Nahuhol американца. Приключения Майкла в России. Поле, русское поле… (Алекс Май)

Поле, русское поле…

Проснулся рано. Вспомнил, что на печке – республиканец Майкл. Спустился вниз. Никого! Кровать, то есть печка, заправлена аккуратно, как в армии.

Майкл сидел на крыльце.

– Доброе утро, как спалось?

– Хорошо, – ответил Майкл. – Снились болота Флориды. Тихо… Слушай!

Я прислушался. Сквозь начавший расступаться туман, из-за реки, доносился едва различимый звон колокола.

– Это он? – спросил Майкл. – Тот самый, что за 30 долларов?

– Ага, но пока можешь бесплатно наслаждаться. Бонус! Все равно тут только его и слышно. А их там много. Маленькие, средние. А этот – самый большой. А монастырь в двадцати километрах от деревни. Здорово, да?! На самом-то деле – это бесценно всё.

– Хорошо! Мы туда поедем?

– Позавтракаем и поедем. Может, утреннюю службу застанем.

В калитку заглянул еще один дачник. Я звал его Димкой-Раздолбаем за пофигистское отношение к жизни и окружающим его людям. На плече Раздолбая висел чехол с удочками.

– Привет ребята!

– Привет, Димка.

– На рыбалку пойдете?

– Нет, мы в монастырь.

– Сдаваться? – усмехнулся он.

– Ага, сейчас. – Я улыбнулся.

Димка пошел на речку, а Майкл удивился, что русский житель не удивился ему, Майклу.

– Ну, Майкл, чему же тут удивляться? Димка за границей больше времени проводит, чем в России. Он работает в Голландии, программистом. Ты нас что? За диких держишь? Я и обидеться могу.

– Прости.

– Прощаю. Пошли завтракать.

За завтраком в Майкле проснулся настоящий ученый. Я заколебался отвечать на его вопросы. Меня вообще смущает обилие вопросов по утрам. Какие могут быть вопросы, когда только проснулись?

– Саша, сколько лет существует эта деревня?

– Существует? Хрен ее знает. Но официально лет восемьсот. Она подворьем монастырским была, до революции. О! Тут монахи марихуану выращивали в огромных количествах.

Майкл заерзал.

– Да? Зачем?

– Пенька, брат. Канаты, холсты… Золотой бизнес по тем временам, сравнимый по прибыльности с нынешним нефтяным.

– А Наполеон здесь ходил?

– Проходил. И туда проходил, и обратно, пробегал. Я тебе дорогу покажу, по которой он драпал. А ты что, и про Наполеона знаешь? Клево!

– Я, Саша, тоже обидеться могу. Мы что? Дикие?

– Майкл, давай договоримся – мы не дикие. Ок? По-крайней мере, пока трезвые. А там – как повезет. Тебя что больше интересует – настоящее или прошлое?

– Меня все интересует.

– Вот и хорошо. Хочешь, в деревню прокатимся, где Жуков был.

– А кто такой Жуков?

– Ну вот, а говорил, что не дикий. Жукова не знаешь. Не стыдно?

– Я просто забыл. Он – поэт?

– Нет, поэт – Жуковский. А Жуков – маршал. В сорок третьем немца из этих краев погнали. Черт, Майкл, потом поговорим. Дай поесть спокойно.

Майкл деликатно притих. А я позвонил местной жительнице, Марусе, попросил привести молока.

– Это, брат, настоящее русское молоко. Не из порошка!

Маруся подъехала к дому на скутере. Молоко, как всегда, было вкусным. Я перелил его из банки в глиняный горшок. Специально для гостя. Типа если хочешь экзотики, получай, не жалко.

– Ну, поехали? К монасям! – Не знаю, как получилось, но мое «к монасям!» прозвучало так, словно мы собрались не к «монасям», а к шумным цыганам.

– Летс гоу! – задорно воскликнул Майкл.

Не успели отъехать от дома, как Майкл хлопнул меня по плечу.

– Стой, Саша. Стоп!

А я уже и сам увидел, что Феня быстро, а главное – непонятно зачем бежит за машиной. Не останавливаясь, открыл окно, выключил музыку.

– Саса! Саса! – кричала она. – Гранату сабери! Васька скоро проснется! Стой! Саса!

Сбросил газ. Быстро достал телефон, сунул его Майклу.

– Снимай ее, снимай скорее, черт тебя побери!

– Зачем? – удивился Майкл.

– Потом скажу. Уникальные кадры!

Проехали еще метров сто. Феня совсем запыхалась. Я остановил машину. Майкл все послушно заснял.

– Саса! Ты что? Не слысал? Я бесала-бесала…

– Прости, луноликая, музыка громко играла.

– Саса! Я не знаю, как правильно ее у-т-и-л-и-з-о-в-ы-в-а-т-ь. Выкинь ее где-нибудь. – Она протянула мне немецкую гранату с длинной ручкой. Я ее взял, положил Майклу на колени. Он застыл. Ха-ха-ха! Испугался.

– Спасибо, Саса! – сказала Феня, и побрела обратно, к дому.

Поехали дальше, по главной и единственной деревенской улице. Местные жители и дачники уже проснулись. Кто-то занимался хозяйственными делами, кто-то возился с машиной, кто-то шел на небольшой песчаный пляж. Сельский этикет требовал притормозить возле каждого, чтобы перекинуться фразами, вроде:

– Здрасте!

– Как сено? Запаслись?

– Дрова купили? Хорошие?

– Что? Такого сазана?! На хлеб?!! Где??? Обалдеть!!! Везет же…

– Грибов пока нет. Есть лисички, но это не гриб.

– Это гриб! Многоразового использования.

– Вот видишь, Майкл, – сказал я, притормозив машину на мосту через речку. – Пустые разговоры, типа «Как дела?» и так далее, присущи не только вам, американцам.

– Хоть в этом нет различия, – сказал Майкл. – Забери эту вещь.

– Сейчас. Только верни телефончик. Посмотрим, чего ты наснимал.

Вдвоем смотрим на дисплей. Я тут же начинаю смеяться. В голове уже готовый ролик. Среднерусский деревенский пейзаж. Детские качели возле домов. Разбросанные в песке игрушки-формочки. Колодец. Грунтовая дорога, по которой бежит китаянка с гранатой в руке. На лице китаянки – напряжение, граничащее с отчаянием.

– Что смешного? – спросил Майкл. – У тебя непонятное чувство юмора.

– Это тебе непонятное, – буркнул я. – Сегодня вечером, если успею, смонтирую, разошлю знакомым. Тут надо наложить марш «Прощание Славянки». И получится, что мы с тобой на войну уезжаем, а верная жена-китаянка, неважно чья, бежит следом, поскольку мы очень важную гранату забыли. А без нее на войне – никак. Пропадем, погибнем. Понял? Впрочем, – я махнул рукой, – тебе не понять. Гранату на заднее сиденье положи. Отъедем – рванем! Хотя не обещаю. Может, она отсырела лет тридцать назад.

– Выходи, Майкл, – попросил я, притормозив возле канавы, заросшей камышами. – Недаром тебе родные болота снились.

– Что ты хочешь сказать? – Майкл недоуменно посмотрел на меня.

– Как что?! Оставь эти глупые разговоры. Феня просила гранату утилизовать? Просила! Вот мы ее того… А ты к истории прикоснешься. Ты только подумай – этой гранате более шестидесяти лет. Взрывай ее на хрен! Если она взорвется…

– Я не хочу, – сказал Майкл. – Она старая.

– Старая? – удивился я. – Она лишь немного тронута ржой. Капельку. По ободочку…

– А почему ты не выходишь из машины?

– Пока я разъясняю тебе прелесть момента. Сейчас проинструктирую, и вместе вылезем. Думаешь, мне страшно? Да я уже тонну таких гранат взорвал! А еще две тонны эмчээсовцам отдал.

– Кому отдал? – Не понял Майкл.

– Службе спасения. 911. Понял?

Солнце поднималось все выше и выше.

Через пять минут я почти уговорил Майкла взорвать гранату. Пришло время инструктажа.

– Брат, эта граната – самая дерьмовая граната в мире. К нашему счастью. Замедлитель… э… не поймешь. Короче, взрывается почти через десять секунд, после того, как выдернешь вот этот шнурочек с пимпочкой на конце.

– Это хорошо! – обрадовался Майкл. – Можно убежать далеко.

– Это в мирное время хорошо, а вот во время войны – плохо. То есть, что для фашистов плохо – для нас хорошо. Понял?

– Не понял. – Майкл развел руками. Посмотрел на меня. Повторил:

– Ничего не понял.

– Ок! Опытные солдаты ее сразу не кидали, поскольку ее можно было легонько так поднять, и швырнуть обратно. Ты в «Вольфенштейна» играл?

– Нет.

– Неважно. Держи. – Протянул ему гранату.

– Это незаконно.

– Согласен. И даже каюсь. Но и просто так ее выкидывать нельзя. Вдруг кто подберет?

– Ее нужно сдать в полицию.

Мимо пронеслась машина.

– Дергай за веревочку, Майкл, она и рванет.

– Не буду.

– Ну, как знаешь. – Я выдернул шнурок. Помахал гранатой перед носом окаменевшего Майкла, и забросил ее через канаву, как можно дальше от нас, проорав: «Лети-лети лепесток!!!»

– Рот закрой. – Попросил я его. – А то лягушки влетят.

Граната не взорвалась. Мне показалось, что Майкл даже расстроился из-за этого. И, в любом случае, разочаровался в немецком оружии.

– Я же говорил – дерьмовая вещь. Поехали. Мне еще домой заехать надо.

– Как домой? Обратно? Зачем?

– Там – не дом. Там дача. Деревня.

– А куда поедем?

– В городок. Ну, тоже как деревня. У нас, все, что за Садовым деревней считается. Не глуми голову.

«Не глуми» он, само собой, не понял, но возражать не стал.

Через пять минут заиграл телефон. Звонила Вера. По тревожному голосу понял – что-то случилось.

– Ты где? Он жив?! – взволнованно спросила она.

– Я? Домой еду. И, если ты про Майкла, то он жив. А что?

– Как что?! Мне Ленка сейчас позвонила. Сказала, что ты его к канаве подвел, гранатой угрожал. Ты пил?

Ну, Ленка, думаю, зараза такая!

– Я трезв, чист, как контактная линза. А Ленке скажи, чтобы на дорогу смотрела, а не по сторонам. Что за народ? Нигде не скроешься.

– Все в порядке?

– А ты как думаешь? Все просто замечательно. Скоро приеду, – сказал я, и со злостью вдавил педаль газа.

– Ленка – дура! – сказал я Майклу.

– А кто она?

– Кто-кто? Я же говорю – дура! И сплетница. И доносчица. Зараза!

– Красивая у вас деревня, – сказал Майкл, когда мы въехали в город. – Деревьев много.

– Много. Сплошные деревья. – Я кивнул головой. – А в этот тополь Ленка по весне врезалась.

– Она тебя так сильно расстроила? – сочувственно поинтересовался Майкл.

– Еще не очень. Но когда-нибудь расстроит очень сильно. Мое терпение не вечно. И тогда я ей не завидую. Шит!

Остановился возле подъезда.

– Выходи. Еще раз позавтракаем. С моими познакомлю. – Я посмотрел на часы. – На утреннюю службу все равно не успеем, даже на вертолете.

Вылезли из машины. В одном из окон первого этажа резко отодвинулась штора – бабка Зина заняла наблюдательный пост. Я по привычке показал ей средний палец. Майкл нахмурился.

– Не обращай внимания, Майкл. Эта старуха хуже Ленки. К тому же она думает, что я так здороваюсь.

К тому времени Ленка для Майкла превратилась в некое мифическое, злобное существо, вроде кикиморы болотной. Он ничего не понял, но ему передалось мое раздражение.

Открыл дверь. Пропустил гостя вперед.

– Папа! Папа! – закричала Катька, выбежав из детской. Увидев Майкла, резко остановилась. Чуть не растянулась на паркете. И тут же:

– Ой! Мама! Мама! – Топ-топ-топ. Только пятки засверкали – побежала на кухню, крича во все горло: Эдди Мерфи приехал в гости! Ура! Ура! Эдди Мерфи! В гости! К нам! Я друзей позову!

– Я не похож на Мерфи, – обиженно прошептал засмущавшийся Майкл.

– Не обращай внимания. Она еще маленькая. Всего шесть лет, – примирительно сказал я. – Это даже круто, что она тебя с Мерфи спутала. Гордись.

– Это не кул, – сказал Майкл.

– Снимай шузы и проходи.

– Здравствуйте, – сказала вышедшая с кухни Вера. Я, не дав Майклу отвесить ответное приветствие, подлетел к ней:

– Смотри! Смотри! – Запустил ролик, показывая ей бегущую Феню.

Вера нахмурилась. А Катя уже утащила Майкла в свою комнату. Мы слышали, что она требовала автограф, а он отпирался. Будто сложно ему за Мерфи расписаться.

– Зачем она бежит за машиной? Это что… У нее граната? Что вы натворили?

– Пока ничего! – честно ответил я. – Васька гранату притащил из леса. Ты позвони, кстати, Михалычу. Скажи, что шум подниму на всю округу, если не вычистят территорию возле деревни.

Михалыч – глава местного МЧС. Каждую весну он со своими ребятами и приглашенными саперами приезжает в лес, что окружает деревню. Найденные боеприпасы вывозят в какой-то карьер и уничтожают. А к осени в лесу снова полно взрывоопасных предметов. Я даже высказал гипотезу, что все это железо растет, как грибы. А Михалыч сказал, что их земля выталкивает. И ничего, мол, с этим нельзя поделать.

– Ну, как? Классный ролик? Одну версию, «Прощание Славянки», в инет запулю. Вторую в «Вы – очевидец». С аннотацией: совсем распустились китайцы, гоняют коренных дачников по деревням, гранатами в них кидаются.

– Только попробуй, – сказал Вера. – Тебе Феню не жалко? – И Кате: Прекрати терроризировать дядю!

– Все Ок! – донесся из комнаты голос Майкла.

– Пусть пообщаются, – сказал я. – А Феню мне жалко. Мне их вообще всех жалко.

– Кого всех?

– Ну, печальных азиатских женщин. Давай удочерим одну? Только не очень старую…

– Удочерим. Не старую. Лет пятидесяти-шестидесяти. Пойдем, все готово.

– Майкл, – прокричал я. – Прошу к столу. А то в деревне, сам знаешь, разносолов не будет.

– Разносолов и варенья полно в подвале. Мог бы и угостить его, – сказала Вера.

– Это я так, к слову. Сегодня же угощу.

Зашли в детскую. Катя расспрашивала ученого Майкла о чокнутом профессоре в исполнении Мерфи.

– Вы хорошо говорите по-русски, – сказала Вера, когда мы, наконец, сели за стол.

– Конечно, хорошо. В ЦРУ хорошая школа! – не сдержавшись, ляпнул я.

Ложка с борщом зависла, задрожав, на полпути ко рту гостя.

– Не обращайте внимания, – сказала жена. – Это он шутит так. Даже тогда, когда кажется, что не шутит, он все равно шутит. Привыкните. Скоро.

Майкл положил ложку в тарелку.

– Майкл, я это… Шучу. Честное слово, шучу. И что тут обидного? Что, к примеру, плохого в работе шпиона? Вот возьмем Джеймса Бонда… Штирлица… Мату Хари!

– Помолчи, – попросила жена. – Ты даже извиниться по-человечески не можешь.

– А я что делаю? Я говорю, что если даже допустить, что Майкл – шпион, то в этом нет ничего страшного. Все работы хороши. Только если проколется, то пусть не обижается, когда его посадят в подвал и станут пытать электричеством. Ну, если бы он шпионом был. В общем, прошу прощения. Больше не буду.

– Вы ему не верьте. Он будет. Поэтому – не обижайтесь.

Майкл обвел нас печальным взглядом, а потом расхохотался.

Инцидент исчерпался.

– Это борщ с пампушками? – поинтересовался Майкл.

– Ага, с хохлушками! Вкусный! – сказала Катя, зачарованно и молча, до этого момента, наблюдавшая за Майклом. А я и не знал, что она ярая поклонница таланта Мерфи. Мне почему-то казалось, что ей больше Брэд Пит нравится.

– Это просто борщ, – заметила Вера. – С пампушками – на Украине.

– В следующий раз приготовь с хохлушками, – сказал я, подмигнув Майклу.

– Как вам Россия? – спросила Вера. – Первые впечатления?

– Странное ощущение, – ответил он. – Вроде все нормально, а все равно как-то не по себе. Страшно чуть-чуть. Еще ничего не понял.

– Ну, Россия тут не причем. – Клянусь, говоря это, Вера одновременно вздохнула, улыбнулась и нахмурилась. – К этому можно только привыкнуть.

– Ерунда, – сказал я. – Мы сейчас в монастырь рванем. Эх! Арбузов купим, пряников. Гостинцев братьям-монасям отвезем. Там все его тревоги рассеются в одно мгновение. Эх, Майкл, там так хорошо. Один колокол чего стоит! Такие целебные вибрации! Бррр!

– Дядя Мэрфи, – сказала Катя. – Доедайте скорее, я хочу с вами в покер поиграть! На конфеты.

Мы с Верой укоризненно и одновременно на нее посмотрели. В наших взглядах читалось отчаяние: не позорила бы ты нас, доченька, перед незнакомыми людьми.

– А ты можешь в покер? – заинтересованно спросил Майкл.

– Папа научил в том году. Там все просто. Я очень хорошо играю.

– Блефуешь ты хорошо, – не выдержал я. – Не играй с ней, Майкл, проиграешь…

– О, Боже! – сказала жена. – Катя, ты бы больше кушала, и меньше болтала.

– Болтун, Катя – находка для шпиона! – Помимо воли вновь вырвалось из меня потенциальное оскорбление. – Майкл, давай доедай скорее, нас монаси ждут.

Майкл допивал кофе. Я вытащил из сейфа ружье с патронами – вдруг ему захочется поохотиться на уток? Вдруг он досмотрит на досуге до конца «Особенности…» Не факт, что ему не понравится. Компас захватил – на всякий случай – леса у нас дремучие. Фляжку. Еще какие-то необходимые для выживания в дикой природе вещи.

Вышли из подъезда. На прощание показал бабке Зине средний палец. За чаc, что мы обедали, весь двор – я в этом уверен – узнал, что у нас гостит шибко подозрительный негр. Подозрительными для вредной бабки Зины были все, кто жил вне нашего двора. Все шесть с лишним миллиардов людей, проживающих на планете Земля.

Заехали на рынок. Купили арбузы, пряники и квас. Когда загружали в багажник арбузы, я заметил Ленкину машину.

– Майкл, давай-ка поторопимся, – попросил я. – Садись быстрее.

– Что-то случилось? – настороженно спросил он.

– Пока еще нет. Смотри – красный форд на перекрестке. В нем – Ленка.

– Та самая? – испуганно произнес Майкл и поежился.

– Да! – хищно рявкнул я. – Ух, я ей задам!

Если честно, я немного переиграл, поскольку особого желания что-либо «задавать» Ленке, не было. А что было? Скорее – попытка продемонстрировать Майклу некую браваду, что вот она Ленка, и надо непременно устроить погоню, да такую, чтобы по классическим голливудским канонам. Смотри, мол, американец, как у нас тут весело! Прямо как в вашем кино. Непотребная гордыня, короче, взыграла, осознание которой, к сожалению, приходит не сразу. Если другими словами, то мне хотелось элементарно изъебнуться.

Очень скоро Ленка поняла, что за ней кто-то гонится. Вернее, она знала, что за ней гонюсь я. И что ей придется держать ответ за кляузы. Естественно, она испугалась, или сделала вид, что испугалась. И попыталась оторваться. Я уж и кулаком в окно грозил, и кричал всякие проклятья…

Майкл быстро пристегнулся ремнем безопасности.

Красивой погони, к сожалению, не получилось. Минут через восемь Ленка трусливо и визгливо притормозила у поста ГАИ, перед которым я, само собой, сбавил скорость.

– Дерьмо! – выругался я, увидев, что из машины выскочила не Ленка, а ее мама – Антонина Михайловна, главный бухгалтер сети местных мини-маркетов.

Уф, ей лет семьдесят, не меньше… Невзирая на возраст, Антонина Михайловна резво, как гималайская козочка, побежала к гаишникам.

– Что происходит? – спросил Майкл. – Это немощная женщина и есть Ленка?

– Происходит, друг, обидное до боли недоразумение. А эта женщина породила ту самую Ленку.

Опустил стекло. К нам направлялся гаишник Виталик. За ним – в пяти метрах – семенила Антонина Михайловна. Что за род? У них что? В геноме прописаны кляузы?

– Привет, Саня, – сказал Виталик. – На тебя жалуются. Зачем Антонину Михайловну преследовал?

Тут он заметил Майкла, нахмурился.

– Это кто? – официальным тоном спросил он.

– Гость, из Америки, – сказал я.

– Майкл, ученый-историк, – представился Майкл.

– Зачем ты ей кулаком грозил? – игнорируя его, спросил у меня Виталик.

– Я думал там Ленка едет.

– Ленка? – излишне высокочастотно взвизгнула Антонина Михайловна. – Так ты за Ленкой гоняешься?

– Очень мне нужна ваша Ленка. – Я пренебрежительно ухмыльнулся. – Просто хотел показать ее гостю из Америки, ну, как раритет. Как памятник тридцать седьмому году! Впрочем, пусть на вас посмотрит.

– Что?! Я – памятник?! Какому гостю? Из какой Америки? Ты пьяный!

– Цыц! – рявкнул Виталик. – Саня, ты завязывай таким тоном… А Ленка что натворила?

– Да так… – Я замялся. – Ну, как всегда, застучала. Понимаешь? – Я попытался придать лицу больше многозначительности. – Ну…

– Все понял, – улыбнулся Виталик.

– Сговорились? – прокричала Антонина Михайловна. – И ты, оборотень поганый, туда же… – Она замахнулась на Виталика сумочкой.

– Выбирайте выражения, гражданка. – Виталик снова нахмурился. Степень нахмуренности его лица, его окраска, приближались к критической отметке, за которой подразумевался гнев, а там уже и до животной ярости недалеко.

– Ладно, Виталик, нам пора. А то с самого утра до монастыря едем, а доехать не можем.

– Счастливого пути, – сказал Виталик. – И не пей за рулем.

– За рулем неудобно пить, – ответил я. – Тесно.

– Ты знаешь этого полицейского? – спросил Майкл, когда мы отъехали от поста, оставив разошедшуюся Антонину Михайловну наедине с Виталиком.

– Я тут каждую собаку знаю. Городок-то маленький.

Он улыбнулся:

– Это хорошо. У нас в Нью-Йорке такое нереально.

– Кто бы спорил! – согласился я. – Но в этом есть и минусы, очень важнецкие, кстати.

Я искренне поделился с Майклом всеми плюсами и минусами жизни в маленьком городке. И тех, и других оказалось приблизительно поровну.

– Плохая дорога, – заметил Майкл.

– Верно. Это, кстати, и есть та самая дорога, по которой Наполеон шел. А до него – литовцы, поляки. Смутное время знаешь?

– Знаю. Перестройка…

– Да ну тебя! Раньше, до перестройки. В средние века. Хотя, похоже. В общем, много лет назад эту дорогу решили не трогать. Оставить такой, какой она осталась с древних времен. В качестве исторического памятника.

– Это правда? – Майкл посмотрел на меня наивными глазами. Так, наверное, пятилетний Майкл Джексон, провинившись, смотрел на своего любимого отца.

– Я так думаю, ведь ничем иным эти колдобины не объяснить.

– Саша, а что это за овраг большой? – спросил Майкл, показывая глубокий противотанковый ров.

– Это, брат, еще один памятник. Печальный. Грустный. Глупый.

– В каком смысле?

– В прямом… Когда немцы наступали, в сорок первом, всех жителей района – баб, мужиков, подростков, послали рыть ров на подступах к городу.

– И что? Почему грустный? Не вырыли?

– Как не вырыли? А это что? Еще как вырыли! Вокруг города вырыли, а дорогу напоследок оставили.

– И…

– Ну, немец по этой дороге и вошел, как на параде. Не успели. Печальная история. Давай лучше про клад Екатерины поговорим, – предложил я сменить тему, – или про клад Наполеона.

– Что такое клад?

– Сокровища, драгоценности.

– Их здесь много?

– Навалом, – усмехнулся я. – Плюнь – в клад попадешь!

– А зачем плевать?

– Чтобы не сглазить.

– Ничего не понимаю, – сказал Майкл. – А глаза тут причем?

– Тут, Майкл, умом ни фига не поймешь. Даже не пытайся… Тем более на трезвую голову.

Старые тополя, густо насаженные по обочинам, сменились огромными – до горизонта, полями. На одном лежало запакованное в белые пластиковые тюки сено, а другое было засеяно гречихой. Солнце поражало аномальной активностью, несвойственной концу августа. Редкие темные облака, словно надувшись друг на друга, рассеяно ползали по небу, не желая объединяться в мощную тучу даже во имя дождя. Выше ленивых облаков пара реактивных самолетов прорисовывала параллельные, похожие на рельсы линии. Бабочки, жуки и слепни грудью бросались на лобовое стекло, щелкая, оставляя вместо себя зеленоватые смачные плевки.

– Майкл, – сказал я, вырывая американца из созерцательного состояния, – мы проезжаем гречишное поле. Хочешь по нему прокатиться?

– Зачем? На нем и дороги нет. – Он вытер ладонью вспотевший лоб.

– Как зачем? Знаешь, есть такой русский писатель – Лимонов. Ты, конечно, о нем ничего не слышал, но у него есть замечательные строки.

– Я слышал о Лимонове! – возмутился Майкл. – Но не читал…

– Так вот, Майкл, Лимонов написал примерно так: «Вы ехали летом по гречишному полю, на телеге? Нет? Тогда с вами не о чем разговаривать!» Понял?

Майкл не понял.

– Отвечай быстрее, а то мы его проедим, – поторопил я.

– Что такое телега? И почему нам не о чем разговаривать? А история России?

– Я еле сдерживаюсь Майкл, но когда-нибудь, я заранее, конечно, извиняюсь, мне придется грязно выругаться. Ты русский мат знаешь?

– Совсем плохо, – сконфуженно ответил Майкл.

– В нем, брат, главное – интонации. Но еще услышишь, обещаю. А телега – это вроде машины, только вместо двигателя – лошадь. И гречишное поле, в конце лета – тоже часть истории России. Даже если оно отцветшее. Это проще простого. Нашу историю можно понять только в целом. – Я остановил машину. – Ее нельзя изучить по учебникам. Ее нельзя понять, вызубривая даты. Но к ней можно прикоснуться. Напрямую, пальчиком, сердцем. И есть такие места, вроде этого поля, в которых возникает особое состояние души. Как при слушанье блюза. – Мне показалось, что в своих рассуждениях я забрел слишком далеко. С другой стороны, если уже забрел, то глупо поворачивать обратно. Это касается не только рассуждений.

– Я люблю блюз, – сказал Майкл. – И регги…

– Тогда ты должен меня понять. Блюз – ваша история. А регги – история Ямайки, брат. И слушая их, я не мозгами, твою мать, а душой сливаюсь с историей. Напрямую! Уф. Давай квасу выпьем.

Вышли на дорогу, я достал из багажника бутылку. Кислый, хлынувший, как шампанское, квас, понравился Майклу.

– А история на картинах великих художников? Как? – спросил он, протягивая мне бутылку. – Работает?

– Работает, но хуже, чем натура. – Я глотнул теплого кваса. – Картины, Майкл, для тех, кто не может себе позволить роскошь прямого общения с историей.

– А почему Лимонов разговаривать не хочет? С теми, кто по полю не катается?

– Ты ни черта не понял, Майкл. Разговаривать можно с кем угодно. Но вот чтобы понять друг друга, по-настоящему… Короче, поедем?

– Там дороги нет.

– Дорога есть, впереди на нее будет поворот. И ведет она, кстати, в старинную усадьбу. Еще один памятник старины в твою бездонную копилку.

Услышав про усадьбу, Майкл оживился, смахнул с шеи присосавшегося слепня.

– Конечно, да-да, поедем! Почему ты раньше не сказал, про усадьбу…

Метров через пятьсот я свернул на еще худшую дорогу, ведущую в небольшую деревеньку, единственной достопримечательной которой был усадебный комплекс конца 18 века. Майкл сидел молча, он полностью раскрыл окно, и зачарованно разглядывал невысокую гречиху. На горизонте – березовая роща. Машину сильно тряхануло. Майкл резко вышел из медитативного состояния:

– Саша, а ходить по полю не надо?

– Желательно, – усмехнулся я. – Но тогда мы к вечерней службе не поспеем. Да и опасно с непривычки на такие поля выходить, без скафандра. Башню моментально оторвет. Ну, голову. Не понял? Крейзанешься на хрен, а мне отвечать потом. Историю надо маленькими глоточками пить. Особенно – русскую. А то, неровен час, плохо станет. Передознешься!

Доехали, ругая глубокие лужи, к густой роще, где всегда не очень приятно пахло влажным перегноем, каким-то особым его сортом, наводящим на мысли о трупном запахе. Бабочки-переливницы брызгами взлетали с дороги.

Впереди – крутой поворот налево, за ним спуск под горку – и деревня. Но машина забуксовала, взвыла, я не свернул вовремя на обочину, и мы, что называется, сели. По самое днище. Объективно оценив ситуацию, вежливо попросил Майкла подсобить: выйти, потолкать «Опель». Заметив в его глазах мучительные сомнения в положительном исходе предполагаемого мероприятия, сказал, что толкание авто – тоже неотъемлемая часть российской истории.

– Ты только постарайся сбоку машины пристроиться, а то обдам грязью, ненароком… Монахи тебя к монастырю на милю не подпустят.

– Я постараюсь, – пообещал он.

Войдя в раж он забыл о моем мудром совете. Уперся в крышку багажника, ноги заскользили в грязи. Видели бы его коллеги – американские ученые-историки-республиканцы! Да и демократам стоило бы посмотреть. Он, наверное, думал о том же. На его руках и лбу вздулись вены в сантиметр диаметром! Ему очень не хотелось ударить в грязь лицом. Он хотел показать, что знаменитое на весь мир российское бездорожье сдастся, капитулирует, отступит перед его упористым натиском. Со стороны, наверное, это выглядело, как толкание страдающей обильной диареей упрямой кобылы.

– Майкл! – проорал я ему, не заглушая двигателя. – Ничего не получится! Надо брать топор и рубить деревья. Под колеса – деревья! Надо!!

А он не слышал меня. Толкал и толкал. Я повернул ключ, вышел из машины. Аккуратно, стараясь не заляпать кроссовки, подошел к Майклу.

– Отбой, брат!

– Меня теперь монахи не пустят? – спросил он, разводя в стороны руками. Дескать, смотри, как изгвоздался.

– Насчет монахов не знаю, но в машину тебя пускать не хочется, – пошутил я.

Он не ответил. Он смотрел туда, в сторону поворота налево, откуда вышла… Я вытаращил глаза… Но она не исчезла. Ах, изящная, белокурая, в платье темно-синего бархата, с белоснежным кружевным зонтиком в руке. У Майкла отвисла челюсть. А она шла в нашу сторону, по заросшей лопухами обочине, приподнимая платье левой ручкой так, чтобы не испачкать подол. Свет, преломляясь в драгоценных камнях ее крупных серег, игривыми зайчиками танцевал на румяных щечках. Широкополая, одного цвета с платьем шляпа навела на мысли о том, что я, к великому стыду, перепутал поля. Вместо гречишного прокатил американского гостя по конопляному.

Да? Нет? Да?

Конечно, нет…

– Майкл, – восторженно прошептал я. – Рот закрой, а то, блин, лягушки влетят.

– Кто это? – прошептал он.

– Кто бы мне сказал… Я тут каждую собаку знаю, но это… Рационально не могу объяснить. Может, потомки помещика приехали и устроили бал-маскарад по поводу сбора урожая? Веришь, мне в голову лезет только машина времени… и призраки. Но здесь вроде не живут призраки, не их это место… Тсс! – прошипел я.

Рационально необъяснимая девушка совсем близко подошла к нам.

– А где есть призраки? – не послушав меня, громко спросил Майкл. – Покажешь? Очень хочется посмотреть…

По глазам я понял, что наши пристальные взгляды ее смущают. Румянца на щечках прибавилось. Призраки же никогда не краснеют, и никого не смущаются. Даже чернокожих ученых-американцев-республиканцев, облитых грязью.

– Ну что вы так смотрите? – ласково спросила она. – Аж в краску вогнали.

– Понять пытаемся, – едва шевеля пересохшим языком, сказал я. – Девочка вы или видение?

– Я видение! – Она рассмеялась и пошла дальше.

Достал сигарету, прикурил.

– Что ты головой вращаешь странно? – спросил Майкл.

– Да? Впрочем… Я хотел тебя предупредить. У меня легкая степень паранойи. Я машинально проверяю – нет ли в кустах засады.

– Кого?

– Ленки, брат, Ленки…

– Печально, – посочувствовал он.

– Майкл, все это надо немного переварить, – сказал я, усаживаясь на огромный лопух. – А ты еще на поле ехать не хотел! Ты ведь в России! Тут мистикой всё пропитано. Всё взаимосвязано. Главное – слегка, одним пальчиком, прикоснуться, задеть механизм… А потом такое может начаться, что хрен остановишь…

– Красивая девушка, – задумчиво произнес Майкл. – В странном наряде. Это от кутюр?

– От кутюр! – передразнил я его. – Это – круче, чем от кутюр. Это от прошлых веков, Майкл. Ладно. – Я кинул окурок в лужу. – Хватит про кутюр. Пойдем деревья рубить.

– Еще пару березок, – сказал я, посмотрев на уже срубленные Майклом молодые деревца, – и дело сделано. Скажи, ты веришь в реинкарнацию?

– Не знаю, – ответил он, махая топором. На его бейсболку и свитер налипли какие-то семена, паутинка, обломки тонких прутиков. Из него мог бы получиться неплохой леший, чтобы пугать баб, старух и детей.

– Вот у нас, Майкл, самый последний бродяга имеет собственное мнение о реинкарнации. А ты – «не знаю!» Надо знать! – Я снова закурил. Подошел к нему, покрепче затянулся, и выдохнул клуб дыма в его сторону. – Не жмурься, это от комаров. Помогает.

– Я историк, а не мистик, – сказал он.

– А я? Мистик? Хотя в некотором роде может и мистик. Я не о том. Просто у меня такое ощущение, что я эту герлу недавно видел. Причем – в самом непотребном виде. Она была самой настоящей шлюхой. Бандиткой. Короче, отвратительно развратной женщиной.

– Что?

– Ничего! Да, точно… Она любит шляться по ночным клубам и торговать убийственными наркотиками из-под полы.

– Она? По ночным клубам. Она – энджел! – От негодования Майкл стал забывать русские слова.

– Как думаешь? – Я продолжал размышлять, не обращая внимания на него внимания. – В прошлых жизнях есть ночные клубы?

– Саша! Я не знаю. Ты ставишь сложные вопросы. У тебя дежа-вю.

– Нет, это не дежа-вю. И даже не юнгианская синхронизация. Это…

Я не успел ответить, потому что в кустах что-то затрещало. Точнее – затрещали кусты, через которые кто-то настойчиво лез.

– Саша, это не русский медведь? – испуганно спросил Майкл.

– Если это и медведь, то стопудово – русский, – ответил я. – Коалы, брат, у нас не водятся – пятки зимой мерзнут, да и эвкалипт не вызревает. Ты, главное, поздоровайся с ним вежливо. О! – Обрадовано воскликнул я, увидев, что из кустов к нам явилась бабка Никитична, как все ее звали. Одета она была по-походному – в обрезанных резиновых сапогах, розовой кофте, куртке-камуфляже и застиранном синем трико. В руках корзинка с мятыми липкими подберезовиками. На голове, как и положено деревенским бабкам, ситцевый платок в цветочек.

– Салют, Никитична! – Я взмахнул рукой. – Как тут леший, не шалит? – И, обращаясь к Майклу: – Дружище, не бойся. Это не русский медведь, это родственница русской Бабы-Яги.

– Я тебе покажу Бабу-Ягу, баловник, – беззлобно ответила Никитична. – А это что за черт? – Она бесцеремонно ткнула пальцем в Майкла.

– Да так, – уклончиво произнес я. – Обыкновенный американский черт, в гости приехал. Намедни прослышали, что у вас в округе шабаш нечисти намечается. Решил привезти его, для передачи опыта. А то он в реинкарнацию не верит.

– А! Ну тогда надоть, надоть… – Уверен, Никитична, ничего слыхом не слыхивала о реинкарнации, но ее оскорбило то, что Майкл во что-то там не верит. Она подрабатывала продажей иконок и свечек в деревенской церкви.

– Кстати, Никитична, что за прекрасная девушка у вас здесь бродит? Не Маргарита, часом ее зовут?

– Какая девушка? Тут много кто ходит.

– Красивая такая, в одежде старинной… Не призрак?

– Типун тебя на язык! – возмутилась Никитична. – У нас теперь в деревне много красивых… И девок, и ребят. С Москвы приехали, кино снимают в усадьбе.

Я все понял. Достал уже третью сигарету, совсем не думая о здоровье, закурил. Расхохотался. А через минуту, как часто случается, веселье потеснила грусть.

– Лучше бы она призраком была, – сказал я. – Ничегошная такая… А все приземлено как-то вышло…

– Ты о чем? – спросил Майкл, яростно срубая ветки с деревца.

– Ни о чем. Просто мысли, вырвавшиеся наружу.

– Поздно вы веники заготавливаете, – деловито сказала Никитична. – Лист держаться не будет. Они ведь желтеть начали. Ими только избу подметать.

Я не успел ей ответить – заиграл телефон. Да… Вот такие мелочи и отравляют жизнь. Вера сообщила, что ей позвонила Ленка, рассказавшая, что я накинулся на Антонину Михайловну, угрожая убийством. Я не стал оправдываться, сказал только, что когда-нибудь убью их обоих. А еще сказал, что в усадьбе снимают фильм, и что надо будет приехать сюда с дочкой.

– Надо бы узнать, какое кино делают, – сказал Майкл, когда мы втроем тащили жерди к машине.

– Явно не «Убить Билла-3», – сказал я. – Хотя идея хорошая. Ты там передай ребятам из «Миромакса», пускай приезжают, следующим летом.

– Классическое кино снимают, – авторитетно заявила Никитична. – По Пушкину! Они разбредутся по лесам-полям, в роль вживляясь, а их главный потом бегает и орет матом в трубу, обратно зазывая.

Жерди выручили, машина скатились по крутой горке, и въехала в бывшее некогда большое поместье бизнесмена и мецената Юрия Васильевича Барашникова. Черные потрескавшиеся бревна срубов, обрывки рубероида на скособоченных сараях; стеклянные банки, насаженные, как трофейные черепа, на штакетник – все это и многое другое навевало смертную тоску. Даже по сравнению с потрепанными временем конюшнями, амбарами и прочими барскими постройками крестьянские домишки выглядели убого. Дачи в деревне строить не разрешали. Сама усадьба располагалась посреди парка, на достаточном расстоянии от жилищ простых людей. Русские богачи неплохо разбирались в Фен-Шуе и без помощи китайцев-консультантов.

Сердобольная Никитична, узнав, что мы собрались в монастырь, предложила выстирать одежду Майкла, а ему самому – сходить в баню, поскольку суббота, банный день, и «все уже почти готово».

– Так и быть. – Я похлопал Майкла по плечу. – Разобьем временный лагерь здесь. Удобная дислокация. Хата Никитичны, как в пословице, с краю. Несмотря на это она – хороший человек.

– Мели-мели, – сказала бабка, – а меня в кино тоже возьмут. Главный пообещал. У меня фигура подходящая.

– Кто бы возражал, – улыбнулся я. – Фигура у тебя, что надо! 190—120—130, это если снизу мерить. Да и фактура потрясающая, это верно. И какую же роль, вам, барышня, пообещали?

– Как какую? Крепостную играть буду. И соседки тоже… Денег заплатят.

– Ну, вам и играть не надо, – грустно заметил я.

– А где актеры? – спросил Майкл. Он чувствовал себя неловко. Грязь быстро высыхала на солнце, и при каждом движении отваливалась с джинсов небольшими порциями.

– Как где? У них, наверное, перерыв… Расползлись они. – Никитична приложила мозолистую ладонь козырьком ко лбу, осмотрела округу. – Не видно, но главный щас как заорет, они мигом сбегутся!

Посмотрев на часы, ощутил легкое движение где-то в районе печени. Так, змеей, шевелится интуиция. Понял, что до монахов сегодня можем и не доехать, но Майклу ничего не сказал, тем более он, кажется, уже и забыл, куда мы направлялись. Волшебное действие гречишного поля задурманило его голову.

– Я схожу, поищу артистов, – сказал я. – А ты, брат, слушай мудрую женщину – она расскажет, как правильно париться в русской бане. Если что – звони.

– Я не хочу баню, – попытался возразить Майкл. – Ты мне дома, на даче обещал баню.

– До дома еще доехать надо. А еще монастырь… Не перечь, одним словом.

– Буду! – Он поднял палец вверх. – Буду перечь! Я не хочу в баню… Тут…

Думаю, он хотел сказать, что здесь плохая санитария. Я опередил его:

– Майкл! У Никитичны – шикарная баня! Классическая! Ты только представь – вся Европа от чумы вымирала, вшей кровью насыщая, а русские уже тогда, много-много веков назад, мылись в бане. Цивилизация, брат. Гигиена. Да и посмотри на себя… Там актрисы! Как я тебя им представлю? Как золотарь выглядишь. Короче, не выпендривайся.

– Я не знаю многих слов, что ты говоришь…

– Оно тебе надо? Потом объясню. – Я открыл багажник, протянул Никитичне арбуз. – В общем, я пошел, а вы тут сами разберетесь.

– Саша!

– Майкл, ты ведешь себя, как самый последний киндер, – сказал я. – Если не прекратишь, то с первым обозом пеньки поедешь обратно, домой. Ок?

Майкл вздохнул, и принял верное решение. Принять баню.

Я уже вышел на дорогу, но меня окликнула бабка.

– Сашка. – Она взяла меня за рукав. – Он не опасный?

– Нет, но если что, ты его ухватом, ухватом приложи, по хребтине, чтобы на всю жизнь запомнил и внукам рассказывал. Ок?

– Да ну тебя! – Никитична рассмеялась.

Маленький мальчик на скрипучем велосипеде проехал мимо, измерив меня свойственным только деревенским жителям взглядом, в котором читалось недоверие, смешанное в равных пропорциях с любопытством. Здороваясь со знакомыми стариками, пытался разузнать про снимаемое кино.

Дед Василий сказал, что кино будут снимать не по Пушкину, а по Толстому, но с ним заспорила его старуха.

– Некрасов сочинил это кино, – уверяла она.

Пока я дошел до чугунных парковых ворот, меня основательно запутали местные жители, перечислившие почти всех русских классиков, включая Гоголя, Достоевского, Чехова и даже Шолохова.

Парк выглядел нарядным и преображенным. Привычный бурьян, прошедший процедуру депиляции превратился в аккуратный газон. Вот только я не увидел несколько старых лип. Неужели у кого-то поднялась рука предать их эвтаназии, спилить?

На содержание усадьбы не хватало бюджетных средств. Но даже в самые трудные, девяностые годы, верная и строгая хранительница Людмила Дмитриевна умудрялась сохранить основной комплекс и маленький музей Барашникова от варварского разорения. А в прошлом году даже ухитрилась выбить деньги на капитальный ремонт. Инвестиции пошли впрок. В усадьбу зачастили туристы. Финансовое положение улучшилось.

Киношники, человек десять, расположились на пологом берегу озерка, знаменитого обилием белых лилий.

Остановившись неподалеку, оценил обстановку. Никто не кричал «Мотор!». «Хлопушка» не щелкала. Никакой суеты и нервотрепки не наблюдалось. Три микроавтобуса, ГАЗ-66, яркие пластиковые столики и стулья, пиликанье мобильников, биотуалет, на удивление гармонично вписывались в общий фон исторического места.

От группы отделился длинноволосый молодой человек, пошел в мою сторону. Футболка, шорты, вьетнамки. Тощий и бледный. На секьюрити не тянет. Я закурил.

– Что вам надо? – довольно вежливо поинтересовался он.

– Рюмочку водки, – небрежно бросил я. – Только, голубчик, проследи, чтобы она была холодной. Страсть как не люблю теплую водку. А к вечеру не забудьте про бараний бок с гречневой кашей.

– Водки нет. – Он улыбнулся. – «Нарзана» не изволите?

– Как нет водки? Впрочем, не беспокойся.

– Вам кого надо? – Юноша облек вопрос в другую форму.

– Я еще не определился, мой дорогой друг… Впрочем, пригласите Кэтрин Зету-Джонс.

– Паша, твою мать, кто там пришел?! – проорал, через мегафон какой-то мужик.

– Это он нам? – спросил я, собираясь обидеться.

– Это он мне, – дипломатично ответил Паша.

– А! Тогда ничего, а то ведь и обидеться могу, на дуэль вызвать. Тэк-с, судя по лексикону, картину ставит сам Тарантино. – Я примирительно улыбнулся.

– И все же, вы к кому? – поторопил меня Паша.

– Просто гуляю… Не волнуйся. А про Кэтрин-Зету я пошутил. Она, дура такая, как-то пошло похудела в последнее время, лишившись аппетитности. Ты мне лучше скажи, где Людмила Дмитриевна?

– А! – Парень облегченно вздохнул, развернулся, посмотрел в сторону тента, сложил руки рупором и закричал так, словно, заблудившись в ГУМе, звал маму:

– Людмила Дмитриевна!!!

Пауза.

– Давай вместе, – предложил я. – На раз-два-три!

– Людмила Дмитриевна!!!

– Паша, сукин сын, не ори!!! – Снова мужик с мегафоном.

– Слушай, я вот не пойму, кто все-таки режиссер у вас? – спросил я Пашу. – Михалков?

– Сашка, – послышался голос Людмилы Дмитриевны. – Не хулигань!

Она подошла к нам с другой стороны, с тыла.

– Привет, хранителям!

– Привет-привет. Ты мне, как раз и нужен.

– Зачем? – удивился я. – Если в кино сниматься, то я не согласен. Подозреваю, что все достойные моего таланта роли уже разобраны интриганами от искусства, так?

– Мы вас в следующий проект пригласим, – пошутил Паша. – На роль Хлестакова.

– Пашка! – Людмила Дмитриевна всплеснула руками. – Прекрати.

– Прекрати, Пашка, – подыграл я ей. – Какой Хлестаков? В глубине души я стопудовый Печорин.

– Пашка!!! – Мужик с мегафоном. – Иди сюда!

– Побейте вы его, – посоветовал я Пашке. – Ногами. Темную устройте.

– Сегодня же, – пообещал Пашка, и пошел к режиссеру, кричавшему: «Где наши цыгане?!»

Мы присели на деревянную лавочку.

– Людмила Дмитриевна, здесь и цыгане есть? – спросил я. – Вот совпадение!

– Есть, – подтвердила она. – Артисты.

– Плохо. Сюда бы настоящих. Ко мне гость приехал, из Америки. Вот бы он обрадовался. Эх, как там… Кай о бэрги… Мэ сом ром… Хоп-хоп-хоп! Душевные люди, эти цыгане. Только вот если москвичей квартирный вопрос испортил, то цыган, стопудово, – торговля героином.

Небольшая пауза.

– Сашка, хорошо, что ты приехал. На послезавтра запланирована встреча творческой группы из Москвы с нашими. А я многих найти не могу – телефоны не отвечают. Может, кого увидишь? Передай, чтобы в малый зал Дворца Культуры приходили, к шести вечера.

– Разумеется, передам, если увижу. Сами понимаете – на огородах бархатный сезон в самом разгаре.

«Наши» – местные поэты, художники и музыканты. Среди них есть очень талантливые и оригинальные люди. Стихотворение одного пожилого поэта я выучил наизусть:

– У тебе есть новые стихи? – спросила Людмила Дмитриевна.

– Нет, – ответил я. – Я больше не пишу стихов, так как окончательно вышел из юношеского возраста. И явился мне ангел, и сказал мне: «Выбирай – стихи или прозу!» Я прозу выбрал, суровую и беспощадную, как конница Буденного.

– Все шутишь, – улыбнулась она. – Напиши чего-нибудь. Хорошо?

– Попробую, – пообещал я. – Известные люди есть? – Я кивнул в сторону киношников.

– Разные, – лаконично, в ее стиле, ответила она. – Но и молодых много. Пойдем, познакомлю.

Познакомились.

Режиссер оказался конченым неврастеником. Злыми шутками я пресекал все попытки демонстрации снобизма с его стороны. Две девушки весело купались в давно нечищеном озере. Я хотел предложить режиссеру подзаработать на лесбийской эротике, но к нему подошли цыгане – два небритых мужика и три женщины, без гитар и медведя, но с пивными бутылками в руках. Он сразу стал на них кричать. Вернулась с прогулки актриса в красивом платье, с заляпанным, все-таки, подолом. Как видение она мне нравилась больше, но, к сожалению, я имел несчастье видеть ее в некоторых так себе ролях, оставивших в моей чуткой душе неприятный осадок.

Перерыв подходил к концу. Позвонил Майкл, про которого я, к великому стыду, совсем забыл.

– Саша, ты где? Я теряюсь.

Я подробно объяснил ему, как нас найти, и важно заявил режиссеру:

– Сейчас к нам придет известный американский актер, волей судьбы оказавшийся в наших гостеприимных краях.

– Гонишь, – не поверил он.

– Я? Гоню? Вон смотрите туда! – Показал на тропинку. – Не пройдет и пяти минут, как он предстанет перед нами.

– Джордж Клуни? – спросила актриса.

– Круче! Эдди Мерфи…

Прошло шесть минут.

Вау!

Из парка вышел Майкл. На долю секунды мне стало стыдно. Потому что я забыл о его постиранной одежде. А в том, что она окажется постиранной, я не сомневался. Но – забыл! Никитична жила одна. Уверен, ей приятно за кем-нибудь поухаживать, даже за республиканцем из Нью-Йорка. И… У нее начисто отсутствовал гардероб для гостей. Так вот, мне стало стыдно за внешний вид Майкла. Но только на миг, на один только миг! Подло стыдиться своих знакомых даже если они являются в самом непотребном виде. А именно в рваном, словно его кусали голодные овчарки, ватнике, широченных штанах неопределенного цвета, опоясанных солдатским ремнем, и белоснежных «Рибок» баскетбольного фасона. В руках – небольшая видеокамера.

– Мамочки! Кто это? Бомж? – манерно воскликнула актриса. – Ужас!

– Ну да, это не совсем Мерфи. – Я решил сказать правду. – Это ученый-историк, из Америки. Майкл Белл. – Только вчера прилетел.

– Быстро же он деградировал, – заметил режиссер.

– Вот прикол! – непонятно чему обрадовался Паша, снимая с шеи телефон. Наверное, он, как и я, любил занимательное видео.

Майкл, заметив пристальные взгляды, боязливо остановился в шагах десяти.

– Саша. – Он негромко позвал меня. Я встал со стульчика. – Никитична кушать зовет. А когда мы в монастырь поедем?

Мощная, потрясающе выразительная немая сцена!

Группа вернулась к съемочным делам, а мы возвратились к Никитичне. Майкл еще раз робко напомнил мне про монастырь, но я посоветовал ему просто походить вокруг деревенской церквушки, чтобы духовно подготовиться к поездке.

– Там, брат, может сильно шандарахнуть по голове, без адаптационного периода. Эффект будет сильнее, чем от гречишного поля. А ты еще и баню принимал. Как тебе, кстати?

– Хорошо, – сказал Майкл. – Очень хорошо.

Приближался вечер. В доме Никитичны было прохладно. Со стен смотрели пожелтевшие портреты в скромных бумажных рамках. Муж, умерший несколько лет назад, сама Никитична. Оба – молодые и официальные – в костюмах, на которых красовались награды. Там же висели уже цветные, современные фотки детей и внуков, живущих на Сахалине.

Мы хрустели малосольными огурчиками, обжигались вареной картошкой, и хвалили розовое сало. Нашлась и бутылка. Никитична пила куда больше, чем Майкл. Закончив трапезу, вышли с ученым на крыльцо.

– Кузнечиков будем слушать? – поинтересовался он.

– Точно! Ты, главное, не скучай. К тому же тут другие кузнечики. Прислушайся… Наши в другой тональности работают.

– Саша, – осторожно начал Майкл, вертя в руках зачем-то прихваченную из дома мухобойку. – Ты не обижайся, но я хочу спросить – как она может так жить?

– А чего обижаться? – Я пожал плечами. – Живет, как может. Чего ж ты у нее не спросил?

– Неловко.

– Знаешь, чем у нас заканчиваются такие разговоры со стариками?

– Нет.

– Ну, они поплачутся, обматерят последними словами правительство, а в конце обязательно скажут, что в войну было куда хуже. И что пока есть остатки здоровья, им не на что жаловаться. Летом работают, зимой – телевизор смотрят. Ходят друг к другу в гости. И то, что они видят в телевизоре, кстати, пугает их куда больше, чем такая вот жизнь. Тут, брат, у людей реально одна душа, одна жизнь. Общая. А в твоем городе – каждый сам по себе. Вот ты умрешь, и весь Нью-Йорк вряд ли придет к тебе на похороны. Так? А к Никитичне, дай бог ей здоровья, даже из соседних деревень приедут. Усек? И помогут, если захворает.

– Но ей тяжко…

– Ей не тяжко, черт тебя возьми, ей тяжело. В бытовом смысле… Но вот смотри – москвичи приехали кино снимать. Натура такая хорошая, все дела. А потом в городах люди будут сидеть, смотреть сериал очередной. Никитична в массовке… крепостная.

– И что?

– Как что? Не понял? Они через телевизор будут любоваться парком, озером, усадьбой. А она постоянно здесь живет. Может, поэтому она в свои годы чувствует себя лучше, чем иногда я. Позитивная энергия, брат. Уловил?

– Не совсем.

– Потом поймешь. Может, через пару-тройку дней. – Я встал с крыльца. – Пойдем, подремлем. В это время хорошо дремать, до вечера. Только я, чур, на веранде.

– А монастырь?!

– Не успеем. Завтра, Ок?

Часов в восемь пошли в усадьбу.

Режиссер переругивался с оператором из-за какой-то сломавшейся пустяковины, остальные бездельничали. Цыгане развели большой костер, запели песни. Запахло шашлыком. Водка была излишне теплой, а вода в озере – чрезмерно холодной. Один из молодых актеров хотел попрактиковаться в английском. Майкл удовлетворил его просьбу, и они принялись болтать на какие-то, явно неинтересные, скучные темы. Потом прыгали, как на Ивана Купалу, через огонь, что очень понравилось Майклу. Иногда я посматривал в небо, ожидая увидеть там Ленку в ступе, с набором разведывательной фотоаппаратуры на борту. Не увидел. По небу летали подмигивающие спутники, нечасто, но падали звезды. Млечный Путь, как всегда, кружил голову, вводил в транс. Майкл читал рэп под цыганский аккомпанемент. Он часто переходил на родной язык, крича про «мирикал». Оно и понятно. Сегодня он имел честь лицезреть одно из русских чудес, суть которого заключается в том, что для запуска волшебного механизма достаточно просто прокатиться по гречишному полю, пусть и не на телеге… Впрочем, к чему я это рассказываю? Будто вы не никогда не отдыхали ночью возле озера…

– Сволочи! Ну какие они все сволочи! – Откуда-то издалека, словно с Луны, долетел до меня женский голос, вещающий какую-то ерунду. – И этот нажрался!

Актриса?