PER ASPERА. Документальный роман на тему российской экономики. Часть вторая. «Реформа снизу» – семидесятые (Аллан Крончер)

События разворачиваются

Мы заняты организацией нашего брака, что оказывается совсем не просто. К нашему изумлению – ну, правда, никак не ожидали, – советское посольство не отказывается снабдить Лену необходимыми справками, но предупреждает: «Как только вы выйдете замуж, ваш паспорт будет аннулирован».

Да спасибо вам, ребята, в кепку и за это – не знаю, как и когда мы бы выкрутились иначе! Чудеса какие-то: то ОВИР просит (просит!) забрать визу, то беглянке Лене справки выдают! Да ведь так же просто не бывает!

Телефонный звонок – мне, от немецкого знакомого папы.

– Поздравляю с успешным решением вашей проблемы. Хотелось бы поподробнее поговорить о вашем новом житье, но, полагаю, вы сейчас заняты. Позвоните мне, когда будете свободнее.

– Леночка, мне нужно выйти и позвонить из автомата знакомому твоего папы.

– Здесь это небезопасно? Даже если ты звонишь не в Союз?

– Наши телефоны прослушиваются американцами и немцами. На станции уже при мне вскрыли двух советских агентов. Я понял, что папа не хочет, чтобы я звонил из дома, возможно из-за опасения советской агентуры. В общем, так или иначе, иду звонить на улицу.

Звонок.

– Ага, вы догадались – отлично. Вас встретит знакомый папы вашей невесты в дальнем конце парка, где расположен ваш дом. Ее папа хочет что-то вам передать.

– Я там буду в указанное вами время.

Сижу на парковой скамейке. Открытое место, подходы к которому хорошо просматривается и наблюдение за сидящими затруднено. Видимо, место выбрано поэтому. Что нужно Григорию Семеновичу? Единственное, что я могу предположить, это продолжение разговора о советской экономики. Ну что может быть еще? С Леной у родителей прямые контакты по телефону.

– Вы Александр Чернов? Добрый день. Я от Григория Семеновича. Меня зовут Костя.

Улыбающийся высокий молодой человек, приятно выглядящий.

– А меня можно называть Алек. Присаживайтесь.

– Во-первых, передайте, пожалуйста, привет Лене от ее родителей. А теперь к делу. Я сам работаю в закрытом НИИ (научно-исследовательсий институт). И есть группа людей, приятельская компания, к которой принадлежу я, некоторые мои коллеги и еще кое-какие люди, включая Григория Семеновича и Петра Васильевича, с которым вы познакомились в доме у Лены.

Мы, помимо того, что любим посидеть за бутылочкой, часто обсуждаем происходящее в стране и очень этим происходящим обеспокоены. Мы видим, что проводимые реформы не особенно эффективны. И нам интересно, есть ли какие-то возможности настоящего улучшения положения и если да, то какие. И мы рассчитываем на вас, что вы поможете нам в этом разобраться.

– Костя, ведь ваше НИИ, как я понимаю, при КГБ (Комитет Государственной Безопасности) или Министерстве обороны, и мне это совсем не нравится. Конечно, папа Лены и его друг прекрасные люди, но кто все остальные, я не знаю. И это в любом случае связь с Советским Союзом, что для нашей организации – Радио «Свобода», не такая уж простая вещь.

– Ага. Подозреваете, что вас вербуют для работы на КГБ. Алек, подумайте. Ваше радио занимается вещанием на Советский Союз и вы выступаете там, и не так уж редко, сам вас слышал. Исследовательский бюллетень РС с вашими статьями приходит в Союз, но идет в спецхран и добраться до него не так просто, но можно. Короче, информация из РС идет и в Советский Союз, и я прошу вас о том же самом, только в индивидуальном порядке. Нам нужны более общие, так сказать, суммарные анализы экономики в целом.

И подумайте, ведь мы просим вас об информации о Советском Союзе, никакого шпионажа. Помните песенку: «Он предлагал мне денег и жемчуга стакан, чтобы я ему выдал советского завода план»? Так вот, я не предлагаю вам денег и жемчуга стакан, чтобы вы мне выдали немецкого завода план – или план Радио «Свобода».

Мы оба смеемся.

– Мы даже не просим об информации о Союзе, ее у нас побольше, вы пользуетесь газетами, а у нас есть и закрытая информация. Нам нужны ваши анализы. Единственно еще, что я прошу, это держать нашу связь в секрете, потому что если КГБ о нас узнает, нам крышка – из нас сделают антисоветскую организацию. Мы бы не возражали, чтобы вы сообщили о нас вашему руководству, но вы знаете, что Радио инфильтрировано, и о нас узнают.

И подумайте, папа вашей будущей жены не стал бы вас втягивать в какую-нибудь дрянь.

– Костя, мне надо подумать.

– Алек, думайте быстрее, каждый приезд сюда – это не так просто.

– Я должен поговорить с Леной.

– Если Лена узнает, что меня прислал ее папа, она не будет возражать.

– Вы правы. Я согласен.

– Слава Богу. Тогда, Алек, я вас прошу наговаривать ответы на наши вопросы на магнитофон. Видите, вот портативный репортерский магнитофон. Письменный текст провезти нельзя, нельзя и сфотографировать, потому что мини-камера, если будет замечена, сразу вызовет интерес.

– Да, я вижу, что вы, действительно, не КГБ, им так прятаться не надо.

– Алек, мы можем теперь начать?

– Спрашивайте.

– Мы хотели бы знать, поддается ли в принципе советская система серьезному реформированию?

– Для этого надо знать, что представляет собой советская система управления экономикой. Смотрите.

Пирамида…

Это пирамида, пирамида власти, на вершине которой находится ЦК КПСС, Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза. Рядом с ним – Госплан, Государственный плановый комитет, формально при Совете Министров, но фактически при ЦК, его экономический штаб.

От ЦК через Госплан разбегаются линии к министерствам, Совету Министров, формально – правительству, но фактическое правительство – это ЦК. Это середина пирамиды.

От министерств линии связей идут к предприятиям – фундаменту пирамиды. По этим линиям планы в виде показателей – цифр плановых заданий, идут от ЦК и Госплана в министерства, а те распределяют их по предприятиям.

По окончании планового периода – квартала, года, пятилетки, предприятия сообщают в министерства цифры фактического выполнения планов – отчетные показатели, те суммируют их и пересылают в Госплан, который информирует ЦК.

Ничего для вас нового, правда?

– Да, это хорошо известно.

– Вы, вероятно, знаете, что если достаточно долго смотреть на таблицу или схему, приглядываться к ним, они, в конце концов, заговорят с вами. Так вот, эта простая, казалось бы, схема оказалась очень разговорчивой.

Во-первых, это первая в мировой истории попытка контролировать, или, как выражаются в Союзе, планировать, производство и потребление всех сколько-нибудь важных товаров и услуг. В результате – миллионы цифр.

Во-вторых, мы видим, что здесь сверху вниз идут плановые показатели, то есть приказы, а снизу вверх – отчетные показатели, то есть рапорты об их выполнении. Стало быть, налицо военная экономика, действующая в мирное время, то есть пытающаяся решать несвойственные ей задачи, в частности производство потребительских товаров и услуг.

Помимо централизованной организации экономики, с приказами и рапортами, есть и еще один типичный признак военной экономики – произвольно устанавливаемые государством цены, в результате чего, заметим кстати, реальные цены отсутствуют.

Сюда же относятся и требования преимущественного развития первого подразделения, тяжелой промышленности – опять-таки военная экономика.

И отсюда же третье – где в этой системе место потребителя? Его нет. Будет в плане для обувной промышленности достаточное количество туфель и материла для их изготовления, купит Леночка желаемые туфли, не будет – обойдется и так. И это касается не только каждого потребителя, но и каждого предприятия: получит, скажем, автозавод достаточно автомобильных аккумуляторов, выполнит план, не получит – не выполнит, а заказчикам (лучше сказать: получателям) грузовиков придется обходиться (если смогут) и так.

Здесь один заказчик, на которого работает вся экономика – ЦК. И этот заказчик находится слишком далеко от производства или, точнее, слишком высоко над ним, и поэтому он может контролировать не само производство продукции, а агрегированные, то есть суммарные показатели ее производства. Вот его и снабжают – показателями.

Реальность исчезает на уровне министерств, на втором этаже, выше идут только показатели, то есть цифры, которые не отражают реального положения в экономике или отражают его в недостаточной мере, но ЦК может иметь дело только с показателями. Для столь централизованной системы управления столь огромной экономикой нет другого выбора.

А теперь, Костя, скажите, что здесь реформировать? Эта система или есть, или ее нет, а отдельные переделки, не меняющие характера системы в целом, то есть оставляющие пирамиду на месте, ничего в ее работе не меняют.

– А-алек, я такого не только не видел, я не даже не думал, что такое возможно: вы нарисовали простенькую схему и сделали из нее выводы первостепенного значения. Но все же, ведь можно с ней что-то сделать?

– Все время пробуют. Главная попытка была предпринята в ходе реформы 1965 года. Тогда решили, что если сделать главным показателем выполнение плана по прибыли вместо общего объема производства – «вала», то необходимость в детальном планировании отпадет.

Чтобы выполнить и перевыполнить план по прибыли и получить премии, предприятия должны будут сами заботиться и о снижении себестоимости продукции, и о росте производительности труда, и о спросе потребителей и росте качества – чтобы получить прибыль, продукцию надо продать, а не просто изготовить и отправить на склад.

– Я помню эту реформу. Но ведь это, вроде бы, хорошая идея, в чем же дело, почему система осталась прежней?

– Предприятия немедленно переключились на выпуск высоко прибыльной продукции, не обращая внимания на другую. Ведь план остался, только теперь надо было выполнять план по прибыли. Кроме того, пользуясь предоставленной им большей свободой, они стали договариваться друг с другом, какую продукцию выпускать. Контроль над экономикой министерств, а, стало быть, Госплана, и, стало быть, ЦК, зашатался.

А тут еще и запутанная система цен, делавшая одни товары слишком прибыльными, а другие – слишком убыточными. Да и как она может быть другой, если в Союзе пытаются планировать и контролировать 10 миллионов цен («The Cristian Science Monitor», June 21, 1978)? А несколько позже говорилось уже о 12 миллионах цен (журнал «ЭКО», №11, 1985, стр. 97).

Особенно заволновались местные партийные органы, привыкшие – и обязанные, – постоянно вмешиваться в работу предприятий: райкомы, обкомы, крайкомы. Мне передавали, что там стали говорить: «Зачем мы теперь?»

На этом реформа кончилась, и так быстро, что некоторые люди считают, что ее вообще не проводили в жизнь. А ведь это была самой серьезной попыткой реформировать советскую экономику после НЭПа – ленинской Новой Экономической Политики («Бюллетень РС», 186/82, 14.11.82).

А перед этим Хрущев вводил совнархозы – советы народного хозяйства, еще один этаж между министерствами и предприятиями, чтобы приблизить управление к производству. Они, действительно, лучше, чем министерства, знали обстановку на производстве, но это все – никаких существенных изменений не произошло, и после Хрущева совнархозы отменили.

Чтобы реформировать эту экономику, ее надо сделать не военной, то есть управляемой приказами, а гражданской – реагирующей на спрос. А для этого надо ликвидировать пирамиду власти, о которой я говорил. Ее нельзя реформировать, только ликвидировать и заменить чем-то другим. И вы, конечно, понимаете, что это означает.

Но то, что я сказал, это еще далеко не все. Повседневная действительность гораздо хуже, система постепенно перестает работать. Но об этом в другой раз, у вас уже, наверное, времени нет.

– Только один вопрос, Алек: так чего же ее держат?

– По очень важной причине: эта система очень неэффективна экономически, но очень эффективна политически – она обеспечивает тотальный контроль ЦК над экономикой. Проблема – и серьезная проблема, – в том, что и этот контроль становится все менее действенным, и «наверху» это, похоже, начинают понимать. Но каждая действительно серьезная попытка что-то сделать немедленно ставит вопрос – что будет с властью ЦК?

Ну, Костя, до встречи. Привет родителям Лены, я им очень благодарен за все.

– До встречи, Алек. И большое тебе спасибо.

Лена разговаривает с мамой в Москве.

– Мам, очень хорошо. Он и заботливый, и внимательный, и любящий. Все, как я думала, только еще лучше. Квартира у нас очень хорошая, две комнаты, в высотной башне, как здесь говорят, в парковом районе, недалеко от его работы. Теперь, когда мы поженились, нам три полагается от его работы, но то, что нам показали, по-моему было не так хорошо, как здесь, и я попросила его остаться в нашей теперешней квартире.

– И он согласился?

– Мам, я от него «нет» еще ни разу не слышала. А на покупки ходить с ним одно удовольствие.

Одно из помещений в Москве по прослушиванию телефонных разговоров. Девушка, слушающая Лену, включает громкость. Постепенно две другие подходят к ней и слушают.

– Вот идем в торговый центр, их здесь несколько, один другого лучше. Он любит со мной на покупки ходить. Ну, ты знаешь, я же не особая барахольщица, так он мне говорит: а теперь это, а теперь это, а почему не это, ты в этом будешь хорошо выглядеть.

– Детка, но ты его все-таки придерживай. Конечно, у него высокая зарплата, но вы ведь и нам присылаете, даже его двух тысяч может не хватить.

– Мамочка, не беспокойся. Во-первых, мы оба люди не с такими уж большими требованиями, привыкли к скромной жизни. Предупредил меня, чтобы я ему золотые часы не покупала, сказал, что они ему не нравятся, время они лучше не показывают и в его окружении это не принято – его часто приглашают на доклады и лекции то тут, то там, мы так и в Париже побывали, и в университетах в Англии, Дании и в Италии. Он меня всюду с собой берет.

А во-вторых, у него зарплата уже больше трех тысяч. Там как увидели, какой он специалист, даже свои работы может читать по радио не хуже любого диктора – он еще смеялся: «Зря я, что ли, десять лет лекции в Плехановке читал», так ему живенько прибавили. Его очень ценят. И с сотрудниками проблем нет, он не задается. А ведь он здесь считается и доктор, и профессор, доцент – это «ассистент-профессор», по-английски.

И ездим мы много, у нас машины еще нет, так мы автобусные экскурсии берем, то во Францию, то в Италию, даже в Испании были. Германию тоже неплохо изъездили.

– А как вы их берете, нужны визы?

– Очень просто берем. Приходим в райзе-бюро, это бюро путешествий, их здесь много, просим проспект, а потом говорим: «Пожалуйста, два билета на поездку в Австрию», а нам отвечают: «Отправление во столько-то, оттуда-то, приходите за пол-часика и не забудьте взять удостоверения личности», для нас это паспорта. Вот и все. Мам, я проснуться боюсь.

В аппаратной раздается рыдание.

– Кать, да что с тобой, ну что ты? Не знаешь, что такое загранка?

– Они оба нашими были, я знаю кто ее муж, это Чернов, слышали, из Плехановки. У нас там знакомый работает, профессор, так ему чтобы в Болгарию на курорт поехать, надо было путевку, потом характеристику, потом одобрение парткома, потом визу.

Что, Ленка сбежала, предательница? Это они, там у себя, наверху, предатели! Как они живут, и как мы!

– Ну, они же руководство…

– Руководство? За такое руководство знаешь что полагается? Если бы мы хорошо жили, пусть бы хоть в золоте катались, а как мы живем? Это меня предали! И тебя! И ее! Ну, что, комсорг, стучать пойдешь? Иди!

– Да брось ты, Кать, Сядь, выпей воды и отходи.

Две других девушки отходят в сторону.

– Надо же, как ее. Ну, что?

– Права она, вот что. А мы об этом забудем. Идем дальше слушать.

Другая комната, в этом же здании, по прослушиванию внутренних помещений. Два молодых человека в наушниках.

– Послушай, что с девчонками в 23-й комнате творится……

– Вась, я их закладывать не буду.

– А то. Стираю ленту и заменяю ее третьедневочной. Ты кого-нибудь из них знаешь?

– Да, знаю одну.

– Кончится смена, подойди и тихонько шепни, что их тоже слушают.

– Девушки, поосторожней.…

– Кать, нас тоже слушают, только мальчишки не стали нас закладывать. Так что попридержи язык.

– Костя, привет!

– Привет, Алек. Ну и задал ты нам задачу! Все время споры, неужели нельзя ничего сделать. И, знаешь, в этом очень сомневаются, Ну, не могут люди примириться с такой безнадегой.

…И как она работает

– Кость, я тебе еще не все сказал. То, о чем мы говорили, было описанием того, что называется структурной схемой советской экономики, то, как устроено управление ею. А сейчас я тебе опишу функциональную схему советской экономики, как она действует, и это гораздо, намного хуже. То, что я тебе говорил: не реформа неработающей системы, а ее замена.

– Но они постоянно пытаются что-то сделать. И что, ничего не выйдет?

– Нет. Сейчас идут поиски таких плановых показателей, которые бы стимулировали хорошую работу, то есть не были бы бюрократическими. Небюрократических показателей в бюрократической, централизованной системе управления не может быть – любой показатель окажется бюрократическим и будет выполняться формально, как было с показателем прибыли.

Описание самого невероятного (и остроумного) случая выполнения самого невероятного показателя я встретил в одном газетном фельетоне («Правда», 04.06.74). Оказывается, есть показатель наполняемости зрительного зала, и его надо выполнять. А Красноярский театр оперетты вытянуть его никак не мог, «наполняемость» была меньше 50-и процентов.

И вот нашелся человек, который подсказал дирекции, как его если и не выполнить, то серьезно улучшить: вынести из зрительного зала 225 кресел. И наполняемость зала сразу подпрыгнула с 45 до 70 процентов при том же количестве зрителей! Идиотское требование выполнения идиотского показателя было выполнено соответствующим образом.

По-моему, человек, догадавшийся, как надо выполнять такие требования, был если и не гений, то очень умной личностью. Любопытно, что три автора фельетона так и не увидели глупости показателя и остроумия его выполнения: Р. Закиев, И. Лукин и известный фельетонист Илья Шатуновский.

И все же положение не столь безнадежно, это во-вторых. Идет настоящая реформа существующей системы, точнее, ее постепенный демонтаж, как бы замена другой. Каждый это видит, но мало кто понимает, что происходит. Но об этом в другой раз.

Вернемся к функционированию советской экономики.. Всего не хватает, советская экономика прежде всего дефицитна. Поэтому в целях борьбы с дефицитом планы составляются «напряженными», то есть завышенными. В результате дефицит увеличивается еще больше.

– Не понимаю…

– Сейчас все увидишь. Предприятия получают планы, которые невозможно выполнить. Их часто корректируют, то есть снижают, но это опять-таки означает нехватку их продукции. И если твой смежник не вытянул план, то тебе не хватит его продукции. В общем и целом предприятия должны выполнять планы в условиях постоянного дефицита. И они этому выучились. Каждый директор располагает набором средств, позволяющим по большей части выполнять невыполнимые планы.

– Алек, тебе нужно детективные романы писать.

– А советская экономика и является таким детективом. Сейчас будет яснее.

Речь идет о выполнении в первую очередь одного главного показателя – общего объема продукции; валовая продукция, «вал». Если он выполнен, все остальное простится. Задания по валу даются или в натуральных показателях: в штуках, тоннах, метрах, или по стоимости – в рублях.

Если план в штуках, выпускается самая простая продукция. На заводе «Динамо», где я работал в плановом отделе после института, выпускалось восемь типоразмеров электродвигателей – габаритов, от первого, самого легкого, который можно было поднять руками, до восьмого, который поднимался подъемным краном.

Первыми и вторыми габаритами были завалены склады, но выколотить из нас восьмой габарит можно было только с помощью жалобы в ЦК – если заказчик имел такую возможность. В результате выпускалось малых электромоторов гораздо больше, чем требовалось, а больших – гораздо меньше, но план по валу, в штуках, был выполнен, а нужных моторов не хватало.

Если план был в тоннах, выпускалась самая тяжелая продукция или она искусственно утяжелялась. Я запомнил один из самых ярких случаев, когда на стройку мощного газопровода перестали поступать трубы, хотя оставалось построить еще 200 километров, поскольку план поставок был выполнен!

Оказалось, что трубы имели толщину стенок 12 миллиметров вместо полагавшихся 10. План в тоннах металлурги выполнили, но чтобы достроить газопровод, потребовались еще десятки тысяч тонн стали («Правда», 07.05.76).

– А если план в рублях, то продукцию удорожают.

– Правильно. Тогда появляются чашки с золотым цветком или тарелки с золотой каемочкой. Выпускают самую дорогую продукцию. А в результате планируется одно, а выпускается другое, план выполнен, а нужной продукции нет, ее не хватает. И чем более «напряженные» планы, тем больше директорам предприятий приходится прибегать к псевдо-выполнению таких планов и тем меньше выпускается действительно нужной продукции. И возникает дефицит.

Вот как-то выступил первый заместитель председателя Госкомцен (Государственный комитет по ценам) и заявил, что СССР производит обуви в 3,4 раза больше, чем США, и комментатор этого заявления добавляет: «Но разве эта цифра о чем-нибудь говорит? Ведь ни для кого не секрет, что большая часть этой обуви никому не нужна, ее никто не покупает. (Радио „Москва“, М-2, 8:00, 18.10.87)»

И даже если бы выпускалось все, что запланировано, все равно не хватало бы то одного, то другого, потому что никакой план не может быть настолько детальным, чтобы учесть все и постоянно меняющиеся потребности огромного хозяйственного комплекса. Любая сверх-централизованная экономика обязательно будет дефицитной. Это было безнадежно с самого начала.

А в результате этого обстановка стала такой, что даже по общему количеству планы стало трудно выполнять. И тогда начались чудеса. Появилось выражение «свободный» или «воздушный» вал, «воздух» – производство любой, неважно какой продукции, лишь бы рос объем производства, и, к тому же, не подкрепленный материальными ресурсами («Социалистическая индустрия», 26.12.78).

Говорили, что «воздух» – это продукция, изготовленная неизвестно как, неизвестно из чего и неизвестно для кого. И все равно какая. Во всем этом был только один смысл – выполнить план производства по общему объему.

В годовые планы поставок стали включать «нереальную продукцию» от не построенных еще предприятий («Труд», 18.12.80).

– Алек, не может быть!

– Еще как может. Вот послушай. Это, правда, другой, но, все-таки очень похожий случай (цитируется с сокращениями): «Многие месяцы Сиверский мотороремонтный завод фигурировал в статотчетности как действующий, ему спускали план, наверх шли сводки о выпущенной продукции, работникам начисляли зарплату, выдавали премии. А потом поступило письмо рабочих, в котором говорилось, что ни одного мотора еще не отремонтировано, предприятие числится лишь на бумаге, большинство объектов пускового комплекса не готово, оборудование лежит под открытым небом („Завод, которого не было“, „Правда“, 18.12.82).»

Видишь, главное, чтобы сверху шли приказы («спускали план»), а снизу – рапорты об их выполнении, и если бы не письмо рабочих, это продолжалось бы дальше.

– Да, конечно. Но все-таки руководство по-настоящему хотело продукции, не просто рапортов о ее выпуске.

– Верно, но оно же не давало это сделать, требуя все больше, больше, больше, в то время как возможностей для роста производства не было.

Ты знаешь, у меня раз был любопытный случай, когда я работал в Плехановке. К нам обратился Госплан, чтобы мы предоставили свои соображения по улучшению планирования. Каждый должен был дать свои соображения, и я написал, что нужно сократить задания по темпам роста экономики, чтобы предприятия могли, так сказать, «перевести дух», заняться ремонтом и модернизацией оборудования, например.

Я рассчитывал, что шеф – очень умный человек, которому это можно было показать, увидит, что я тоже умный, но не пропустит написанного, потому что если это попадет в Госплан, который даже если бы и хотел сократить плановые задания, не мог этого сделать (со временем пришлось, все-таки), и сразу возник бы вопрос, как человек с такими настроениями может читать курс планирования народного хозяйства, а шеф – держать такого человека.

Когда нам раздали копии материала, отосланного в Госплан, я с облегчением увидел, что моих предложений там не было, как я и рассчитывал.

– Но как шеф тебя, все-таки, действительно держал – ведь ты мог и на лекции такое сказануть?

– Он не раз бывал у меня на лекциях и, видимо, знал, что при всей моей критичности я вижу границы, которые нельзя переходить – советская дрессировка, так сказать. В своих лекциях я руководствовался принципом: «Я не могу сказать вам всего, что я думаю, но я хотя бы не говорю того, что не думаю». Не блеск, конечно, но все же лучше, чем прямая ложь.

А ту критику, которую я сообщал студентам, шеф называл «читать по проблемам». Как-то, идя с моей лекции, он сказал, по-моему, даже с грустью: «Читать надо по проблемам, но для этого проблемы надо видеть», так что все было в порядке – я читал по проблемам. Но когда он умер, придерживаться принципа «хотя бы не лгать» стало почти невозможным.

Я вспоминаю слова современного французского философа, Сартра, кажется, «о священном человеческом праве – праве не лгать». Я думаю, он имел в виду Советский Союз, где этого права не было.

Ну, а тем временем, «планирование» все больше превращалось в гротеск.

В плановой практике были выражения «безнатурная продукция» – нечто вроде «воздушного вала» – неважно какая и неизвестно из какого сырья. Новоуфимский нефтеперерабатывающий завод получил как-то помимо обычного плана еще задания на десятки миллионов рублей такой продукции – вытянуть план объединения «Башнефтьхимзаводы» («Труд», 20.08.75).

Такая продукция предназначается для «безноменклатурной реализации», то есть как-нибудь «распихать» ее, а если продукция существует только на бумаге, но документ на ее отправку нужен, она «перевозится» по «бестоварным накладным», что помогает и железным дорогам выполнить план перевозок – это у железнодорожников называется «возить воздух».

Налицо экономика, в которой безнатурная продукция перевозится по бестоварным накладным для безноменклатурной реализации («Труд», 20.08.75, «Правда», предп. 1976, «Правда», 17.03.77».

А происходит это потому, что производственники делают то, что от них фактически требуется: снабжают руководство «хорошими» показателями.

В результате дефицит, порождаемый диспропорциями советской экономики: чрезмерным развитием тяжелой промышленности и неразвитостью сферы производства потребительских товаров и услуг, дополняется дефицитом из еще более мощного источника – дефицитом, создаваемым выполнением бюрократических и все менее реальных планов.

И у меня таких примеров, взятых из советской прессы, десятки. Есть еще вопросы о реформировании такой экономики?

Мы можем теперь заняться подведением некоторых итогов и выводами.

Основные черты советской экономики выглядят следующим образом:

1) Централизованное планирование производства всех основных видов товаров и услуг;

2) централизованное распределение экономических ресурсов;

3) государственный контроль над всеми сколько-нибудь значительными хозяйственными процессами;

4) оценка результатов хозяйственной деятельности не потребителями (по степени успеха на рынке), а государством (по степени выполнения его планов).

И в итоге:

5) Хозяйственная деятельность направлена на достижение не столько экономических, сколько политических результатов.

Прежде всего: главная хозяйственная задача советского руководства – повышение военно-экономического потенциала СССР. Поэтому распределение капиталовложений по отраслям народного хозяйства тоже скорее политическая, чем экономическая задача. Это порождает диспропорциональности в развитии экономики. В свою очередь, это приводит к дефициту то одной, то другой продукции. А это создает обстановку нервозности, советское хозяйство все время лихорадит.

Советская экономика, прежде всего, дефицитна. Виды дефицитной продукции могут меняться, но дефицит существует всегда. Нередко это создает парадоксальные ситуации: несмотря на недостаток продукции какой-либо отрасли, ее производственные мощности используются не полностью – из-за нехватки сырья, инструментов, запасных частей и т. п.

Отсюда следует еще один важный вывод: выделение денежных средств в государственном бюджете на развитие той или иной отрасли или сферы народного хозяйства еще не означает, что действительно созданы условия для развития этого участка экономики. Гораздо большее значение имеет наличие материальных ресурсов.

Возникает причинно-следственная цепочка, определяющая характер советской экономики: преобладание политики над экономикой – диспропорциональность – дефицитность.

Принцип преобладания политических интересов над экономическими, когда не политика направляется интересами экономики, а экономика обслуживает политику, определяет и методы, и инструменты управления хозяйством: директивное управление с помощью плановых показателей.

Существуют приказы – плановые показатели, и рапорты об их выполнении – отчетные показатели. Система показателей должна заменить регулирующее воздействие рынка.

Такое формальное управление экономикой (и порождаемая ею атмосфера постоянного дефицита) приводит предприятия к необходимости формального выполнения планов.

Эта необходимость работы не для потребителя, не для рынка, а для министерства, Госплана и ЦК, а в итоге для выполнения плановых заданий, то есть показателей, в условиях постоянного дефицита – оборудования, сырья, материалов, что толкает предприятия на столь же формальное выполнение показателей плана.

Это выражается или, лучше сказать, достигается, во-первых, за счет изменения ассортимента выпускаемой продукции: увеличение выпуска продукции, больше способствующей выполнению плана – дорогой, тяжелой, простой (легче производить), и, во-вторых, увеличения количественных характеристик продукта за счет качественных – изделие делается более дорогим, более тяжелым, более простым. В результате при том же или даже меньшем фактическим выпуске продукции показатели ее производства в рублях и тоннах растут, а если в штуках, то это «не те» штуки – более простые, например.

Эта вынужденная практика достижения количественных результатов за счет качественных, порождаемая системой управления производством по показателям, приводит к тому, что затраты выступают в качестве результатов производства. Продукт надо, приходится делать более дорогим, стало быть, не снижать его себестоимость, а повышать ее.

– Ага, «затратная экономика».

– Да, и, стало быть, получается, что деятельность предприятий направляется и контролируется системой показателей, то есть цифрами плановых заданий, для которой характерно:

1) обеспечение достижения количественных результатов за счет качественных;

2) возможность фиктивного достижения этих результатов;

3) несовпадение экономической деятельности с реальными потребностями хозяйства;

4) «запрет» инициативы, если она требует изменения плановых показателей («я выпущу меньше продукции, но она будет гораздо лучшей – нет, нельзя, это невыполнение количественного показателя производства»).

Ну, а теперь, мы можем сказать, что действующая в Союзе система управления экономикой посредством показателей, приводит к положению, которое характеризуется следующими моментами:

1) для выполнения плановых показателей количество продукции важнее ее качества;

2) экономика становится дефицитной, причем одни продукты в избытке (ненужная продукция), а другие в недостатке (необходимая продукция);

3) хозяйственная деятельность настолько затруднена, что добросовестное выполнение планов часто невозможно;

4) сама система управления по показателям нередко толкает предприятия на деятельность, противоположную реальным интересам народного хозяйства.

А это значит, что этот хаос не может быть реформирован или приведен в порядок. Его порождает система управления экономикой, которая должна быть полностью заменена, а точнее – ликвидирована. А до тех пор, пока существует намерение контролировать всю экономику, будет существовать и хаос.

И, знаешь, время от времени люди это замечают: «Странную иной раз приходится наблюдать картину. Предприятие работает на полную мощность. Развертывается борьба за выполнение и перевыполнение плана. Работники получают премии, числятся в передовиках, в ударниках. А на самом деле, мнимые передовики гонят сплошной брак: никому не нужные вещи. И никто не разоряется, не вылетает в трубу. (И. Шатуновский, „Правда“, 09.04.74)»

И дай-ка я тебе еще одну картинку, так сказать, «из жизни плановой экономики» покажу, видишь, фотокопия ма-а-аленькой заметочки, капелька, в которой отражается океан. Журналист разговаривает с начальником объединения «Союзбытхим» и разговор идет на полном серьезе, это не фельетон (цитируется с сокращениями). Журналист спрашивает: «В последнее время стало трудно купить в магазине крем для обуви. Отчего?». И тот отвечает: «Ситуация с кремом для обуви сложилась непростая. Еще в 1976 году было перепроизводство этой продукции. К началу 1977 года торговля начала отказываться от обувного крема. В результате около пяти миллионов тюбиков остались на 1 января 1977 года на наших складах. В этих условиях мы пошли на сокращение производства крема. Однако наш расчет на уровень спроса, существовавший в 1976 году, не оправдался. Он оказался выше, чем тот, который предполагала торговля и на который рассчитано было к тому времени наше производство. Поэтому возник дефицит, который сохраняется, несмотря на постоянное увеличение производства обувного крема („Труд“, 16.10.81).»

Вот видишь, Костя, что происходит, когда по излюбленному советскому выражению «капиталистическая рыночная стихия» заменяется социалистическим плановым хозяйством. А вот еще более серьезный разговор: «В эффективности координации выпуска культтоваров убеждают, например, изменения, происшедшие на рынке детских колясок в связи с назначением Министерства авиационной промышленности головным по производству этой продукции („Социалистическая индустрия“, 24.12.78)».

– Алек, ты меня убедил. Фу, даже голова кружится! И ведь мы многое знали, но считали это отдельными смешными случаями. Но ты говорил, что настоящая реформа идет?

– Да, Костя, я так считаю. Но, думаю, об этом лучше в другой раз.

– Да, Алек, спасибо тебе. А ведь все Лена! Не очаруй она тебя, ничего бы у нас не было. Так что поцелуй ее от нас.

Открытие

Мюнхен. Парк возле дома, где я живу.

– Константин? Привет, надо поговорить.

– А ты откуда взялся? – Костя поднимается во весь свой серьезный рост.

– Костя, не кипятись, потолковать надо, садись.

– Ты что, из Комитета (КГБ, Комитет Государственной Безопасности)?

Костя поворачивается к сидящему вполоборота, начиная принимать подобие боевой стойки.

– Из него, но у нас к тебе деловой разговор и больше ничего: «Ах, не стреляйте, не убивайте, цыпленки тоже хочут жить». Костенька, сделай одолжение, садись. А ты что-то крупноват для каратиста, может в Спецназе был?

– В ВДВ (воздушно-десантные войска). Чего нужно?

– Кость, во-первых, не беспокойся. Среди нас тоже есть любознательные люди, не только среди вас. А проблема в том, что вы, Костенька, примазались к нашей операции. Видишь, ничего особо страшного.

– Мы примазались к комитетской операции? Это к какой же?

– К Чернову, Костенька.

– Чернов – ваш? Придумай еще что-нибудь. Да вы просто забрать его у нас хотите!

– Кость, не хотим, хотим справедливой дележки. А то обидимся. А Чернов не наш, я этого не говорил, операция наша, сам Чернов ничего не знает. Но отъезд Чернова – наша операция.

– Ну, конечно, вы его забросили на Запад! И этому нужно верить!

– Кость, ну силов больше нет, сядь и слушай. Кое-где кое-кто решили, что им надо бы побольше знать, что происходит в советской экономике. А Чернов снабжает вас анализами, которые не публикуются, а идут прямо к вам, и мы ничего с этого не имеем.

И видим, что пропадает наш скорбный труд и дум высокое стремленье, поскольку наваром пользуются другие, и все потому, что Чернов ухитрился за неделю до отъезда втрескаться в девицу, оформлявшую ему авиабилет, прям как в шекспировском «Отелло»: она его за муки полюбила, а он ее за состраданье. И мы просим делиться тем, что вы от Чернова получаете.

– А вы поговорите с ним, почему с нами?

– Кость, он Комитет на дух не переносит и разговаривать с нами не будет, хорошо еще, если в морду не плюнет. И забудь, то, что я тебе скажу, я тебе большое доверие оказываю. У него отец был тоже экономист, но, кроме того, еще и спортсмен, и ворошиловский стрелок, это вроде спортивного разряда, и минимум на полголовы выше Чернова. Во время войны он охотился за немецкими диверсионными группами и принимал участие в допросах пленных в особом отделе, он немецкий знал. Ну, и однажды написал домой – и это дошло, – что больше не может видеть, как на допросах избивают пленных немецких солдат, хотя сам был еврей, и что происходит в Германии, он знал, но, конечно, не о лагерях уничтожения, дело было в 42-м, их тогда еще и не было. Ну, там не только немцев избивали, но тут уж отец не присутствовал, переводчик не требовался, а то все могло произойти раньше. А затем семья получила извещение, что отец пропал без вести, так что Чернов считался сыном погибшего на фронте. Но через некоторое время жена отца докопалась в Комитете до кое-чего. Какая-то информация у нее, видно, была, может, от его друзей. Отец не пропал, он погиб, но при обстоятельствах, о которых решили молчать, чтобы не повлиять на мораль фронта и тыла. Жену в Комитете кто-то пожалел и шепнул, что «ваш муж получил вечное наказание». Она крикнула: «Как?!» и тот добавил, что он расстрелян за помощь врагу – видал! Однако в списках репрессированных он не числился.

Есть основания предполагать, что произошло следующее: отец, в конце концов, вступился за пленного, кое-кому из особистов расквасил морды, те полезли за оружием, но он был стрелок получше тыловых крыс, а оружие, как у боевого офицера, у него было с собой. Он и сумел уложить одного-другого, пока те его не застрелили, по всей вероятности, в спину.

История, как видишь, была такая, что трубить о ней не стоило, и ее замяли. Но Чернов о ней более или менее знает, и Госбезопасность, надо думать, ненавидит, так что ходу нам к нему нет.

– И как же он стал вашей операцией?

– Он, через знакомых в сионистском движении, заказывает, а затем и получает по обычной почте вызов от «родственников» из Израиля, и так мы узнаем о намерениях ученого из Плехановки. Стало известно, что он отличный и критически мыслящий специалист – одну его работу даже не пропустил Главлит за слишком критический характер.

Вот тогда было решено дать ему уехать, начать в загранке писать, и почитывать, что он пишет – у нас тоже есть любознательная публика. И посмотри, ведь он выпорхнул как птичка из клетки.

– Которой коленом под зад поддали. Что ему Плехановка устроила! А там и почтальон, и лифтер, ну прямо роскошь! И это ваша операция?

– Да кто же знал, что он уже подает на выезд! Ну, да, он был среди сионистов, это мы еще до вызова выяснили, у него документы проверили, когда он вышел из метро, возле которого его уже поджидали, а потом извинялись, что за разыскиваемого преступника приняли.

Мы знали, что он с их сборища идет и с пачкой фотокопированных материалов на сионистские темы, спокойно могли бы его сгрести, приведя в милицию и обыскав – семидесятая статья, изготовление, хранение и распространение антисоветских материалов, до семи лет. А ведь не сделали же, только выяснили, что это за новая фигура у них.

Ну да, понятно, что он собирается подавать на выезд, да ведь улита едет, да когда еще будет! Да и он поначалу не торопился, видно, не решался такое место оставить, да и как потом поняли, не хотел делать гадости своему завкафедрой, которого очень уважал.

И тут раз! Шеф умирает, и Чернов подает на выезд! Первый преподаватель ВУЗа (высшего учебного заведения) в Москве! А за такие вещи можно не уволить? Ну, верно, Плехановка перепугалась, что им попадет за то, что змею пригрели, но было уже поздно их предупреждать быть потише.

Ну, тут уже стали принимать меры, чтобы он мог побыстрее и без особого шума выехать. А как ему из ОВИРа звонили и просили визу забрать? А потом Асутова, которая выездами занималась, выдает ему визу под честное слово!

– Да ведь Асутова из ОВИРа, а это МВД (Министерство внутренних дел), а не Комитет.

– Кость, ты это вправду думаешь, что выезды в Израиль оставили на МВД?

– Ну, ладно, ладно, фраернулся.

– С почты тоже пришлось уволить, был другой выход? Но тут уж уволили аккуратно, разве нет? И в лифтерах его в покое оставили. Время тянула Плехановка, где два месяца не решались, какую ему характеристику в ОВИР дать. А то, как его Леночка к нему слиняла, так это вообще сказка! В стюардессы на загранлинии так просто попасть? И ведь ей же паспорт вернули!

– А был у них выход?

– Был – советский загранпаспорт – собственность государства, могли упереться, немцы тоже большого скандала не захотели бы. А потом в посольстве Семеновой все справки выдали, как их проинструктировали, только бы наши голубки поженились. Ну, уж после паспорт аннулировали, где же это видано, чтобы беглецам паспорта оставляли.

Было решено, что пусть Чернов едет, и спокойно работает, и пишет то, что думает, без оглядки на кафедру, ректорат, Главлит – надеюсь, знаешь, что это такое?

– Цензура.

– Ну, молодец. Одна была проблема – как он это будет делать в Израиле? Во-первых писать надо будет на иврите. Во-вторых, там была боязнь обвинений из Союза, что эмигранты используются «в антисоветских целях». Мы хотели бы, чтобы он попал в исследовательский отдел Радио «Свобода», но он о нем даже не знал. Вся надежда была на американцев, которые хотели того же, поскольку радио их организация. И эти надежды в конце концов оправдались.

Вот только проблема в том, что кроме нас и американцев, оказалась еще одна сторона, которая не только, как мы все, пользуется его публикациями, но и получает специально для нее приготовленные анализы. И мы хотим, чтобы вы с нами этими анализами делились.

– То есть, чтобы Чернов работал на КГБ?

– Он не будет работать на Комитет, он работает и будет работать для американцев и вас. Мы только просим, чтобы вы делились информацией с людьми, которые думают, как и вы. И если мы эти материалы не получаем, и толку нам от вас нет, то можем и прихлопнуть вашу компанию как антисоветскую организацию – задача, с которой справится любой стажер.

Ну, как: согласен, что Чернов – наша операция, и согласен делиться с нами?

– И ничего не говорить Чернову, конечно?

– Конечно. Чернов, может быть, и согласился снабжать анализами людей в Комитете, думающих как вы, но он может рассказать об этом своей Леночке. И тогда может накрыться и ваша группа в НИИ, и наша – в Комитете. Ты знаешь, что такое прослушивание? Это прослушивание разговоров не только по телефону, но и в комнате, где он стоит. Никто не должен знать – ни Чернов, ни Лена, ни ее папа, и уж наверное никто в вашей группе. Мы все одинаково рискуем.

– Ладно… Буду с вами делиться.

– Ну, наконец. Ты этим очень облегчишь свою работу – тебя не будут шмонать на таможне, и заграничные командировки ты будешь получать легче. А Чернов будет писать себе, как и писал, получать американскую зарплату и покупать на нее итальянские трусики для своей ненаглядной Леночки. И все будут довольны. Ну, пока, Кость. Да, мне показалось или ты в начале в самом деле меня прихлопнуть собирался?

– Да, выглядело, что это лучший выход. А потом в Изар и концы прямо в воду.

– Ну и бандиты вы в ВДВ, как я погляжу. Ладно, бывай, Костя.

– Ну и дела-а-а… Ведь это же надо, как им приспичило знать, что Алек говорит. А почему? Ведь все, вроде бы, и так в порядке: Алек пишет, его публикуют, они читают. Нет, им этого мало, узнали, что он что-то еще говорит и хотят знать, что. Почему? Почему им мало его публикаций? Хотят знать его общую концепцию советской экономики?

Вижу только одно объяснение: похоже, что они что-то почувствовали – и забеспокоились. Земля под ногами горит? И для этого он даже специально сюда приехал, добиваться дополнительных материалов Алека? А там поговорить нельзя было? – видно, нет.

Там это на допрос бы походило, а здесь – на разговор. На нейтральной почве, так сказать. И сам как мед был, демонстрировал доверие. Разок, правда, припугнул, но не слишком. Уж наверное понимал, что если нас закроет, то закроет и канал к Алеку. А он этого явно очень не хотел. Так не хотел, что специально сюда приехал?

Нет, скорее всего, у него и другие цели были. Если земля гореть начинает, то надо принимать меры, и в первую очередь денежки прятать. Так что возможно, что у него и другие поручения были и его маршрут дальше шел, скажем, в Швейцарию. Тогда его поездка за рубеж оправдана.

Неужели Алек так хорошо угадал – что их пирамида шататься начинает? Ну, разговор с Алеком сегодня не получится, в другой раз.

– Алек, смотри, на другой стороне улицы стоит грузовик для международных перевозок, знаешь, с такой табличкой «TIR» возле номера. И грузовик этот румынский и стоит здесь, можно сказать, против нашего окна, второй день.

– И ты думаешь, они подслушивают твоего мужа?

– Ну, скажи, а зачем ему здесь два дня торчать? Гостиницы здесь дорогие, квартиры, в которых они могли ночевать у родных или знакомых, вряд ли здесь есть, этот район не для такой публики. Так что, они и спят, наверное, в этом грузовике, но почему здесь, почему не за городом? Я вижу только одну причину.

– Помнишь, ты два дня назад говорил мне об одном критическом высказывании Ленина?

– Помню. И что же?

– А то, что на первой странице сегодняшней «Правды» это высказывание приводится, только трактовка другая. Тебе – и твоим слушателям, ответили. А грузовика, между прочим, и след простыл. Как в твоих любимых Ильфе и Петрове: «Сделал свое дело и уходи». Он и ушел.

– Д-а-а. И все же, Леночка, как-то трудно поверить. Для меня это просто совпадение.

– А для меня нет. Тебе не в первый раз так, как бы отвечают.

Брежнев – это не так просто…

Мы гуляем по парку и разговариваем.

– Милый, а помнишь, ты говорил Косте, что советскую экономику реформировать нельзя, но, тем не менее, реформа, которую никто не замечает, идет?

– Да, конечно.

– Но ведь ты не думаешь, что ее проводит Брежнев? Он, по-моему, ни на какие реформы неспособен. Он, похоже, главным образом, заграничные автомобили коллекционирует и на медведей охотится. Помнишь его фотографию на охоте, во весь лист «Шпигеля»?

– Леночка, над ним принято смеяться, но он совсем не так прост, как кажется. Он довольно любопытная личность, я ведь все его речи и выступления читаю, и многое там замечаю (см., например, «Brezhnev’s Speech at the July Plenum of the Central Committee», «Radio Liberty Research», RL 157/78, July 12, 1978). Да и начал он с реформы 1965 года, помнишь, я назал ее самой серьезной попыткой реформировать советскую экономику после НЭПа?

Реформу разработали при Хрущеве, но попытались провести ее в жизнь при Брежневе. С тех пор таких попыток больше не предпринималось, занимаются отдельными сторонами управления экономикой, главным образом, придумывают новые показатели. Так что Брежнев понял, что если пытаться реформировать экономику в целом, то это угрожает их власти. А это характеризует его как неглупого политика. Вот он и занимается машинами и охотой.

И он очень хорошо видит недостатки системы. На ноябрьском пленуме ЦК 78-го года Брежнев сделал потрясающее высказывание – что постановления ЦК и Совета Министров стали неэффективными, и это было опубликовано (см. «Брежнев о хозяйственно-политических задачах советского руководства», «Исследовательский бюллетень РС», РС 176/78, 29.11.78)!

И ведь подумай: есть два главных инструмента управления советской экономикой – госплановские планы, во-первых, и постановления ЦК и Совмина (Совета министров), во-вторых. Несовершенство (мягко выражаясь) планов давно уже видно, но ведь теперь было публично признано, что не работает и второй инструмент! Для этого нужна большая смелость.

Мало того, Брежнев отметил в докладе, что развитие экономики (показатели все-таки растут) достигается ценой значительных потерь, и эти недостатки носят не временный, а постоянный характер – тоже очень необычное высказывание.

Брежнев спрашивает: «Почему при гигантском росте масштабов экономики (ну, да, в немалой степени за счет „воздушного вала“), мы не можем избавиться от узких мест, которые тормозят развитие и не позволяют идти вперед еще быстрее?» И это не только вопрос, если подумать, это и ответ: да потому, что экономика переросла жесткие рамки управления ею.

– Но Брежнев вряд-ли пишет свои выступления сам.

– Да, я уверен, что, как и во всем мире, это делает референт или группа референтов. Но даже держать референта, способного написать такие высказывания, одобрить их и произнести – это надо быть далеко не рядовым политиком. И то, что называют «застоем», в действительности было непрерывными попытками реформировать систему управления советской экономикой. Другое дело, что из них ничего не выходило и не могло выйти.

– А почему же Брежнева при всем этом не принимают всерьез?

– Для того, чтобы заметить, что Брежнев неглупый человек, надо суметь выудить несколько фраз из текста его выступлений на трех-четырех страницах «Правды», затем сопоставить одни высказывания с другими, а потом сделать выводы. Это не такая простая работа.

Но главное – потому что он не может изменить положение. Но этого не может сделать никакой партийный руководитель, потому что для начала ему надо убрать всех своих коллег, а потом отменить и самого себя. А этого вряд ли можно ждать.

Новые события

– Привет, Кость. Давно не виделись. Ну, сколько всего напроисходило!

– Знаешь, у меня впечатление, что как только ты появляешься – я думаю, что ты не сегодня приехал, – так что-то происходит.

– Ошибка, Кость – я появляюсь, когда что-то происходит.

– Значит, ты знаешь, что Лену пытались украсть?

– Я даже знаю, что этому предшествовало. И, Костя, это не мы.

– Ага, это БНД сделало (западногерманская разведслужба).

– Костя, Костя, как и в любой организации в Комитете есть несколько групп, которые борятся друг с другом за влияние. И забегая вперед, скажу тебе, что многих из группы, которая стояла за дурацким похищением Лены, уже поставили на свои места, часть из которых оказалась достаточно далеко от Москвы.

Но этому предшествовал ряд событий, о которых ты можешь не знать – Чернов очень сдержанный человек и даже Лене не все рассказывает, чтобы ее зря не беспокоить.

Что Чернова сделали начальником отдела – ну, это, пожалуй, многовато сказать, – исследовательской группы, ты, конечно, знаешь.

– Да, Лена родителям тогда звонила.

– Кое-что о том, как это произошло, Лена знает, но ты, наверное, нет. Вот послушай, потому что с этого все началось.

Начальник Чернова, которому Чернов очень симпатизировал, неожиданно поменялся. Он стал оказывать на Чернова давление, посыпались придирки, иногда совсем мелочные. То Чернов плохо пишет, то он необъективный, то что-то еще. В общем, надо больше любить советскую систему, поскольку на Западе бывает еще хуже.

В целом, обстановка в отделе стала слегка напоминать Плехановку. Чернов, как настоящий ученый, решил поставить эксперимент. Он сказал своему коллеге: «Я сейчас напишу заметку, которая ему понравится».

Для этого Чернов, чтобы не вредить своему имени и авторитету, выбрал малозначительную тему: итоги полугодия. И написал, что итоги не такие плохие, есть отдельные недостатки, но вообще все не так уж плохо («Сигналы первого полугодия», РС 144/77, 26.07.77). И сдал начальнику всю эту дребедень для публикации в Бюллетене, как обычно.

И тут начальник вбегает в их комнату со статьей Чернова в руках и говорит: «Эта заметка вам особенно удалась!»

Это, как и придирки к Чернову, стало известным, и на Радио, и вне его, пошли разговоры о начальнике как о советском «агенте влияния». Так ли это, мне неизвестно.

– Да уж…

– Костя, я не знаю. Во-первых, с советологами это бывает, когда они начинают зарабатывать себе въездную визу в Советский Союз, что дает им возможность повысить свой авторитет, позволяя говорить: «Я там был и знаю, что там происходит». Кстати, это делает многих советологов управляемыми.

А во-вторых, у нас, как и всюду, есть разные группы, и какая стоит за чем, далеко не всегда известно. И я даже и не стремлюсь узнать то, что меня прямо не касается.

Помнишь трактирщика Паливеца в «Бравом солдате Швейке», которого шпик пытается поймать на выдаче военной тайны, спрашивая в каком полку Паливец служил, на что Паливец отвечает: «А я этой дрянью – какой там полк, да кто командир, никогда не интересовался. Излишнее любопытство вредит».

Так вот, это высказывание Паливеца – моя путеводная звезда: излишнее любопытство вредит.

Ну вот, Чернов, увидев этот сюжетик, стал очень мрачным: он понял, что его не оставят в покое, а терпеть этого он не собирался. И тогда он решил ответить, но не по мелочам, а так, чтобы прекратить всю эту тягомотину раз и навсегда, для чего пошел ва-банк. Он посоветовался с Леной и та его план одобрила – она видела, что муж все чаще бывает возмущенным или в плохом настроении.

И тогда Чернов, в ответ на шпильки и булавки начальника, как говорится, развернулся и со всего плеча отвесил ему плюху. Он написал официальную служебную записку, меморандум, как там говорят, что требует возможности спокойно работать, нормальной рабочей атмосферы, которая в настоящее время в отделе отсутствует.

Начальник в ответ потребовал увольнения Чернова, что было полным идиотизмом. У Чернова было международное имя, его статьи в Бюллетене РС и другие публикации были хорошо известны, его приглашали на доклады и конференции, в том числе и НАТО, где он даже дважды выступал с докладами, которые были опубликованы («The Cignificance of Western Technology for the Soviet Economy», Colloquium 1976 и «CMEA Productive and Service Sector in the 1980’s: Plan and Non-Plan», Colloquium 1982).

Это был бы скандал первого класса, поскольку пресса, конечно, вспомнила бы о его увольнении из Плехановки, а тут его и на телевидение можно было бы пригласить. Короче, уволить Чернова вряд ли было возможно, да и нужно.

И тут американцы показали себя в полном блеске, говорю безо всякой насмешки. Чернова, вместо увольнения, а заодно и еще группу в основном русскоговорящих сотрудников, вывели из подчинения, теперь уже бывшего его начальника и создали параллельную исследовательскую группу под руководством Чернова.

А Чернов показал себя достаточно способным руководителем. Он понял, что ему надо завоевать авторитет, уже не как специалисту – такой авторитет у него был, а как руководителю, да еще в таком замкнутом и в основном эмигрантском обществе, как радио, где интриги были в порядке дня.

Прежде всего – и это ему посоветовала Леночка – он отказался от полагавшегося ему кабинета и предоставил его двум старшим по возрасту сотрудникам. А сам пошел в общую комнату, известие о чем прокатилось по всей русской службе РС.

Второе – он попросил у директора РС, которому он теперь прямо подчинялся, повышения для двух своих работников, которые давно его не получали и, по его мнению, давно его заслуживали.

Начальник вызвал Чернова и сказал, что персональный отдел – отдел кадров, возражает, поскольку оба давно работают (что отражается на зарплате), и если их повысить, их зарплата будет выше, чем у Чернова – их начальника. Чернов ответил, что его это не беспокоит.

Через некоторое время директор снова вызвал Чернова и сказал, что три повышения – Чернова и двух его работников, не прошли, только два и пусть Чернов скажет, кто их должен получить. «Они, – ответил Чернов. – Я подожду».

Начальник засмеялся и сказал, что это уже сделано: «Я знал, что вы так ответите». После этого никаких проблем с руководством группой у Чернова не было. Плюс его поведение, когда он держался скорее как сотрудник группы, а не начальник.

С тех пор его группа стала легендарным местом на Радио «Свобода». Ему даже передавали трудных людей «на воспитание», если другие не могли с ними справиться, то Чернов обычно находил к ним подход: десятилетний опыт преподавания в Плехановке кое-что значил.

Ну, так вот, попытка выдрессировать Чернова привела к обратным результатам.

– Ну, заслушаешься. А откуда ты все это знаешь?

– Да Господи, Костенька, посиди в перерыв на радио в парке, где радио расположено, в парковом открытом ресторанчике, где часто собирается публика с РС, пристройся к русскоговорящим людям, угости их пивом, и чего только не услышишь. Будешь в курсе всех дел.

Так вот, Костя, у некоторых в Комитете и возникла еще одна дурацкая идея воздействовать на Чернова, украв Леночку. Но ты же понимаешь, что у нас было намерение только знать, что Чернов думает, а не воздействовать на него, как раз наоборот. А те хотели заткнуть Чернову рот, чтобы он не очень поливал Советский Союз, и что только бы испортило нашу операцию.

Ну, а результат можно было предвидеть: Чернов пришел в ярость, но по-своему. Как он показал своему бывшему начальнику, что он может сделать, если его разозлить, так он решил показать всем остальным, что он может, если тронуть его Леночку. То есть результат опять был обратный.

Ну, а как Лена от них опять сбежала, мне не рассказывали, а я не спрашивал. Может, ты расскажешь?

Похищение…

– Лену сгребли, когда она гуляла в парке возле дома, поджидая возвращения мужа с работы. Ее сунули в «БМВ», – очень быстрая, но легкая машина, – и повезли во Франкфурт. Были ли у них намерения увезти ее в Союз, наркотизировав и по поддельному паспорту, или же только подержать там, чтобы припугнуть Алека, я не знаю. А на все ее протесты и вопросы отвечали «Молчи, предательница».

Она сидела на заднем сиденье, между двумя типами, все были пристегнуты ремнями безопасности, но Лена не была связана и глаза завязаны тоже не были, это могли заметить из соседних машин, поскольку окна в машине были простые, а не затемненные. Они вышли на автобан во Франкфурт и пошли по левой, скоростной полосе.

Ты знаешь, что кроме отдельных участков, ограничения скорости на немецких автострадах нет, так что 180 на левой полосе еще не предел того, на что там немцы способны. Но Лена решила, что надо уходить любой ценой, и не только из-за себя, но и из-за Алека.

Она подняла согнутые в коленях ноги как можно выше и с силой распрямила их, постаравшись воткнуть свои каблуки-шпильки в шею водителя, что ей в достаточной мере удалось – ее ноги оказались довольно сильными.

Водитель заорал, схватившись за шею и потеряв управление машиной, которую бросило на ограждение слева, вдоль разделения автострады, и понесло дальше, посыпались искры, запахло паленым, причем обе левых двери оказались сорванными.

Вскоре они врезались в идущую впереди машину, которая пыталась уйти от них, так что удар получился не очень сильным, и машина начала терять скорость. Вся четверка, находившаяся в машине попала в панику, причем им еще и сзади наподдали.

Воспользовавшись паникой, Лена отстегнулась, укусила сидевшего слева от нее типа за ухо, в спешке прокусив его насквозь – не до деликатности было, перекатилась через него и выбросилась из машины, которая уже начала останавливаться в возникшей пробке.

Лене повезло, она ничего себе не повредила, только несколько синяков и ушибов, и она, как могла, побежала среди сталкивающихся и останавливающихся машин на вой сирены полицейской машины, которая пробивалась к месту происшествия и была сравнительно недалеко.

Ты знаешь, что немецкие автострады патрулируются с воздуха в поисках нарушителей. Полицейский вертолет, увидев, что творится на автобане, где машины сталкивались друг с другом, вызвал пожарную машину, санитарную машину и санитарный вертолет, для которого другая полицейская машина стала расчищать место на встречной полосе.

Тем временем, типы в «БМВ» кое-как пришли в себя, выскочили из машины и попытались догнать Лену, что тоже было замечено с полицейского вертолета, висевшего достаточно низко над местом происшествия. Убегавшая молодая женщина и пытавшиеся догнать ее три амбала – четвертый сидел возле машины и держался за шею – сразу навели полицейских на мысль, что налицо случай торговли женщинами, серьезная проблема в ФРГ.

Полицейские вызвали еще один вертолет, с людьми из ГСГ-9, специальная группа в пограничной полиции, главным образом по борьбе с организованной преступностью и террором. К счастью, преследователи плохо держались на ногах, так что пограничники успели, а Лена уже добралась до полицейской машины.

Торговля женщинами ведется в основном людьми с востока, так что, увидев у задержанных советские паспорта, полицейские окончательно уверились в своих предположениях, а Лена не вдавалась в подробности, сказав только, что ее схватили и повезли куда-то.

Лене оказали первую помощь и отвезли домой, взяв с нее обещание, что она пойдет в больницу по месту жительства для проверки, и будет готова к сотрудничеству с полицией. Трех увезли в прямо в полицию, а четвертого – в больницу. Прокушенное Леной ухо пока просто забинтовали.

Проблем в общении с полицией и санитарами у Лены не было, поскольку в свое время было решено, что Лена займется языками, сначала немецким, а потом английским, чтобы стать дипломированным переводчиком.

Но тут наши сделали удачный ход конем. Как только через посольство стало известно о происшедшем, как был изготовлен ордер на арест членов давно разыскиваемой преступной группы. Союз настоял на выдаче всей четверки, что немцы с удовольствием и сделали. Все.

…И ответ на него

– Нет, Костенька, далеко еще не все. Как я тебе сказал, узнав о похищении Лены, Чернов ну прям озверел. Когда Лена вернулась и достаточно пришла в себя, он всерьез занялся показом того, что он может и умеет, по принципу: «Я правду о тебе порасскажу такую, что будет хуже всякой лжи», как сказано у Грибоедова в «Горе от ума». И это ему вполне удалось.

На свет появились три публикации, одна за другой, кроме его текущих анализов. На станции есть очень хороший центральный архив, главным образом, вырезки из газет, помогающий готовить исследовательские материалы и радиопередачи. Но у Чернова был и свой собственный архив, позволявший ему готовить впечатляющие материалы.

Публикации были о строительстве БАМа, о нефти и газе и связанных с ними проблемах – эта публикация была в немецком журнале, и о том, что происходит на строительстве атомных электростанций (АЭС). Я не думаю, что ты с ними знаком: все три были хорошо спрятаны от советского читателя, но на Западе сделали кое-какой шум.

Байкало-Амурская магистраль

Начал Чернов с показа происходящего на строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, БАМе, о котором с гордостью говорилось, что «БАМ строит вся страна». В коротенькой заметке, но изобиловавшей потрясающими фактами, он и показал, как это происходит («Исследовательский бюллетень Радио „Свобода“», РС 157/75, 18.04.75).

Чернов начал заметку с того, что по сообщениям советской прессы, поступление на БАМ негодной, неработающей и дефектной техники носят массовый характер. Новые машины, только поступившие с производства, часто отказываются работать, неделями простаивают в ремонте, обнаруживая то одну, то другую неисправность.

Чернов отмечает, что журналист «Известий» высказывает пожелание, даже не чувствуя убийственной иронии своих слов: «В известный тезис „технике для БАМа – зеленую улицу“ следовало бы внести разъяснение: исправной технике» («Известия», 29.03.75).

Александр продолжает: следовательно, техника производится исправная и неисправная, и БАМ нуждается именно в исправной; остается спросить, какая техника должна поставляться другим стройкам.

Он напоминает, что в случае поставок продукции на важные объекты на заводах-изготовителях нередко создаются «комсомольские посты качества», рабочих призывают помнить, для кого они изготовляют продукцию, и все такое прочее, поэтому вопрос о качестве техники для других объектов совсем не лишний.

Чернов пишет, что складывается безрадостная картина лихорадочной, плохо продуманной, неорганизованной и, в результате, малоэффективной деятельности: как можно скорее изготовить и отправить технику, неважно какую, как можно скорее начать строительные работы, неважно как, лишь бы «раньше намеченных сроков», лишь бы «опережая план», и получить премии.

И в конце, в полном соответствии с инструкцией по рукопашному бою: сбитого с ног противника добивать ударами ноги по голове или корпусу – ты, Костенька, такие штуки, конечно, знаешь, – заключает: «Если БАМ „стройка века“, то это стройка каменного века».

– Ну и выдал Алек!

– Да, обычно он пишет в более сдержанном тоне, как говорится «пускай за нас говорят факты», но здесь можно почувствовать, в каком настроении он это писал.

И вот, отпустив противнику один удар ногой по голове, он переходит к следующему – проблеме нефти. Статья была опубликована в немецком журнале «Kontinent» (№24, 1/1983), и тут уже разговор идет еще более серьезный.

Сибирская нефть и Персидский залив

Писал он статью, естественно, по-русски (ее перевели на немецкий в редакции журнала) и занимает она 15 машинописных страниц. Если хочешь, попроси у Чернова ее прочесть, но брать ее фотокопию в Советский Союз я тебе не советую – опасно.

Пересказывать ее я тебе не буду, отмечу только кое-какие моменты. Чернов подробно разбирает развитие обстановки в западносибирском нефтяном и газовом комплексе и приходит к выводу, что ситуация там такова, что ЦК, по некоторым признакам, находится в состоянии крайней тревоги, что неудивительно.

Недостатки в системе снабжения, транспорте и вообще инфраструктуре, нехватка оборудования и запасных частей к нему, квалифицированной рабочей силы и, особенно, просчеты и ошибки в планировании неоднократно приводили работы по развитию нефтедобычи «на грань срыва („Труд“, 11.04.78)».

После этого Чернов проводит воображаемую линию через города Челябинск – Омск – Новосибирск и отмечает, что по мере нарастания трудностей в освоении Сибири к северу от этой линии, активность СССР к югу от этой линии, в районах, прилегающих к Персидскому заливу и на подступах к нему, усиливается.

Чернов считает, что между событиями, протекающими к северу и югу от указанной им линии, существует «многозначительный параллелизм», и что события к югу «стали развиваться с поразительной быстротой и синхронностью».

Чернов отмечает эти события, такие, как просоветский переворот в Афганистане, усиление просоветской ориентации Южного Йемена, Ирано-Иракская война, где Советский Союз снабжает оружием обе стороны, поддерживая конфликт, создающий угрозу стабильности всего региона, попытка военного переворота в Северном Йемене, и тому подобное. Венцом всего служит информация о намерении Советского Союза способствовать возникновению просоветской Белуджистанской республики, что обеспечило бы выход СССР к Индийскому океану (со ссылкой на журнал «Conflict Studies», май 1980; см. также «Business Week», 21.01.80, стр. 51), и, конечно, к Персидскому заливу.

Затем Чернов наносит места этих событий на карту региона и, в результате, каждый может увидеть, что они образуют две дуги вокруг Персидского залива, две половинки клещей, которыми Советский Союз собирается зажать этот район.

Конечно, это далеко еще не означает намерения захвата источников снабжения Запада нефтью, но возможность определенного контроля над этим снабжением или даже возможность прервать его, например, чтобы взвинтить тем самым цены на советскую нефть, начинают выглядеть вполне реально. Клещи были почти готовы.

И тут происходит то, пишет Чернов, чего никто не мог ожидать: восточная половинка клещей для Персидского залива внезапно ломается у самого основания – сопротивление афганцев блокирует дальнейшую экспансию СССР в этом районе, и создание Белуджистана накрывается.

– Да ведь это как приключенческий роман!

– Вот-вот. Чернов не только показывает бедственное положение в добыче нефти и газа и еще многое другое, но и вскрывает крупномасштабную и долгосрочную операцию в районе Персидского залива – и ее неудачу!

Что началось кое-где в Союзе! Даже не представляешь. А тут последовал третий удар – помнишь, был такой кинофильм о войне? – положение со строительством атомных электростанций, АЭС, которые должны были облегчить растущую напряженку с нефтью и газом.

Советские АЭС

Чернов проанализировал 24 публикации в советской прессе за 1979—1986 годы о строительстве девяти атомных электростанций. Анализ показал, что в строительстве практически всех – слышишь! – всех атомных станций допускаются серьезные нарушения и ошибки. И это создает повышенную угрозу аварий НА КАЖДОЙ СОВЕТСКОЙ АТОМНОЙ СТАНЦИИ!

Он продолжает: если рассмотреть публикации советской прессы о строительстве различных АЭС, то можно увидеть характерные недостатки, типичные для многих случаев и это позволяет предположить, что эти недостатки характерны для строительства советских АЭС в целом.

После этого Чернов рассматривает положение на строительстве всех девяти станций, переходя от одной к другой. Приведу только отдельные примеры.

Смоленская АЭС: практически нет ни одного объекта строительства, где не был бы допущен брак (Радио «Москва», М-1, 12:00, 16.09.80).

Ростовская АЭС: строительных материалов поступает недостаточно, их качество ухудшается и стройка постоянно находится под угрозой нарушения одного из главных требований, предъявляемых к подобного рода сооружениям – непрерывность бетонирования, за благополучными показателями скрываются грубейшие нарушения в учете, срывы графика выполнения заданий, грубые нарушения правил эксплуатации строительного оборудования и аварии («Социалистическая индустрия», 03.09.83), а в 1984 году было отмечено 136 серьезных нарушений технологии и отступлений от проекта («Социалистическая индустрия», 11.04.85).

Балаковская АЭС: стальные трубы, поступающие на строительство – сплошной брак («Советская Россия», 03.05.82), стройка не получает необходимого оборудования и строительных материалов, а качество того, что удается получить «вызывает особую тревогу» («Советская Россия», 10.08.83).

Калининская АЭС: для ремонта первого энергоблока эксплуатационники сняли со второго блока много оборудования, а получить новое так и не удалось; эксплуатационники ночью забрали для ремонта первого энергоблока оборудование, выданное для монтажа на втором блоке («Строительная газета», 05.01.86 и 28.03.86).

– Слушай, да ведь от этого помереть можно!

– Что, хватит с тебя? А ведь это далеко не все. Впрочем, Чернов тоже считает, что от этого помереть можно: каждую советскую АЭС нужно считать источником серьезной опасности и аварии на них не могут не происходить.. Вывод: советская экономика не доросла до использования ядерной энергии.

Говорю тебе еще раз: не пробуй провезти эту статью, она слишком горячий материал («Опасны в любой момент», РС 83/86, 12.05.86 и английский перевод RL 194/86, 15.05.86).

– Ну, представляю, что в Союзе после этого началось!

– Не представляешь – ни ты, ни я. Большинство моей информации – это слухи, но даже слухи – только держись! Кое-где просто испугались, увидев в столь концентрированном виде, что происходит, но были и реакции другого рода.

Самое главное – это то, что нашлись люди, говорившие, что меры надо было принимать не к Семеновой, а к самому Чернову, и это были не пустые слова.

Ты, наверное, знаешь о смерти видного болгарского диссидента, работавшего на второй станции в Мюнхене, «Свободная Европа», радиоголоса передавали об этом достаточно много. Он был в отпуске в Лондоне, где на автобусной остановке его как бы случайно задели кончиком зонтика – был легкий укол в спину. Задевший очень извинялся, а через два дня этот человек умер от сильного яда, введенного ему этим уколом.

Никаких сомнений, чья это работа, не было; и с тех пор появилось выражение «болгарский зонтик».

Как эти разговоры прекратились, я не знаю. Говорили, что на стол Брежнева подложили несколько публикаций Чернова в «Бюллетене РС», где он довольно неплохо отзывался о Брежневе, а затем довели до его сведения намерение расправиться с Черновым, на что Брежнев как будто ответил: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Я думаю, что это все на уровне анекдота, но так или иначе, от Чернова отстали и, насколько я знаю, опасности он не подвергается. Возможно, вмешались силы, которые хотели знать, что происходит в Западной Сибири и в строительстве АЭС на самом деле, а не по рапортам оттуда, и не могли положиться на своих аналитиков, которые могли не решаться писать слишком много.

Рассказывали еще, что когда в Комитете просили утвердить «принятие мер к Чернову», куратор из ЦК ответил: «Если девчонка Чернова перекусала и сдала полиции всю вашу группу, то что может сделать сам Чернов, который теперь может получить разрешение на оружие и, как выяснилось, получил в Союзе подготовку снайпера, а потом офицера запаса; так что сидите тихо и не рыпайтесь, а Черновы пусть ищут другие развлечения», – но это уже точно анекдот, по крайней мере я так думаю.

Перетряски, во всяком случае, кое-какие были. У нас, например, среди прочего, в самом деле, выясняли, как это случилось, что девчонка, продававшая билеты в Аэрофлоте, сумела уйти от четырех человек, выведя двух из них из строя. Ну, и всякое другое.

Во всяком случае, показ того, на что способен Чернов, состоялся и произвел впечатление.

– А знаешь, мне начинает казаться, что ты симпатизируешь Чернову.

– Ох, Костенька, если прочесть достаточно внимательно достаточно много публикаций Чернова, то нельзя не попасть под их влияние. Видно, что он не просто выискивает недостатки и пишет о них, а старается обратить внимание читателя на неблагополучие. В его работах нет безразличия, а есть возмущение происходящим. Он как бы предупреждает: «Это не даст результатов, так делать нельзя, это ошибка, надо иначе». И он явно сочувствует простым людям, которые страдают от всех этих недостатков.

Конец ознакомительного фрагмента.