Matador (сборник). Matador (Луис Ривера, 2009)

Кровь быстро впитывалась в песок. Мелкий, светло-желтый песок, которым была посыпана арена. Там, куда кровь вытекала, он стал темно-бурым.

Человек лежал, скорчившись, прижав руки к низу живота. На бледном лице застыло удивление. Настоящая боль еще не пришла, и человек лежал тихо, глядя прямо перед собой. Можно было подумать, что он просто решил отдохнуть в жаркий полдень, если бы не кровь, сочившаяся между пальцами.

Он не видел, как к нему с разных концов арены бегут, что-то крича, люди. Не видел, как двое помощников, размахивая capote[1], уводят в сторону разъяренного быка. Перед глазами был лишь песок. Песчинки разрастались, наплывали на него, превращаясь в огромные валуны. Ему казалось, что он может сосчитать их все до единой, но дойти удалось лишь до восьми, а потом мысли спутались, и пришлось начать все сначала… После нескольких неудачных попыток он устало прикрыл глаза.

Ему не верилось, что это все случилось с ним. Ведь все шло так хорошо. Хорошо, пока он не поставил ногу на полступни левее, чем нужно. Всего на полступни левее… А потом, будто во сне, черная голова быка оказалась прямо напротив него, земля ушла из-под ног, мир перевернулся, и он оказался на залитом кровью песке.

И теперь он пытается сосчитать песчинки, почему-то думая, что это очень важно. А жизнь медленно вытекает из него на взрыхленный копытами песок. С каждым тяжелым толчком внизу живота становится все труднее и труднее дышать. В глазах темнеет, но нужно успеть сосчитать, пока…

Одна, две, три, четыре, пять… Нет, не так, сбился… Неужели это конец? И больше не будет ничего?.. Последний бык… Последний бой… Какое страшное слово – последний… Одна, две, три… Как же так вышло?.. Чертова нога подвела меня… моя собственная нога встала так, чтобы он смог всадить в меня рог… Предательница. И глаза… Они тоже меня предали… Одна, две, три… Неужели это моя кровь?.. Как ее много… Но почему нет боли? Только тяжесть… Тяжело там, внизу… Тяжело… Одна, две… Опять сбился… Он убил меня. Убил из-за этой проклятой непослушной ноги… Одна… Еще одна… Слишком темно… Темно…

Глава 1

Воздух звенел от зноя. Было время сиесты. Маленький городок в устье реки словно вымер. На пыльных улицах можно было увидеть лишь полудохлых от жары псов, которые лежали, вывалив розовые влажные языки, везде, где могли найти хоть какую-нибудь тень.

Мальчик лет двенадцати в простой серой рубахе и потрепанных штанах выскользнул из домишки, которым заканчивалась главная улица. Он тихо прикрыл за собой дверь, будто боялся разбудить кого-то, и, стрельнув по сторонам черными блестящими глазенками, поспешил к городской окраине. Он прошел по кривым грязным улочкам к старой, полуразрушенной стене и дальше, по размытой недавними дождями дороге к виноградникам и оливковым рощам, зеленеющим вдоль берегов реки.

На опушке рощи мальчик замедлил шаг и внимательно посмотрел по сторонам. Убедившись, что поблизости никого нет, он нырнул под своды деревьев и заскользил между стволами, бесшумно ступая по усеянной листвой земле.

Целью его недолгого пути была маленькая полянка в самом сердце рощи. Она была почти круглой и идеально ровной – как арена. Мальчик вышел на середину и снял рубаху, обнажив смуглое донельзя костлявое тело. Он выпрямился, подобрался и сделал несколько плавных скользящих шагов, держа рубаху обеими руками чуть сбоку от себя. Потом последовал взмах рубахой, поворот, еще несколько шагов, взмах, скольжение в сторону, поворот… Он словно исполнял причудливый танец. Движения его были угловатыми и чуть неуклюжими, но чувствовалось, что со временем они могут стать по-настоящему грациозными и ловкими.

Не обращая внимания на жару и струящийся по лбу и груди пот, мальчик раз за разом повторял шаги, повороты и взмахи. Лицо его было серьезным и напряженным. Если какое-то движение не получалось или выходило совсем уж некрасивым, он бранился сквозь зубы и начинал все сначала. Для него это не было игрой, как для большинства мальчишек с его улицы. Это было тяжелое серьезное занятие, которому он отдавал все свободное от работы в поле время.

– Ты не доводишь вторую ногу, и твоя veronica[2] получается незаконченной… И довольно опасной.

Мальчик резко обернулся. Он и не заметил, что за ним уже давно наблюдают. Незнакомый человек стоял на опушке поляны и задумчиво смотрел на мальчика. Это был мужчина лет тридцати, небольшого роста, стройный, изящный. На нем были короткая потертая куртка и узкие штаны, заправленные в невысокие сапожки из мягкой кожи. На плече висел мешок и полупустой бурдюк с вином.

Видя немного испуганное и смущенное лицо мальчика, мужчина улыбнулся и провел рукой по коротким черным волосам.

– Не бойся, – сказал он. – Попробуй поставить ногу чуть дальше. Всего на полступни. И посмотри, что из этого получится.

Он снял с плеча мешок и бурдюк и положил их на траву. Затем подошел к мальчику, по-прежнему настороженно молчавшему, и взял у него рубаху.

– Вот, смотри…

Он сделал почти неуловимое движение, и рубашка описала широкий плавный круг. Потом еще один и еще.

– Понял?

Мальчик кивнул, взял рубаху и попробовал повторить движение так, как показывал мужчина.

– Держи спину ровной… Ногу ближе. Еще ближе… Ты держишь капоте, как мокрую простыню… Плавнее… Вот так. Теперь похоже.

Мальчик остановился и посмотрел на незнакомца.

– Ты матадор? – спросил он.

– Был когда-то, – ответил мужчина и снова улыбнулся.

– Ты не из нашего города, – непонятно было, спрашивает мальчик или утверждает.

– Нет. Я издалека. А ты хочешь стать матадором?

Мальчик шмыгнул носом и едва заметно кивнул. Ему не хотелось говорить о своей мечте с первым встречным. Пусть даже этот первый встречный – бывший матадор.

– У тебя неплохо получается. Много тренируешься?

– Всякий раз, когда есть время.

– Но его не бывает много, так?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Помню себя. Как тебя зовут?

– Рафи.

– А я Мигель.

Мужчина с серьезным лицом протянул мальчику руку. Тот так же серьезно по-мужски пожал ее.

– Давай присядем? – Мужчина, не дожидаясь согласия мальчика, поднял свои вещи, отошел к краю поляны и сел, прислонившись спиной к дереву.

Мальчик натянул рубаху и послушно последовал за ним.

– Ты знаешь, где можно остановиться на ночлег?

– У нас есть постоялый двор. Если хочешь, я покажу тебе дорогу.

– Хочу.

– А что ты будешь делать в нашем городе? Выступать?

– Нет. Я же сказал, что был матадором.

– Давно?

– Давно.

– А почему…

– Не слишком ли ты любопытен, друг мой Рафи? – мужчина сказал это с улыбкой, но глаза смотрели холодно.

Мальчик опустил голову. Ему стало немного страшно. Взгляд незнакомца был похож на отточенный клинок estoque[3].

– Придет время, и ты все узнаешь, – уже мягче сказал мужчина. – Если только не забросишь свое занятие… Кстати, а почему ты стесняешься того, что хочешь стать матадором?

– Не знаю… – мальчик пожал плечами. – Просто не хочется никому говорить. У меня пока плохо получается. Я хочу однажды выступить в новильяде[4] и удивить всех… А пока… Это тайна. Не говори никому, хорошо?

– Хорошо.

– А ты надолго хочешь остановиться здесь?

– Как получится, – беспечно сказал мужчина и вытащил из бурдюка пробку. – Хочешь вина?

– Нет, у меня от него потом болит голова. А мне еще работать.

– Чем ты занимаешься?

– Работаю в поле, ухаживаю за скотиной, слежу за домом… В общем, все.

– Отец есть?

– Нет. Умер три года назад.

– Он был матадором?

– Нет. Он был пьяницей.

– А мать?

– Мать я не помню. Она умерла, когда я был совсем маленьким.

– С кем же ты живешь?

– С братом отца и его семьей.

– Тяжело приходится?

– Иногда.

Они замолчали. Мигель потягивал вино, а мальчик задумчиво жевал сорванную травинку. Он уже перестал бояться и смущаться. Бывший матадор ему понравился. Хотя слово «бывший» по отношению к матадору было синонимом слова «неудачник»… или «трус». Но мальчику не хотелось думать, что его собеседник перестал выступать из-за страха. Человек с таким взглядом попросту не может ничего бояться. А неудачник – это не так страшно. Разве человек виноват в том, что удача отвернулась от него? Нет. Такое может случиться с каждым. Значит, его не за что презирать.

Он уже давно делил людей на трусов и смельчаков – этот худенький мальчишка, едва встретивший свое двенадцатое лето. И сам изо всех сил старался быть таким, каким, по его мнению, должен был быть настоящий matador de toros[5] – бесстрашным и мужественным. Таким же бесстрашным, как торо – быки, которых матадоры должны убивать. Он заставлял себя не бояться темноты и старших мальчишек со своей улицы, излюбленным развлечением которых было подразнить (а если будет настроение, то и поколотить) этого huerfano[6]. Он всегда смотрел прямо в глаза своему дяде, когда тот был в ярости, – представляя себе, что смотрит в глаза свирепому торо. И за это не один раз был бит сыромятными вожжами, палками и кулаками… Но ни разу не издал ни звука. Потому что знал: эта боль – ничто по сравнению с тем, что чувствует матадор, когда в него входит длинный и острый рог торо.

Много раз ему хотелось убежать, закричать или заплакать. Но он знал, что не может себе этого позволить. У него не было ничего, кроме мечты. А заплакать хоть раз – значит убить ее. Тогда в жизни не останется никакого смысла. Ничего, кроме изнуряющей работы с утра до вечера да постоянных окриков и побоев. Вот это было по-настоящему страшно.

Рафи вздохнул и посмотрел на небо. Солнце было уже не таким жарким. Время сиесты закончилось. Нужно было возвращаться домой.

– Мне пора. Еще много работы, – сказал он.

– Ну что ж, пора так пора.

Мужчина легко вскочил на ноги и отряхнул штаны. Неохотно поднялся и мальчик.

– Так ты покажешь мне, где можно остановиться? – спросил Мигель.

– Конечно. Я предложил бы тебе переночевать у нас, но дядя…

– Не продолжай. Мне все равно, где спать. Не одну ночь мне пришлось провести и просто на улице. Так что это неважно.

– Но мне хотелось как-то отблагодарить тебя за урок.

– Еще успеешь.

– Мы увидимся?

– Да.

– Когда?

– Хоть завтра.

– Ты научишь меня еще чему-нибудь?

Мужчина внимательно посмотрел на мальчика.

– Не думаю, что ты выбрал себе хорошую мечту.

– Разве мы выбираем мечты? Я думал, они приходят сами.

– Только после того, как ты ее поманишь.

– Не понимаю.

– Пока это неважно. Со временем поймешь. Только не было бы поздно, – тихо закончил Мигель.

Он забросил на плечо мешок и бурдюк и нахлобучил на голову шляпу, по покрою напоминавшую монтеру[7].

– Ну что, – сказал он весело, – идем, маленький тореро?

И они зашагали к городу.

Они действительно встретились на следующий день. Мигель не обманул, как того опасался мальчик. Он появился на поляне так же неслышно. И как в прошлый раз, придирчиво следил за тем, как мальчик выполняет то или иное движение, поправляя, если он делал что-то не так, или одобрительно кивая, если пасе получалось красивым и четким.

Так продолжалось еще три дня. Для Рафи эти дни стали настоящим праздником, несмотря на то, что уставал он теперь раза в два больше. Он спешил в рощу задолго до начала сиесты, чтобы успеть повторить то, что показал ему накануне Мигель. И оставался на поляне почти до сумерек, рискуя навлечь на себя гнев дяди. За эти дни он научился большему, чем за год. И узнал о быках столько, сколько не узнал бы и за пять лет…

Он начал мечтать о том, что отправится путешествовать вместе с Мигелем в качестве mozo de espadas[8] и в пути будет постигать непростое ремесло матадора. Потом, когда он достаточно окрепнет, обязательно примет участие в новильяде и посвятит своего первого быка учителю… И со временем, кто знает, может, они будут выступать вместе. И о них будут ходить легенды. А мальчишки в своих играх будут называть себя не иначе как Рафи и Мигелями…

Мальчик был убежден, что сумеет уговорить бывшего матадора взять его с собой. Ведь и ему самому будет веселее бродить с другом (Рафи не сомневался, что они с Мигелем теперь друзья) и учеником. Хотя… А зачем уговаривать взять с собой? Ведь будет здорово, если они останутся в этом городе. Это гораздо лучше, чем топтать пыльные дороги и ночевать под открытым небом! Они будут жить в доме дяди. Что в этом такого? Если надо, то Рафи будет работать за двоих, лишь бы Мигель смог учить его. И вот однажды… Дальше все рисовалось одинаково – первое выступление, шумный успех, слава, гордый за своего талантливого ученика чуть постаревший Мигель…

Но на четвертый день Мигель пришел на поляну со своим мешком за плечами, и Рафи понял, что его недолгое учение закончилось. Он закусил губу и подошел к бывшему матадору.

– Ты уходишь?

– Да. Мне пора, – ответил Мигель.

– Не можешь остаться еще хотя бы на несколько дней? Я поговорю с дядей, чтобы тебя пустили пожить у нас дома…

– Не стоит. Мне нужно идти. Я и так задержался здесь дольше, чем рассчитывал.

– Очень жаль. – Мальчик опустил голову, чтобы матадор не видел, как на глаза навернулись слезы. Он сам не ожидал от себя, что будет плакать из-за такого пустяка.

– Не грусти, – Мигель потрепал мальчика по голове. – Продолжай свое дело, маленький матадор. Ты и без меня неплохо справишься.

– Нет. Без тебя мне будет трудно чему-то научиться… Но я все понимаю. Ты не обязан меня учить. Я ведь даже не могу тебе заплатить… Я все понимаю, – Рафи говорил это спокойно, но слезы никак не хотели останавливаться.

– Деньги здесь ни при чем… – сказал Мигель. – Давай-ка присядем.

Они сели под деревом, как сидели в первый день своего знакомства, и долго молчали. Рафи ждал, что матадор вот-вот заговорит, но тот задумчиво вертел в пальцах травинку и время от времени вздыхал. Наконец, когда мальчик решил, что прощание будет молчаливым, Мигель посмотрел на него и заговорил.

– Ты выбрал опасный путь, Рафи. Опасный вовсе не потому, что можешь умереть на арене или стать калекой. Все мы когда-нибудь умрем. Разница лишь в том, как это произойдет. А умереть матадором – это почетно. Ты смелый мальчик и не испугаешься этого. Опасность этого пути заключается в том, что, если у тебя совсем чуть-чуть не хватит мужества, ты потеряешь себя…

– Как это?

– Матадора убивает не рог быка, – словно не услышав мальчика, продолжал Мигель. – Матадора убивают его легкомыслие, тщеславие, гордыня, глупость или трусость. Последнее – самый опасный враг. После него идет гордыня. За ними – легкомыслие и тщеславие. Но эти враги редко ходят поодиночке. Стоит одному вцепиться зубами в тореро, остальные поспешат на расправу. И тогда… Тогда, даже если матадор вышел из схватки с быком живым, он все равно проиграл. Потомучто на этом пути нужно быть безупречным. Малейший просчет и… Ты теряешь самое важное – ты перестаешь чувствовать себя матадором. Ты уже просто человек, который убивает быков. Или человек, которого убивает бык.

– Я не понимаю тебя.

– Оно и понятно. Ты еще слишком молод. Просто запомни мои слова. И когда вырастешь, они наполнятся для тебя смыслом.

– Почему ты больше не выступаешь? С тобой произошло… Ты потерял себя?

– Да. Когда-то я был хорошим матадором. Даже очень хорошим. Мне все это говорили. Даже мои враги. Скоро я поверил в это. А поверив, поддался гордыне. За ней пришел страх сделать что-нибудь неправильно. Я начал волноваться перед каждым боем. Меня не пугала смерть. Я боялся не убить одним ударом быка. Боялся недостаточно красиво выполнить chicuelina или faroles[9]. Много чего боялся… Теперь я выходил на арену не прожить короткую красивую, наполненную борьбой жизнь, а просто прикончить очередного быка. Как мясник. В этом деле я больше не находил души… Из пути оно превратилось в ремесло. И в конце концов бык достал меня. Я чудом остался жив. Рана иногда болит до сих пор. После этого я стал бояться быков. Нет, я продолжал выступать. Продолжал убивать их… Но я не любил их. На каждого быка я смотрел как на врага и убийцу…

– А разве это не так? Разве бык – не враг матадора?

– Нет, Рафи. Бык – лучший друг. Самый близкий… Это половинка тебя.

– Но ведь его нужно убить!

– Ты должен убивать его без ненависти. Это танец жизни и смерти, в котором вы равны. Любая жизнь заканчивается смертью. Это закон. Поэтому, убивая быка или попадая на его рог, ты лишь следуешь естественному ходу событий. Природе вещей… Я вижу по твоим глазам, что ты снова ничего не понял… Когда-нибудь поймешь. Наверное… Так вот, мой путь лишился души. А вместе с ним и я сам. Мне оставалось лишь уйти. Я не хотел занимать чужое место. Запомни, маленький матадор, из любого занятия ты можешь сделать ремесло. Даже из корриды или сложения стихов. Но точно так же ты можешь сделать из него путь, который станет для тебя всем в твоей жизни. Он станет твоей душой, твоей надеждой, твоей любовью и твоим отчаянием. Всем… Но если ты оступишься на нем, то и потеряешь все.

– Ты потерял все?

– Пожалуй, кроме надежды. С ней расстаться не так-то просто, друг мой Рафи. Она очень прилипчивая женщина, – Мигель весело улыбнулся. – Но мы сейчас говорим не обо мне. Я говорил тебе, что ты выбрал опасный путь. На нем очень легко оступиться. Поэтому подумай как следует, прежде чем встать на него. А если все-таки решишь идти по нему… Будь безупречным.

– Мне очень жаль, что я так мало понимаю… – мальчик покачал головой. – Все бы отдал, чтобы понять… Но я запомню твои слова, Мигель.

– Запомни. И давай прощаться. Сиеста скоро закончится…

– Но…

– Что?

– Мне кажется, что я уже все решил.

– Когда кто-то говорит «кажется», это значит, что он в тысяче миль от решения.

– Я решил, – твердо сказал мальчик.

– Что ж… Тогда я пожелаю тебе удачи. Она тебе понадобится.

– Но разве ты не будешь учить меня? Я думал…

– Нет, Рафи. Как я могу научить тебя чему-то, если сам не знаю, что мне делать? Мне еще предстоит найти себя.

– Но ведь ты можешь научить меня владеть капоте и мулетой[10]… Можешь научить, как правильно наносить удар шпагой. Для этого не нужно искать себя!

– Ты действительно ничего не понял, Рафи. Дорога к победе начинается в сердце, а не в руках или ногах… Ну ничего, у тебя будет время это понять.

– Но я очень тебя прошу!..

– Нет, – резко ответил Мигель. – Не могу. Не может быть учителем тот, кто не верит в то, чему учит.

– Ты не веришь?

– Нет. Надеяться – не значит верить, маленький матадор. А убивать – не значит ненавидеть. Это непростая наука. У некоторых уходит целая жизнь на то, чтобы ее усвоить.

– Как же мне быть?

– Не знаю, – честно ответил матадор. – Не знаю… Наверное, это и будет твой первый настоящий урок. Ты должен все решить сам. Помни, что научить чему-то нельзя. Можно только научиться. Спроси этот мир. Он даст тебе правильный ответ.

– А если нет?

– Мир никогда не ошибается, Рафи.

Они опять замолчали. Рафи понял, что больше просить бесполезно. Он сам должен найти выход. И никто ему в этом не поможет. От этого понимания на душе сделалось тяжело.

– Ну, – Мигель встал и забросил на плечо мешок, – прощай, маленький матадор. Удачи тебе. Если я вдруг услышу твое имя, обязательно приду на тебя посмотреть. Обещаю.

Он протянул руку мальчику, хлопнул его по плечу и, не оглядываясь больше, зашагал прочь.

Глава 2

Встреча с бывшим матадором могла стать для мальчика началом его пути. Но стала его концом. Во всяком случае, концом такого пути, каким его видел Рафи. Неизвестно, правда, была ли в том вина матадора, или случилось бы то же самое, и не пройди он тогда по тенистой роще с востока на запад и не выйди на поляну, где мальчик оттачивал веронику.

Что было бы, если бы?.. Вопрос, живущий среди людей столько же, сколько существует сам человек. И даже глупец понимает, что задавать его себе абсолютно бессмысленно. Не нужно. Ни к чему не приведет это гадание на костях прошлого. Но был ли в истории земли хоть один человек, который ни разу бы не подумал: «А что было бы, если бы?..»

Одно слово может разрушить храм мечты. И вовсе не потому, что его фундамент оказался недостаточно прочным. И не потому, что мастер плохо приготовил раствор, скрепляющий камни… Одно слово едва заметно пошатнуло веру. И она постепенно, камень за камнем, обрушила храм, чтобы не видеть в нем отражения своей небезупречности. Так бывает. Для страсти гибельны любые сомнения. День за днем, год за годом они выхолащивают ее. Превращают в пустую маску из папье-маше, которую человек носит не столько по привычке, сколько из-за желания «сохранить лицо», придать прожитым годам хоть какой-то смысл. Хотя бы для самого себя…

Когда бывший матадор скрылся среди деревьев, Рафи едва не побежал за ним. Уходил его друг, первый за все годы, проведенные в доме дяди. Уходил его учитель, подаривший… Нет, не подаривший надежду, но позволивший ей зародиться. Уходила его мечта… Мальчик рванулся было вперед, но, пробежав несколько шагов, остановился.

И опять неизвестно, что было бы, догони он матадора. Может быть тот, поддавшись зову сердца, а не голосу разума, изменил бы свое решение. И взял бы мальчика с собой в свое путешествие без цели, без направления, без надежды и без конца. Взял не для того, чтобы заботиться о нем, и не для того, чтобы учить своему ремеслу, а лишь затем, чтобы придать своему существованию смысл, которого его лишил рог быка однажды жарким летним днем…

А может быть, и не стали бы они попутчиками. Но нашлись бы у матадора, да и у мальчика нужные слова, которые смогли бы оставить в их сердцах покой и светлую надежду, а не горечь недосказанности.

Но Рафи замер на краю поляны, комкая в руках рубаху-мулету. Замер, не в силах сделать ни шагу. Один раз мелькнула среди деревьев стройная фигура бывшего матадора. И в этот миг мальчик почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Словно лопнула туго натянутая струна. В груди вдруг стало горячо-горячо. Но это длилось всего несколько мгновений. А потом на смену жару пришла леденящая пустота…

Рафи медленно опустился на землю и прислонился голой спиной к шершавому стволу дерева. Послеполуденное солнце просвечивало сквозь листву. Пятнышко света упало на смуглую руку мальчика. Он сидел и бездумно следил за тем, как оно, постепенно меняя очертания, лениво переползает с руки на потрепанные штаны, а оттуда – на сочную траву.

Разошлись два пути. Соединись они, слейся воедино, как сливаются многочисленные ручейки в полноводную реку, – и, может быть, жизни тех, кто идет по ним, изменились бы до неузнаваемости. Но две одинокие линии пересеклись водной крошечной точке по прихоти неведомых и непостижимых сил и разошлись в разные стороны, так и не изменив ни своего направления, ни своей сути.

Теперь они с каждой минутой расходились все дальше и дальше в стороны. Неуклонно и неудержимо, как лавина, бегущая с гор. И Рафи каждой клеточкой своего худого смуглого тела чувствовал это отдаление. Но ничего не мог с ним поделать.

Что мешало ему догнать друга? Не гордость, хотя и она тоже заставила его остановиться. Пускай он и был простым деревенским мальчишкой, но упрашивать кого-либо считал делом недостойным. Из-за чего частенько оказывался голоден или даже бит. Но все же не гордость остановила его. Было что-то более важное – непреодолимое и не объяснимое до конца чувство собственной ненужности там. Что-то подсказывало мальчику: какие бы слова он ни нашел, как бы ни умолял, ему придется идти своей дорогой. Ему нет места рядом с матадором. Верным было это чувство или нет, Рафи, разумеется, не знал. Но он подчинился ему. Подчинился беспрекословно и обреченно, как подчиняется самоубийственному приказу командира смертельно уставший на поле боя солдат. Я сделаю так, а там будь что будет…

Мальчик долго сидел на краю поляны. Лишь когда под сенью деревьев начали сгущаться сумерки и со стороны реки потянуло прохладой, он поднялся, натянул рубаху и поплелся домой. Он не знал, что будет делать дальше. Думать об этом не хотелось. Разочарование было слишком сильным. Оно повергло его в оцепенение, похоронив под собой и мысли, и вопросы, и надежды.

Даже когда разъяренный дядя набросился на него, потрясая кулаками, мальчик остался безучастным. Что мог ему сделать дядя? Избить? Лишить ужина? Но ведь это ничто по сравнению с тем, что он пережил сегодня в роще. Поэтому он не сказал ни слова в свое оправдание, молча перенес короткую, но жестокую расправу и, так же отрешенно глядя перед собой, отправился спать в свой сарайчик.

Он долго ворочался на жесткой подстилке, пытаясь уснуть. Но сон не шел. Мальчик лежал, ощущая сосущую пустоту внутри. Такого острого чувства одиночества и бессмысленности своего пребывания на этом свете он не чувствовал, даже когда умерла его мать. Даже когда некогда добрые родственники вдруг стали с ним обращаться как с домашней скотиной, а то и хуже – ту все-таки не били и не издевались над ней без всякого повода, лишь для того, чтобы потешиться.

Нет, он не заплакал. На слезы не было сил. Его словно выжали, как виноделы выжимают виноград, когда приходит сезон. Мальчика по имени Рафи больше не существовало. Осталась лишь пустая оболочка, которая могла двигаться и воспринимать окружающий мир, но не способная почувствовать ничего, кроме собственной пустоты. Если, конечно, пустота может ощущать саму себя…

Разумеется, сам Рафи не мог так думать. Подобные размышления не по зубам двенадцатилетнему деревенскому мальчишке. Он просто лежал, глядя в темноту и слушая звуки, которые доносились из находящегося за стеной хлева. Тяжелые шумные вздохи скотины, шуршание сена, мышиную возню, какие-то постукивания и шорохи, которые он не мог определить… Он уловил запахи навоза, прелой соломы, овечьей шерсти, сонной реки и дремлющих луговых цветов. Рафи с удивлением обнаружил, как много запахов и звуков его окружает. Вернее, окружало всегда, просто он никогда не обращал на это внимания. Он был слишком занят своими мыслями и мечтами. Он чувствовал лишь запах блестевшей от крови бычьей шкуры. Он слышал только рев толпы, приветствовавшей его estocada[11].

Это был его мир. Мир, который жил по тем законам, которые придумал сам Рафи. Мир, который принадлежал ему одному. Мир, в который он вплывал, врывался, прокрадывался, едва заходило солнце. Этого мира было вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Реальность же лежала где-то за пределами его осознания.

И вот сегодня, когда тот невообразимо далекий вымышленный мир оказался закрыт для него, мальчик едва ли не впервые столкнулся лицом к лицу с миром настоящим. Он впитывал в себя запахи и звуки ночи, как губка, стараясь не пропустить ни одной составляющей этого кусочка бытия и ежеминутно открывая для себя что-то новое. Понемногу гнетущее чувство пустоты отступило.

У детства гораздо больше причин для печали и страхов. Но у него есть и то, что помогает справляться со всем этим грузом, – умение быстро забывать, которое со временем безвозвратно уходит.

Это новое, свежее, волнующее чувство первооткрывателя, ступившего на незнакомую, но прекрасную землю, настолько захватило мальчика, что разочарования прошедшего дня растаяли, как тает в утреннем тумане уходящая в море рыбацкая лодка. Сначала скрывается верхушка мачты, потом постепенно растворяется в белом мареве косой, не один раз заштопанный парус и, наконец, исчезает сама лодка, напоминая миру о своем существовании лишь скрипом весел в уключинах.

Он так и уснул, продолжая вбирать в себя всеми органами чувств эту знакомо-незнакомую ночь. И даже во сне он продолжал удивляться тому, как много не замечал раньше.

Проснулся он задолго до рассвета. С тем самым ощущением потери, с которым ложился спать и которое, как ему казалось, исчезло навсегда, когда он слушал ночь. Но наутро оно пришло снова… Правда, сейчас это чувство было не таким болезненно острым, как вчера. За ночь оно притупилось, смягчилось, расползлось, как студенистая медуза, по всем закоулкам сердца, вытеснив все остальное.

Рафи поднялся, стараясь ни о чем не думать, и занялся своими обычными делами. Мальчик чувствовал, что, начни он задумываться о том, что произошло вчера, и о том, что ему делать дальше, сил у него хватит только на то, чтобы лечь и медленно умереть от жалости к себе. Поэтому едва лишь на краешке сознания мелькала тень мысли о бывшем матадоре и так скоро закончившемся учении, он одергивал себя и старался полностью сосредоточиться на том, что делал в эту минуту. Если это не помогало, Рафи начинал напевать какую-нибудь простую деревенскую песенку о бесстрашных матадорах, солнечном вине, жарких красавицах и прочих не сложных в общем-то вещах. Пускай он не всегда улавливал смысл этих песен – они помогали ему избежать тяжелых мыслей. И за это мальчик любил их сейчас особенно сильно.

Он работал, не зная усталости, боясь хоть на минуту остаться без дела. Даже дядя не находил, к чему придраться. Когда пришло время сиесты, Рафи забрался в свой сарай, лег на неудобную постель и закинул руки за голову. Весь день он боялся этого момента, когда весь городок затихнет, погруженный в знойный послеполуденный сон. Работать будет невозможно, и ему придется остаться наедине с собой. Со своей горечью, сомнениями и сожалениями.

Он лежал и смотрел в потолок, на пробивающиеся сквозь щели лучики света, на пылинки, вьющиеся в них, на свисающие с балок вожжи, хомуты, уздечки и думал о том, что, скорее всего, этот маленький невзрачный мирок останется с ним навсегда.

Больше всего ему хотелось сейчас поделиться с кем-нибудь своей печалью, сомнениями и мечтой. Такое было с ним впервые. Раньше ему казалась кощунственной сама мысль о том, что кто-то узнает о его желании быть матадором. Эта цель была ведома только ему и принадлежала только ему. И не могло быть иначе. Он жил один в своем мире и не собирался никому открывать дверцу в него. Но теперь… Теперь он не задумываясь отдал бы десять лет жизни только за то, чтобы кто-нибудь выслушал его. Просто выслушал. Не нужно никаких советов. Не нужно помощи. Лишь понимание.

Но кому рассказать о своем разочаровании? Кто будет слушать жалобы двенадцатилетнего мальчика? И уж тем более, кто воспримет их всерьез? Матадор был первым взрослым человеком, который говорил с Рафи на равных. Первым и единственным. Кому какое дело до бед сироты? Да никто даже не услышит его голос.

Рафи стиснул зубы, чтобы не заплакать. Одиночество особенно остро чувствуешь, когда кто-то только что ушел из твоей жизни, захлопнув навсегда за собой дверь. До встречи с матадором ему было куда проще. Он сам выстроил толстую стену между собой и всем миром. Добровольно принял свое одиночество, которое ему предложил мир. Он радовался этому маленькому уютному оазису, в который мог сбежать в любой момент, в котором было хорошо и спокойно. Но он сделал ошибку. Впустил туда другого человека. И его цветущий мирок превратился в выжженную пустыню. А стена стала еще прочнее.

Когда ты один, крошечная неуверенность разрастается до размеров кафедрального собора. Когда ты один, озерцо грусти превращается в океан печали. Мальчик Рафи понял это жарким летним днем в самый разгар сиесты, в то время как городок в устье реки дремал, отрешившись от всех дел, забот и волнений.

После сиесты, когда пришла пора зарабатывать в поте лица хлеб насущный, глухая тоска не покинула сердце мальчика. Как ни старался он отделаться от грустных мыслей, они бежали за ним, как прилипчивая собачонка, ни на минуту не оставляя его одного. Так прошел остаток дня.

Наступила ночь. Рафи опять лежал на своей постели, вслушиваясь в темноту. Но вчерашнее чувство наполненности окружающего мира не приходило. Пустота была внутри и пустота была снаружи. Даже спасительный черный омут сна не спешил принять мальчика в свои объятия.

Рафи долго ворочался с боку на бок, потом, поняв, что уснуть не получится, сел и обхватил колени руками. Нужно было что-то делать. Как можно быстрее. Иначе эта тоска высосет все силы, и его не хватит ни на что, кроме жалости к себе и бессмысленного сетования на судьбу. Он до конца своих дней останется бедным крестьянином, жизнь которого будет всего лишь медленным умиранием, лишенным всякого смысла. Со временем он превратится в подобие своего дяди, который озабочен только урожаем и здоровьем своей скотины и не видит больше ничего. У него будут такие же потухший и злой взгляд, тяжелая грузная походка, словно на плечи взвалили непосильное бремя мелочных забот, и морщины, прорезавшиеся от бесконечной усталости от жизни и от самого себя.

Мальчику стало страшно. Это не был бодрящий, искрящийся страх перед схваткой, не глупый и оттого немного смешной и стыдный страх перед темнотой и не призрачная боязнь неизвестности… Это был парализующий липкий ужас, словно он взглянул в зеркало и увидел там отражение не двенадцатилетнего мальчика, а безобразного дряхлого старика.

Чтобы сбросить наваждение, Рафи поднялся и принялся вышагивать по сарайчику взад и вперед, приводя в порядок мысли. Что он мог сделать? Ответ был простым – уходить отсюда. Прямо сейчас, не медля ни минуты. Но уходить придется в неизвестность. Не имея ни денег, ни даже еды на первое время… Далеко ли он сможет уйти? Даже если дядя не бросится его искать – жаль терять бесплатного работника, когда на носу сбор урожая, – едва ли он сможет дойти до ближайшего города. Просто не хватит сил. О том, чтобы попрошайничать, не могло быть и речи. Как он будет вспоминать об этом, когда станет известным матадором? Подрядиться к кому-нибудь в подмастерья, чтобы заработать денег на поиски Мигеля или на обучение в школе матадоров, которая, как он слышал, появилась в столице? Он умеет многое и сможет быстро научиться всему… Работать ему не привыкать. Но захочет ли кто-нибудь брать на работу незнакомого мальчика, сбежавшего из дома? И сколько месяцев, а то и лет придется провести на одном месте, чтобы заработать достаточно денег? За это время Мигель уйдет на другой конец света… Да и захочет ли он взять его с собой? Ведь один раз он уже отказал. С чего бы ему менять свое решение?

Мысли мальчика лихорадочно метались, перескакивая с одного на другое. И как только находился ответ на один вопрос, тут же вставал десяток-другой вопросов, на которые тоже нужно было отвечать. Рафи почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Все напрасно… Решимость хороша, когда есть хоть какой-то выход. А когда его нет, можно со всей отпущенной тебе решимостью биться головой о каменную стену. Толку не будет никакого.

Он упал на подстилку лицом вниз и замер. Нет, пока он ничего не может сделать. Это совершенно ясно. Остается только ждать и надеяться, что это ожидание к чему-нибудь приведет. Но если собираешься ждать, нужно хотя бы знать, чего ты ждешь. Иначе запросто можешь не заметить знак, посланный судьбой. Значит, и это не выход. Любая остановка в пути – это шаг назад.

Что же остается? Неужели ничего?.. Рафи вдруг понял, что и до встречи с бывшим матадором у него не было никакого четкого плана. Он просто играл в интересную игру. У него была мечта, с которой легче переносились невзгоды, обычно выпадающие на долю тех, кто одинок и беззащитен. Но он не задумывался всерьез о том, как сможет достичь своей цели. Одинокие тренировки в роще – это хорошо. Но к чему они могли привести? Все равно арена оставалась невообразимо далекой для него. И каждый новый день, каждый новый взмах рубашки-мулеты не приближали к ней ни на волос. Всего лишь игра маленького мальчика. В такие же игры играли его сверстники. Кто-то был капитаном фрегата, кто-то – знаменитым полководцем… Чего стоили эти игры? Пройдет десяток-другой лет, и «капитан» будет выделывать шкуры и радоваться каждому удачному заказу, так ни разу и не увидев моря, а «полководец» будет подковывать лошадей и чинить телеги, и под началом у него будут два бестолковых подмастерья, а не закаленные в боях и походах гвардейские полки.

То же должно было произойти с Рафи. Его мечта должна была закончиться вместе с детством. К этому все шло. Только сейчас он понял это. Но встреча с Мигелем превратила увлекательную игру в нечто более серьезное. Теперь это была не пустая забава. И размахивание рубашкой на залитой солнцем поляне больше не казалось мальчику необычайно важным и нужным делом. Он даже усмехнулся в темноте, вспомнив свои тренировки, ведущие в никуда. Как он был наивен! Если бы он относился к своей мечте хоть чуточку серьезнее, то не жил бы в вымышленном мире, где кусты, окружающие поляну, становятся трибунами, полными зрителей, шелест крон – бурными аплодисментами, а оборванный худой мальчик – самым известным матадором Испании.

Он был вырезанным из бумаги матадором. Вот что имел в виду Мигель, когда говорил о том, как важно принять настоящее решение. Наверное, потому он и не взял его с собой. Он знал, видел, что это всего лишь мальчишеские игры. Рафи ударил кулаком в стену. Вот в чем дело. Если бы он это осознал раньше, сейчас был бы учеником матадора. Настоящим учеником. А не бумажным героем с деревянной шпагой.

И в тот миг, когда он с беспощадной ясностью понял, что игра отличается от жизни не столько серьезностью происходящего, сколько серьезностью намерения повлиять на это происходящее, детство мальчика по имени Рафи кончилось.

Глава 3

Никакого плана у Рафи так и не появилось. Он продолжал жить в доме у дяди, работал, уходил в рощу во время сиесты… Словом, жизнь его не сильно изменилась. Зато изменился он сам. Из замкнутого, живущего в своем мире мальчика он неожиданно для всех превратился в этакого мужичка. С мужицкими интересами и ухватками. Его по-прежнему не привлекали игры со сверстниками. Зато он теперь почти не отходил от взрослых мужчин, при каждом удобном случае засыпая их вопросами. Его интересовало все: цены на хлеб и вино, рассказы о самых крупных ярмарках и близлежащих городах и селах, способы выделки шкур и обработки железа. При малейшей возможности он убегал из дома, чтобы посмотреть на работу сапожника или плотника, винодела и каменщика. И не просто посмотреть, а научиться хотя бы азам этих ремесел. Не зная усталости, он выполнял тут и там самую черную работу – где за жалкие гроши, а где и просто за ценный совет и полезные знания. Пожертвовав полуденными тренировками, он, тайком от дяди, нанялся на мелкую работу в дом местного учителя. И тот в качестве платы учил мальчика читать и писать.

Рафи вставал затемно и ложился спать далеко за полночь. Его невозможно было застать сидящим без дела. Он успевал всюду. Утром его видели у овчара, стригущим овец, днем он таскал воду в мастерской кожевенника, а вечером раздувал мехи в кузне. Постепенно его узнал почти весь городок. Благодаря своему трудолюбию, сообразительности и скромности он стал желанным гостем в каждом доме, в каждой мастерской. Все чаще его работу вознаграждали не устной благодарностью, а парой-другой медяков. Кое-кто стал присматриваться к нему как возможному подмастерью…

Через год Рафи вполне сносно умел читать и писать, мог подковать лошадь, починить сапоги или платье, освежевать и разделать тушу коровы и освоил еще с десяток наиболее ходовых ремесел. Он окреп физически и приобрел сноровку в делах. На вид ему можно было дать лет шестнадцать. А его рассуждения и поступки были рассуждениями и поступками взрослого мужчины.

Он продолжал жить в своем сарайчике и получать подзатыльники от дяди и старших двоюродных братьев. Но теперь Рафи не убегал от мелких неприятностей в свой мирок. Он воспринимал все это как неотъемлемую часть своей настоящей жизни, как неприятный, но полезный урок, который нужно усвоить, если хочешь избежать ошибок в дальнейшем.

В самом темном углу сарая он соорудил небольшой тайник, куда складывал те деньги, которые ему удалось заработать. Он не потратил ни монеты, по-прежнему довольствуясь остатками с дядиного стола и десятки раз штопанной одеждой братьев. Помимо денег в тайнике были спрятаны немного поношенные, но еще крепкие башмаки, которые ему подарил сапожник, добротные штаны и куртка – плата портного за работу, короткий, острый как бритва кинжал, сделанный собственными руками под руководством оружейника, и другие мелочи, необходимые для дальней дороги.

Каждый вечер перед сном Рафи открывал тайник и подолгу любовался своим богатством, думая о том, что его цель стала ближе еще на один день. И скоро, уже совсем скоро он навсегда покинет постылый дом.

Скоро… Но когда? Он был готов к тому, чтобы пуститься в дорогу немедленно. Но что-то удерживало его в маленьком, забытом богом городке. Предчувствие. Предчувствие, что вот-вот случится что-то такое, что укажет ему единственно верную дорогу и точное время отправления… Мигель говорил, что мечта выбирает человека. А значит, она должна подсказать, когда настанет время действовать. Что толку в пройденном пути, если ты пришел к цели слишком рано или слишком поздно? Что толку, если ты пришел вовремя, но не туда? Важно знать не только направление, но и время отправления. Без этого можно наполнить свою жизнь поиском, но никогда не найти то, что ищешь.

Умом всего этого Рафи не понимал. И некому было объяснить ему эти простые истины. Но он чувствовал, что время еще не пришло. И благоразумно прислушивался к своей интуиции, которая зачастую оказывается гораздо полезнее и вернее многомудрых знаний. Он ждал. Ждал так, как ждет решающего боя воин. Не предаваясь пустым размышлениям, лишающим сил сомнениям и безвольному созерцанию, а неуклонно закаляя свою волю и тело, пестуя решимость победить и беспощадно избавляясь от своих слабостей. Ожидание боя должно быть наполнено действием. Иначе поражение неизбежно. Рафи ждал нужного момента без суеты и спешки, без ненужных волнений и боязни пропустить начало схватки. Так ждет воин. Твердо зная: о том, что его час пробил, возвестит протяжный тревожный зов боевого рога.

И рог прозвучал.

Глава 4

Спустя ровно год после расставания с бывшим матадором, день в день, час в час в маленький городок, лежавший в устье реки, въехали три ярко раскрашенных фургона. Небольшой шумный и красочный караванчик появился на западной окраине города во время послеполуденного отдыха и перебудил всех местных жителей.

Это был бродячий цирк. В то время таких цирков – пара акробатов, фокусник, жонглер да шут – много колесило по пыльным дорогам. Имея в запасе несколько незатейливых трюков, эти бродяги развлекали простой люд на площадях небольших городков, за что получали еду, разрешение на ночлег и несколько полновесных монет. И хотя трюки были у всех одни и те же, а внешний вид артистов иногда вызывал не смех, а слезы жалости, такие цирки были радостным и ярким событием в маленьких городах и селах, где жизнь настолько скучна и однообразна, что о какой-нибудь бедной свадебке жители вспоминают не один год.

Такой цирк и приехал жарким летним полднем в городок, где жил Рафи. Весть об этом сразу облетела весь город. Едва закончилась сиеста, люди начали стекаться на площадь. Циркачи уже соорудили из разборных фургонов некое подобие сцены. В центре площади, составив в круг телеги, они сделали некое подобие арены. Рафи, пришедший на площадь одним из первых, понял, что выступление артистов не ограничится парой фокусов и кривлянием шутов. Будет коррида. Он даже увидел того, кто будет убивать быка. Невысокий и стройный, он небрежно облокотился на борт фургона и заигрывал с местными красотками. Он был чем-то похож на Мигеля. Только намного моложе…

Мальчик облизал губы. Он понял, что сегодня тот день, которого он так ждал. Во что бы то ни стало, он должен уехать с бродячими артистами и с этим молодым матадором. Любой ценой… Другого такого шанса придется ждать неизвестно сколько – городок стоял далеко в стороне от торговых путей и гости здесь были такой же редкостью, как дожди летом.

Он попросится в ученики к этому матадору. Если, конечно, сегодня проиграет бык, а не человек… Это в столице коррида понемногу превращалась в красивый спектакль. Матадоры взяли моду набирать себе целую команду помощников, которые успевали так вымотать быка, что к концу боя, когда против него выходил матадор, у израненного торо зачастую не хватало сил на борьбу. И его убивали как на бойне, хладнокровно, безо всякого риска.

Но в маленьких городах, где к традициям относились всерьез, а мужество ценилось больше, чем красивые игры, коррида по-прежнему оставалась тем, чем была изначально, – смертельной схваткой одного человека и одного быка. Без хитрых трюков и уловок. Один на один – мощь зверя и несгибаемая воля человека; слепая ярость торо и граничащая с безумием храбрость матадора. Шансы на победу были равны у обоих. Так же как и шансы на смерть. Поэтому исход боя нельзя было предсказать. Все решали мастерство и выносливость матадора и, конечно, случай. Тот самый случай, который не подчиняется логике, которому неведомы понятия справедливости и сострадания. Случай, который по собственной прихоти принимает чью-то сторону.

Людей на площади становилось все больше. Пестрая толпа шумела в ожидании представления. Мужчины пили вино из фляг, а некоторые – прямо из бурдюков, передавая их по кругу. При этом не переставая разговаривать, перекрикивая друг друга и оживленно жестикулируя. Женщины в ярких платках вторили им, только выше на тон. Повсюду с веселыми криками сновали дети, внося еще большую сумятицу.

Единственный островок спокойствия был там, где стоял Рафи. Он ни с кем не разговаривал, отвечая на каждое обращение лишь рассеянным кивком, не бродил бесцельно по площади, не пил и не кричал. Мальчик не сводил взгляд с матадора. Для Рафи это был не просто человек, который за деньги убивает быков. И не просто смельчак, который зарабатывает деньги, рискуя жизнью. Для мальчика этот молодой незнакомый матадор был почти богом. Это было живое воплощение мечты. Четвертый матадор, которого он видел в своей жизни.

Первый раз это было, когда отец, тогда еще живой, взял его с собой в соседний городок, и там они попали на корриду. Точно так же там оградили центральную площадь телегами, точно так же сперва выступили акробаты и клоуны. А потом начался бой. В тот раз он был неудачным для двух матадоров. Одного бык поднял на рога в самом начале схватки. Матадор подпустил торо чуть ближе, чем нужно, за что мгновенно и поплатился – рог вспорол ему бедро, человек упал, отброшенный могучим ударом, и бык успел еще несколько раз боднуть тореро, прежде чем его отвлекли несколько смельчаков, бросившихся на арену.

Упавшего матадора подхватили на руки и вынесли с арены. Бык стоял, опустив голову, широко расставив ноги, словно готовился броситься на толпу. И кто знает, возможно, и бросился бы в просвет между телегами и покалечил бы еще несколько человек, но к нему вышел следующий матадор. Даже не матадор, а скорее всего, как это сейчас понимал Рафи, новильеро, не имевший до этого дела со взрослыми быками. Ему едва исполнилось пятнадцать. Он был бледен, как полотно, но губы его плотно сжимались, а взгляд был тверд, когда он подобрал выроненный его предшественником плащ и взмахнул им перед мордой быка, привлекая к себе внимание зверя.

Тогда Рафи не понял, зачем снова человек выходит против быка. Ведь тот уже победил. К чему опять кому-то рисковать жизнью? Уже потом отец объяснил ему, что бык должен быть убит. Если он смог одолеть матадора, его нельзя оставлять живым. Это уже не просто бык, опасный из-за своей мощи и ярости. А бык-убийца, который знает, как справиться с человеком, и поэтому становится опасным вдвойне. Бык должен быть убит. Независимо от того, скольким матадорам придется умереть для этого…

Новильеро сумел довести дело до конца. Его движения были не так грациозны, как жесты предыдущего матадора, ему не хватало опыта и чувства ритма, но толпа не свистела ему и не бросала на арену пустые фляги и корзинки в знак недовольства. Люди видели, что этому мальчику приходится по-настоящему тяжело, и наоборот, старались подбадривать его, хотя видели бои и красивее. Когда бык достаточно устал и начал опускать голову, матадор взял шпагу. Но стоило ему приблизиться к замершему в ожидании торо, тот тяжело поднимал крупную голову и рога снова оказывались на уровне груди юноши. Чтобы ударить шпагой, ему пришлось бы подпрыгивать, подставляя живот рогам. Поэтому он снова и снова отходил, опускал мулету, дожидался, когда голова быка опустится вслед за ней, и опять пытался нанести удар. После пятой или шестой попытки ему это удалось, но шпага попала в кость, стальной клинок изогнулся, и оружие выскользнуло из рук. Потом был еще pinchazo[12], и еще…

Толпа начала свистеть и улюлюкать. Юноша, обливающийся потом, едва не плачущий от стыда и злости на этого упрямого торо, состоявшего, казалось, из одних костей, злости на кричащую ругательства и оскорбления толпу, вновь замер перед быком, нацеливаясь шпагой в единственную смертельную точку у него между лопатками. И все на мгновение замерло вместе с ним, даже ветер, не стихавший весь день… А потом матадор ринулся вперед, забыв об осторожности и всяком расчете, желая только одного – закончить этот бой любой ценой. Он закончил его. На этот раз шпага вошла по самую рукоять в тело быка. Но юноша оказался слишком близко к рогам, и торо, сделав неуловимое движение головой, поддел, подбросил его вверх, как тряпичную куклу. Молодой матадор упал и затих, прижимая руки к животу, а несколько мгновений спустя рядом с ним лег бык. Сначала он низко опустил голову, потом его передние ноги подогнулись, он постоял так немного, будто хотел собраться с силами и снова подняться, а потом, словно передумав, тяжело рухнул на песок…

Несмотря на то, что Рафи был тогда совсем ребенком, он до мельчайших деталей запомнил тот бой. Полный тупой ярости взгляд быка, когда он бросался на капоте, бьющая из раны первого матадора кровь, неожиданно яркая на солнечном свету, смертельно бледное лицо юноши… Все это до сих пор стояло у него перед глазами, будто было вчера.

И он до сих пор помнил то странное чувство, которое возникло у него, когда бык поднял на рога первого матадора. Пока тореро играл с быком, не возникало сомнений, кто главный на этой арене. Человек был хозяином. Высшее существо, царь природы, по собственному желанию рискующий жизнью, в отличие от быка, которого привезли сюда, чтобы позабавить толпу… И бык не казался особенно опасным. Глупое животное, слепо подчиняющееся воле человека. Чего стоят его рога и мощь по сравнению с разумом, ловкостью и смелостью матадора? Не возникало даже тени сомнения в том, кто окажется победителем в этой игре. Вот сейчас тореро вдоволь натешит публику красивыми плавными пасе, а потом, когда это прискучит, вонзит шпагу в уставшего и покорного быка. И вот человек сделал одно неверное движение. Даже опытный глаз не смог бы уловить его. И что же? Венец творения в один миг превратился в безвольную куклу, которой теперь в свое удовольствие играет бык. Пожалуй, вот этот миг, когда человек и бык так трагично поменялись ролями, произвел на Рафи самое сильное впечатление.

После этого боя, жестокого, кровавого, мало похожего на тот завораживающий танец, о котором сложено так много песен, он сам сделал себе шпагу из ветки орешника и мулету из старой рубахи отца.

Третьим матадором, с которым его свела судьба, был Мигель. Человек, который заставил его по-другому взглянуть на корриду, который поставил перед ним такие сложные, но необходимые вопросы, который объяснил, что коррида – это не просто схватка человека со зверем, а что-то гораздо большее… Но и он ушел. Пусть не в мир серых теней, но все же ушел, оставив после себя гораздо больше вопросов, чем ответов…

И вот теперь этот матадор, который, судя по виду, совсем недавно сражался только с novillos[13]. Рафи не сводил с него глаз, ловя малейшее движение, едва заметное изменение выражения лица… Вот матадор снисходительно улыбнулся, когда к нему подбежали несколько мальчишек, что-то галдя, вот он весело подмигнул проходящей мимо девушке, вот чуть нахмурился, когда взгляд его скользнул по огороженному телегами кругу, где ему вскоре предстояло встретиться с быком. Обыкновенный человек из плоти и крови. Но для Рафи он был тем, кто прошел неимоверно трудной дорогой и пересек черту, за которой обычная жизнь заканчивается, и начинается нечто совершенно иное. Притягательное и пугающее, наполненное надеждой и болью, радостью и страхом… Что-то абсолютно отличное от существования остальных людей. Со своим смыслом, своими законами и своим предназначением. Вот кем был этот еще совсем молодой человек, непринужденно прислонившийся к поставленной на бок телеге.

Представление вот-вот должно было начаться. Артисты закончили возиться со своим фургоном, превратив его в небольшую сцену. Люди подтянулись поближе и, вытягивая шеи, следили за последними приготовлениями бродячей труппы. Даже дети перестали носиться по площади сломя голову и уселись прямо на песок, поближе к сцене, вытаращив глазенки.

И тут Рафи сделал то, что собирался сделать после окончания боя. Он не без труда пробрался через толпу и подошел к матадору. Тот смотрел куда-то в сторону и не сразу заметил мальчика.

– Добрый день, – немного помявшись, сказал Рафи.

Матадор обернулся.

– Здравствуй, – кивнул он.

Рафи смущенно молчал. Он не знал, с чего начать. Сказать хотелось так много, но мысли неожиданно спутались, и теперь он лихорадочно подыскивал какие-нибудь слова, чтобы хотя бы выйти из неловкого положения. Матадор выжидающе смотрел на него, без раздражения, но и без особого интереса. За свою недолгую карьеру он привык, что каждый раз к нему подходят такие вот мальчишки, которым хочется поближе поглазеть на живого матадора.

– Я хочу пожелать вам удачи сегодня. – Наконец нашелся Рафи.

– Ну что ж, спасибо, – усмехнулся матадор и снова заскользил рассеянным взглядом по толпе.

Рафи почувствовал себя дураком. Чего он ждал? Что этот совершенно незнакомый человек вдруг начнет расспрашивать сельского оборванца о его жизни? Или станет рассказывать о своей? Или сам предложит пойти к нему в ученики? Как бы не так! Мальчик хотел было тихонько отойти, но ноги словно приросли к полу. Он стоял, чувствуя себя до невозможности глупо, и теребил тесемку на рубашке. Матадор больше не обращал на него никакого внимания.

Сейчас он не казался мальчику каким-то необычным человеком. Обыкновенный самовлюбленный юнец, немногим старше самого Рафи. Над верхней губой пробивается пушок, который еще не скоро узнает бритву, на скуле красный прыщик, не очень-то свежая рубаха… Да и выше всего на полголовы. Ну, может, чуть-чуть побольше. Простой деревенский парень. Пройди он по улице, Рафи его даже не заметил бы. И чего он так заробел? Ведь даже со взрослыми мужчинами он разговаривал почти на равных… И те не вели себя с ним, как зазнавшиеся индюки. Рафи почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он даже перестал слышать ровный гул толпы.

– Жарко сегодня, – задумчиво проговорил он, так же небрежно, словно пародируя юношу, облокачиваясь о борт телеги.

Матадор бросил на него быстрый взгляд и ничего не ответил.

– Хорошо хоть ветер не сильный, – продолжил мальчик как ни в чем не бывало.

Эспада[14] кивнул, по-прежнему думая о чем-то своем.

– Хороший будет бык?

– Увидишь, – коротко ответил матадор.

– Желаю вам хорошего быка.

– Спасибо.

– Можно поговорить с вами после боя? У меня есть дело.

– Посмотрим. Бой еще не закончился. Нельзя загадывать наперед. Плохая примета.

– Простите. Не хотел быть невежливым… Но мне очень нужно с вами поговорить.

– Говори сейчас. Время еще есть. Они, – матадор кивнул на шута, прыгающего по сцене, – только начали.

– Сейчас не стоит… Чтобы не загадывать наперед, – серьезно сказал Рафи.

Матадор впервые внимательно посмотрел на мальчика.

– Я догадываюсь, чего ты хочешь.

– Да? И что скажете?

– Ничего не скажу.

– Почему? – Рафи почувствовал, как холодная волна разочарования накатывает на сердце.

– Я не знаю тебя, ты не знаешь меня. О чем разговаривать?

– Но все-таки…

– Поговори с фокусником. Он у нас за главного. Я ничего не решаю. Как он скажет, так и будет.

– Но вы не против? – встрепенулся мальчик.

– Мне все равно, – пожал плечами матадор.

– Спасибо.

– За что?

– За совет.

– А-а… Пожалуйста. Только не слишком рассчитывай. Не думаю, что он согласится взять тебя. Дела идут неважно. Зачем лишний рот?

– Все равно, спасибо. Удачи вам и хорошего быка.

Матадор кивнул. Он снова был в своих мыслях… на залитой солнцем арене, где близость смерти делает обычную жизнь такой призрачной и далекой.

Глава 5

Бой начался, когда солнце уже заметно отклонилось к западу. Тени удлинились, жара немного спала. Правда, усилился сухой ветер, но он был не сильной помехой. Все было готово к схватке. Люди стояли вплотную к составленным в круг телегам, причем задние постоянно напирали, чтобы лучше разглядеть, что происходит на арене. Из-за этого то здесь, то там время от времени раздавались сдавленные крики и ругательства, когда кого-нибудь слишком сильно прижимали к импровизированному ограждению.

На таких сельских корридах не было принято устраивать красочные шествия участников корриды. Никаких парадов, никакой показной красивости. Впрочем, и настоящих участников было всего двое – матадор и бык. Как такой компанией устроить торжественный выход? Поэтому все приветствие заключалось в том, что матадор делал круг по арене, ступая грациозно, с носка на пятку, как умеют ходить только тореро и танцоры фламенко.

Так было и в этот раз. Фокусник громко выкрикнул имя матадора, кличку быка и имя его хозяина. Рафи расслышал только имя матадора – его звали Рауль Маркес. Все остальное утонуло в крике толпы.

Молодой эспада в простой рубахе и узких штанах совершил положенный круг, пару раз махнул зрителям приветственно рукой и покинул арену. Правда, шел он красиво, и кто-то из местных красоток кинул ему под ноги несколько цветков. Ничего особенного… Теперь все с нетерпением ждали, когда на арене появится второй участник боя…

Красота поединка зависит не только от мастерства матадора. Самый искусный и опытный эспада не сможет показать хороший бой, если ему достанется никуда не годный бык – слишком трусливый, или слишком глупый, или… Этих «или» могло быть очень много. Плохой торо мог испортить все дело, заставить матадора пускаться на слишком опасные или не совсем честные трюки, чтобы расшевелить самого быка и доставить хоть какое-то удовольствие зрителям. Но все равно, что бы человек ни делал, плохого быка видно сразу, и будь ты хоть величайшим из матадоров, тебе придется трудиться в два раза больше, чтобы публика была довольна. А она должна быть довольна, ибо этот танец исполняется для нее…

Бык, словно камень, выпущенный из пращи, вылетел на арену и замер, широко расставив ноги. Он не понимал, что делает здесь, не понимал, почему вокруг так много людей, зачем его забрали из стада, с зеленого луга… Он повел массивной головой по сторонам, потом сорвался с места и обежал круг, словно ища выход с арены. Выхода не было, и он снова остановился как вкопанный. Растерянность сменилась раздражением, раздражение – злостью.

Его отцом, и отцом его отца были быки, которым удалось живыми покинуть арену. Их храбрость и ярость люди оценили по достоинству и взмахнули белыми платками[15]; матадоры лишь прикоснулись невооруженной рукой к их холке, имитируя удар шпагой. Теперь эта храбрость и ярость жили в нем и в его братьях по крови.

Этих быков не зря называли el toro bravo[16]. Они атаковали не ради пропитания. Дух схватки был у них в крови, им хотелось боя ради боя. Они никогда не прятались и не устраивали засад, чтобы напасть исподтишка. Они нападали открыто, в лоб, подчиняясь боевому порыву и не думая об опасности. Их предки сражались со львами, тиграми, медведями, волками и всегда выходили победителями. Век торо был короток, но ярок, как жизнь любого воина.

И вот теперь бык стоял, широко раздувая ноздри и глядя налитыми кровью глазами на толпу, которая приветствовала его одобрительными криками. Он был не таким крупным, как обычные быки, но куда более мускулистым, с длинными острыми, как кинжалы, рогами.

Рафи не сводил глаз с торо. Когда бык появился на арене, сердце мальчика заколотилось, словно это ему предстояло через несколько минут вступить в схватку. Он стоял совсем близко к границе круга, протиснувшись между телегами. Сзади на него напирал мужчина, от которого пахло потом, чесноком и вином. Толпа волновалась, и время от времени Рафи чуть не выталкивали на арену.

Не арену вышел матадор. В руках у него был широкий плотный плащ, смоченный водой и вывалянный в песке, чтобы ветер не раздувал его. Пока бык свеж и силен, плащ – это единственная защита матадора, и если он подведет…

Толпа закричала, заулюлюкала. Бык, не заметивший появления на арене человека, бросился к окружавшим площадь телегам и несколько раз ударил рогами в деревянный борт одной из повозок, словно пытался добраться до зрителей или показать им, на что он способен. В этот момент Рауль громко крикнул: «Торо, торо! Хей-хей!», – привлекая внимание зверя. Бык круто развернулся и кинулся на дразнивший его плащ. Он атаковал стремительно и яростно. Настолько стремительно, что Рафи показалось – Раулю сейчас придется очень солоно. Но матадор легко и довольно красиво обвел быка вокруг себя, умело действуя плащом. Правда, пропустил он быка недостаточно близко к себе, и толпа встретила это движение молча.

Потом повторялось то же самое. Бык бросался на матадора и, неожиданно встретив пустоту, озадаченно замирал на мгновение, затем резко разворачивался и снова бросался в атаку. Движения Рауля были плавными и грациозными, но заслужить хотя бы одобрение зрителей ему никак не удавалось. Ему не хватало смелости. Плащ он держал не прямо перед собой, как это делали опытные и отважные тореро, а чуть сбоку, чтобы не подвергать себя лишнему риску; пропуская быка мимо себя, он отклонялся в сторону немного больше, чем это было необходимо, и вообще старался держаться от быка подальше.

Он боялся этого огромного, черного как смоль быка. Боялся и не мог справиться со своим страхом. А главное – не мог его скрыть. Ведь страх знаком любому матадору. Тореро, который не ведает страха, не живет долго. Страх – его защита, его друг… Но только в том случае, если человек может набросить на свой страх узду и не показать другим, чего ему это стоит. Таковы условия игры. Тот, кто их нарушает, никогда не станет хорошим матадором. Потому что мало убить быка. Нужно убить его так, чтобы это понравилось толпе.

Как раз с этим Рауль и не справлялся. В его движениях было много красивости, но не красоты. Ведь красота возможна лишь тогда, когда каждый жест наполнен духом. А все вероники, полувероники, китэ и пасе Рауля были пусты, в них не было ничего, кроме страха перед быком.

Рафи вдруг стало жалко быка. Почему такое прекрасное, отважное и благородное животное обречено погибнуть? Его место не здесь, на желтом песке, который должен вскоре окраситься кровью, а на сочных зеленых лугах, среди таких же великолепных быков…

Из толпы послышались первые шутки. В них не было злобы, лишь ирония и легкое презрение. И хотя мало кто из шутников сам отважился бы выйти против быка, это не мешало им критиковать того, кто, по их мнению, был недостаточно смел. Так бывает – люди требуют, чтобы кто-то шел на смерть для их развлечения, и оказываются очень недовольны, если этот кто-то не торопится расстаться с жизнью. Они считают, что если уж ты вызвался, то должен сделать все возможное, чтобы угодить тем, кто платит тебе звонкую монету. Справедливо это? Наверное, для тех, кто находится в безопасности и рискует лишь своим кошельком, – да. Но для глядящего в глаза смерти на арене такая справедливость иногда становится приговором.

Приговором она стала и для молодого матадора по имени Рауль, который принял свою смерть на площади маленького городка, названия которого он и не знал. Желая угодить толпе и преодолев на мгновение свой страх, он пошел на риск – не стал уводить капоте вбок, встречая быка, а оставил его до последнего момента прямо перед собой. Он все сделал правильно, он не ошибся ни на волос, уходя с линии атаки. Но каблук его туфли попал на небольшой камешек, нога соскользнула, и он потерял равновесие. Совсем чуть-чуть. Но этого чуть-чуть хватило, чтобы плащ остался слишком близко к телу, и правый рог быка вошел в бок матадора, как нож – в кусок слегка подтаявшего масла.

Толпа ахнула. Бык еще несколько раз ударил рогами бесчувственное тело, прежде чем на арену выскочили двое мужчин из актерской труппы. Они отвели плащами торо от лежавшего неподвижно Рауля… Кто-то из местных воспользовался этим моментом, чтобы вытащить раненого матадора с арены. Над телом тут же склонилось несколько человек во главе с фокусником. Рафи не видел со своего места, что там происходит…

Он вообще не видел ничего, кроме стоящего, широко расставив ноги, быка в центре арены. Актеры ограничились лишь тем, что увели торо от Рауля. Теперь они стояли за телегами и, судя по всему, не торопились заменить неудачливого матадора. Бык протяжно и хрипло замычал, словно вызывал на бой следующего смельчака, потом взрыл копытом землю и, сорвавшись с места, обошел мягким упругим галопом круг арены. И снова замер, не найдя достойного противника. Черные лоснящиеся бока тяжело вздымались – матадор успел-таки его утомить. Но маленькие, налитые кровью глазки по-прежнему были полны глухой животной ярости.

Для Рафи мир перестал существовать. Смолкли все звуки. Время стало тягучим, как патока, а потом и вовсе остановило свой бег. Сердце билось тяжело и гулко где-то в горле, словно хотело выскочить на песок арены. Рафи неотрывно смотрел на быка. Он видел тягучую слюну, свисающую с черных губ торо, видел трещину на правом роге, оставшуюся после того, как бык боднул телегу, видел его влажную морду и тонкие белые ободки вокруг глаз. Во всей Вселенной остались только два существа – он, мальчик по имени Рафи, едва встретивший свое тринадцатое лето, и этот бык. Бык, уже убивший одного человека и теперь начавший понимать, что к чему. Все остальное утонуло в каком-то густом тумане. Секунда растянулась, задрожала, завибрировала, словно гитарная струна, слишком сильно натянутая на колок… И, наконец, лопнула с бьющим наотмашь по нервам звуком.

Внутри мальчика будто развернулась туго стянутая стальная пружина. Одним прыжком он оказался на арене, в нескольких шагах от быка. Он сам не осознавал до конца, что делает. И даже не пытался думать об этом. Наверное, задумайся он хоть на мгновение о том, к чему может привести его поступок, о том, что он сможет сделать против этого быка, не имея ни опыта, ни достаточно сил, – он никогда бы не решился на этот шаг. Ведь мысль так часто убивает действие. Но как раз никаких мыслей у Рафи в это мгновение не было. Решения за него принимал кто-то другой, уверенный в том, что иначе поступить нельзя. Рафи осталось лишь подчиняться этой непонятной воле, подчиняться беспрекословно, не ища в этих приказах рациональное зерно. Он чувствовал, что лишь в этом сейчас его спасение, и почему-то верил, что этот «кто-то», сидящий глубоко внутри, не подведет.

Так он и оказался на арене перед быком – ни о чем не думая и ничего не желая. Выскочил и замер, примеряясь к быку, который вдруг отчего-то заметно увеличился в размерах. Кто-то бросил ему плащ… Кто-то крикнул: «Пропускай его справа»… Кто-то пронзительно свистнул, словно заменяя звук трубы, подающей сигнал к началу следующей терции.

Рафи сдвинул ноги, выпрямился и, держа плащ перед собой, резко тряхнул им. «Торо! Ю-ю! Ю-ю!» – тонко крикнул он, и ему показалось, что он слышит свой голос со стороны. Бык круто развернулся и уставился на нового противника. Он не спешил нападать. Ему надоело промахиваться и атаковать пустоту. Он хотел бить наверняка. К тому же он уже начал уставать. Человек может вымотать быка не потому, что он выносливее. Вовсе нет. Просто бык вкладывает в бросок всю свою силу, ничего не оставляя про запас. Он отдает всего себя без остатка стремительной и мощной атаке. Человек же расходует силы в соответствии с точным расчетом. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы не угодить под рога. Поэтому бык всегда устает быстрее…

Вот и сейчас бык внимательно следил за мальчиком, но нападать не торопился. Если бы это был обычный бык, такой, каких разводят на мясо, он уже давно потерял бы всякий интерес к схватке. Но в жилах этого торо браво текла кровь его предков, для которых бой был единственным смыслом жизни. Которые привыкли убивать и умирать на арене, а не в загоне под ножом мясника. И он все-таки ринулся в атаку.

Бык прошел совсем близко, скользнув горячим влажным боком по груди Рафи. Мальчик покачнулся, но устоял на ногах. В ноздри ударил запах бычьего пота и навоза. Бык сразу развернулся для следующей атаки и буравил взглядом раздражающий плащ. Колени у Рафи мелко подрагивали, он стискивал зубы изо всех сил, чтобы не закричать или не заплакать. Вблизи бык казался не просто крупным, а огромным. Его рога казались мальчику длиной с руку взрослого человека. Он боялся даже подумать о том, что будет, если такой рог хотя бы заденет его.

Но, несмотря на страх, он топнул ногой и поманил быка движением плаща. Тот охотно бросился. О-о-ох! Туша опять прошла мимо. Рафи чувствовал, как под копытами быка подрагивает земля. Но останавливаться было нельзя. Если он сейчас откажется от боя и побежит, позор навсегда останется с ним. Если бы он не вышел на арену, отвечать пришлось бы лишь перед самим собой. Но он вышел. И теперь каждый сможет с полным правом бросить ему в лицо слово «трус». Но только если он побежит… Если побежит.

– Отходи дальше! – послышалось из толпы. Рафи не видел, кто кричит, но понял, что совет дельный.

Если у матадора есть помощники, ему остается только красиво поиграть с быком. Самое сложное для него – последний удар. А помощники сделают главное – подготовят быка. Утомят, измотают, пустят кровь, повредят мышцы шеи, чтобы бык покорно опустил голову… Но когда ты один на арене, надеяться не на кого. Ты сам должен лишить быка сил и при этом не очень устать сам, чтобы к концу схватки ты не стал таким же вялым, как бык. По этим суровым правилам, помочь тореро могли лишь в том случае, если он совершил роковую ошибку. Пока он на ногах и не ранен, он рассчитывает только на себя. И еще на быка…

Рафи последовал совету, хотя это было непросто. Теперь он увеличивал расстояние между собой и быком после каждой атаки, так, чтобы торо приходилось бросаться на него издалека и тратить больше сил. Правда, и самому приходилось побегать. Но зато бык с каждым разом атаковал все тяжелее. Уже не так стремителен был его бег, уже не взрывал он копытом песок, не мычал хрипло и протяжно, выплескивая свою бессильную ярость после очередного промаха…

Первый страх у мальчика прошел. Осталось острое волнение, которое необходимо в каждом бою. Оно обостряет все чувства, придает сил и заставляет двигаться точно и быстро, не делая ошибок. Рафи почувствовал ритм схватки, почувствовал быка, понял, что нужно делать, и его захлестнула волна восторга. Своеобразного восторга, который испытываешь, когда получаешь и осознаешь свою власть над врагом. И опасность только бодрит, а не заставляет сжиматься внутренности в холодный ком. Теперь его вероники были тягучими и плавными, почти такими же, как на поляне в оливковой роще, и ему больше не приходилось преодолевать противную дрожь и стискивать зубы. Это уже стало походить на бой, а не на судорожную попытку выжить.

Это понял не только Рафи, но и зрители. Напряженное молчание, с которым они встретили мальчика, сменилось одобрительными криками и аплодисментами, когда мальчик пропускал быка под плащом. Это придало Рафи сил. Когда толпа на твоей стороне, когда ты знаешь, что она, затаив дыхание, следит за каждым твоим движением и при каждом удачном пасе взрывается восторженными криками – именно в твою честь, ты становишься богом. Но здесь подстерегает другая опасность. Тебе хочется понравиться еще больше, ты хочешь не просто восторга, а поклонения. И ради этого готов рисковать снова и снова, с каждым разом все отчаяннее, до полного безрассудства. Восхищение толпы опьяняет. И как любое опьянение оно дарит радость. Но и расставляет множество ловушек.

В ловушку попался и Рафи. Он начал подпускать быка все ближе и ближе к себе, за что вскоре поплатился. Бык задел его влажным горячим боком, и от этого скользящего прикосновения тяжелой туши, несущейся на полной скорости, мальчик отлетел в сторону. Удар был так силен, что у Рафи перехватило дыхание. Он распластался на песке, чувствуя солоноватый привкус во рту и не понимая, что произошло. Бык замер шагах в десяти, потеряв противника из виду. Какой-то смельчак выскочил на арену и попытался увести быка подальше от лежащего мальчика, но торо лишь устало мотнул головой и не тронулся с места. Человек нырнул обратно за телеги.

Рафи осторожно поднял голову. Бык стоял к нему боком. Ноги широко расставлены, рога опущены. Мальчик сделал несколько глубоких вздохов. Грудь болела, но ребра, судя по всему, были целы. Рафи выплюнул кровь и песок, попавший в рот. Надо было вставать. Вставать и продолжать бой, хотя этот удар снова открыл двери, в которые с противным визгом ринулся страх.

Но Рафи все-таки встал, хотя больше всего ему хотелось забиться, зарыться в песок, исчезнуть, чтобы больше не нужно было видеть этого быка, чтобы не нужно было снова видеть стремительно приближающиеся рога и налитые кровью глаза… Но он все-таки встал и поднял плащ. Бык кинулся на него. О-о-уох! Прошел мимо, обдав тяжелым запахом. И еще раз. И еще…

Пот заливал Рафи глаза. Колени опять начали подрагивать, но уже не от страха, который удалось-таки загнать внутрь, а от усталости и напряжения. Бык тоже устал. Бока тяжело вздымались, изо рта свисала вязкая слюна… Рафи понял, что конец боя близок. Скоро все решится. Пора было начинать фаену.

Он подошел к границе круга, туда, где стояли артисты, выполняющие роль секундантов. Ему протянули флягу с водой. Он сделал несколько жадных глотков и вылил остатки на голову. Стало немного легче. Потом он взял мулету и шпагу. Ему сказали что-то ободряющее, но слов он не разобрал. Сердце тяжело стучало в висках, и он не слышал ничего, кроме этих ударов. Сейчас-все-решится-сейчас-все-решится-сейчас-все-решится – билось у него в голове, пока он шел на быка.

И снова, в который раз, они стояли друг против друга. Бык и человек. Один из них должен был стать убийцей, а другой – пролить кровь на песок. Рафи, держа мулету в опущенной левой руке и склонившись влево, позвал быка. Торо весь подобрался, напружинился, не сводя глаз с ярко-красного куска такни. Вот сейчас, подумал Рафи. О-о-оух! Мальчик отклонился в сторону и поднял мулету так, что она прошла над рогами быка, скользнув по влажной спине. Бык пронесся мимо, боднув воздух. И тут же приготовился к новой атаке.

Рафи сделал пасе натурале, а потом пасе де печо, а потом серию вероник и закончил все полувероникой. Толпа зааплодировала. Пора, подумал Рафи, ощущая противную сухость во рту. Сейчас он должен сделать то, ради чего вышел на арену. То, чего он боялся больше всего. Мигель не успел толком его научить всем премудростям последнего удара. Лишь в основных чертах он объяснил, как и куда нужно колоть, чтобы убить быка. Конечно, в своих одиноких тренировках Рафи не раз всаживал деревянную шпагу в какой-нибудь куст или охапку сена по всем правилам. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему сделать сейчас.

Он должен опустить мулету, чтобы бык последовал за ней и тоже опустил голову, а потом сделать прямой выпад и, перегнувшись через рога, вонзить шпагу по самую гарду в то место между лопатками, где начинается шея быка. Там, на поляне, все было очень просто. До смешного просто. Но теперь в живот ему будут нацелены не неподвижные ветки терновника, а самые настоящие рога, каждый из которых может проткнуть тело насквозь. Теперь шпагу надо будет всаживать не в податливую пустоту, а в тугую упругую плоть. Бить придется изо всей силы, рискуя потерять равновесие и оказаться поднятым на рога.

Рафи принял классическую позу, подняв в чуть согнутой правой руке шпагу на уровне глаз, опершись на правую ногу и согнув в колене левую. Бык, не отрываясь, смотрел на мулету. Он стоял неподвижно, широко расставив ноги и не собираясь атаковать. Оставалось ударить. Ударить коротко и прямо. Зрители замерли в напряженном ожидании.

Рафи поднялся на носки, немного покачался на них, нацеливаясь изогнутым концом шпаги в нужную точку на загривке, и бросился на быка. Бросился коротко и прямо, как учил его Мигель. Он почувствовал сильный толчок и взлетел в воздух, увидев, как шпага описала блестящую дугу, вырвавшись из рук.

Тут же на арене оказался один из артистов и увел быка в сторону. Рафи поднялся, выпрямил о колено согнувшуюся шпагу и взял мулету. «Ничего, – подумал он, – ничего страшного не случилось… Надо сделать то же самое еще раз. Но целиться получше. Это ведь просто – хорошо прицелиться». И хотя в глубине души он понимал, что это вовсе не просто, немного успокоиться ему удалось. Он снова встал перед быком и нацелил блестящий кончик шпаги ему между лопаток. Бык как будто понял, что настал решающий миг. Он стоял спокойно, выжидающе глядя на мальчика. Ему надоело самому гоняться за красной тряпкой и промахиваться раз за разом. Теперь он поджидал своего врага, чтобы ударить наверняка.

Во второй раз Рафи кинулся на быка со всем отчаянием и решимостью. Он знал, что ему не хватит роста и сил, чтобы ударить с минимальным риском для себя – рассчитывая траекторию и силу удара. И еще он понимал, что бык уже не даст ему третьей попытки. Вон как он ждал вторую, ни на миг не отвел взгляда. Немного опускал голову, словно специально подставляя свою холку, словно подманивая человека, заставляя его подойти поближе, чтобы расправиться потом быстро и безжалостно. Все это пронеслось в голове Рафи в тот короткий миг, который потребовался его мускулам, чтобы сорвать тело с места в стремительном прыжке-выпаде.

Шпага вошла по самую рукоять. Рафи даже не почувствовал сопротивления плоти, настолько отчаянным был этот удар. Рука просто уперлась во что-то податливое, горячее и влажное. И только услышав громкий крик и шумные хлопки зрителей, Рафи понял, что победил. Тут же подбежал один из актеров и, ослепив быка плащом, заставил его опуститься на колени и потом тяжело повалиться на бок. Удар короткого широкого кинжала довершил дело. Бык был мертв. Рафи заметил, что рубашка на боку у него разорвана. Рог прошел совсем близко…

Обессилевший Рафи стоял над убитым быком, судорожно всхлипывая и изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Неимоверное напряжение медленно спадало, а на смену ему приходили запоздалый страх, осознание того, что теперь все позади, усталость и какая-то опустошенность, которая бывает всегда, когда заканчивается бой. Все это одновременно навалилось на мальчика, слезы против его воли побежали по щекам, и он тяжело опустился на песок, рядом с мертвым быком, не слыша криков людей и не видя ничего, кроме лоснящейся от крови шкуры тора Все было не так, как он себе представлял там, на поляне в оливковой роще. Совсем не так…

Кто-то помог ему подняться и вывел с арены. Кто-то пожимал ему руку, кто-то хлопал по плечу. Но все это было как во сне. Страшном сне, который закончился хорошо, но не совсем так, как ожидалось.

Постепенно до него стали доноситься голоса, словно из густого утреннего тумана. Он начал различать лица, кровь уже не колотилась с бешенством молота в висках, а тяжело пульсировала, медленно и нехотя замедляя свой бег. И когда мир, наконец, стал таким, каким Рафи привык его видеть и ощущать, его сердце наполнилось ликованием. Это была настолько полная и всепоглощающая радость, что у Рафи на мгновение перехватило дыхание. Ужас от пережитого еще был жив, но уже не властен над мальчиком. Он еще будет возвращаться, когда в памяти всплывут картины прошедшего боя – низко опущенная для удара голова быка, его глаза, полные тупой животной ярости, дрожащий кончик шпаги, нацеленный в бугрящуюся холку… Но это придет позже. А сейчас Рафи казалось, что он может обнять весь мир, что у него хватит сил легким движением руки сдвигать горы. Он даже испугался, сможет ли сердце выдержать такое чувство радости, не разорвется ли… И он, давая выход этому чувству, что-то громко крикнул окружавшим его людям, видимо, что-то смешное, потому что ответом ему был дружный смех, а потом начал смеяться сам, все громче и громче, так что его смех стал похож на рыдание. В руках он продолжал судорожно сжимать мулету.

Ему не было жаль быка. И не потому что он был кровожадным или равнодушным. Нет. Ведь они с быком были на равных. Для обоих это был первый бой. Он не был опытным матадором, для которого убийство давно стало профессией. Так же как торо, он вышел на арену, плохо понимая, что нужно делать. Так же как у торо, у него не было времени и возможности подготовиться к схватке, хотя бы изучив противника. В конце концов, он был худым тринадцатилетним мальчишкой – против почти полутора тысяч фунтов стальных мышц, которые приводило в действие слепое бешенство. И он сумел выстоять… Почему же он должен жалеть павшего противника? Но в главном мальчик не хотел себе признаваться. Жалости к быку он не испытывал не только потому что они были равны на этой арене. Рафи испытал ужас, столкнувшись с быком. Настоящий животный ужас. И даже после своей смерти бык остался для мальчика кошмаром. А разве можно по-настоящему испытывать жалость к тому, что повергло тебя в трепет? Если убиваешь из-за страха, ни сострадания, ни уважения к побежденному врагу испытывать невозможно.

Вот кого ему было жаль, так это молодого матадора по имени Рауль. Он хорошо выступал и вполне заслужил победу. Но слепой случай опять распорядился по-своему. Хотя можно ли считать случаем то, что человек споткнулся? Или это было предначертано судьбой, едва человек, окровавленный и кричащий, проклинающий или приветствующий этот мир, вышел из утробы матери? Аможет быть, это свидетельство того, что человек не достиг вершин мастерства? Будь он опытнее, увидел бы, почувствовал неким шестым чувством этот крошечный камешек, спокойно лежавший на площади и – может, день, а может, и несколько десятилетий – ожидавший своего часа и, наконец, сыгравший роковую роль в чьей-то жизни. Кто знает?.. Где та грань, за которой кончаются свобода выбора и ответственность за этот выбор, а начинается то, что неподвластно человеку и недоступно его пониманию? Да и вообще, есть ли эта свобода?..

Как бы то ни было, Рафи искренне сочувствовал матадору. Ведь тот был в самом начале своего пути. Был полон сил, желаний, стремлений, но даже не успел взлететь. Едва оторвался от земли, едва расправил крылья, как чья-то властная рука безжалостно и бесповоротно оборвала этот полет. На его месте мог быть и сам Рафи. Одно неверное движение – и рога быка обагрились бы и его кровью. Но он не допустил ошибки. И его победа была целиком и полностью его заслугой. Так искренне думал Рафи. Ведь ни один победитель не верит в случай.

Непростые чувства владели мальчиком по имени Рафи, когда бой закончился, и его, радостного, испуганного, гордого, растерянного, угощали вином, похлопывали по спине, поздравляли и хвалили. Но вся эта мешанина чувств, эмоций, мыслей и событий не помешала ему понять и запомнить на всю жизнь одну важную вещь. Реальность никогда не бывает похожей на фантазии. Все домыслы, представления, опасения и расчеты разбиваются вдребезги, сталкиваясь с действительностью. Как бы ты хорошо себе все ни представлял, как бы ты ни готовился, все равно столкнешься с чем-то совершенно неожиданным. Это ни хорошо и ни плохо. Так есть, и об этом надо помнить всегда. Так думал Рафи.

Постепенно он пришел в себя. Какой бы ни была победа, триумф не может продолжаться вечно. Вот поражение гораздо дольше остается в гостях, и выгнать его может только очень решительный хозяин. Но в этот день Рафи был победителем. Поэтому, к тому времени, когда телеги убрали с площади, а бродячие артисты превратили сцену обратно в небольшой фургончик и люди начали расходиться по домам, Рафи был полностью готов к тому, для чего пришел сегодня на площадь. Еще немного пьяный от вина и всего пережитого, он направился к фокуснику, как советовал ему молодой матадор.

Фокусник сидел на каком-то ящике, покуривая трубочку, и время от времени покрикивал на своих подопечных, которые, по его мнению, недостаточно быстро и аккуратно собирали свой нехитрый реквизит. Услышав шаги мальчика, он на полуслове прервал гневную тираду и обернулся.

– А-а, маленький матадор? Что ж, прими мои поздравления, сегодня ты был героем, – сказал он с усмешкой, в которой непонятно было чего больше – иронии или искреннего восхищения.

– Спасибо, – сдержанно ответил Рафи. – Мне жаль, что вашему матадору так не повезло. Он очень хорошо сражался. И бык был хороший…

– Да, бык был неплохой. Совсем неплохой. Чуть лучше, чем нужен был Раулю.

– Что значит – чуть лучше? Опаснее?

– Нет, вовсе нет… Любой бык по-своему опасен. Даже самый трусливый и робкий может доставить много неприятностей – пока заставишь его сражаться, публика успеет десять раз освистать. Нет, не в опасности дело, маленький матадор. Это как с конем и всадником. Дай никудышному наезднику отличного коня, и он не будет знать, что с ним делать. Будет трястись на нем, как на какой-нибудь старой кляче, вцепившись в гриву и все, – тут фокусник оседлал ящик, на котором сидел, и изобразил неуклюжего и испуганного всадника. Получилось настолько похоже, что Рафи невольно рассмеялся. – И рано или поздно упадет. Конь не будет терпеть такого седока. Ему нужен человек, который сможет выявить и использовать все его достоинства. Тогда они станут единым целым, понимаешь?

Рафи неуверенно кивнул.

– Ладно, – махнул рукой фокусник, – я опять за свое. Ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы слушать рассуждения старика.

На старика этот странный руководитель труппы был совсем не похож. Рафи хотел было сказать об этом, но фокусник не дал ему и рта открыть.

– Знаю, знаю, не выгляжу я как старик… Но сейчас не об этом. Что ты хотел, маленький матадор? Как мне кажется, не только выразить сочувствие?

Рафи кивнул, собираясь с духом. Бывает ведь и так (и часто бывает), что человек, только что совершивший что-нибудь из ряда вон выходящее, какой-нибудь бесшабашный, смелый поступок, робеет, если ему нужно сделать вещь совершенно пустяковую. Для каждого дела нужны свое мужество и своя храбрость. И если ты достаточно смел для того чтобы убить на арене быка, это еще не значит, что ты будешь так же смел, когда придется просить о том, чего хочешь больше всего на свете.

Рафи стоило немалых трудов открыть, наконец, рот и сказать то, зачем он сюда пришел:

– Я хотел бы отправиться с вами. Сначала я думал, что попрошусь в ученики к Раулю, но… – мальчик замолк на секунду, – это он посоветовал мне поговорить с вами.

– Ты хочешь быть матадором?

– Да.

Фокусник задумался. И чем дольше он молчал, глядя в землю, тем больше волновался мальчик. Словно и не было этого боя, словно не убивал он быка… Он вдруг снова стал тем маленьким мальчиком, который уходил каждую сиесту в рощу, чтобы поупражняться с рубахой, которая должна была изображать мулету.

– А что ты умеешь делать, кроме того, как убивать быков? – Спросил фокусник, и снова было непонятно, иронизирует он или говорит серьезно.

– Почти все, – просто ответил Рафи.

– Ты можешь подковать лошадь или починить телегу?

– Да.

– А заштопать платье?

– Да.

– Может, ты умеешь еще читать и писать? – поднял одну бровь фокусник.

– Читать умею, но пишу пока еще плохо.

Фокусник немного помолчал.

– Я вижу, ты хорошо подготовился к дороге.

– Я старался.

– У тебя есть родители?

– Нет, я сирота. Живу в доме дяди.

– Несладко приходится?

Рафи опустил голову. Не пристало тому, кто победил в корриде, жаловаться на нелегкую жизнь. Чего стоили кулаки дяди по сравнению с рогами торо?

– Понятно, – вздохнул фокусник. – А ты хорошо подумал, что тебе больше нужно – уйти из дома или стать тореро?

– Я хотел стать матадором, еще когда был жив мой отец.

– Это хорошо, – фокусник немного пожевал губами. – Сделаем так. Я посоветуюсь со своими товарищами и скажу тебе ответ позже… Придешь сюда после захода солнца. На всякий случай возьми с собой все, что пригодится в дороге. Хотя я тебе ничего обещать не могу. Мое слово решающее, но с мнением моих друзей я привык считаться. Так что будь готов ко всему… Приходи как стемнеет. Но предупреждаю, долго ждать мы тебя не будем. Ты все понял?

Рафи кивнул с бешено колотящимся сердцем.

– Можно еще один вопрос? – сказал он.

– Давай.

– Вы были тореро?

– Нет, – покачал головой фокусник.

– Вы так говорили о быках…

– Ну и что? Разве обязательно нужно быть поваром, чтобы похвалить суп?

– Нет, но…

– Я никогда не был тореро. Но знаю быков и матадоров куда лучше, чем они сами знают себя. Потому что мог отстраненно наблюдать за теми и другими. Если хочешь что-то постичь до конца, нужно быть отстраненным. Лучше смотреть с небольшого расстояния, тогда увидишь всю картину.

– Но вы любите бой быков?

– Знать не значит любить. Так же как и любить – не значит знать… Всегда нужно выбирать что-то одно. Если ты узнаешь что-то по настоящему хорошо, любить это ты уже не сможешь.

– Почему?

– Так устроен человек, – фокусник пожал плечами. – И так устроено все то, что он любит… Но тебе пора идти, если хочешь успеть сюда сразу после захода солнца. Мы еще успеем поговорить обо всем, что тебя интересует, маленький эспада. Если…

Фокусник вдруг осекся.

– Что – если? – спросил мальчик. Неожиданно у него возникло какое-то недоброе предчувствие, смутная тревога… Это были не опасения, что дядя не отпустит его или что актеры не захотят принять его в свою компанию. Что-то куда более мрачное и пугающее ожидало его. По спине Рафи побежали мурашки.

– Так, не бери в голову, – глухо сказал фокусник. – Иногда у меня бывают странные видения. Сам не могу их понять… Иди и не думай ни о чем.

И не говоря больше ни слова, фокусник поднялся и направился к своему фургону.

Рафи постоял еще немного, глядя на удаляющегося фокусника. Потом сообразил, что по-прежнему держит в руках мулету, которую вообще-то надо было вернуть. Он хотел догнать фокусника, но почему-то замешкался. В конце концов, подумал он, верну, когда приду сюда вечером. А потом развернулся и решительно зашагал к дому. Нужно было успеть собраться в дорогу. И сделать это, пока дядя не вернулся из таверны, где уже, наверное, собралась половина городка, обсуждая сегодняшнюю корриду.

Глава 6

Рафи шел к дому. Предчувствие, вернее даже тень мрачного предчувствия исчезла, и сердце мальчика снова наполнилось ликованием. Сегодня он стал героем. О его схватке с быком будут помнить еще очень долго, такое в маленьком сонном городишке случается не каждый день. Правда, насладиться своей славой ему не придется. Через несколько часов он будет далеко от этого города, от дома, где не видел ничего, кроме унижений. Его ждет блестящее – сейчас Рафи в этом не сомневался – будущее известного матадора. Скоро, очень скоро о нем будет говорить вся столица. Что ему почитание маленького городка!

Теперь Рафи не шел, а летел, будто на крыльях. Ему не терпелось распрощаться с прошлой жизнью. Он решил, что быстро возьмет из тайника все, что удалось собрать за этот год, а потом отправится в рощу, чтобы проститься со своей поляной – единственным местом, где он бывал счастлив, где встретил друга…

Несколько раз его окликнули по дороге. Но Рафи даже не остановился. Он не видел и не слышал ничего вокруг. Перед глазами, сменяя одна другую, проносились картины сегодняшнего дня, сцены из прошлого, грезы о будущем… Он то слышал мягкий голос Мигеля, то видел перед собой опущенную для удара голову быка, то представлял себя на самой большой арене столицы, и в уши бил рев трибун.

Но эту радость немного омрачало загнанное глубоко внутрь сомнение… Мысль, что если все пойдет так, как он хотел, и ему придется опять встать перед быком, прикрываясь лишь тканью плаща, почему-то не сильно радовала его. Да, почести, да, признание, да, слава… Но ко всему этому вела дорога через арену. И на этой дороге будет стоять бык. И не один. Рафи боялся этого. Но не признался бы в этом самому себе даже за все сокровища мира.

Рафи подошел к дому. Теперь нужно было быть очень осторожным. Вряд ли дядя обрадуется, увидев, что его племянник, бесплатная рабочая сила, собирается улизнуть из дома. Поэтому мальчик, стараясь ступать как можно тише, прокрался мимо окон дома и выглянул из-за угла. Нужно было убедиться, что никому из братьев не пришло в голову поработать в этот праздничный вечер на заднем дворе. Все было спокойно. Рафи довольно усмехнулся. Как он и думал, дядя с сыновьями сейчас распивают вино и слушают похвалы в его, Рафи, честь. Тетушка тоже наверняка судачит о сегодняшнем происшествии со своими подругами. Словом, дом должен быть пуст. И придут все не раньше заката, когда Рафи будет уже на площади, в фургоне фокусника. То-то они удивятся, увидев завтра пустой сарай.

Рафи снова улыбнулся. Мелькнула мысль, а не воспользоваться ли моментом и не забраться в дом? Там можно взять немного денег. В конце концов, часть из них заработал он. И они причитаются ему по праву. Но, подумав немного, Рафи решил этого не делать. Незачем окончательно злить дядю. Неизвестно, что он сделает, обнаружив исчезновение. С него станется и снарядить погоню… Ладно, рассудил Рафи, пускай эти деньги достаются родственникам. Он получает гораздо больше – свободу. И скоро, очень скоро, в деньгах у него недостатка не будет.

Мальчик скользнул вдоль стены и, прячась за кустами, чтобы не заметили соседи, будь они дома, прошмыгнул к своему сарайчику. Половина дела сделана. Теперь забрать свои нехитрые пожитки и обратно, к актерам. В полночь он будет в нескольких милях от города и от ненавистной жизни бесправного сироты.

Рафи потянул на себя дверь и шагнул в полумрак сарая. Тайник был открыт, вещи валялись разбросанными на земляном полу, а на его постели сидел дядя, держа в руках мешочек с накопленными за год деньгами, и ухмылялся от уха до уха. Рафи замер. Сердце резко скакнуло вверх и провалилось куда-то в низ живота, да там и осталось.

– Ну что, решил сбежать с этими бездельниками? – приторным голосом спросил дядя. – Захотел бродягой стать? Так-то ты собрался меня отблагодарить за то, что не дал тебе с голоду помереть? Я тебя к себе в дом взял, кормил, поил, заботился о тебе, паршивец, а ты вот так мне «спасибо» говоришь.

Дядя кивнул на валявшиеся вещи Рафи. Мальчик молчал. Он понял, что схватка с быком по сравнению с тем, что его сейчас ожидает, – легкая прогулка.

– Что же ты молчишь? – все еще ласково спросил дядя, но Рафи знал, что скоро этот тон сменится. – Что же ты молчишь? Язык проглотил? Или возомнил себя великим матадором? Теперь, мол, можно со старшими и не разговаривать, а? Так? – вдруг заорал он, вскакивая на ноги.

Лицо его покраснело, глаза были мутными, резко пахнуло вином. Рафи неосознанно сделал шаг назад.

– Что, страшно? Это тебе не перед быками скакать. Откуда у тебя деньги, щенок? У меня воровал? А ну признавайся, иначе выдеру так, что неделю будешь в своем хлеву валяться!

Мужчина навис над побледневшим мальчиком.

– Я ничего не украл, – сказал Рафи, стараясь подавить дрожь в голосе. – Я все заработал. Сам.

– Заработал? Где это, интересно, ты заработал?

– Много где. Я подрабатывал у разных мастеров.

– Значит, вместо того, чтобы трудиться на благо дома, где тебя приняли как родного, ты занимался черт знает чем? – дядя коротко, без размаха ударил мальчика по лицу.

Голова Рафи мотнулась, в ушах зазвенело, из разбитой губы брызнула кровь. Рафи вытер ее тыльной стороной ладони.

– Молчишь? Нечего сказать? Так вот, деньги эти я забираю себе. И все это – он показал на вещи мальчика – тоже. Ни к чему они тебе. Никуда ты не уйдешь отсюда. А сейчас марш скотину кормить!

Рафи не шелохнулся. Он стоял, опустив голову, как бык на арене, чувствуя, как закипает в груди злость.

– Ты что, оглох? – взревел дядя. – Я сказал, иди кормить скотину!

– Нет. Я ухожу. – Тихо, но твердо проговорил мальчик.

– Э, нет, никуда ты не пойдешь.

За этими словами последовал новый удар. Пока еще не сильный, но Рафи видел, что дядя зол по-настоящему и вскоре ему придется несладко. Тем не менее он повторил:

– Я ухожу. Оставь деньги себе. Оставь все, что хочешь. Мне ничего не нужно. Я просто хочу уйти.

– А кто будет работать?

– У тебя хватает рук.

– Я тебе сказал, никуда ты не уйдешь. И лучше прекрати со мной спорить.

Еще один удар… Рафи почувствовал себя как тогда, на арене, перед быком. Он должен идти вперед, во что бы то ни стало. Сдаваться нельзя. Нужно загнать поглубже этот липкий страх и сражаться. Терять сейчас нечего. Если бы был другой способ решить дело, он, не задумываясь, прибегнул бы к нему. Но выход был только один – идти напролом, надеясь, что дядя, учинив расправу, оставит его в покое. Пусть даже запрет его в этом чертовом сарае. Он знает, как из него выбраться. Главное – успеть это сделать до захода солнца.

– Я все равно уйду, – сказал он, дерзко глядя в пьяные глаза дяди. – Уйду сегодня. Лучше отпусти меня по-хорошему.

Он провоцировал, вызывал дядю на бой, как несколько часов назад вызывал на бой быка, дразня его плащом. В какой-то миг мелькнула озорная мысль крикнуть: «Торо! Торо! Ю-ю!», но он сдержал себя. Дядя мог и убить, если довести его до бешенства.

– Что? – мужчина задохнулся от негодования. – По-хорошему? Да кем ты себя возомнил, маленький негодяй?

Рафи сжался в ожидании нового удара. Но его не последовало. Лицо дяди расплылось в улыбке.

– Хочешь уйти? – опять чуть ли не ласково проговорил он. – Что ж, я не тиран. Уходи. Я тебя не держу. Только, – он сделал паузу, – ты должен заплатить.

– За что?

– Как это за что? Я тебя кормил, поил, одевал… Кров тебе дал, – дядя обвел рукой сарай. – Что же ты думаешь, все это бесплатно?

– Но ведь я работал для тебя.

– Ну уж нет. Так дело не пойдет. Или гони монету, или пожалеешь, что вообще задумал бежать от меня.

– Сколько ты хочешь?

– Сто монет. Золотом.

– Сколько? – Рафи не поверил своим ушам. На эти деньги можно было купить весь этот городок.

– Сотню. – Повторил дядя, с усмешкой глядя на мальчика.

– Но это же…

– Что, много? – с деланным сочувствием спросил дядя. Ему доставляла удовольствие эта игра в кошки-мышки.

– Ты сам знаешь, что мне и за всю жизнь таких денег не заработать.

– А вот это уже твое дело. Или плати, или пшел скотину кормить! – рявкнул мужчина.

– Сейчас у меня нет таких денег. Но если я стану матадором, я смогу все отдать тебе сполна. Отпусти меня. Поверь в долг. Я дам тебе расписку. – Перед мальчиком забрезжила надежда. Он знал жадность дяди, тот вполне мог согласиться на такое предложение.

– В долг? Нашел дурака! Плати сейчас. Или забудь о своих бреднях.

– У меня нет денег.

– Тогда марш работать, – дядя пнул мальчика так, что тот растянулся на грязном полу.

Рафи медленно поднялся, как поднимался там, на арене. Преодолевая страх, преодолевая предательскую слабость и желание бежать. Но новый удар заставил его задохнуться и опять ткнуться лицом в пол. Тогда дядя рывком поднял его и несколько раз с силой ударил по лицу. Мальчик отлетел в противоположный конец сарая. Избиение началось. Теперь удары сыпались непрерывно. Дядя все больше входил в раж. Рафи мог лишь закрыть голову руками и подтянуть колени к животу. Ему было не впервой сносить побои, но сегодня дядя разошелся не на шутку. Мальчику стало страшно по-настоящему. Если его сейчас покалечат, с мечтой придется проститься.

«Только бы не озверел окончательно, – думал Рафи, принимая удар за ударом. – Только бы не озверел… Если взбесится, мне конец». Несколько раз он попытался встать, но каждый раз точно нацеленный удар сбивал его с ног. Тогда Рафи прекратил эти бесполезные попытки. Он просто лежал, закрываясь, как мог, стискивал зубы и молился. Молился, пока сознание не покинуло его и он погрузился в спасительную черноту, в которой нет боли, нет страха, нет надежды…

Рафи не знал, сколько он пробыл без сознания. Когда он с трудом разлепил глаза, его окружала темнота. Ни малейшего просвета. Голова гудела, все тело ломило, словно он побывал в мельничных жерновах. Лицо было покрыто коркой запекшейся крови. Сильно мутило и отчаянно хотелось пить.

Рафи со стоном сел и привалился спиной к стене. О том, чтобы встать на ноги, не могло быть и речи. Так ему еще ни разу не доставалось. Дядя, наверное, сошел с ума. Рафи провел ладонью по лицу. Оно все было каким-то бугристым, шишковатым, распухшим и неимоверно болело. Мальчик снова закрыл глаза. Нужно было немного посидеть так. Не шевелясь и ни о чем не думая. Это была его последняя мысль, потом он снова потерял сознание.

Очнувшись, он не сразу сообразил, где он и что с ним. По-прежнему вокруг была кромешная темнота, по-прежнему болела каждая клеточка тела. Правда, тошнота отступила, зато усилилась жажда. Рафи облизал распухшие губы. Постепенно все вспомнилось. Коррида, разговор с фокусником, искаженное злобой лицо дяди и боль… Сколько же сейчас времени? Так темно… Даже в самую пасмурную безлунную ночь не бывает такой тьмы. Неужели дядя запер его в погребе? Мальчик пошарил рукой по полу вокруг себя. Нет, не похоже. Земляной пол, деревянные стены… И привычный запах… Нет, он был в своем сарае. Но почему же так темно?

Значит, все-таки глубокая ночь. Небо затянуто облаками, луны нет, поэтому так темно… И он опоздал к артистам. Они наверняка уехали без него. Рафи снова застонал, но уже не от боли, а от разочарования и бессильной злости. Он злился на себя за то, что решил вернуться за вещами, как будто не мог обойтись без них. Он ненавидел дядю, который из-за своей прихоти лишил его возможности приблизиться к мечте. Он проклинал судьбу, во второй раз подарившую надежду и во второй раз лишившую его надежды… Неужели все было зря? Весь этот год непосильного труда, этот страшный бой с быком, когда жизнь висела на волоске… Неужели его опять ожидает беспросветное существование в этом проклятом доме? Ведь наверняка дядя забрал все, что он успел собрать для дороги. Значит, придется начинать все сначала?

Рафи почувствовал, что по щекам катятся слезы. Но он не стал их сдерживать. В конце концов, он и так терпел достаточно. Сейчас он имеет право на небольшую слабость. Потом он возьмет себя в руки. Обязательно. И раз не остается ничего другого, он начнет все сначала. Но сейчас… Сейчас ему нужна небольшая передышка. И он открыл двери своему разочарованию и своей печали. Он плакал беззвучно, скорчившись в углу, уронив голову на руки, содрогаясь всем телом. Он выплескивал все, что пришлось держать в себе с того самого дня, когда матадор по имени Мигель растворился среди оливковых деревьев… дни, наполненные тяжелым трудом, короткие ночи, не приносящие отдыха, унижения и побои – и все ради призрачной надежды, которую у него вот так, походя, отняли. Он вынес гораздо больше, чем может вынести тринадцатилетний мальчик. И никто ему в этом не помогал. Никто не ободрил ни словом. Даже когда он шел на быка, он был один. И вот она, награда за все… Все то же одиночество и новые испытания впереди. И это теперь, когда цель была так близка…

Рыдания снова и снова сотрясали мальчика. Но слезы не приносили облегчения. По сердцу словно водили тупым иззубренным ножом. Боль была настолько острой, что Рафи кусал разбитые губы, чтобы не закричать. Он захлебывался слезами и поскуливал, как щенок… Впрочем, он и чувствовал себя щенком. Маленьким избитым щенком…

Рафи плакал, пока не уснул. Хотя на сон это состояние было похоже мало. Черный мутный омут, который давал лишь тревожное забытье, но не отдых.

Проснулся он оттого, что кто-то распахнул дверь сарая и грузно подошел к нему. Рафи приоткрыл глаза. По-прежнему было темно. Он обернулся на звук шагов, но ничего не увидел. Он даже засомневался, не во сне ли он услышал эти звуки. Но сомневался он недолго. В следующее мгновение над ухом раздался голос дяди:

– Вставай, маленький паршивец! Хватит притворяться больным, на дворе уже полдень. Пора работать…

И на Рафи выплеснулся ушат ледяной воды. Еще плохо понимая, что случилось, но уже догадываясь, что произошло что-то страшное, что-то непоправимое, он провел рукой по мокрому лицу. Глаза его были открыты, но видели они лишь тьму. Непроницаемую, глухую черноту. И тогда Рафи закричал.

Глава 7

Пять лет тьмы… Они прошли для Рафи как один долгий, без сновидений сон. Он словно пребывал в нескончаемом оцепенении. Почти не разговаривал, никуда не выходил из своего сарайчика, ел мало, спал и того меньше. В основном он сидел на пороге, уставившись невидящими глазами в землю и обхватив себя руками. Если к нему обращались, отвечал односложно – да или нет. Иногда он делал какую-нибудь работу, не требующую зрения, – плел корзины, что-то чистил, что-то перебирал. Чаще всего результаты его трудов были весьма плачевными, но родственники, вдруг превратившиеся в милых заботливых людей, не корили его за это.

Дядя, когда понял, что натворил, признал свою вину и постарался сделать существование племянника более или менее сносным. Во всяком случае, оставил его в своем доме и кормил, не требуя ничего взамен. Мелкая работа, которую он давал Рафи, нужна была скорее самому юноше, чем дому. Дядя даже сам вырезал палочку из орешника, чтобы племянник мог ходить хотя бы по двору, но она обычно лежала без дела – Рафи целые дни проводил, сидя на пороге сарая.

Когда наступала зима, он неделями не покидал своей постели. Лежал, отвернувшись к стене, и поднимался лишь для того, чтобы проглотить скудный обед, – родня все-таки следовала правилу, что хорошо работает тот, кто хорошо ест. Впрочем, это мало занимало Рафи. Даже если бы его вообще не кормили, он не обратил бы на это внимания. Так и лежал бы, пока не умер от голода.

Весной, когда становилось теплее, его опять можно было видеть сидящим на пороге с раннего утра. Сначала это раздражало родню, но потом все привыкли, даже дядя, и уже не замечали слепого. Рафи был только рад этому. Будь его воля, он вообще ушел бы в горы, чтобы провести остаток дней в полном одиночестве. Останавливало его не то, что, будучи один, он просто не смог бы о себе позаботиться – он только обрадовался бы смерти, а то, что слепой не сможет найти дорогу в горы… Вот отвели бы его туда. Несколько раз он просил об этом, но его не хотели даже слушать. Самые заботливые и добрые сиделки – это те, по чьей вине человек угодил на больничную койку…

Первое время к нему часто заходили гости. Те, на кого он работал и с кем успел завести почти приятельские отношения, и те, кто видел его бой на площади. Все шли к нему с утешением, а уходили с горечью в сердце. Постепенно визиты становились все короче и реже и, наконец, прекратились совсем. Чужое горе не самое лучшее зрелище. Сострадание – занятие тяжелое и неблагодарное… Да и что в нем? Ведь мы-то здоровы…

Но и здесь Рафи испытал лишь облегчение, когда к нему перестали приходить. Для него мучительны были эти бесполезные утешения и нелепые попытки развлечь. Самое тяжелое было – разговоры о корриде. Сам он не думал о бое быков. Запрещал себе думать. Но если кто-нибудь начинал вспоминать перипетии той далекой корриды, каждое слово вонзалось в сердце Рафи, как острый кинжал. Тогда тоска, с которой он почти смирился, наваливалась на него всей тяжестью, грозя раздавить, размолоть, стереть в порошок. После подобных разговоров он по нескольку дней не ел и не вставал с постели.

Лучше всего ему было одному. Либо ранним утром, когда все еще спали, либо поздним вечером, когда все заканчивали свои дела и на улицах становилось тихо и пусто. Это были самые замечательные часы. Рафи сидел, не думая ни о чем, вдыхая хрустальный воздух раннего утра или легкий вечерний туман, ложившийся на фруктовые сады. В эти часы он хоть ненадолго примирялся с действительностью. Когти отчаяния разжимались, тоска преставала сдавливать сердце, и оставались лишь горечь обманутой надежды и послевкусие поражения. Но в такие минуты он хотя бы чувствовал, что еще живет. Правда, спроси его зачем, он не смог бы ответить.

Изредка он вспоминал Мигеля. Этот человек, с которым судьба свела Рафи лишь на несколько дней, так и остался единственным другом для него. Порой Рафи принимался думать, как бы все сложилось, если бы матадор не ушел тогда. Или взял бы его с собой… Но быстро приходил к выводу, что, как ни крути, прошлого не вернешь. Никто не в силах изменить его. Так же как никто не в силах отобрать пройденный путь. Как бы то ни было, воспоминания о Мигеле были единственными приятными мыслями, посещавшими Рафи в эти годы. И он готов был отдать все оставшиеся ему годы жизни лишь за одну короткую встречу с бывшим матадором. Ему казалось, что Мигель смог бы найти нужные слова, которые если не успокоят, то хотя бы немного притупят эту сводящую с ума внутреннюю боль.

Думал Рафи и о бродячем фокуснике. Уж не его ли, Рафи, будущее увидел он тогда, на площади, когда внезапно осекся, прощаясь? Странный был у него взгляд, и странными были слова о видениях. Но если он знал, что должно случиться с Рафи, почему не предупредил, не предостерег? Одни вопросы. И никого, кто помог бы найти ответ на них.

Так прошло пять лет. Рафи исполнилось восемнадцать. Разумеется, он давно простился с мечтой быть матадором. Как можно выходить на бой с быком, если ты ничего не видишь? Хорошая потеха для публики… Игра в жмурки с быком…

Одна мечта была похоронена, а другой не могло быть. Темнота окружала Рафи. Но точно такая же темнота была у него внутри. Иногда он и сам не понимал, жив он или уже умер и все это его посмертный сон…

Но каким бы всесокрушающим не было поражение, каким бы глубоким не было горе, молодость склонна смотреть вперед. Даже если там лишь темнота.

Весна недавно пришла в город, где жил Рафи. Ночи еще были холодными, но в ясные погожие дни солнце прогревало воздух, и Рафи, не видевшему голых деревьев и жухлой прошлогодней травы, было легко себе представить, что лето уже наступило.

В один из таких дней Рафи неожиданно сам для себя поднялся со своего обычного места и взял в руки палку. Ему вдруг захотелось сходить на реку. Просто так, без всякой причины. Он не был уверен, найдет ли дорогу, но желание посидеть на берегу, слушая успокаивающее монотонное ворчание реки, было настолько сильным, что он отбросил все опасения. В конце концов, попросит кого-нибудь довести, если заблудится совсем. Да и не изгладились в памяти те тропинки, по которым он не раз ходил, когда был еще мальчишкой.

Ощупывая перед собой дорогу тонкой палочкой, он двинулся в ту сторону, где, по его представлениям, был выход из сада.

– Куда ты собрался? – услышал он голос дяди. Оказывается, тот был где-то поблизости и увидел небывалое – племянник, просидевший сиднем без малого пять лет, вдруг мало того что встал по собственной воле, так еще и собирается куда-то идти!

– Я пойду на реку.

– Куда? – дядя не поверил своим ушам.

– На реку. – Терпеливо повторил Рафи, повернувшись на звук голоса.

Дядя немного помолчал. Рафи чувствовал, что он напряженно о чем-то размышляет.

– Может, тебя отвести туда? – наконец проговорил дядя. – Хочешь, я попрошу Пабло, чтобы он…

– Нет. Я помню, как идти. Не волнуйся. В случае чего, спрошу у людей. Который сейчас час?

– Скоро полдень.

– Хорошо, значит, у меня много времени… – сказал Рафи. – Скажи, как мне выйти на дорогу?

– Пройди прямо шагов десять, открой калитку и поворачивай направо.

– Спасибо.

Дядя долго провожал взглядом неуверенно шагающего племянника. Когда тот скрылся за поворотом, он покачал головой, а потом быстро перекрестился.

Рафи шел сотни раз хоженной дорогой. Он даже удивился, насколько хорошо все помнит – вот через сорок пять шагов перекресток, на котором нужно повернуть налево, здесь дорога начинает идти под уклон, через двадцать шагов будет канава, через которую переброшен мостик, главное – не свалиться с него; теперь еще шагов сто по прямой, а потом повернуть направо, тут должен быть огромный камень, по очертаниям похожий на приготовившегося к атаке быка, да, вот он – Рафи постучал по нему палочкой, – теперь совсем недалеко, снова под горку; теперь нужно быть осторожнее, дорога переходит в узкую тропинку… да, так и есть, слева кусты, справа придорожная канава; теперь прямо, прямо, вот уже пахнет речной водой, река совсем рядом; да, вот она, прямо перед ним… Рафи ясно представил себе ее спокойное течение, блики на воде, отражение облаков на едва подернутой рябью поверхности, противоположный берег, заросший камышом.

Он отошел чуть в сторону, чтобы уйти с тропы, нащупал палочкой гладкий, нагретый солнцем валун, сел на него, пристроил палочку рядом и стал ждать. Чего он ждал? Он и сам не знал. Но ведь не просто так ему пришло в голову отправиться на реку? Так бывает. Человек в один момент вдруг, ни с того ни с сего, решает, что должен, обязательно должен оказаться именно в этом месте. И вроде нет никакой необходимости в том, чтобы выходить из дома и брести куда-то. Просто появляется непреодолимое желание быть там. Иррациональное, необъяснимое. И чаще всего ни к чему это не приводит. Человек сидит где-нибудь вдалеке от дома, сам не понимая, как здесь оказался и чего ждет. И смешной уже кажется та слабая, детская, тщательно загоняемая внутрь надежда на чудо. Но он ждет, ждет, пока не заканчивается день, и становится понятно, что ничего сегодня не произойдет. Где-то закралась ошибка…

Так же ждал неизвестного Рафи. Ему было хорошо здесь, на берегу реки. Солнце грело спину, прохладный воздух был чист и свеж, тишину нарушало лишь мягкое журчание воды. Приятно было сидеть так. Мысли текли неспешно, и не было в них ничего мрачного, только тихая светлая грусть. С таким чувством вспоминаешь когда-то любимого и давно ушедшего из твоей жизни человека.

Он даже не стал гнать мыслей о корриде, когда они незаметно подкрались, воспользовавшись моментом. Рафи встретил их добродушно, как напроказивших детей, которые пришли повиниться и попросить прощения за свои шалости. Он вспомнил до мельчайших подробностей свой единственный бой. Без спешки и суеты проиграл его в уме от начала до конца, чего ни разу не делал за эти пять лет. И понял, что все сделал тогда очень хорошо, не хуже, чем настоящий матадор. Жаль только, что это было всего один раз. Он бы так хотел вновь испытать это чувство, когда стоишь над поверженным быком и видишь восторг толпы… Но и это сожаление, которого он всегда боялся и из-за которого гнал мысли о бое быков, не полоснуло по сердцу отточенным лезвием, а мягко, почти нежно накрыло его.

Тогда он понял, что прощание с чем бы то ни было может быть добрым, если ты созрел для него. Но чтобы созреть, нужно не бояться боли… Кто знает, не убегай он от своего прошлого без оглядки, а посмотри ему в глаза, как лучшему другу, – может быть, и не длился бы его тяжелый сон пять долгих лет. Закончился бы он намного раньше…

Его размышления прервал девичий голос, сказавший:

– Здравствуй. Я не помешаю?

От неожиданности Рафи вздрогнул. Он не слышал шагов, хотя за пять лет слепоты его слух обострился. Он растерянно завертел головой по сторонам, будто надеялся что-то увидеть.

– Я напугала тебя? Извини, я не хотела…

– Нет, нет, ничего, – быстро перебил девушку Рафи и низко опустил голову. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его глаза.

– Ничего, если я посижу тут немного? Я обычно прихожу сюда каждый день, уже привыкла… Но никогда тебя здесь не видела.

– Я занял твое место? – спросил Рафи и попытался было встать, но почувствовал, как на плечо легла рука.

– Нет, здесь есть еще камни. Я тебе не помешаю? Ты о чем-то думал…

– Ничего, – Рафи невольно улыбнулся. – Додумаю в другой раз.

Рафи услышал шуршание платья и понял, что девушка присела рядом. Ему показалось, что он даже слышит ее дыхание.

Какое-то время они сидели молча. Рафи вообще был не очень болтливым, особенно после того, как потерял зрение. А уж с девушками вообще не разговаривал, как-то не довелось. Поэтому он сидел, словно прикусив язык, ощущая непонятное волнение. Все мысли куда-то исчезли.

– Тебя ведь зовут Рафи, так? – нарушила молчание девушка.

– Да, – удивленно ответил Рафи. – Откуда ты знаешь?

– Я видела тебя. Давно. Когда ты убил быка.

– Прошло пять лет.

– Ты не сильно изменился. Я тебя сразу узнала, когда увидела.

– Сразу? – недоверчиво переспросил Рафи.

– Ну, почти сразу, – девушка весело рассмеялась. – Я тогда очень волновалась за тебя.

– Почему?

– Не знаю… Ты был таким маленьким и храбрым, а бык большим и злым. Как тут было не волноваться? Мой отец тогда сказал, что из тебя получится очень хороший матадор. Выдающийся… Да, так он и сказал – выдающийся матадор.

Рафи опустил голову еще ниже. «Выдающийся матадор»… Никчемный слепец, неспособный даже позаботиться о себе, не говоря уже о… Он дернул щекой.

– Я сказала что-то не то? – тут же спросила девушка. Рафи забыл, что другие-то видят его.

– Да нет, все в порядке.

– Мне тогда было двенадцать лет, и я впервые увидела бой быков. Наверное, поэтому так все запомнилось. Было так страшно… Особенно, когда бык поднял на рога первого матадора.

– Да, Раулю не повезло, – сказал Рафи, а про себя подумал, что уж ему-то повезло еще меньше. Лучше умереть молодым на арене, чем дожить до глубокой старости бесполезным слепцом.

– Того матадора звали Рауль?

– Да.

– А я не знала… Или забыла.

– Удивительно, что ты вообще помнишь тот бой. Пять лет – это очень долго. Да и разве девушки увлекаются корридой?

– С того дня я мечтаю выйти замуж за матадора, вот и все мое увлечение корридой, – снова рассмеялась девушка.

– Что ж, – глухо ответил Рафи, – могу только пожелать тебе удачи.

Ему вдруг стало неудобно сидеть на жестком камне. С реки подул холодный ветер. Юноша поежился. Пора было идти домой. Но он не хотел, чтобы девушка видела, как он будет нащупывать дорогу палочкой. Поэтому остался сидеть, как сидел.

– Глупости я говорю, да? – спросила девушка.

– Ну почему? У каждого своя мечта.

– А у тебя какая?

– Нет у меня мечты, – сухо ответил Рафи.

– Ну и зря. У каждого человека должна быть мечта. Как же без нее-то?

Рафи промолчал. Что он мог ответить?

– Ты не согласен?

– Я не хочу говорить об этом.

– Почему?

– Так…

– Только потому, что ты не можешь видеть? – спросила девушка.

– Я же сказал, что не хочу говорить! – резко сказал, почти крикнул Рафи.

Он был зол. Зол на эту девушку, которая лезет к нему со своими дурацкими вопросами, зол на себя, что пришел сюда, а не остался сидеть там, где ему самое место, зол на свою слепоту, зол на дядю, поломавшего ему жизнь. Он был зол. Но ничего не мог сделать. Встать и, спотыкаясь, высоко задрав голову, поплестись, постукивая палочкой, на глазах у этой девушки он не мог. Он представил, как она с сочувствием смотрит на него, пока он, неуверенно нащупывая дорогу, поднимается вверх по склону, и понял, что не тронется с места, пока она не уйдет. Ни за что. Даже если от этого будет зависеть его жизнь.

– Ты рассердился? – поинтересовалась девушка.

– Нет.

– Ты обманываешь. Я не хочу, чтобы ты сердился на меня. Я знаю, что часто болтаю всякие глупости и иногда обижаю людей. Но это не со зла. Просто я говорю только то, что думаю. И не могу сдержаться. Знаешь, сколько мне за это доставалось?

Девушка говорила так просто и искренне, что Рафи, сам того не желая, улыбнулся.

– Я не сержусь на тебя. Вернее, не столько на тебя, сколько… Неважно. Но на тебя я больше не сержусь, – сказал он.

– Это хорошо. Но тебе вообще не стоит злиться на кого бы то ни было. Мой отец говорит, что злость – это оборотная сторона жалости к себе. А себя жалеют только совсем уж ничтожные люди.

– Какой у тебя умный отец, – в голосе Рафи прозвучало чуть больше сарказма, чем он хотел. Чтобы исправить ошибку, он тут же спросил:

– А кто он?

– Отец?

– Да. Чем он занимается?

Девушка снова коротко рассмеялась чистым звонким смехом.

– Ох, мужчины! – воскликнула она. – Главное не человек, а его дело. Если я скажу, что мой отец – простой пастух, ты даже не прислушаешься к его словам. А если скажу, что он бывший матадор, ты будешь заучивать их наизусть. Разве не так?

– Да, – немного подумав, сказал Рафи и улыбнулся. – Пожалуй, ты права… Ладно, не говори, чем занимается твой отец. Повтори, что он сказал про злость?

– Злость – это оборотная сторона жалости к себе. А себя жалеют только люди малодушные, – повторила девушка. – Поэтому, как только начинаешь злиться на кого-то, задай себе вопрос, почему ты себя жалеешь.

– Так говорит твой отец?

– Нет, это я уже сама придумала… Что, для тебя было бы надежнее, если бы это были слова отца?

Рафи догадался, что она усмехнулась.

– Да нет, – чуть смутившись, сам не зная почему, ответил Рафи. – Просто я подумал, что…

– Что я до такого додуматься не могу?

– Да нет же!

– По-моему, ты опять злишься, – весело сказала девушка.

– Нет. Я давно ни с кем так долго не разговаривал… Видно, уже разучился… Не успеваю за тобой.

– Ничего страшного. Если ты не против, я приду сюда завтра. И мы еще поговорим. Обещаю, скоро ты будешь разговаривать лучше, чем раньше… И за всем успевать. Ну, ты не против?

– Чтобы встретиться с тобой завтра? – переспросил Рафи.

– Ну да. Хотя можешь не отвечать. Я так и так приду сюда. Это ведь мое место. Я его нашла первая… Так что это я тебя приглашаю к себе в гости. Придешь?

– Я постараюсь… То есть приду. Конечно, приду…

– Расскажешь мне о корриде?

– Что я могу рассказать? Я ведь не матадор.

– Но ты убил быка.

– Это было всего один раз.

– Большинство мужчин не могут похвастаться и этим, – возразила девушка.

– Хорошо, – сдался Рафи. – Расскажу.

– Значит, договорились? Тогда до завтра? Встретимся здесь в это же время?

– Да, – сказал Рафи. – Послушай, ответь на один вопрос… Ты с самого начала знала, что я… Что я слепой?

– Это так важно? Ну хорошо… О твоей беде мне рассказал отец. И я видела, как ты шел к реке… Поняла, что ты – это ты… Вот и все. Только знаешь, я не умею никого жалеть. Поэтому извини, но мне бы не хотелось, чтобы ты напоминал о своей слепоте.

Рафи кивнул.

– До завтра? – спросила девушка, поднимаясь с нагретого камня.

– До завтра, – ответил Рафи.

Девушка ушла, а Рафи еще долго сидел на берегу реки. Домой идти не хотелось. Этот короткий сумбурный разговор выбил его из колеи. Он не знал, радоваться или огорчаться этому нечаянному знакомству.

С одной стороны, он настолько привык быть один в своем маленьком темном мирке, что было страшно даже подумать о том, как кто-то может заглянуть туда. Одиночество затягивает посильнее любого болота. Оно становится лучшим другом и советчиком… А стоит изменить ему и подпустить кого-то к себе близко, как произошло когда-то с Мигелем, оно рано или поздно отомстит с лихвой.

Но с другой стороны, эта странная девушка заставила его забыть на какое-то время о слепоте. На короткий миг тьма рассеялась, отступила. Он почувствовал себя человеком, а не слепым кротом… Впервые за пять лет.

Когда стало совсем холодно, Рафи встал и побрел к дому. Но мысли о девушке ни на секунду не покидали его. Из-за этого он два раза упал, споткнувшись обо что-то. Однако несмотря на то, что при падении он в кровь разбил колени, настроение оставалось приподнятым до конца дня.

Вечером он долго не мог уснуть. Он в сотый раз прокручивал в голове разговор с девушкой, вспоминая малейшие изменения ее тона, паузы и ударения. А главное – ее голос. Звонкий и в то же время необычайно мягкий и певучий. И смех… Наверное, она очень красива. Девушка с таким голосом не может быть дурнушкой.

Уже засыпая, Рафи вспомнил, что не узнал ее имени.

Глава 8

Они встретились на следующий день. А потом еще раз, и еще. Каждый день, когда солнце приближалось к высшей точке на небе, Рафи отправлялся на берег реки. Иногда он дожидался девушку, ерзая на своем камне от нетерпения, и каждый раз боялся, а вдруг она не придет. Иногда она приходила первая и весело окликала его, едва он показывался на тропинке, ведущей к берегу. Тогда он с трудом заставлял себя идти медленно и осторожно, а не пуститься бегом на этот голос, как ему хотелось…

Она ни разу не поднялась ему навстречу, чтобы помочь дойти до камня. Сидела и терпеливо ждала, пока он сам найдет дорогу. И вообще всячески избегала этой темы. Для нее он был нормальным, абсолютно здоровым юношей и к тому же очень симпатичным. Она сама ему так сказала однажды. И за это он был ей благодарен, хотя понимал, что ни эту палочку, ни пустые мертвые глаза, которые могут спокойно смотреть на солнце в ясный полдень, нельзя так просто сбросить со счетов.

Он узнал, что девушку зовут Мария. Простое имя, но оно показалось ему особенным и необычным. Может быть, потому, что она произносила его как-то странно – делая ударение и на первом и на втором слоге, а может быть, потому, что это имя принадлежало именно ей… Узнал, что ей совсем недавно исполнилось семнадцать и что родилась она на юге, а в этот город приехала с родителями пять лет назад, незадолго до того памятного для Рафи дня.

– Вот видишь, – говорила она, – одним из первых людей в этом городе я узнала тебя.

Но больше девушка о себе ничего не рассказывала. Рафи так и остался в неведении, кто ее отец, есть ли у нее мать, братья или сестры, чем занимается она сама, кроме того, что проводит целые дни рядом с ним. Не то чтобы она тщательно все это скрывала, и не то чтобы Рафи совсем не спрашивал ее. Просто разговор каждый раз поворачивался так, что эти вопросы как-то сами собой снимались.

Впрочем, это Рафи не сильно заботило. Какая разница, кто ее отец и есть ли у нее братья? Главное, что она рядом, рассказывает что-то интересное, смеется, наконец, просто сидит и молчит, может быть, глядя вдаль, а возможно, и не сводя глаз с него, Рафи. Этого юноше было вполне достаточно, чтобы быть если не счастливым, то, по крайней мере, довольным. Для полного счастья ему не хватало только глаз, чтобы видеть ее.

Несколько раз он просил Марию, чтобы она описала себя, но она только весело смеялась в ответ. В ее смехе Рафи не заметил смущения или кокетства. Ей просто было весело от того, что Рафи волновали такие мелочи. Наконец Рафи отказался от своих попыток и довольствовался тем, что рисовал ее образ в своем воображении. Правда, время от времени образ менялся. Это зависело от настроения Марии, от того, каким тоном она произнесла то или иное слово, от того, как попрощалась или как поздоровалась с ним. Она могла быть очень разной. То наивной простушкой, болтающей ни о чем и заразительно хохочущей по любому более или менее подходящему поводу. То вдруг становилась серьезной, и ее суждения отличались такой глубиной и оригинальностью, что Рафи чувствовал себя по сравнению с ней неразумным мальчишкой. А иногда Мария просто молчала и сидела так тихо, что юноша начинал сомневаться, здесь ли она еще… Она могла быть язвительной и ласковой, жесткой (даже жестокой) и невообразимо трогательной и нежной. Причем за этими переменами Рафи порой не поспевал.

Обычно они сидели на том же самом месте, где познакомились, – на самом берегу реки, где в беспорядке валялись большие валуны. Если становилось очень жарко, то они поднимались немного вверх по склону, туда, где небольшой лес подходил близко к воде. Там, в тени деревьев, было прохладно, и они садились прямо на устилавший землю густой мох.

– Скажи, ты счастлив? – спросила однажды девушка.

Только что они смеялись над какой-то забавной историей, которую рассказала Мария. И вдруг этот вопрос, заданный абсолютно серьезно. Рафи даже растерялся.

– Рядом с тобой – да, – ответил он полушутя.

– Ты уверен?

– Ну, почти счастлив.

– Чего же тебе не хватает, чтобы не было этого «почти»? – не отступала Мария.

– Ты сама знаешь…

– Глаз?

– Да, – Рафи помрачнел. Они редко касались в разговорах его беды. Но когда речь заходила об этом, он вспоминал о том, кто он есть на самом деле.

– И все?

– Еще корриды и твоего лица… Но если бы я мог видеть, все это у меня было бы… Так что можно сказать, что не хватает мне только глаз. А почему ты спрашиваешь?

– Так просто, – ответила девушка и бросила в воду камешек. Рафи услышал тихий всплеск. – Как-то давно отец рассказал мне историю про одного человека. Змеелова… Знаешь, есть такие люди, работа которых – ловить ядовитых змей. Опасное занятие. Требуется недюжинная смелость и ловкость. Чем-то похоже на бой быков.

Рафи недоверчиво хмыкнул.

– Не веришь? А ты попробуй поймать с помощью простой рогатины змею толщиной в твою руку, помня при этом, что укус такой змеи убьет тебя в считанные минуты… Мне даже подумать об этом страшно. Нет, быть змееловом так же опасно, как выходить против быков. Только ловить змей приходится чаще, чем убивать торо. Да и славы никакой они не ждут… Так вот про одного такого человека мне рассказал отец. Этого змеелова однажды попросили поймать белую королевскую кобру.

– Что это такое?

– Очень большая и очень ядовитая змея. У нее столько яда, что она легко может убить слона. Обычно кобры темно-серые, почти черные… Белые встречаются редко. Проще найти безрогого быка, чем белую кобру. Но этому змеелову предложили большие деньги, и он согласился. Ему для счастья не хватало денег… Он устал бродить в одиночестве по пустыням и ловить змей. Ему хотелось построить свой дом, встретить любимую женщину и провести остаток жизни, возделывая сад и растя сыновей. И вот ему выпал шанс осуществить мечту. Для этого нужно было всего лишь выследить и поймать эту кобру.

Он простился с единственным другом и отправился в путь. Дорога привела его в маленькую деревню, где он, сам того не ожидая, встретил свою любовь. Змеелов мог бы остаться рядом с той девушкой, но долг гнал его вперед, и он ушел, сказав на прощание, что скоро вернется. Его путь лежал через горы. И там, в одной из пещер, он нашел невесть кем спрятанный клад. Много золота… Целое море золота. Он мог бы забрать это золото и вернуться к своей девушке. Но змеелов продолжил свои поиски белой кобры. И не смог найти ее. Когда закончился установленный заказчиком срок, а он даже не смог напасть на след этой кобры, змеелов ни с чем повернул назад. Впрочем, он не горевал. У него было целое состояние и любимая. Все, о чем он мечтал…

И что же? Когда он дошел до той пещеры, то обнаружил, что золото исчезло. Остались лишь пустые полуистлевшие мешки, в которых раньше лежалимонеты. А девушка умерла. Покончила с собой, не сумев пережить разлуки. У него остался только друг. Но к нему змеелов не успел… И знаешь, чем закончилась эта история?

– Чем? – спросил Рафи.

– Змеелов все-таки нашел ту кобру. А найдя ее, понял, что быть счастливым, владея чем-либо, невозможно. Рано или поздно ты это все равно потеряешь. Счастье живет внутри каждого человека. Нужно только разглядеть его…

Они помолчали. Мария снова принялась кидать камешки в воду.

– Хорошая история, – наконец вежливо сказал Рафи. – Только какое отношение она имеет ко мне?

– Как это какое? Ты можешь быть счастлив и не видя этого мира.

– Ты думаешь? А ты знаешь, каково это – жить во тьме? – Рафи сжал кулаки. – Жить во тьме, зная, что ничего иного больше не будет никогда! Жить, похоронив все мечты!

– Не кричи, – спокойно сказала девушка. – Я тебя хорошо слышу.

Рафи даже не заметил, как перешел на крик. Он резко умолк, кусая губы. Не нужно было так срываться. Не нужно… Мужчина должен в любой ситуации сохранять хладнокровие. Крики и размахивание руками – это для женщин. Рафи сделал несколько глубоких вдохов.

– Извини, – сказал он, немного успокоившись. – Я не должен был кричать на тебя. Ты ведь ни в чем не виновата. Даже наоборот, благодаря тебе я иногда забываю о своей слепоте.

– Ты можешь забыть о ней совсем, – сказала Мария.

– Что ты такое говоришь? Как можно забыть о ней, если постоянно приходится двигаться на ощупь и догадываться о выражении твоего лица по тону? Если каждый миг… – Рафи махнул рукой.

– Хорошо. Ты мне сейчас не веришь… В чем-то ты прав. Я не знаю, что значит быть слепым. Но… Ладно, давай оставим это. Выполнишь мою просьбу? – вдруг весело спросила она.

– Какую просьбу? – Рафи все еще был хмур.

– Пообещай, что выполнишь.

– Как я могу обещать, если не знаю, о чем ты меня попросишь? – возразил Рафи.

– Ну неужели ты думаешь, что я могу попросить тебя о чем-то плохом? Просто пообещай, что сделаешь, и все…

– Ну, хорошо, – сдался Рафи.

– Сделаешь?

– Сделаю.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Покажи мне свою веронику.

– Что? – Рафи показалось, что он ослышался.

– Веронику. Нет, лучше несколько вероник и полуверонику. Так, как ты делал там, на арене.

– Зачем тебе это? Ты ведь знаешь, что я ничего не вижу… Ты хочешь посмеяться надо мной?

– Ты приходишь сюда каждый день. Сам. Без чьей-либо помощи. Неужели ты не сможешь показать мне несколько движений? И потом, не забудь, ты обещал мне. Или ты из тех людей, которые считают, что слово держать необязательно?

– У меня нет плаща, – сделал последнюю попытку Рафи.

– Возьми мой платок. Он не такой тяжелый, конечно, но вполне подойдет.

Она протянула юноше широкий платок, который лежал на ее плечах. Рафи взял его и поднялся с камня.

– Что вокруг меня?

– Прямо перед тобой сижу я, на жестком неудобном валуне. Слева от тебя река с холодной водой. Справа и сзади все чисто и ровно, шагов на десять. Места хватит.

Рафи кивнул и осторожно сделал несколько шагов назад. Потом выпрямился, сдвинул ноги и поднял перед собой платок, который теперь превратился в капоте. На несколько секунд юноша закрыл глаза, хотя ему это было и не нужно – он и так видел перед собой лишь темноту. Но постепенно перед его внутренним взором, которого у него не могли отнять, он увидел ярко-желтый в лучах палящего солнца песок арены и черного как смоль быка на нем. Картина была настолько четкой и яркой, что сердце Рафи вдруг сделало кувырок в груди, а потом забилось часто-часто.

Он уже не думал, что исполняет каприз девушки. Он вообще забыл о том, что она сидит напротив и смотрит на него. Сейчас за каждым его движением внимательно следил бык. Большой, с лоснящейся шерстью и длинными рогами, острыми, как иглы дикобраза. Шум реки превратился в гул возбужденной толпы.

Рафи топнул ногой и громко позвал: «Торо!». Бык охотно ринулся вперед, и юноша обвел его вокруг себя нескончаемо длинной и плавной вероникой.

– Оле! – услышал он голос девушки.

Рафи опять встал лицом к быку и поманил его плащом. Дробный топот – и тяжелое жаркое дыхание проносится мимо. Близко, очень близко.

– Оле!

И еще раз. Повернуться, поманить… Вот, сейчас кинется… О-о-оух!.. Плащ скользит по влажной морде быка, напоминая о том, как Святая Вероника вытерла своим покрывалом лицо страдающего Христа.

– Черт, он чуть не задел тебя!

Да, бык прошел близко, коснулся рогом бедра… И теперь стоит всего в трех шагах, опустив голову. Его уже не надо звать, он сам бросается на плащ и опять бодает лишь пустоту. Теперь закончить полувероникой…

– Оле!

Рафи остановился. Ему так не хотелось возвращаться в реальный мир… Бык по-прежнему смотрел на него, ожидая продолжения схватки. В его маленьких глазках читалось разочарование. Он не мог уйти с арены так просто, не пролив своей или чужой крови, не испытав до конца восторга поединка, не исполнив вместе с человеком танец жизни и смерти…

– Ты был великолепен. И бык был очень хорош, – проговорила Мария, и ее голос окончательно вернул Рафи на берег реки.

Конец ознакомительного фрагмента.