11. В чане с кипящей водой
Решил продолжить путешествие «вглубь себя». Запись не велась несколько лет, но это не значит, что все это время я не пытался прорваться к своей сути. Суть, как водится, ускользала и видоизменялась, и в результате этих погонь за своей тенью я пришел к пониманию сходства между «духовным деланием» и «актерской психотехникой». Фактически, я ничего иного и не делал, как только выстраивал подмостки, собирал труппу и составлял репертуар своего «внутреннего театра». Ну и что? Что же двигало мною, неужели только жажда зрелищного насыщения, желание увлечь свою душу и свой разум каким-нибудь завораживающим действом? Не исключаю такой вероятности. Но в чем же суть этой «театральности»? Неужели человеку, для понимания себя, так необходимы драматургические фабулы и артистические эмоции? Неужели понимание своей сути, узнавание ее, возможно для человека только через образ? Собственно, в этом я не вижу ничего дурного: факт этот говорит лишь о том, что культурный базис в нас неуничтожим. Нам, как для понимания мира, так и для постижения самих себя, – необходимо образное воплощение и истолкование. Мы не можем раствориться в себе самих и принять мир тотально, мы всегда отделены от мира (как и от себя) некой театральной авансценой, незримой «четвертой стеной». Эта «механика восприятия» заложена в нашей природе, ведь Арлекин в нас, наш Трикстер – это не просто метафора «животной души», окультуренной эмпирически, но и наша биологическая составляющая. Как Арлекин из commedia dell arte, я соткан из множества пестрых лоскутков, и каждая из этих латок есть некий смысл (чаще – бессмыслица), и – определенная энергия. И так, из года в год, изо дня в день, я штопаю и штопаю свое «культурное тело», нашиваю на него все новые и новые заплатки, накладываю новые лоскуты. Но всякий раз, соприкасаясь с внешней реальностью, мой «духовный наряд» неизменно порется по швам. Трикстер во мне, мой внутренний Арлекин, неутомим, он не знает ни отдыха, ни покоя. Да, я медленно, но непрерывно видоизменяюсь, но все никак не могу приблизиться к себе самому, к своему абсолюту, к своей сути. Вопреки моей внутренней работе, на меня воздействует также и разрушительная сила энтропии: мир, среда, время, люди, – все внешнее на меня грубо влияет. Энтропия мира во много раз активнее и мощнее меня, и она разрушает меня изнутри. Я, как Алиса в Зазеркалье, бегу, но не двигаюсь с места. Уродливая заданность «культуры» внешней, полудикие механизмы социума (изломавшие меня еще в раннем детстве), неумолимая и непостижимая текучесть времени, парадоксальная изменчивость его природы, – душе моей некуда спрятаться от всего того, что из года в год, изо дня в день, так агрессивно (и так деструктивно) воздействует на меня на протяжении всей моей жизни. Известная китайская мудрость гласит: «В чане с кипящей водой нет холодного места», – так и у нас, людей, нет особого выбора, мы вынуждены насыщаться той «культурной средой», в которой заключено наше существование. Мы вынуждены питаться этими «культурными отбросами», этим скучным мусором. Современное общество не дает нам нужного оружия в борьбе со вселенским распадом: нас приучают к социальному бессмертию, а это – миф. Так уж случилось, что я появился на свет в атеистическом советском обществе, в котором о Духе, о сакральном никто не говорил. Никто об этих понятиях тогда и не помышлял (как, впрочем, и сейчас). Книги, искусство, религия, – вот то, что меняло меня изнутри, то, в чем я увидел свою духовную Родину. Но все это внешнее «искусство», оно только топчется на пороге чего-то самого главного, но не проникает внутрь, оно только в исключительных случаях выводит нас к рубежам Духа Живого, и почти никогда – в сферу святости. Все, что создают нынешние «люди искусства» – крайне профанно. Мы живем в абсолютно профанном пространстве. Дух времени лжет через нас. Мы живем в системе ложных установок, в системе мнимых ценностей и перевернутых смыслов. Все внешние проявления социума оскорбляют человеческую душу, все смыслы, все предметы, окружающие нас, – все это способно лишь оскорбить человека, унизить его, как существо сакральное. Все в мире пытается свести нас либо до уровня животного, либо превращает человека в элементарную функцию, в «профессию», в полуавтомат. Я не знаю, возможно ли в принципе переустроить изнутри весь свой культурный аппарат настолько, чтобы быть живым? Возможно ли вообще изменить свой культурный контекст, все свои культурные основы, весь свой культурный фундамент так, чтобы не быть ни животным, ни биороботом, ни машиной, ни ничтожеством? Мне бы очень хотелось максимально очиститься от всего, что так агрессивно вторглось в меня, и слепило (ослепило) меня по своему образу и подобию. Но для этого нужно отказаться от мира в целом. Ужас еще и в том, что мне придется отказаться не только от настоящего, но, в еще большей мере, и от всего своего прошлого, – а с прошлым я связан самым решительным образом, прошлое – это моя, если угодно, материнская пуповина. Впрочем, и от настоящего отказаться мне почти не под силу, хотя в настоящем я мало чего люблю. Дух времени, от него очень сложно отрешиться, ведь именно им и наполняются наши легкие: это то, что неизбежно, то, что для нас тотально, то, с чем мы ежеминутно соотносим нашу жизнь. Некий фальшивый абсолют. Наш «чан с кипящей водой». Доступы же к сакральному перекрыты: наше внутреннее содержание не соответствует тем духовным качествам, той духовной энергии, которая составляет систему актуальности мира сакрального. Мы вынесены во внешнее, и мы ориентируемся лишь по внешнему: иными словами, у нас нет ориентиров. Мы замешаны внутри какой-то пугающей космической системы (Мировая Душа), и она всякий раз проявляет себя по-разному, к ее метаморфозам невозможно привыкнуть. Мировая Душа проявляет себя феноменом времени. Если угодно, это Гераклитово «все течет, все изменяется…» Но и в нас самих тоже постоянно «все течет, все изменяется», ведь мы подвижны не менее, чем сам мир: возможно, мы и есть те глупые белки в колесе мироздания, которые и приводят его в движение… —