего никогда не ведал прежде. Казалось, что его восприимчивость к наслаждению красками, музыкой, вкусом, ощутимо усилилась.
Постепенно размеренные, гипнотизирующие движения Полины перешли к икрам и бедрам, где пользуясь ритмичным надавливанием она принялась тщательно прорабатывать скелетные мышцы. Открытость и уступчивость Никанора производили на неё ощутимое впечатление, облегчая работу. Находясь в состояние покоя, он пребывал в полной уверенности, что Полина вот-вот распечатает истоки изначальной космической мудрости, которые были для него недоступны. Он ощущал невообразимое количество энергии, струящейся сквозь его организм – энергии, которой было так много, что под всем небом не нашлось бы человека, способного вместить её и по-настоящему справиться с ней.
К тому моменту, когда Полина приступила к работе с грудью и руками, тело Никанора было уже предельно разогрето, а перед его мысленным взором вращался калейдоскоп светящихся геометрических структур самых разнообразных расцветок. Какое-то время Никанор был очарован этим невыразимым спектаклем, а затем фигуры стабилизировались, образовав форму довольно простого, невитиеватого сосуда, наполненного обжигающей жидкостью. Горячая чашка чая, капля за каплей превращалась во вселенную, и всё становилось отчетливым, настоящим.
Напряженное желание постичь мироздание в каждой вещи стремительно охватило Никанора Ефимовича. Больше не было никаких сомнений: день и ночь, темное и светлое, добро и зло, жизнь и смерть – все было одно, все было в нем, и все было им. «Какая же гармония позади кажущегося хаоса!» – подумал вдруг Никанор. Даже не подумал, а ощутил каждой клеткой симфонию согласованности и единства происходящего. Он наблюдал поразительно живописное развертывание космического прорицания во всех его бесконечных оттенках и разветвлениях, осознавал целую сеть потребностей других людей. Каждый индивид представлял собой уникальный узор в причудливой ткани жизни и исполнял при этом особую, уникальную роль. Все эти роли были равным образом необходимы для стержневой энергетической сердцевины вселенной, и ни одна из них не была важнее другой. Он постигал, что в минуту последнего вздоха вся жизненная энергия разом претерпевает преображение, и обязанности перераспределяются. Интуитивное осмысление движущих сил перевоплощения было представлено символически, как видение со множеством путей, идущих во всех направлениях. Они походили на лабиринты в исполинском муравейнике, и Никанору вдруг стало ясно, что было множество жизней ранее и множество других будет после. Смерть – только один эпизод, одно преходящее переживание в этой великой и вечной драме.
Казалось, что сеанс тянется целую вечность. Внешняя хрупкость Полины обманчива. Жилистое, худосочное, но вполне весомое тело Никанора вовсе не иллюзорно, что не мешает миниатюрной девушке переворачивать и вращать его в разных плоскостях, завязывая руки и ноги в причудливые узлы. Разогретое в умелых и ласковых руках, оно подчиняется безукоризненно и демонстрирует незаурядные чудеса гибкости, прерывая всякую связь с земным притяжением.
Внутреннее странствие Никанора обратилось теперь в нечто одиозное, отвратительное. Погружаясь все глубже и глубже в пещеру детских воспоминаний, он соприкасался с ужасающими чудовищами, которые напоминали образы из восточноазиатского искусства: злобные ехидные горгульи и убогие голодные сюрреалистические твари в едком зеленом свечении. Будто целый паноптикум демонов был вызван из «Тибетской книги мертвых» для исполнения танца в его сознании. Всякий раз, когда он пробирался сквозь зловещий нарастающий гул, страх улетучивался и картинка превращалась во что-то довольно приятное. Глядя на этих склизких, желчных тварей, он осознавал, что они порождения его собственного ума и продолжения его самого. Затем образы стали принимать вид маленьких скелетообразных существ, плавающих в пустоте в поисках снеди. Небо налилось багряным, червленым окрасом и на полотне сознания возникли тощие, костлявые птицы, оснащенные парусами, высматривающие пищу в пустых разворошенных гнездах; разевающие пасти рыбы с конскими ногами, и соседствующие с ними крысы, несущие на спине оживающие деревянные коряги; лошадиный круп, оборачивающийся гигантским кувшином, и на тонких ногах куда-то крадущаяся хвостатая голова. Повсеместно глаз натыкался на острые царапающие формы.
В какой-то момент Никанор погрузился в свою печаль. Меланхолия была тем заполняющим минорным настроением, что тянулось с самого раннего детства сквозь всю его жизнь. В нем укрепилось убеждение, что он отобран вселенной, дабы прочувствовать присущее ей уныние. Он думал обо всех несчастных, загнанных, обойденных, думал о распятии, думал о том, что воздаяние им слагается из ощущений радости и красоты. Так почему бы с радостью не принять и печаль? «Когда б все знали, из какой печали, растут цветы, не ведая стыда27», – тихим шепотом небесных светил прозвучало в его голове, и перед взором распустился изысканный бутон алой розы, бархатистой, благоухающей, мистической28. Огромный парящий в пространстве бутон с трогательной каплей слезы на одном из лепестков, символизирующий центр мироздания на холсте эксцентричного гения29.
Наблюдая эту картину, Никанор Ефимович рассмеялся сквозь слезы, и сердце его забилось ликующим четырехкратным стуком.
Когда он открыл глаза, Полины уже не было.
– Ушла по-английски, – скупо мяукнул Чесс.