Глава 24
К родственникам жены Андрей относился с большим уважением. Во время визита к одной из её тётушек он прямо с порога стал сыпать комплиментами. Двоюродная сестра Мариам блистала в нарядном платье цвета подгнившей соломы, и Андрей сказал, что этот чудесный фермерский шик никогда не устареет – и был награжден таким взглядом, что хоть святых выноси. Когда сестры уселись за пианино, он, опять же, стараясь быть объективным, высказался по поводу игры: «Десять лет вы посещали муниципальную музыкальную школу, десять долгих лет. Государство не следит за эффективностью своих инвестиций. Неразумная финансовая политика погубила экономику и привела к дефолту». Его постарались оттеснить и изолировать от общего разговора. В тот день хоронили очень известного писателя, и это событие было самым обсуждаемым. То был замечательный писатель своего времени, отличившийся многим, он писал даже тогда, когда другие не могли: в годы репрессий и депрессий, лежа на пляже, в Великую Отечественную, телеграфируя из штаба на фронт и теперь, когда уже наступил новый век, а читатель стал придирчив и разборчив в литературе. И присутствовавшие женщины – все, кроме Мариам, которую ничего всерьёз не занимало, мысли её так и порхали – позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья. А одна тётушка плакала так много, что оттеснила на второй план близких почившего (их давали крупным планом по телевизору): старую жену писателя, ровесницу лошади Буденного, которой предстояли многочисленные суды за авторские права и копирайт; молодую, моложе младшего внука, вдову писателя, которой, кроме тех же самых судов за авторские права и копирайт, предстояли суды с детьми писателя за наследство. Тётушка плакала на кухне, приготовляя салаты, плакала во время ужина, под звон бокалов и звяканье столовых приборов, плакала, когда по телевизору показывали нежнейшую сцену – молодая вдова обнимается с младшим внуком писателя. От этих страстных объятий всем как-то стало неловко – и тележителям, и телезрителям. Все, кроме Андрея, уже высказались по поводу кончины писателя, и, поскольку раздавался ещё плач, продолжали говорить о постигнувшей их утрате. Как-то само собой получилось, что многие вопросительно посмотрели на Андрея – ну сколько можно молчать. Мариам всегда обижалась, если он не принимал участие в общем разговоре – мол, недолюбливаешь моих родственников. И ему пришлось высказаться по теме.
– А что смерть… Ежеминутно помирает столько народу, причем очень много полезного – потенциальных работников, клиентов, партнеров по бизнесу. А то, что прикопали человечка, которого в глаза никто не видел и не знает…
Тут Мариам больно ущипнула его под столом, и он заметил гневный взгляд плачущей тётушки. Уполномоченная вселенской скорби посмотрела на него, как на исчадие ада:
– Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы! А ты, ты…
И разревелась пуще прежнего.
А в день города (совпавшего с днем похорон очень известного юмориста, драматурга и демагога), уже под вечер, когда Мариам собиралась пойти вместе с Андреем к родственникам, позвонила её мама и сказала, что, вероятно, молодой паре хотелось бы побыть вдвоем, наверное, давно собирались. И Мариам, сняв строгое вечернее платье и надев домашний халат, спросила Андрея, куда бы пойти.
– А что пойти… Давай дома посидим.
Они прошли на кухню, он открыл шампанское, и разлил по бокалам. Отпив глоток, она, поддев ногтем отклеивавшуюся обоину, спросила:
– Почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
– Послушай… ты когда-нибудь прекратишь издеваться надо мной? – закатив глаза, переспросил он.
– Что с тобой? На минуточку, я твоя жена, имею право задать тебе вопрос.
– Так задавай вопрос, не надо издеваться!
– Вот я и задаю: почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт?
– Но мы миллион раз обсуждали эту тему, ты можешь воспроизвести по памяти любой из ответов!
– Слышь, ты, умник! Не надо со мной разговаривать, как с тупицей! Если я спрашиваю, значит, хочу услышать ответ.
– Как с тобой тяжело, Мариам, ты хуже блондинки.
– Не нравлюсь – женись на другой!
– Опять же говорю: тебе прекрасно известно, что я готов приступить к ремонту в любой момент, но вы с мамой еще не выбрали плитку, и что там еще. Тут другой вопрос начинается: зачем ты в миллионный произносишь эту тупую фразу: «почему ты не хочешь сделать на кухне ремонт»?! Для поддержания беседы?!
– Потому что разговаривать с женой надо нормально, без этих вот подвыпертов. Ответил бы сразу, как нормальный человек.
И она вздохнула:
– Эх, у всех нормальные мужики, этот же – вечно недовольный господин, всё ему не так.
Допив залпом шампанское, Андрей налил себе еще и подлил жене. Она сделала небольшой глоток, и с притворно-мечтательным видом произнесла:
– Ко мне недавно подошел на улице парень и сказал, что давно мечтал о такой девушке, как я, и что мы созданы друг для друга. Потом, по телефону, такое наговорил… Между прочим, очень много верного. Что у меня потухший взгляд, и по мне видно, что я замужняя, и муж не обращает на меня внимание, и только любовные ласки нового мужчины вернут мне цветущий вид.
Андрей безучастно рассматривал кафельную плитку над раковиной.
– Тебе всё равно, что я тебе говорю? – набросилась на него Мариам.
– Чего?
– Что слышал! Тебе всё равно, что к жене пристают на улице, звонят по телефону? Тебя не коробит?
Он пожал плечами:
– Главное, чтобы тебе было хорошо.
– Ты не мужик.
– Правильно, я у тебя громоотвод.
– Скотина, ещё скажи свою любимую фразу: «кобель не вскочит, пока сука не захочет».
Он послушно произнес «свою любимую фразу». Тогда Мариам набросилась на него с кулаками, и он стал отбиваться, стараясь не сделать ей больно. Наконец, устав, она уселась к нему на колени:
– Гадина, совсем меня не любишь, готов подложить под любого.
– Почему же «под любого», я доверяю твоему вкусу.
– Но почему ты не веришь, что могут быть обстоятельства, когда замужняя женщина может потерять контроль, и в такой ситуации совершить поступок, за который потом придется стыдно?!
Он сделал очень удивленное лицо:
– Не понимаю, о чем вообще речь. Ни разу не слышал о таких ситуациях. С этого места поподробнее, пожалуйста.
– А что бы ты сделал, если бы я… изменила тебе?
Он зевнул:
– Измени, посмотришь. Давай, чего уж там, а то одни обещания.
– Ага, ты хочешь сказать, что сразу бросишь меня, так, да?!
С этими словами она вскочила, и, бросив бокал на пол, под грохот стекла выбежала с кухни.
Допив, Андрей с неохотой пошел её искать. Найдя её лежащей на кровати в спальне, присел рядом, стал гладить её волосы. В этот момент она показалась ему большой неуклюжей куклой, настолько мало взрослости было в выражении её лица.
– Ты не ревнуешь меня – значит, совсем не любишь, – капризно протянула она. – Тебе плевать, где я и с кем я. Потому что не надо было выходить за тебя замуж.
– Почему же, – ответил он как можно ласковее. – Просто мои представления о браке высоки и чисты, как вершина Эвереста. Я даже не догадываюсь о том, что бывают измены, поэтому мне незнакомо чувство ревности. От ревности страдают те, кто готов изменять сам, чьи гены подсказывают ему, что измена – дело распространенное, и за неприкосновенность семьи непременно надо бороться. И вот: я доверяю своей любимой жене.
– Правда? – спросила она недоверчиво. – Ты все-таки любишь меня?
– Конечно!
Они поцеловались. Поднявшись с кровати, она присела на оттоманку и стала причесываться.
– Куда мы пойдем гулять?
Андрей промолчал. У неё было готовое возражение на любое его предложение, но он ничего не предлагал, и ей пришлось ждать.
– Ну… вариантов много может быть разных, – наконец, выдавил он.
Устав ждать, она сказала то, что наверняка ему не понравится:
– Пойдем на набережную.
Он привычно закатил глаза:
– Зачем идти туда, где вся толпа?
– Там весело – салют, концерт, много народу. И почему ты вечно недоволен? Сегодня праздник, если что.
Она встала, сняла халат, и, раскрыв шкаф, стала выбирать одежду. Андрей залюбовался её фигурой.
– Праздник – у пролетариата. Народ живет по расписанию, а свободные люди сами назначают себе праздники и будни.
– Слышь, ты! Что-то ты много о себе возомнил! Ты такой же, как все, не строй из себя великого!
– А я и не строю – я и так великий.
Почувствовав его взгляд, она состроила снисходительную гримаску:
– Это уже не смешно.
И, приложив к телу черную шелковую блузку с тонкими бретельками, полюбовавшись своим отражением в зеркале, надела её. Он попытался убедить её.
– Мариам… Зачем мы туда пойдем? Представь, что там сейчас творится: бычьё в трениках и быдла в мини-юбках, от которых пахнет хуже, чем от коней – целевая аудитория пива «Балтика-9». Приличные заведения – «Пиранья» и «Август» – будут закрыты, все тошниловки окажутся переполненными, и нам крупно повезет, если наш заказ принесут до закрытия заведения.
Зря он сказал про мини – Мариам взяла с полки короткую джинсовую юбку и демонстративно её надела.
– Откуда в тебе столько гонора, что за презрительное отношение к людям! На себя-то посмотри – давно ли перестал лаптем щи хлебать!
В ней было гонора ничуть не меньше, особенно она любила измываться над официантами и гостиничными служащими, и поглумиться над целевой аудиторией пива «Балтика-9» тоже могла запросто, однако, вступив в полемику, выдерживала роль. Андрей мягко попросил её сменить наряд на менее откровенный – выбрать какую-нибудь длинную юбку и блузку не с открытыми плечами, а что-нибудь построже. Потому что в местах массового скопления малокультурных людей…
– Я иду со своим мужем – если что! – оборвала она его.
Надушившись, добавила:
– Пойдем, аристократ хренов.
То, что творилось на набережной, соответствовало описанию, которое дал Андрей. Они с трудом пробрались в кафе «Волга», содрогавшееся от индустриального грохота – настоящая трэш-твою-мать рок-скотобойня; и там им предложили два места за столом, за которым уже сидело четверо. Пришлось согласиться, других вариантов не было. Официантку ждали долго. Мариам еще дольше выбирала, затем попыталась, как обычно, помучить официантку – затеять обсуждение заказа минут на пятнадцать – но этот номер не прошел, та бесцеремонно потребовала, чтобы ткнули в меню пальцем, а когда Мариам призвала её к порядку, развернулась и убежала к другому столику. Пришлось Андрею идти за ней и тыкать в меню пальцем.
Конец ознакомительного фрагмента.