Глава 30. Голова полковника Каца
А в состоянии бодрствования я вновь и вновь проживал только что увиденные хитросплетения уже совсем бредовых фантазий и ощущал себя на грани помешательства.
У меня вдруг появилась навязчивая мысль расстрелять телефоны. С каким бы наслаждением это сделал! Те телефоны представлялись мне живыми существами, которые издевались надо мной на бесконечных дежурствах. Я уже не мог слышать их призывных трезвонов. Они не сулили ничего хорошего, кроме дополнительных хлопот в виде самых разнообразных поручений. О чем только ни извещали, и чего только ни требовали от меня звонившие придурки.
– Это полковник Кац, – отвратительным голосом раздраженного властного человека представился как-то один из телефонов, – Скажи-ка, а куда Мирошник дел голову? – последовал жутковатый вопрос.
– Чью голову? – спросил его.
– Как чью? Собачью. Ты кто такой, что ничего не знаешь? Что ты тогда там делаешь? Представься, как положено, – потребовал полковник Кац.
– Помощник дежурного по части старший лейтенант Зарецкий. Я представлялся, когда поднял трубку, – уточнил по инерции, на всякий случай.
– Узнай все, помощник, и доложи, – пробрюзжал полковник Кац и бросил трубку.
Позвонил подполковнику Чернышу и от него узнал, что Мирошника и его семью вчера вечером покусала комнатная собачка. Он и его семья в больнице.
– А куда он дел голову? – транслировал Чернышу вопрос Каца.
– Чью голову? – резонно спросил Черныш.
– Как чью? Собачью. Вы что, ничего не знаете? Тогда что вы там делаете? Это же наиважнейший вопрос для полковника Каца. Кстати, а кто такой полковник Кац, и как ему позвонить, чтоб доложить?
– Слушай, откуда я знаю? Не морочь мне голову, – возмутился, наконец, Черныш.
– Тогда узнайте все детали, и сами доложите полковнику Кацу, – ретранслировал Чернышу свое поручение.
Минут через десять телефон представился подполковником Чернышом.
– Тебе повезло. Только что звонил Мирошник. Его положили в больницу в Кзыл-Орде, – проинформировал он.
– Это Мирошнику повезло, а не мне. А где его собачка? – настаивал я на установлении важной для полковника Каца истины.
– Где же ей быть? Наверно с Мирошником, – предположил Черныш.
Не успел положить трубку, телефон снова стал полковником Кацем.
– Ты почему не докладываешь?! Ты что там, уснул?! – орал телефон голосом полковника Каца.
– Вы не оставили номер вашего телефона, – ответил ему.
– Мог бы узнать в справочнике.
– У меня нет справочника. Я вообще не знаю, кто вы такой.
– Ты меня не знаешь? Странно. Я главный ветврач полигона. Так ты что-нибудь узнал?
– Мирошник в больнице в Кзыл-Орде, и его собачка лечится с ним.
– От чего лечится? Он же ей голову отрубил… А в какой больнице Мирошник? – продолжил допытываться любопытный Кац.
– Он не успел доложить. У него деньги кончились, – ловко соврал ему.
Полковник Кац, наконец, угомонился…
Так что у меня было, за что не любить телефоны. Особенно не любил, когда их было несколько, и они вдруг трезвонили одновременно, на разные голоса, а потом оттуда орали важные чины. Иногда я развлекался тем, что складывал телефоны парами, чтобы чины немного полаяли друг на друга, выясняя, кто с кем говорит, и как они вообще могли связаться друг с другом, если каждый из них звонил совсем в другое место. В освобожденное таким образом время я общался только с одним телефоном.
И вот настал день, когда почувствовал, если меня именно сегодня назначат в наряд, телефонам несдобровать – они будут расстреляны.
Встал вопрос, а надо ли предупреждать об этом моих командиров? Долго переживал по этому поводу. Если их не предупрежу, поступлю неэтично по отношению к людям, которые мне доверяют и которые не сделали мне ничего плохого. Но если предупрежу, то так и не удастся осуществить мечту.
В конце концов, этика победила. Начальнику штаба, который предложил расписаться в приказе о назначении в наряд, я сообщил о своем намерении.
Начальник штаба, в отличие от других командиров, отнесся к моему заявлению серьезно и предложил написать рапорт. Сказал ему, что подобные мои рапорты до сих пор никто не рассматривал. А потому был вынужден обращаться в самые высшие инстанции. Но начальника штаба это не смутило.
И я написал тот знаменательный рапорт, который, наконец, был зарегистрирован, как положено, и подшит в дело.
На рапорт, написанный в период работы комиссии ЦК КПСС, уже невозможно было не реагировать. К тому же комиссия могла легко установить его связь со всеми моими обращениями и с письмом жены, на которое наше командование дало партии лживый ответ.
С того рапорта стартовала заключительная фаза моего увольнения из армии.
Но для начала меня, конечно же, попробовали попугать. Вместе со всем иконостасом моих командиров нас пригласили в штаб полигона.
Я не удостоился той чести, которую оказали лейтенанту Дудееву. Его персоной озаботились генералы. Меня же, старшего лейтенанта, привели в скромный кабинет какого-то полковника.
«Наверно это и есть тот самый полковник Кац – знаменитый ветврач полигона», – подумал я и рассмеялся.
– Ты еще и смеешься?! – взревел взбешенный таким непочтением полковник Кац, – Как ты стоишь перед полковником? Что за внешний вид? Где твой значок об окончании училища? – орал полковник, все больше и больше распаляясь. Полковники умеют так орать. Это у них профессиональное.
– Меня вызвали, чтоб обсуждать мой внешний вид? Я уже отсидел за это на гауптвахте. Придумайте что-нибудь пооригинальней, – прервал я Каца.
– Я тебе сейчас придумаю!! Ты у меня в тюрьму загремишь, наглец!!! – загромыхал полковник, скорее всего все-таки не Кац. Тот раздраженно брюзжал, а этот орет так, что даже графин на подносе дрожит.
– Напугал ежа… Я с детства в блатных ходил. Мою кликуху весь Харьков до сих пор знает. Раньше сяду, раньше выйду, – спокойным тоном ответил на его угрозы.
Полковник побагровел, задохнулся, судорожно глотая воздух. Схватил графин, налил стакан воды и стал жадно пить, готовясь, очевидно, сотрясать воздух с новой неистовой силой.
«Рыба, типичная рыба», – подумал я, – «Сейчас я тебя отключу. Ты у меня ни слова не произнесешь. Рыбы только молча разевают рты, но их никто не слышит. И я не буду слушать твой словесный понос».
Получилось! Полковник орал. Я видел это по дрожи облегченного им графина, но ничего не слышал. Мне стало весело. Я всемогущ! Я умею отключать полковников! Я хохотал от души. Я давно так не смеялся.
И вдруг кожей ощутил зловещую тишину. Полковник смотрел на меня с ужасом. «Боишься, сволочь!» – мелькнуло в голове. Неожиданно взгляд упал на телефоны. Сколько у него их! И во все эти трубки он так орет! Бедный графин, и как он только терпит. Однажды он треснет от звуковых колебаний гигантской мощности.
Один из телефонов, кирпично-красного цвета, как кожа на толстом полковничьем загривке, на глазах стал стремительно увеличиваться в размерах.
– Срочно врача в семнадцатый кабинет! – орал телефон голосом полковника Каца.
«Зачем тебе врач? Ты же сам врач, хоть и ветеринарный», – размышлял я, – «Нет, это пора прекращать!»
– Хватит орать! Вызываю тебя на дуэль! – крикнул телефону, который одновременно был полковником Кацем. В руках у того неожиданно появился автомат.
Хорошо, тогда в МИКе не отдал бойцу его автомат, а то этот мерзавец прихлопнул бы меня сейчас в два счета. С него хватит. У него о чести никакого понятия. Я – потомственный дворянин, а этот тип – металл и пластик. Но я же его не просто расстрелял, а честно вызвал на дуэль. И он теперь не спрячется за сейфы, как тот боец.
И тут меня осенило. Я в деталях представил, что происходило с того момента, как шагнул в проем коридора. Я четко слышал две очереди и одиночный выстрел преступника. Я выпустил четыре очереди по два патрона. На это у меня ушло максимум пять секунд. По вспышкам выпустил две очереди. Третья шла после паузы в секунду – на одиночный выстрел, вспышку которого не видел. Четвертая – вдогонку. А это значит, боец был готов к самоубийству заранее! Он не мог так быстро снять ботинок! Значит, не я причина его гибели!
Он видел смерть, он сам нес смерть другим, и он не захотел быть убитым или расстрелянным. Он решился на самоубийство заранее. Мои выстрелы только дали ему сигнал – этот момент настал, иначе он будет убит, или взят живым, а потом расстрелян. Он, видимо, понял тогда, что нашу дуэль он проиграл. Из-за сейфа ему уже не выглянуть…
Непомерная тяжесть от ощущения своей вины, которая навалилась на меня в тот злополучный день, и с тех пор постоянно не давала покоя, мгновенно исчезла. Я почувствовал гигантское облегчение и тут же впал в состояние радостного возбуждения в ожидании предстоящего благородного поединка.
«А этот наглец! На что он надеется? Его не обучал майор Липинский. Он уже давно не стрелял из автомата. Ему меня не опередить», – размышлял, напряженно ожидая команду «Пли» и бедром ощущая плотно прижатый приклад автомата.
Этот телефон, орущий голосом полковника Каца, я разнес вдребезги с одной очереди!
И вдруг ощутил, что это не принесло никакой радости. Цель достигнута, а что дальше? Эта цель ложная, призрачная… Одна только видимость победы. А мне по-прежнему плохо…
И тут я увидел глаза моей любимой Людочки. Она смотрела на меня грустным взглядом. Так она смотрела на меня лишь однажды в свои последние дни.
– Людочка, что с тобой? – спросил ее, когда увидел этот грустный взгляд, обращенный ко мне.
– Толик, почему ты не приходил раньше? – спросила она меня с таким безнадежным отчаянием… Я сразу понял, что она хотела сказать. Ведь мы уже обручились, и у нас не было тайн друг от друга.
– Людочка, я не знал, что ты болеешь. А потом я даже не знал, где ты живешь и захочешь ли меня видеть?
– Я была дура. Если бы ты прислал хоть одно твое стихотворение, я бы все поняла.
– Людочка, главное, мы снова вместе. И ты – моя невеста.
Людочка улыбнулась, но я чувствовал, что она по-прежнему грустит, потому что считает только себя виновной в наших бедах…
– Любимый, что они сделали с тобой? Я не узнаю тебя, – грустно сказала Людочка в этот раз.
– Людочка, они украли мою цель, мою мечту. А сейчас еще грозят тюрьмой. Если бы ты была со мной, ничего этого никогда бы не было. А сейчас – только пустота.
– Не говори так. Я всегда с тобой. И у тебя есть дочь – наша маленькая Светланка. Береги ее, как нашу любовь, – тихо сказала Людочка и, как всегда, медленно растаяла.
– Людочка… Людочка… – заплакал я, вновь ощутив всю тяжесть безвозвратной потери…
Очнулся в кресле в коридоре штаба. Рядом стояли Суворов и врач в белом халате.
– Он очнулся, – сказал Суворов врачу.
– Как вы себя чувствуете? – спросил врач, проверяя пульс.
– Я успел грохнуть этого полковника Каца? – спросил у Суворова, проигнорировав странный вопрос врача.
– Какого Каца? – спросил Суворов, – Ты телефон вдребезги разнес. Еле втроем тебя удержали, а то бы и остальные перебил. А потом заплакал и стал звать какую-то Людочку. Хорошо, врач вовремя пришел и сделал укол.
– А где полковник Кац? – снова спросил его.
– Дался тебе этот полковник. Кто он?
– А с кем я говорил в кабинете? Разве это не он?
– Да ты что! – засмеялся Суворов, – Кстати, ты сможешь закончить разговор? Или мы приедем сюда завтра?
– Я вообще не хочу с ним разговаривать. Он же не говорит, а орет, а я что, должен это слушать?
– Он больше не будет орать, – пообещал Суворов.
– Тогда давайте все закончим сегодня, – решил я.
Суворов с врачом прошли в кабинет. Минут через десять меня пригласили туда же и впервые предложили сесть.
– Как вы себя чувствуете? – спросил полковник вполне нормальным голосом. А я, как завороженный смотрел на груду телефонов. Красного среди них уже не было. «Сдох, паразит. Больше не заорешь», – мстительно подумал я.
– Вы у меня что-то спросили?
– Ладно, замнем. Вы в курсе, что ваша жена написала жалобу на имя Генерального секретаря?
– Да, она мне об это говорила.
– А почему она все решила за вас? Почему она думает, что вы хотите уволиться из армии? Или вы ей об этом говорили?
– Я по этому вопросу кричал во все инстанции, а вместо ответа получал написанные под копирку, глупейшие писульки от некомпетентного лейтенанта Макарова.
– А почему вы решили, что ваша жена получит иное?
– Потому что вы обманули партию, когда ответили за меня, у меня ни о чем не спросив.
– Разве ваша жена вас спрашивала, когда писала? Кто дал ей право ходатайствовать за вас?
– А кто дает право жене любить мужа? Моей дочери уже год, а я видел ее лишь три раза. И что дальше? Наша семья может развалиться, а семья – ячейка государства. И здесь право жены посильнее вашего права держать меня в рабстве.
– Я так понял, ваша жена москвичка. И вы в Москву захотели? Вас теперь ничем не удержишь в армии. А если мы вас переведем служить в Москву?
– Товарищ полковник, первый рапорт я написал еще до женитьбы. Мой перевод ничего не изменит. И не судите по себе о других людях. Ни переводом, ни званиями вы меня не купите. Подумайте лучше, что вы скажете комиссии, когда до нее дойдет мой последний рапорт? – закончил ответ откровенным шантажом.
Конец ознакомительного фрагмента.