Cтарый царь Махабхараты. Свобода выбора и судьбa в индийском эпосe. Часть I. Наследство (А. Р. Ибрагимов, 2016)

1. Проклятие

После смерти царя Кауравов Вичитравирьи две его юных вдовы остались бездетными, и для продолжения царского рода с ними по обычаю нийога и по приговору родичей должен был сочетаться их деверь святой отшельник Кришна Двайпаяна Вьяса. Этот обычай, известный в европейской традиции как левират (лат. levir – деверь), характерен для патриархальных обществ и нашёл отражение в ряде памятников от Пятикнижия до законов Ману. Примером левирата в ВЗ является сюжет, где отец умершего бездетным старшего брата Ира обращается к среднему брату: «И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему» (Быт 38, 8). Отголоски левирата находим и в архаических, отражающих родовой быт германских сказаниях о героях «Старшей Эдды» (далее – СЭ), когда смертельно раненный конунг Хельги «завещает» свою невесту Сваву младшему брату:

Очевидно, подобные обычаи сохранялись у северных народов и в раннефеодальном обществе исландских саг (Х-ХII вв.): викинг Эгиль с одобрения родичей берёт в жёны Асгерд, вдову своего старшего брата Торольва (Исландские саги, 1999, т. 1, «Сага об Эгиле», LVI).

Сходным образом, чтобы не прервалась династия Кауравов, по вызову царского семейства отшельник Вьяса прибыл во дворец, но старшей из вдовых цариц прелестной Амбике нечёсаный лесной аскет явно не глянулся (Мбх I, 100): «Увидев рыжие волосы Кришны» (не путать с богом Кришной, оба прозвища означают «темнокожий» – А. И.), «его сверкающие глаза и медно-красную бороду и усы, царица закрыла глаза… Дочь царя Каши» (Амбика – А. И.) «из страха не могла смотреть на него». Вьяса, невзирая на брезгливость нежной царицы, исполнил свой родственный долг, но обиду, кажется, затаил. Впрочем, таил её он весьма недолго. Будучи одарён «сверхъестественным знанием», радеющий о благе династии аскет разразился пророчеством о будущем сыне Амбики (Мбх I, 9-10): «Он будет по силе равен десяти тысячам слонов, будет мудрым и знаменитым, лучшим среди царственных мудрецов, одарённых великой доблестью и разумом. А у него же, благородного, будет сто могучих сыновей. Но из-за оплошности матери сам он будет слепой».

Отвлечёмся ненадолго от династии Кауравов, чтобы напомнить читателю, что пророчество, сделанное в юности, а иногда до рождения или даже до зачатия, является важнейшим фактором, определяющим судьбу героя сказания. В кельтскиx «Сагах об Уладах» (далее – СУ) будущий герой Кухулин в возрасте семи лет слышит предсказание друида Катбадa о том, что ему предстоит очень короткая, но славная жизнь. «Правду сказал я, – воскликнул Катбад, – будешь велик ты и славен, но быстротечною жизнью отмечен!» (СУ «Похищение быка из Куальнгe»). В самой Мбх пророчествам несть числа. Панду пророчествует о ещё не зачатом старшем сыне (Мбх I, 113, 40–41): «…Мир сей… будет считать, что (сын наш) это воплощение справедливости. Несомненно, что и сам он будет справедлив к Кауравам». Последняя фраза намекает на то, что старший сын Панду займёт трон. При рождении ребёнка голос с неба подтверждает предсказание отца (Мбх I, 114, 6–7): «Этот перворождённый сын Панду, несомненно, будет лучшим из блюстителей закона, по имени Юдхиштхира. Он будет известным царём…» Аналогично, при рождении третьего сына Панду – Арджуны – голос с неба предсказывает его великие подвиги (Мбх I, 114, 27–35), как в Новом Заветe праведный Симеон – судьбу младенца Иисуса (Лк 2, 25–35). Все предсказания, естественно, сбываются.

Итак, только что зачатому сыну царицы суждено родиться слепым: в реализации пророчества никто из окружающих не сомневается. A слепой наследник престола – это проблема. Дело в том, что вождь племени, царь страны или патриарх рода в соответствии с воззрениями древних является посредником между своим народом и богами, т. е. представляет всю общину перед небесными владыками: нетрудно заметить, что и еврейские патриархи ВЗ, и греческие цари «Илиады» и «Одиссеи» (далее – Од), в отличие от простых соплеменников, способны общаться как со смертными, так и c бессмертными. Если правитель отсутствует или неугоден богам, всё племя или страна лишается благосклонности богов, a вместе с благосклонностью богов исчезает и благоденствие народа. В соответствии с этой парадигмой по смерти Вичитравирьи, «когда… царство оказалось без царя, не стал проливать дождь владыка богов», и начались голод и болезни (Мбх V, 145, 24). Аспект «угодности» царя богам подчёркивает жена Панду царица Кунти (Мбх V, 130):

«…От пороков царя оскверняется мир». Подобные представления были распространены повсеместно: из греческих сказаний мы знаем, что ради наказания нечестивого царя Атрея (убил племянников и угостил своего брата Фиеста мясом его сыновей) боги наслали на Микены недород, так что народ умирал с голоду. Здесь уместно отметить, что боги древних были весьма разборчивы, больные и уроды были им неугодны, так как физические недостатки связывали с моральной ущербностью. Например, зороастрийская богиня Адвисура Анахита глуха к мольбам больных и калек: телесные недостатки это печать духа зла Ахримана. Сходные ограничения находим в Ветхом Завете, трактующeм о правилах служения Богу (Лев 21, 16–20): «И сказал Господь Моисею, говоря: никто из семени твоего во все роды их, у кого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтобы приносить хлеб богу своему… ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ни такой, у кого переломлена нога или переломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с повреждёнными ятрами» (курсив наш – А. И.). Индийская традиция не составляет исключения. По словам божественного мудреца Маркандеи, человеческое уродство это часть нарушения миропорядка, в котором проявляется мировое зло (Мбх III, 198, 34–35): «Дурное поведение Индр людей» (царей – А. И.) «колеблет основы великой дхармы – поднимает голову зло… Родятся на свет уроды, карлики и горбуны, большеголовые чудища и мужи, лишённые мужской силы, а также глухие, слепцы и заики». [Соответственно, во времена всеобщего благоденствия и добронравия в городе Айодхье при царе Дашаратхе «не было мужчины или женщины/несчастных или уродливых» («Рамaяна», далее – Рм, I, 6, 16)]. И это не абстрактные соображения, а руководство к действию, которое даёт божественный мудрец Вьяса царю Юдхиштхире (Мбх XII, 37): «Не следует давать дары… умалишённому… немому, тому, у кого пятна на коже, лишённому конечности, карлику…». Сам Дхритараштра, оставляя царство, наставляет Юдхиштхиру (Мбх XV, 9, 23): «В том месте, где происходит совет, не должно быть… калек и умалишённых».

Оказывается, увечье считалось позором не только для царя или жреца, но и для простого люда. Вот как победоносные ханаанеяне ставят условия сдачи жителям осаждённого галаадского города Иовиса: «И сказал им Наас Аммонитянин: я заключу с вами союз, но с тем, чтобы выколоть у каждого из вас правый глаз и тем положить бесчестье на всего Израиля» (1 Цар 11, 1–2). Ср. с угрозой сарацинского короля Галафра, осаждающего Рим:

Сходные действия сохранили для нас не только сказания, но и история: после победы над афинянами жители Сиракуз ставили пленным на лицо клеймо в виде лошади. Возвращаясь к Мбх, заметим, что в соответствии с указанными представлениями, счастливые или неблагоприятные признаки внешности героя связываются и с его личной счастливой или тяжёлой судьбой. В конце эпопеи, подводя итог многолетних бранных подвигов своего младшего брата Арджуны (доблестного витязя и статного красавца), царь Юдхиштхира недоумённо вопрошает мудрого Кришну: в чём могут заключаться недостатки безупречной, как кажется, внешности Арджуны, которые предвещали бы нескончаемые испытания, выпавшие на его долю. Подобная традиция сохранилась до очень позднего времени: после победы Генриха VII над Ричардом III Йорком новая династия (Тюдоры) создала легенду о Ричарде III-злодее, приписав ему соответствующую внешность – безобразного горбуна. Стоит ли говорить, что Ричард горбуном не был и погиб в битве молодым и сильным, тридцати одного года.

Мы убедились, что залогом благосклонности богов является физическое совершенство и здоровье. (Разумеется, внешностью дело не ограничивается, но об этом речь пойдет позже). Это обстоятельство было должным образом оценено Сатьявати, старой царицей-матерью, лихорадочно пытающейся обзавестись здоровыми внуками от вдовых невесток (Мбх I, 100, 11): «Слепой ведь не (может быть) достойным царём Кауравов!..» В результате неуёмная Сатьявати «уговорила другую невестку и опять позвала, как прежде, мудреца». Так был зачат младший брат слепого Дхритараштры – Панду. (Тут тоже не обошлось без приключений. При виде отшельника царица Амбалика побледнела от ужаса и отвращения, и ребёнок родился бледным; так и переводится его имя). Сатьявати предпринимает ещё одну попытку получить потомство от старшей невестки, но своенравная Амбика, не выносящая «вида и запаха» страшного отшельника, подсовывает ему переодетую служанку, принадлежащую к низшей варне шудр. Всевидящего Вьясу не проведёшь, но он не отверг ласк миловидной и услужливой девушки, и на свет появился мудрец и законник, сводный брат принцев Видура. Разумеется, из-за «подлого» происхождения ни праведный Видура, ни его сыновья на престол Кауравов претендовать не смогут.

Когда оба принца «достигли юности», «Дхритараштра из-за своей слепоты не вступил во владение царством… Царём сделался Панду» (Мбх I, 102, 23). Теперь Дхритараштру и Панду пора женить, и за дело, как и следовало ожидать, принимается их дядя великий витязь Бхишма. В своё время отказавшийся от женитьбы и престола, патриарх Кауравов Бхишма бывал регентом во времена междуцарствия и малолетства царевичей [«И Дхритараштра, и Панду… с самого рождения охранялись Бхишмой, как бы (его собственные) сыновья» (Мбх I, 107), a за поколение до Дхритараштры и Панду он так же опекал их юных «отца» Вичитравирью и дядю Читрангaду, то есть своих младших сводных братьев] и не менее активно снабжал Кауравов невестами: им были силой увезены жёны для Вичитравирьи, а до этого – высватана сама Сатьявати для его отца Шантану. …Бхишма… услышал от брахманов о том, что дочь Субалы, прелестная Гандхари, якобы снискав благосклонность Шивы… получила от него милость (родить) сотню сыновей. Тогда он послал к царю Гандхары… «Слепой», – так подумал на это Субала, но, поразмыслив умом о роде, славе и поведении (Кауравов), он выдал тогда за Дхритараштру ту добродетельную Гандхари. И вот Гандхари услышала о том, что Дхритараштра был слепой и что её отец и мать решили выдать её замуж за него… Тогда она взяла своё платье и… завязала свои глаза… (желая быть) преданной слову (будущего) супруга и приняв решение: «Да не буду я превосходить в еде своего супруга» (Мбх I, 103, 9-13).

Слепота Дхритараштры I. Мотив проклятия

Дхритараштра рождается слепым из-за того, что сам святой отшельник Вьяса (которому традиция приписывает редактирование Bед и составление Мбх) в гневе пoкaрaл его мать царицу Амбику за «оплошность», оскорблённый её пренебрежительным и даже брезгливым отношением.

Общефольклорный мотив проклятия очень важен для определения и объяснения судьбы героя эпического сказания, а к вопросу о судьбе Дхритараштры (то есть о роли предопределения в его жизни) и мере его личной ответственности за происходящее мы будем возвращаться постоянно. В Мбх сын подвижника Утатхьи был проклят собственным дядей ещё до рождения, притом совершенно безвинно (ср. с Дхритараштрой), и родился слепым, получив имя Диргхатамас («Погружённый в долгий мрак»). От проклятия невинно пострадавшего Диргхатамаса не защитило даже то обстоятельство, что он был великим подвижником и мудрецом, уже в утробе матери изучившим веды с ведангами (Мбх I, 98). Пример Диргхатамаса интересен для нас, и вот почему. В Мбх гневливые брахманы и подвижники раздают проклятия направо и налево. Иногда, как мы видим на примере Диргхатамаса, проклятию подвергается невиновный (с точки зрения аудитории); если вина и есть, часто наказание выглядит чрезмерным, а извинения не принимаются из-за стандартной отговорки: «Как я сказал, так и будет; моё слово не может быть ложным». Когда объектами проклятий становятся не персонажи вставных новелл, вроде Диргхатамаса, а центральные герои, то соответствующие наказания, включая чрезмерные и вовсе незаслуженные, позже обязательно складываются в цельную картину глобального и сложного небесного сценария, по которому развивается «земное» действие Мбх: в эпосе нет случайных событий.

С точки зрения современной аудитории нередкое в сказаниях разных народов проклятие детей за грехи родителей имеет свою (пусть чудовищную) логику, ведь самое страшное наказание для человека – это несчастье с его детьми, да ещё и по собственной вине родителя. Эта жестокая логика сквозит в предсказании пророка Нафана царю Давиду о смерти его младенца-сына от Вирсавии (2 Цар 12, 14) в наказание за то, что похотливый царь соблазнил Вирсавию, а её мужа послал на смерть. Страстные молитвы Давида не умилостивили Бога, и младенец умер. Но у данного мотива в силу его древности есть и менее очевидные для современной аудитории коннотации. Интересный для нас пример проклятия находим в Ветхом Завете. Спасшись от потопа, Ной «насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнажённым в шатре своём. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду… пошли задом и покрыли наготу отца своего… Ной проспался от вина своего и узнал, что сделал над ним меньший сын его, и сказал: проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих» (Быт 9, 20–25). Это проклятие не делается менее действенным или страшным оттого, что ему суждено сбыться, по приблизительному подсчёту «эпического» времени, через 1000–1200 лет: только через десять поколений после Ноя Авраам приведёт евреев из Месопотамии в Палестину, ещё через три поколения Иосиф поселит их в Египте, через 400 лет Моисей выведет свой народ из египетского рабства, и ещё через две-три сотни лет уже вполне исторический царь Давид в начале Х в. до н. э. завершит покорение Ханаана. Так народы Ханаана (т. е. потомки проклятого Ханаана, внука Ноя) попадают в зависимость («рабство») от евреев – потомков Сима.

Даже если отвлечься от историко-аллегорического толкования проклятия (при таком понимании проклятие «сработало» только через 30–40 поколений, постигнув совсем уже невинных людей), то и понятое буквально, оно относится к Ханаану, наказанному из-за проступка его отца Хама (ср. жестокое наказание Дхритараштры из-за проступка его матери Амбики). Объяснение ветхозаветного проклятия «не по адресу», возможно, состоит в том, что Хам, наряду со своими братьями и с самим Ноем, был раньше благословен Богом, и поэтому проклят быть не может [«И благословил Бог Ноя и сыновей его…» (Быт 9, 1), как только они вознесли первую после потопа жертву]. Вьяса же, в качестве святого мудреца, считает недостойным наказывать женщину [аналогично, женщина не могла быть жертвой кровной мести, а вот «наказать» героиню убийством её мужа, брата или отца – обычное дело в сказаниях (Брунгильда – Кримхильда ПН)]. Так в обоих случаях из-за иммунитета родителей пострадать должно потомство, но это поверхностная точка зрения. В эпической действительности эти слабо мотивированные (для неосведомлённой аудитории) действия оказываются, как мы упоминали, частью сложного небесного сценария, рассчитанного на поколения вперёд.

В тех случаях, когда проклятию подвергается ещё не родившийся герой или когда проклятие тяготеет над родом и «автоматически» переносится на очередное поколение, очевиден важный для образа Дхритараштры аспект безвинного страдания. Но «безвинный» не значит «покорный»: нам предстоит убедиться, что объект проклятия не всегда согласен терпеливо страдать. Разумеется, не следует забывать и о реальном историческом аспекте кажущегося проклятия «не по адресу». В условиях родового устройства общества ответственность за грехи и преступления была не индивидуальной, а именно родовой: за члена рода отвечали его родичи, в том числе, прямые потомки. С точки зрения эпической аудитории, ещё не изжившей остатков родового устройства общества, в этом не было ничего странного, и мы должны не упускать этого важного аспекта судьбы нашего героя: Дхритараштра наказан за свою мать, a в будущем ему предстоит нести ответственность и за сыновей. Ниже будет показано, что судьба Дхритараштры вообще в необычайной степени подвержена влиянию окружающих персонажей.

Пример проклятия, тяготеющего над родом, дают нам греческие сказания о Пелопидах. Из-за скверных поступков Пелопса[1], три поколения его потомков, в соответствии с двойным проклятием, совершают и подвергаются весьма неприятным действиям, включая брато-, муже-, дето- и матереубийства, каннибальство, изгнание, потерю трона, адюльтер и инцест. Пелопиды являют пример того, что объект проклятия может не ограничиваться пассивной ролью страдальца, но вовлекается в порочный круг ответных действий. Мы увидим, что, в отличие от праведного Диргхатамаса, Дхритараштра не всегда будет являть пример сдержанности, мудрости и благочестия.

2. Наследники

Очевидно, коли царём стал Панду, то и его сыновья должны были наследовать царство в обход сыновей Дхритараштры. Аналогичные правила наследования были широко распространены, как можно видеть на примере Рюриковичей Киевской Руси, где господствовало лествичное право: если одному из братьев почему-либо не доставалось стола (например, умирал ещё при жизни отца), то и его потомки навсегда исключались из очереди претендентов на Киевское княжение, a подчас не получали даже удела (т. наз. князья-изгои). Наше предположение о характере престолонаследия внутри рода Кауравов подтверждается словами принца Дурьйодханы: «Если этот Пандава получит (царство) как наследство от Панду… тогда мы вместе с нашими сыновьями будем исключены из царского рода…» Можно видеть, что такова и точка зрения сказания, высказанная самим Вьясой в беседе c сыновьями Панду, a именно, что дети неспособного править слепца теряют право на трон (Мбх I, 144, 7): «Я ранее предвидел… что вы будете отправлены в изгнание сыновьями Дхритараштры, незаконно стоящими (у власти)» (курсив наш – А. И.).

Никакого сомнения о том, кто из двух братьев правил страной, сказание не оставляет: при жизни о Панду постоянно говорится как о «царе, правителе Хастинапура» (столица Кауравов – А. И.). Действительно, могучий воитель Панду постоянно воюет, расширяя пределы царства, тогда как слепой Дхритараштра, получив от младшего брата свою долю трофейных ценностей, одаривает брахманов и устраивает обильные жертвоприношения. После очередного победоносного похода страстный охотник Панду удаляется на временное жительство в лес, сопровождаемый двумя жёнами. Во время жительства в лесу старшая жена царя Кунти рождает от богов трёх сыновей: Юдхиштхиру от бога закона и справедливости Дхармы, могучего Бхимасену от бога ветра Ваю, и непревзойдённого лучника Арджуну от царя богов Индры. Младшая жена Панду Мадри рождает двух прекрасных близнецов от близнечных божеств Ашвинов. Кроме того, ещё до замужества Кунти тайно родила могучего витязя Карну от бога солнца Сурьи; младенец был брошен в корзине в реку, рос приёмышем в семье возницы (суты) и позже, не зная родства, стал верным другом Дурьйодханы и злейшим врагом Пандавов. Вскоре по рождении своих детей Панду, так и не вернувшись в столицу, гибнет из-за проклятия брахмана. Теперь посмотрим, как идут дела у праведной Гандхари, которой, по слухам, сам Шива даровал невероятную даже по эпическим меркам плодовитость.

Вот ещё одна версия (помимо дара Шивы) того, как Гандхари родила сто сыновей. Однажды Гандхари ублажила голодного и усталого Вьясу хорошим приёмом, аскет пообещал царевне дар, и та, очевидно озабоченная династическими соображениями, пожелала иметь сто сыновей, подобных её мужу (Мбх I, 107, 7–8). Аскет обещает своё содействие, и живот Гандхари действительно начинает расти, но долгожданное потомство всё не появляется, и дело принимает драматический оборот. «Два года бездетная Гандхари носила в себе зародыш, но, наконец она прониклась горем… Без ведома Дхритараштры Гандхари измученная скорбью, с великим усилием распорола себе живот. Тогда вышел оттуда твёрдый ком мяса…» Причины горя и скорби царицы она сама описывает следующим образом: «Услышав о рождении у Кунти старшего сына, блеском подобного солнцу, я в величайшей печали распорола свой живот». Детали того, что последовало за указанным хирургическим вмешательством, весьма важны для наших разысканий. Вот подробное изложение событий. На место происшествия немедленно прибыл Вьяса, и мясной ком, поливаемый по его предписанию холодной водой, распался на сотню зародышей. Их поместили в сто сосудов, наполненных топлёным маслом, и запечатали на год. После сосуды были открыты, и так на свет появился царевич Дурьйодхана, а ещё через месяц – его 99 братьев и сестра. Собрав родичей и мудрецов, Дхритараштра спросил их, может ли Дурьйодхана так же, как и Юдхиштхира, стать царём. «По окончании этой речи… шакалы и другие страшные хищники подняли вой… Брахманы и премудрый Видура сказали: „Очевидно, этот твой сын будет истребителем рода. Спокойствие может наступить только при его удалении; если же ты его вырастишь, случится великое бедствие… (Удалением) одного создай благополучие мира и своего рода“. Услышав сказанное так Видурой и всеми наилучшими из дваждырождённых, тот царь, исполненный любви к своему сыну, однако, не сделал так».

Судя по контексту, Гандхари заторопилась рожать именно, чтобы не отстать от Кунти, ведь в большинстве формул престолонаследия решающую роль играет старшинство. Действительно, сказание недвусмысленно подчёркивает напряжение династической гонки обретения потомства, постоянно сопоставляя прогресс Гандхари и Кунти (Мбх I, 114, 1): «Между тем, как у Гандхари зародыш находился уже целый год… Кунти вызвала вечного Дхарму ради зачатия…» Кунти опередила Гандхари (Мбх I, 107, 24): «…И вот… родился царевич Дурьйодхана. По времени рождения царевич Юдхиштхира был старше его», добавим, на целый год. Соревнование матерей продолжается (Мбх I, 114): «В тот же самый день, когда родился Бхима…» (второй сын Панду), «родился также и Дурьйодхана!..» Об этом же думает, очевидно, и вторая жена Панду, прекрасная Мадри (Мбх I, 115): «Печаль моя… возникла не от того, что я услышала о рождении у Гандхари сотни сыновей!.. Эта моя великая скорбь происходит от (моей) бездетности…» Сопоставление будущих соперников за трон Кауравов начинается с колыбели (Мбх I, 116, 25–28): «Так родилось у Панду пятеро сыновей, дарованных богами, могучих и славных… И пятеро их, а также сотня (сыновей Дхритараштры), приумножившие род Куру, выросли все в короткое время, точно в воде лотосы».

Слепота Дхритараштры II. Аномальное развитие героя

Врождённое уродство, инвалидность или просто физическая слабость и «забитость» будущего героя и богатыря – важнейший мотив героического эпоса. Напомним, что Илья Муромец до тридцати лет был «запечным сиднем», не владевшим ни руками, ни ногами; его в одночасье излечили и сделали богатырём таинственные старцы. В шорской поэме будущий герой пять лет лежал в золе под казаном, откуда однажды появился зрелым богатырём. Герой якутских олонхо родился недоношенным и тридцать лет лежал в навозе, пока не превратился в богатыря; другой якутский герой до тридцати лет не ходил и не говорил. Смягчённый вариант неполноценности находим у заглавного героя древнеанглийской поэмы Беовульфa, который в юности был всеми помыкаемым увальнем, позже превратившись в непобедимого витязя:

И нартский герой Батрадз в детстве не подаёт надежд: он грязен, копается в золе и навозе. Отметим, что у некоторых персонажей эпоса уродство, вместо того, чтобы уступить место «богатырству», оказывается эксплицитно связано с ним. У величайшего кельтского героя Кухулина, несмотря на ряд аномалий (семь зрачков, по семь пальцев на руках и ногах), внешность юного красавца, но в ярости схватки он ужасно преображается, и сага даёт чрезвычайно натуралистичную картину такой трансформации: «Ступни, колени и голени повернулись назад, а пятки, икры и ляжки оказались впереди… Обратилось лицо его в красную вмятину. Внутрь втянул он один глаз… Выпал наружу другой глаз Кухулина, а рот дико искривился. От челюсти оттянул он щёку, и за ней показалась глотка, в которой до самого рта перекатывались лёгкие и печень Кухулина» (СУ, «Похищение быка из Куальнге»).

Бесчисленные подобные примеры в эпосе разных народов убеждают, что временное уродство может быть признаком чудесного происхождения и, как следствие, необыкновенных задатков и особого предназначения героя. В наиболее общем виде это фольклорный мотив аномального развития: герой либо отстаёт от сверстников (см. выше), либо опережает их, совершая удивительные для своего возраста подвиги. Новорождённый Кухулин выглядит трёхлетним, а вот как у новорождённого Бхимасены проявляется необыкновенная мощь величайшего силача Мбх (Мбх I, 114): «Как только родился Врикодара» (Бхимасена – А. И.), «произошло такое чудо: упав с колен матери на скалу, он разбил её вдребезги». Младенец Геракл греческих сказаний и мальчик Бхимасена Мбх расправляются с ядовитыми змеями, которых подпустили их тайные враги (Гера и Дурьйодхана, соответственно). Новорождённый персидский герой Кей-Хосров выглядит годовалым, a десяти лет уже охотится с луком на львов (иранский эпос «Шахнаме», в дальнейшем – ШН); богатырь Нестур семи лет мстит за смерть отца, напав на вражеское войско (ШН).

Итак, будущий герой либо слаб, болезнен, a то и уродлив, но позже превращается в богатыря, либо, наоборот, чуть ли не с рождения обладает неестественной силою. Для Дхритараштры, которому пророчество обещает силу «десяти тысяч слонов» (и однажды он её проявит), ни один из этих сценариев не реализуется. Мы не слышим ни о ранних подвигax слепого принца [слепота, в принципе, не помеха: Самсон и слепой ухитрился уничтожить врагов, обрушив колонны дворца, a вполне исторический Иоанн Слепой (Люксембургский) доблестно сражался и погиб в битве при Креси (1346 г.)], ни о его позднейшем излечении с превращением в «активного» богатыря. Можно думать, что сказание готовит его к другой роли – мудреца и отца героя по преимуществу. В дальнейшем мы увидим, как слепой царь Кауравов справится с этой ролью.

3. Предназначение Дурьйодханы: вмешательство неба

Теперь посмотрим, какую роль сказание предназначило долгожданному первенцу слепого Кауравы – могучему Дурьйодхане. В рассмотрении этого вопроса нам поможет следующее обстоятельство. Сказания самых разных народов применяют довольно стандартный набор общефольклорных мотивов, предвещающих появление и характеризующих задатки будущего героя. В результате эпическая аудитория может заранее догадываться о судьбе, свершениях и предназначении героя. Попробуем сделать это и мы. С этой целью из деталей рассказа о рождении Дурьйодханы мы вычленим те, в которых можно распознать повторяющиеся мотивы фольклора (подтверждением их «повторяемости» послужат примеры использования сходных сюжетных элементов другими сказаниями). Кроме того, анализ сходных сюжетов подскажет нам, какова функциональная нагрузка того или иного мотива, то есть что он предвещает герою.

В сюжете о рождении Дурьйодханы можно обнаружить следующие общефольклорные мотивы.

1. Вмешательство божества в зачатие. В случае Дурьйодханы таким божеством является Шива. Мотив усилен помощью божественного мудреца Вьясы (очевидный проводник воли неба).

Этот мотив в бесчисленных вариациях чрезвычайно распространён в сказаниях. Прежде всего, отметим случаи, когда бог или богиня являются одним из родителей (и на свет появляется герой великой судьбы и/или важной миссии): шумер Гильгамеш – сын богини Нинсун, царь Колхиды злодей Эет – сын бога солнца Гелиоса, ирландец Кухулин – сын бога Луга, в самой Мбх Карна и Пандавы имеют небесных отцов, а Бхишма – сын богини Ганги. Более завуалированной формой участия неба в рождении героя является помощь божества бездетной чете (но результат тот же – появление «необходимого» сказанию персонажа). Общеизвестный пример – рождение первенца Исаака у столетнего Авраама и девяностолетней Сарры по воле Бога. Сходным образом появляется потомство у Ревекки (Быт 25), Рахили (Быт 29); так рождаются герой Самсон (Суд 13) и пророк Самуил (1 Цар 1). Ещё один вариант чудесного зачатия находим в Мбх: праведная царица Бхадра, овдовев, с помощью небожителей родила семерых сыновей от трупа своего мужа (Мбх I, 112, 29–34). Очевидный прообраз данного мотива можно найти в теогонии: египетская богиня Исида с помощью магии зачала Гора от (расчленённого!) трупа своего мужа Осириса.

Великий герой или продолжатель династии может появиться на свет в результате инцеста, но и это обстоятельство рождения героя в классическом эпосе либо непосредственно подчёркивает исключительность героя и его доли (то есть предназначения), либо прямо или косвенно указывает на вмешательство неба (опять-таки ради исполнения героем важной функции). Связь инцеста с божественным происхождением может быть замаскирована, если эти два мотива сохраняются порознь в разных вариантах сказания об одном герое. Тот же Кухулин оказывается сыном Дехтире то ли от бога Луга, то ли от её брата короля Конхобара. Пример инцеста находим и у покровительствуемой Богом четы Ветхого Завета, так как Сарра, по собственному свидетельству Авраама, его сводная сестра: «…Да она и подлинно сестра мне: она дочь отца моего, только не дочь матери моей; и сделалась моею женою» (Быт 20, 12). Наиболее явно воля божества проявляется в греческих сказаниях о Пелопидах: оракул Аполлона указывает Фиесту, что он вернёт себе власть в Микенах, если от его инцестуальной связи с собственной дочерью родится мститель Эгисф (Эгисфу суждено убить брата Фиеста Атрея и племянника Фиеста – своего кузена Агамемнона). Из перечисленных персонажей для нас наиболее интересны Эет и Эгисф, антагонисты благородных героев, чьё предназначение состоит не в подвигах, но в злодеяниях. Напомним, что Эет замышляет погубить аргонавтов, а Эгисф, помимо убийства дяди и кузена, прославится как прелюбодей и узурпатор. Дурьйодхана, как нетрудно убедиться, относится к тому же разряду героев-злодeев. Об этом говорит и его происхождение: в противоположность своим двоюродным братьям Пандавам, частично воплощающим богов, Дурьйодхана это Калипуруша – демон Кали в человеческом обличье (Мбх I, 61, 80; XI, 8, 27). В своё время аудитория узнает, что демоны данавы обрели Дурьйодхану как дар Шивы путём совершения аскетических подвигов (Мбх III, 240).

2. Необычное рождение. К необычным обстоятельствам рождения Дурьйодханы относится чрезмерно длительная беременность Гандхари; её неспособность разродиться естественным путём; появление плода в виде кома мяса, распавшегося на сотню зародышей; дозревание зародышей в кувшинах.

Параллель длительной беременности Гандхари можно усмотреть в семисотлетнeй беременности Девы воздушного пространства, которой предстоит родить великого героя финского эпоса Вяйнемёйнена («Калевала»). В результате Вяйнемёйнен появляется на свет только благодаря собственным усилиям (ср. распарывание живота Гандхари ножом). Конхобар, кельтский герой и король Улада, рождается через три года и три месяца после зачатия. Экзотический вариант чудесного рождения находим в фольклоре папуасов Киваи: ребёнок появляется на свет после смерти матери при разложении её тела.

Чудесное «дозревание» потомства Гандхари в кувшине с топлёным маслом также имеет параллели: донашивание сына в спине героем нартского эпоса Батрадзом (матерью младенца является волшебница), в коровьем желудке – сына грузинского героя Амирани от богини охоты Дали. В первом случае мать, поссорившись с героем, не хочет донашивать его ребёнка, во втором причиной является смерть матери. И в самой Мбх во вставном сказании о бездетном царе Сагаре присутствует сюжет о чудесном рождении и необыкновенном вынашивании долгожданного потомства – 60 тысяч сыновей царица рождает в виде тыквы, из которой по инструкции неба следует извлечь семена и «хранить в стоящих над паром, наполненных маслом сосудах» (Мбх III, 104, 21). Рождённые и выношенные таким удивительным способом принцы выросли наглыми и нечестивыми: «…Будучи столь многочисленны, они презирали всех обитателей миров заодно с бессмертными» (Мбх III, 105, 3), и были за нечестие испепелены Кришной (ср. c судьбой нечестивых сыновей Дхритараштры). Необычный способ рождения, как видим, является распространённым эпическим мотивом, и, как многие мотивы, имеет прообразы в мифологии. Афина рождается из головы Зевса, проглотившего свою беременную жену Метиду (потребовалось хирургическое вмешательство – удар топором по голове громовержца). В другой раз, убив свою беременную возлюбленную Семелу молнией, Зевс донашивает сына, зашив его в бедро – так на свет появляется Дионис.

3. Гонка деторождения/«соперничество» младенцев. Важнейшим обстоятельством зачатия, вынашивания и рождения Дурьйодханы было соперничество его матери Гандхари с конкуренткой – Кунти – за рождение старшего царевича. Напряжение гонки было столь велико, что несчастная Гандхари для ускорения родов распорола себе живот. Соревнование с Кунти жена Дхритараштры, как мы помним, проиграла, и её первенец появился на свет из кувшина через год после рождения Юдхиштхиры. Тема соперничества младенцев, конкурирующих за право первородства, распространена во многих сказаниях, причём для этого мотива наличие двух матерей вовсе не обязательно. При основании Рима Ромул убивает своего брата-близнеца Рема и становится единоличным правителем. Близнецы Прет и Акрисий, будущие соперники за трон Арголиды, враждуют ещё в материнской утробе. Точно такая же «внутриутробная» борьба происходит во время беременности Ревекки между Исавом и Иаковом, и она не прекращается до самого рождения: первым на свет появляется Исав, но за ним стремится Иаков, схватив брата за пятку. Наверное, наиболее яркий пример «гонки» матерей содержит предыстория Геракла. Когда Алкмена была готова родить сына Зевса Геракла, Гера (которая не жаловала смертных возлюбленных своего мужа и их детей от него) заставила Зевса поклясться, что царём Аргоса станет тот из потомков Персея, кто родится в эту ночь. После этого Гера задержала роды Алкмены и ускорила роды жены Сфенела Никиппы, так что первым, пусть и семимесячным недоноском, на свет появился Еврисфей, двоюродный дядя Геракла. Он и стал царём Аргоса и всю жизнь помыкал великим героем, давая ему опасные задания одно за другим – знаменитые подвиги Геракла. Указанный мотив предвещает благородному брату (родичу) неприятности: он либо сразу будет обманут и лишится трона (Геракл/Еврисфей), либо впоследствии утратит первородство (трон) из-за козней дурного брата: так старшего бесхитростного Исава обвёл вокруг пальца хитрый Иаков; в указанном библейском сюжете данный мотив находит оправдание в попустительстве или недосмотре старого слепого пассивного отца – Исаака. Аналогично, благородному старшему принцу Юдхиштхире, который по праву должен наследовать трон Кауравов, предстоит стать объектом козней Дурьйодханы; козни эти будут осуществляться при попустительстве слепого царя.

Ниже будет показано, что слепота старого царя это только символ немощи и пассивности, и указание на то, что таким правителем и отцом легко манипулировать. Во многих сказаниях роль «кукловода» при старом царе выполняет молодая жена, обольщающая старца, чтобы добиться наследства для своего любимого сына в обход старших принцев. Так интригует Ревекка в пользу Иакова; младшая жена царя Дашаратхи красавица Кaйкейи – в пользу Бхараты (Рм); прекрасная жена престарелого царя Давида Вирсавия – в пользу Соломона. Сказания не только охотно обращаются к этому мотиву, но не прочь изложить его «теоретическую основу». Вот как хитрая служанка наставляет красавицу Кайкейи (Рм II, 9, 24–26):

(курсив наш – А. И.)

Интересно, что этот мотив находит подтверждение в истории древних обществ: царь эллинистического Египта Птолемей I Сотер (Спаситель) (367–283 гг. до н. э.) сделал наследником не старшего сына, а отпрыска любимой (на данный момент) второй жены Береники – будущего Птолемея II Филадельфа. И праведная Гандхари, несмотря на преданность дхарме и частые укоры и поучения непутёвому первенцу, тоже несомненно несёт признаки эпической царицы-матери, готовой на многое ради династических притязаний сына. Вспомним, как она распорола свой живот, чтобы её наследник родился раньше конкурента! Впоследствии мы убедимся, что и на склоне лет царица не простит Пандавам гибели своих нечестивых сыновей.

Слепота Дхритараштры III. Пассивный герой

Слепота – общефольклорный признак мертвеца. Прямые указания или намёки на слепоту персонажей фольклора, являющихся, по существу, мертвецами, встречаются в произведениях многих народов. Вий (дух смерти восточных славян) не видит, пока ему не поднимут веки; Баба Яга узнаёт о прибытии героя только при помощи обоняния по его «русскому духу»; в финском эпосе слеп коварный пастух страны «мрака и тумана» Похьёлы, погубивший богатыря Лемминкяйнена; слепа «Ловьятар, старуха злая» из страны мёртвых Туонелы; слеп поднятый Вяйнемёйненом из могилы великан Виппунен, не видящий, кого проглотил; слеп и «разбуженный» героями осетинского эпоса нартами мёртвый великан, на костях которого они устроили привал. Недаром Гор, спустившийся в страну мёртвых для воскрешения своего отца, начинает заклинание словами: «Осирис! Смотри! …Вставай! Живи снова!» («Тексты пирамид», курсив наш – А. И.). Нетрудно убедиться, что подобные представления лежат в основе ритуального закрывания глаз покойнику.

То же находим и в Мбх. Когда Бхишма пал в битве, но магически продлил своё пребывание среди людей, к нему пришёл за благословением Карна. В этой сцене сказание постоянно подчёркивает, что мертвецу уже непросто разглядеть живых людей. Карна обращается к герою, «очи сомкнувшему». Старец «с трудом глаза раскрыл и, разглядев его не сразу», ответил на обращение Карны. Далее Карна заклинает покойника (Мбх VII, 3, 9): «Я Карна! …Взгляни на меня (открытыми) глазами!» Необходимость представиться (хотя Бхишма знает Карну с детства) и особенно закрытые глаза как аллюзия на слепоту показывают, что и в этом случае мы имеем дело с общефольклорными признаками живого мертвеца.

В ослабленном варианте слепота подчёркивает не столько саму смерть, сколько её близость, то есть старческую немощь и пассивность персонажа. В результате в образе Дхритараштры в первую очередь выделяются черты не столько самостоятельного героя, сколько отца и дяди активных героев. Аналогично, при смене поколений ветхозаветных патриархов, состарившийся Исаак слепнет, и это знаменует его переход от роли протагониста сказания к роли отца нового протагониста – Иакова.

Необходимо отметить, что слепота является только одним из многих признаков дряхлости и пассивности персонажа. Главное всё же – это появление молодого поколения, вытесняющего немощных старцев в специальную нишу старого царя или отца героя. Наиболее яркий пример такой трансформации даёт, на наш взгляд, жизнь царя Давида. Юный герой, воин, поэт, царский оруженосец, перебежчик, разбойник, царь, похититель чужих жён в середине жизни (и в расцвете сил) превращается в эпического отца. В этом качестве, несмотря на продолжение военных и любовных побед, вся его жизнь внезапно начинает вращаться вокруг интриг и деяний его сыновей и племянников (инцест, братоубийство, мятеж против отца, борьба за трон между принцами).

Подобный естественный процесс смены поколений героев, связанный с их старением, является одним из древних и распространённых общефольклорных мотивов, присутствующим уже в теогонических мифах. Во многих традиционных религиях верховное божество, когда-то создав космос, более не участвует ни в небесных затеях, ни в жизни людей. Такой бог «стареет» и отодвигается на второй план активными богами следующих поколений, «хотя его имя не забыто» (М. Элиаде «Аспекты мифа», 2000, с. 106), превращаясь, т. о., в deus otiosus – празднoгo бога. Вытеснение пассивного старого бога молодым и импозантным, активным (в смысле военных подвигов и плодовитости) богом-героем на периферию пространства мифа находим в Вавилоне (создатель неба Ану/новый царь богов Мардук), в западно-семитском пантеоне («отец богов» Илу/бог грозы Балу), на греческом Олимпе (творец вселенной, сам олицетворяющий звёздное небо Уран/громовержец Зевс), в индуизме (Тваштар, творец всех существ и форм/царь богов ведического пантеона громовник Индра), у хурритов (древний бог Ану/бог бури Тешуб). Старый бог подчас настолько немощен и лишён авторитета, что может подвергаться угрозам со стороны «молодых» (угаритский Илу прячется в самой дальней, восьмой комнате своего дворца от собственной дочери, воинственной Девы Анат, которая в гневе грозит:

Характерно, что противопоставленные старшему поколению «молодые» боги не только активно вмешиваются в жизнь смертных героев, но и сами являют прообраз активного героя-драконоборца, уничтожая древних чудовищ, олицетворяющих хаос (часто связанный с водной стихией): Мардук расправляется c чудовищем первичного водного хаоса Тиамат (между прочим, своей собственной бабкой), Балу – c могучим морским божеством Йамму, Зевс – с порождёнными древней богиней Землёй (т. е. его бабкой Геей) титанами, змееногими гигантами и драконом Тифонoм, Индра – c удерживающим космические воды драконом Вритрой; Тешуб уничтожает растущее в море каменное чудовище Улликумми.

Иногда угроза насилия над старшим поколением реализуется. Уран не просто постепенно оттесняется своим сыном Кроном (а тот, в свою очередь, своим сыном Зевсом). Устранение Урана происходит быстро и драматично: его творческой активности (на языке мифа – плодовитости) кладёт предел Крон, оскопляя собственного отца серпом; позже Крона вместе с остальными титанами отправляет в Тартар его сын Зевс; аналогично, Индра расправляется со своим отцом [«Ригведа» (далее – РВ), IV, 18]. И в хетто-хурритской теогонии смещение старого Ану активным Кумарби не обходится без насилия и связано с мотивом кастрации, но, в отличие от Крона, Кумарби не прибегает к помощи холодного оружия, управившись собственными зубами:

Стоит ли говорить, что в своё время Кумарби был вытеснен молодым богом бури Тешубом как Крон – громовником Зевсом. В результате старый небесный царь делается пассивным, то есть теряет способность вмешиваться в ход небесных и земных событий, хотя в исключительных случаях может сохранять почётную должность: Зевс возвращает Крона из преисподней, чтобы царствовать над блаженными душами в Элизиуме. Такой deus otiosus является прообразом устранившегося от дел земного старого царя. Необычно грустную и трогательную для военно-героического сказания картину представляет библейский Давид, неожиданно осознавший своё превращение из героя-воина в старого царя, годного только на проводы новых героев, когда он собирался возглавить войско в очередной битве: «И сказал царь людям: я сам пойду с вами. Но люди отвечали ему: не ходи… И стал царь у ворот, и весь народ выходил по сотням и по тысячам» (2 Цар 18, 3–4).

Обратимся к Мбх. Можно видеть, что, в отличие от ветхозаветного Давида, сказание не оставляет Дхритараштре шансов выступить, как активно действующий герой. Жену для юного слепца добывает его дядя – могучий Бхишма (фольклорный мотив сватовства заместителя). Вскоре у Дхритараштры появляются дети, начинается их соперничество с племянниками Дхритараштры Пандавами, и эта вражда, в которой особо отличается старший сын Дхритараштры Дурьйодхана, оказывается в центре повествования. Если учесть пророчество Видуры при рождении Дурьйодханы, можно заключить, что первенец Дхритараштры с рождения становится одной из центральных фигур Мбх (в качестве антагониста благородных Пандавов), оттесняя вовсе не старого отца (Дхритараштру женили молодым, и через пару лет он обзавёлся потомством) на роль старого царя. В дальнейшем мы постараемся разобраться, действительно ли Дхритараштра пассивен в этой роли.

Здесь уместно отметить, что в династических сказаниях, повествующих о последовательных поколениях рода героев или правителей (еврейские патриархи ВЗ, иранская династия Кеянидов ШН), активные поколения подчас «прослоены» менее активными. Так, во французском эпическом цикле ПГО Карлу Великому наследует бездеятельный, слабый и неспособный к правлению король Людовик, собирательный образ вполне исторических «ленивых королей» теряющей власть династии Каролингов, но для нас гораздо интереснее пример «пассивного» героя из Ветхого Завета, где династия патриархов вымирать отнюдь не собирается. Речь идёт о фигуре Исаака. Его жизнь обрамляют биографии его отца Авраама и его наследника Иакова, полные захватывающих приключений, далёких странствий, военных и духовных подвигов, драматических перипетий богатырского сватовства. В случае же Исаака аудитория вынуждена довольствоваться тремя-четырьмя поворотными моментами жизни героя (в биографии Авраама только история погребения Сарры занимает больше места), но и в этих немногих сценах Исаак не столько действует сам, сколько оказывается мишенью действий «активных» героев. В начале это его отец Авраам, готовый принести юного Исаака в жертву по требованию Бога. Сказание настолько пренебрегает Исааком в качестве самостоятельного героя, что не считает нужным сообщить, что он думал, говорил (или кричал), когда отец связал его, положил поверх сложенных дров и занёс над ним нож. А ведь Исаак здесь уже не младенец: сказание представляет его отроком, который помогает отцу нести связку дров к импровизированному алтарю. В противоположность безмолвию Исаака, действия Авраама и его беседа с ангелом переданы со всеми подробностями. Следующий ключевой момент жизни героя – сватовство уже сорокалетнего Исаака. И здесь Исаак, в отличие от будущих захватывающих матримониальных приключений его сына, максимально пассивен: красавицу Ревекку для него добывает в далёком Харране верный раб (ср. Бхишма сватает Гандхари для Дхритараштры). Далее, когда у шестидесятилетнего Исаака рождаются долгожданные сыновья, драматическое пророчество об их судьбе Бог произносит в беседе с Ревеккой: счастливый отец в этой сцене не участвует! Наконец, когда слепой столетний старец Исаак чувствует приближение смерти, он оказывается лишь объектом борьбы за наследство, марионеткой в лихорадочной деятельности Ревекки в пользу младшего Иакова и неохотным слушателем страстных и бессильных укоров и проклятий обманутого простодушного Исава (ср. постоянное пассивное попустительство Дхритараштры в борьбе его сына за престол). Пассивность Исаака выглядит естественной только в последней сцене, так как в это время он уже стар, немощен и слеп. Можно видеть, что слепота эпического персонажа служит аллюзией на пассивность, а заодно и её «бытовым» оправданием.

4. Предназначение Дурьйодханы: пророчество

Продолжим рассмотрение общефольклорных мотивов, связанных с рождением Дурьйодханы.

4. Пророчество; (тщетные) предосторожности. Сразу по рождении Дурьйодханы, уже понимая, что старшим царевичем оказался сын Панду, Дхритараштра спрашивает мудрецов и брахманов, может ли и его первенец рассчитывать на трон. В этот момент происходят зловещие знамения (хищники поднимают вой), и «брахманы и премудрый Видура сказали: „Очевидно, этот твой сын будет истребителем рода. Спокойствие может наступить только при его удалении; если же ты его вырастишь, случится великое бедствие… (Удалением) одного создай благополучие мира и своего рода“.»

Предсказание мудрого Видуры о том, что Дурьйодхана погубит царство Кауравов, имеет множество параллелей в сказаниях разных народов, и может быть отнесено к общефольклорным мотивам. Аргосскому царю Акрисию предсказано, что он падёт от руки собственного внука, и Акрисий принимает меры предосторожности: запирает свою дочь Данаю в башне (по другой версии – в медной комнате под землёй). Предосторожность оказывается тщетной: к красавице в покой проникает любвеобильный Зевс в виде золотого дождя, от связи с богом у Данаи рождается герой Персей, и Акрисий велит бросить мать с ребёнком в ящике в море (Аполлодор II, 4, 1).

Фиванскому царю Лаию оракул Аполлона предсказал гибель от руки сына, он старается избежать рождения детей, а когда ребёнок всё-таки появляется, его бросают на горе Киферон (Аполлодор III, 5, 7). В японской теогонии божественная пара (бог Идзанаги и богиня Идзанами) порождает уродливого ребёнка, даже в три года не способного стоять. Оказывается, это дитя-кровопийца, и чтобы избавиться от него, родители в тростниковой корзине пускают его по течению. Напомним, что по подсказке оракула Аполлона Фиест хочет зачать сына от собственной дочери, чтобы тот расправился с ненавистными царю Микен родичами. Когда его несчастная дочь Пелопия узнаёт, кто совершил над ней насилие, она бросает сына (Эгисфа) в лесу [Гигин «Мифы» (далее – Гигин), 88]. Аналогично, враждующий со своим братом Салмонеем Сизиф узнаёт от Аполлона, что если ему удастся зачать сыновей от дочери Салмонея Тиро, юношам суждено будет убить своего деда (то есть Салмонея). Следуя оракулу, Сизиф совершил насилие над племянницей (Гигин, 60).

Помимо угрозы жизни индивида, сказания знают и героев, способных принести несчастье целому царству. Беременной царице Трои Гекубе снится сон, что она рождает пылающий факел, от которого сгорит город (Аполлодор II, 12, 5) либо расползутся многочисленные змеи (Гигин, 91). Старший сын царя Приама провидец Эсак объясняет, по вине рождённого царицей Париса начнётся война, которая погубит Трою, и уговаривает царскую чету бросить сына на горе Иде. Сходным образом, мидийскому царю «Астиагу приснился сон, что дочь его испустила столь огромное количество мочи, что затопила его столицу и всю Азию. Царь вопросил снотолкователей-магов [о смысле] сновидения» (Геродот «История» I, 107). Узнав, что его дочь Мандана родит сына, который захватит его царство, Астиаг решает выдать девушку замуж не за мидийца, а за перса (не может же отпрыск перса стать царём Мидии!). Мандана вышла замуж за знатного перса Камбиса и забеременела, когда Астиаг увидел второй сон: из её лона выросли побеги, распространившиеся на всю страну. После этого предзнаменования старый царь поручает родичу унести новорождённого Кира (будущий основатель династии Ахеменидов Кир II Великий, ок. 593–530 г. до н. э.) в лес и убить.

5. Спасение младенца. В большинстве случаев планы по избавлению от опасного младенца оказываются расстроены: Париса выкармливает медведица, Эгисфа – коза, Кира – собака, Рема с Ромулом – волчица и дятел, а затем всех пятерых воспитывают вездесущие пастухи; Персея с Данаей вылавливает сетью Дикт, когда море приносит их ящик к острову Серифу (Аполлодор II, 4, 1). Правда, спасение приходит не всегда: Гарпалика действительно убивает ребёнка, рождённого от кровосмесительной связи с собственным отцом, а Тиро – своих сыновей от Сизифа, которым предсказано стать истребителями рода (Гигин, 239). Как видим, во всех сказаниях для избавления от опасного или нежеланного младенца предпринимаются усилия, причём, если младенец представляет опасность для общины, родители избавляются от него добровольно, хотя это и требует уговоров (Приам и Гекуба). Таким образом, смертные, вмешиваясь в предначертанное небом, как правило, терпят неудачу, но подобные попытки (вплоть до убийства собственного ребёнка) всегда предпринимаются, идёт ли речь о личной безопасности (Акрисий, Лаий) или власти (Астиаг, Амулий), безопасности родича или рода (Тиро), избавления от позора (Пелопия, Гарпалика), или спасении целого народа (Гекуба и Приам). И только Дхритараштра оказывается исключением из этого правила, и игнорирует рекомендацию советников.

Мотив принесения сына в жертву

Желание Дхритараштры избавить своего первенца от страшной участи по-человечески понятно, но не будем забывать, что на другой чаше весов – предсказание об истреблении всего царского рода и разорении страны. Может быть, Видура преувеличивает масштаб неприятностей, которые суждено устроить Дурьйодхане? Скорее всего – нет, и предсказанию можно доверять. Во-первых, решение это коллегиальное: заодно с Видурой высказываются «лучшие из дваждырождённых». Кроме того, и святой провидец Вьяса знает о грядущих несчастьях, и предупреждает свою мать, старую царицу Сатьявати (Мбх I, 119, 7–8): «Наступает время страшное, полное всяких обманов, разных пороков… Удались в изгнание… чтобы не увидеть ужасной гибели своего собственного рода». Слова отшельника звучат несколько абстрактно, но никакого сомнения в личности виновника грядущих бед у старой царицы нет. После разговора с сыном Сатьявати «вошла к своей невестке и сказала ей: „О Амбика, благодаря дурной политике твоего сына (Дхритараштры – А. И.) потомки Бхараты… погибнут, а также и горожане – так нам стало известно“». Очевидно, предсказание Вьясы настолько ужасно, что старая царица с двумя невестками удалились в лес, где «предались суровому покаянию и, покинув своё тело… отправились тогда в желанный путь». То же самое предсказание Дхритараштру не напугало, во всяком случае, не напугало настолько, чтобы он пожертвовал своим первенцем. Это примечательное обстоятельство: Дхритараштра откажется от власти и решится на отшельничество только древним старцем, на пятнадцать лет пережив всех сыновей и внуков.

Насколько естественно выбор Дхритараштры выглядит в контексте эпоса? По преданию, древний афинский герой-эпоним Леонт (именем его была названа одна из десяти аттических фил) «согласно прорицанию бога… отдал для общего спасения (на жертву) своих дочерей» (Павсаний «Описание Эллады» I, V, 2). Судя по многочисленным примерам из ВЗ, в древней Палестине принесение в жертву первенца (или ребёнка вообще, чаще мальчика) было распространено среди разных этнических и религиозных групп. Так, моавитский царь Меса принёс своего сына и наследника в жертву, чтобы отвратить военное поражение: «И взял он сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознёс его во всесожжение на стене» (4 Цар 3, 27). Так же поступали арамеи из ассирийского Сефарваима [«…Сефарваимцы сожигали сыновей своих в огне Адрамелеху и Анамелеху, богам сефарваимском» (4 Цар 18, 31)], и даже древние евреи. Иудейский царь Ахаз «сына своего провёл через огонь, подражая мерзости народов, которых прогнал Господь от лица сынов Израилевых» (4 Цар 16, 3). Если в данном примере можно усмотреть осуждение человеческих жертвоприношений, то в других случаях подобные сообщения выглядят более нейтрально: иудейский царь Манассия также «провёл сына своего через огонь» (4 Цар 21, 6), и первый царь евреев Саул пытался принести в жертву своего сына Ионафана, чтобы прекратить военные поражения в войне с филистимлянами, но народ заступился за принца (1 Цар 14, 43–45). За несколько поколений до этого свою единственную дочь принёс по обету в жертву Господу победоносный полководец евреев девятый из судей израильских Иеффай (Суд 11, 29–39).

Помимо принесения первенца в жертву во время бедствий, были и другие, не менее веские побуждения: «Ахиил Вефилянин построил Иерихон: на первенце своём Авираме он положил основание его и на младшем своём сыне Сегубе поставил ворота его…» (3 Цар 16, 36). Язычники Иерусалима [«…Построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая перед Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской» (3 Цар 11, 7)] приносили такие жертвы в долине Хинном; из ханаанейского названия «ге Хинном» (долина Хинном) произошёл термин геенна. Само жертвоприношение детей по-финикийски называлось «молх», что ещё в древности породило ошибочное представление о жестоком боге Молохе.

Дело не ограничивалось Хамосом, Молохом и прочими «мерзостями». Самая известная история о принесении героем сказания в жертву собственного ребёнка это, разумеется, сюжет о том, как Бог повелел Аврааму принести в жертву своего первенца Исаака на горе Мориа (там впоследствии будут возведены первый и второй храмы). В последний момент выяснилось, что это была только проверка на лояльность, и Исаак был земенён бараном, но мотив принесения ребёнка в жертву ради «высшего» блага нам очень интересен, и мы рассмотрим сюжет о едва-не-принесении Исаака в жертву подробно. «…И устроил Авраам там жертвенник, и разложил дрова, и связал сына своего, Исаака, и положил его на жертвенник, поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но ангел Господень воззвал к нему с неба и… (Господь через ангела) сказал: не поднимай руки своей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» (Быт 22, 9-13). Здесь сказание подчёркивает покорное следование несчастного отца установленному порядку, оформленному в данном случае как приказание Бога.

Отметим, что требование Бога не вызвало у Авраама удивления. Чтобы убедиться, что ничего неожиданного в таком требовании действительно не было, достаточно обратиться к заповедям, которые Бог через Моисея передаёт избранному народу: «Отдавай Мне первенца сынов твоих; то же делай с волом твоим и с овцою твоею…» (Исх 22, 29–30). Только через много столетий кардинальная реформа религии, оcущecтвлённая пророками (и принятая в штыки народом Израиля и Иудеи, жрецами и царями династии Давида), приводит к сознанию, что Господу неугодны не только человеческие, но и любые кровавые жертвы и вообще обряды: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесёте Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших» (Ам 5:21–22). Сказания более древней части ВЗ (книги Бытия, Исход, Судей, Царств) отражают, очевидно, историческую реальность. В ханаанейско-финикийской и пунийской среде (т. е. у западно-семитских народов) по свидетельствам было широко распространено жертвоприношение детей, в основном мальчиков, при угрозе военного поражения. Когда армия Сицилийского союза городов под командованием Агафокла подошла в 311 г. до н. э. к стенам Карфагена, там было сожжено 500 детей: 200 сыновей знатных семейств были отобраны властями, 300 были пожертвованы добровольно (Диодор Сицилийский «Историческая библиотека» ХХ, 14).

Примеры принесения младенца в жертву находим и в Мбх: во вставном сказании жёны престарелого царя Сомаки, принеся в жертву его единственного сына и вдыхая горящий жир несчастного младенца, сумели зачать сто сыновей (Мбх III, 128, 2–8). В основном сюжете Арджуна при выполнении ритуала ашвамедха (жертвоприношение коня, с целью компенсации собственного тяжкого греха – убийства деда в битве) вызывает Бабхрувахану, своего сына от Читрангады, царевны Манипуры, на ритуальный поединок: великий воин не принимает от сына изъявлений покорности и заставляет его сражаться до гибели одного из поединщиков (Мбх XIV, 78). В Мбх есть необычный пример принесения сына в жертву отцом, причём, не ради блага общины, а ради своих эгоистических интересов. Далёкий предок Кауравов царь «Яяти достиг очень глубокой старости», но хотел продолжать «развлекаться с молодыми женщинами». Для этого царь предложил одному из пяти сыновей поменяться с ним телами, чтобы помолодевший отец мог предаваться наслаждениям, а постаревший сын правил бы царством. Только младший принц Пуру согласился на эту жертву, и «благодаря юности Пуру царь достиг молодости, а Пуру в возрасте Яяти управлял царством» (Мбх I, 70, 43). Отметим в связи со странной историей Яяти, что «немотивированные», то есть не связанные с военной угрозой или закладкой стен жертвоприношения мальчиков царями Древней Палестины (в т. ч. Соломоном) ряд исследователей считает «заместительными», то есть предназначенными продлить жизнь и правление царя, который по древним установлениям сам при одряхлении подлежал принесению в жертву. Эта гипотеза подтверждается интересным эпизодом скандинавского сказания: «…Аун конунг вернулся в Уппсалу. Ему было тогда шестьдесят лет. Он совершил большое жертвоприношение, прося о долголетии, и принёс в жертву Одину своего сына. Один обещал Ауну конунгу, что тот проживёт ещё шестьдесят лет… Он снова совершил большое жертвоприношение и принёс в жертву своего второго сына. Тогда Один сказал Ауну, что, давая ему раз в десять лет по сыну, он будет жить вечно… После того, как он принёс в жертву седьмого сына, он прожил ещё десять лет, но уже не мог ходить… Он принёс в жертву восьмого сына и прожил ещё десять лет, лёжа в постели. Он принёс в жертву девятого сына и прожил ещё десять лет, и сосал рожок, как младенец. У Ауна оставался тогда ещё один сын, и он хотел принести его в жертву… Но шведы не позволили ему совершить жертвоприношение. Тут Аун конунг умер…» (Снорри Стурлусон. Круг Земной. «Сага об Инглингах» ХХV). Этот сюжет, приведённый Снорри Стурлусоном, показывает, что жертвоприношение детей было распространено далеко за пределами семитских народов и Древней Индии.

Итак, принесение детей в жертву ради блага правителя, рода, племени или страны является общим местом как в исторической реальности древних обществ, так и в отражающих эту реальность сказаниях древности. Можно видеть, что особое положение главы племени или правителя города налагает на него и особые обязательства: именно от такого правителя (патриарха, военного вождя), являющегося посредником между его народом и богами, в первую очередь требуется подобная жертва для успеха в сражении (вспомним классический сюжет: принесение Агамемноном в жертву собственной дочери Ифигении ради успеха предводительствуемого им Троянского похода) или в основании города. Конечно, не всякому отцу это по душе, но тогда предпринимаются попытки найти заместителя любимому сыну.

Так поступает царь Айодхьи Амбариша, приобретающий среднего сына мудреца Ричики за огромный выкуп:

Тем удивительнее выглядит выбор Дхритараштры, который многое говорит о царе. Мягкий, вечно колеблющийся царь (в его нерешительности мы многократно убедимся) в данном случае демонстрирует несвойственную ему и неслыханную для эпического отца и правителя твёрдость. В результате Дхритараштрa даже не пытается избавиться от старшего (из ста!) сыновей, хотя его первенцу суждено принести несчастье династии и разорение стране. Так чувства Дхритараштры-отца становятся на пути исполнения обязанностей Дхритараштры-царя. Это предвещает несчастья царскому роду и всей стране в соответствии с пророчеством. Кроме того, аудитория впервые получает представление о безмерном чадолюбии Дхритараштры, способного нарушать советы и предписания ради блага первенца.

5. Начало вражды

Со смертью Панду вновь остро встаёт вопрос престолонаследия. Что можно узнать о его правилах из текста сказания? Прежде всего, в царских династиях Мбх, очевидно, преобладает право первородства. Когда далёкий предок Кауравов царь Яяти посвящает на царство своего младшего сына Пуру, народ проявляет недовольство (Мбх I, 80, 12–15). Отметим, кстати, что этот пример, как и события, которые нам предстоит рассмотреть, намекают на то, что для воцарения наследника, помимо желания старого царя, нужна санкция брахманов и старейшин. Через много поколений после Пуру правила престолонаследия нарушает Бхишма: старший сын царя Шантану сам отказывается от трона в пользу (ещё не зачатого!) младшего брата. Этот поступок Бхишмы также не раз отмечается сказанием, как необычный. Наконец, сказание устами Дхритараштры прямо сообщает о праве старшего сына на царство его отца (Мбх I, 107, 24–27). Исключения составляют «отклонения от нормы». Во-первых, как объяснено ранее, это физический изъян наследника, и примеры подобного рода можно найти в Мбх. У деда Бхишмы царя Пратипы было три сына. Старший из братьев «Девапи, наделённый великой мощью, был предан долгу, правдоречив и находил радость в послушании отцу своему. Но царь тот, превосходнейший из всех, страдал проказой» (Мбх V, 147). В результате, когда старый царь хотел сделать своего фаворита наследником, «брахманы и все старцы вместе с горожанами и сельскими жителями воспрепятствовали тому посвящению Девапи». Причина ясна: «Хранителя земли с телесным изъяном не одобряют божества», – как объясняет сыну сам Дхритараштра. История Девапи, кстати, в очередной раз подтверждает необходимость утверждения кандидатуры наследника представителями сословий, что неудивительно, так как царь несёт ответственность перед подданными [в своё время Бхишма скажет, что царь, который не защищает подданных, может быть безжалостно убит ими как бешеная собака (Мбх XIII, 60, 19–20)]. Кроме того, здесь мы видим пример того, как из-за слепой отеческой любви старый царь пытается нарушать установления. Оказывается, помимо телесного изъяна, препятствием для интронизации может быть и порочность наследника: царь Сагара по просьбе горожан изгнал своего сына Aсаманджаса, который ради развлечения «хватая за пятки слабых, плачущих детей горожан, сбрасывал их в воду» (Мбх III, 106, 10). Так принц-садист был лишён права на престол.

Мы уже знаем, что Панду стал царём, а Дхритараштре в троне было отказано. Кроме того, Гандхари явно проиграла «гонку деторождения»: Юдхиштхира появился на свет на год раньше Дурьйодханы. Тем не менее, Дхритараштра с самого начала (то есть при жизни Панду) задумывался о троне для своего потомства (Мбх I, 107): «…Дхритараштра, как только родился его сын, созвал многочисленных брахманов, Бхишму и Видуру и сказал так: „Юдхиштхира, старший царевич, продолжатель нашего рода, получил царство благодаря своим добродетелям (принцу всего год, и речь, разумеется, идёт не о моральных достоинствах младенца, а о его бесспорном праве на престол – А. И.). У нас нет возражений против этого. Но этот (мой сын), родившись непосредственно после него, должен ли также быть царём?“».

Кому принадлежала власть в царстве Кауравов во время отшельничества Панду? Сведения об этом несколько противоречивы. С первого взгляда может показаться, что, удалившись в лес с целью покаяния, Панду отрёкся от престола (Мбх I, 117, 1–2): «Предав сожжению (тело) Панду, великие риши, подобные богам и занятые покаянием, собрались и стали совещаться: „Оставив власть и царство, этот благородный и великий праведник пришёл под защиту отшельников… чтобы предаться покаянию“» (курсив наш – А. И.). Далее отшельники решают отвести юных Пандавов в столицу, «чтобы передать их Бхишме и Дхритараштре». В каком качестве упоминается здесь слепой Каурава – легитимного царя или просто дяди, то есть ближайшего мужского родственника (и опекуна) сирот? Ситуация, которую застают Пандавы и Кунти сразу по возвращении в столицу, говорит скорее в пользу того, что во время отшельничества Панду власть (в который раз!) была передана в надёжные руки Бхишмы. Ведь когда почтенные отшельники доставляют Кунти с царевичами ко двору, их там встречают все представители рода, но именно «Бхишма тогда поведал великим риши» (праведным мудрецам – А. И.) «о (состоянии) власти и царства». Итак, отчёт о состоянии державы даёт престарелый Бхишма. Можно думать, что регентство Бхишмы было мерой сугубо временной, и власть в своё время должна была быть передана законному наследнику последнего законного царя – Панду. В момент появления юных Пандавов при дворе их право на престол сомнению не подвергается: отшельник, повествующий о гибели Панду, в своей речи постоянно называет покойника наследником и продолжателем рода Куру, а о рождении его пятерых сыновей говорит как о возрождении царского рода. Во время погребального обряда все, включая Дхритараштру, о Панду действительно говорят не как об отрекшимся от престола, но как о покинувшем свой народ царе. Значит, его первенец Юдхиштхира является законным наследником.

Но что-то происходит не по правилам, и царская власть словно сама падает в руки Дхритараштры, а опекунство над Пандавами, включая законного наследника Юдхиштхиру, кажется, только укрепляет позицию слепого царя. Дхритараштра начинает утверждаться в царской власти de facto, сразу по прибытии вдовы и юных Пандавов из леса взяв на себя роль распорядителя похорон Панду и Мадри. Очевидно, это настолько важный этап узурпации Дхритараштрой престола, что сказание «забывает» о сожжении тел царя и его жены в лесу (см. выше), так что Дхритараштра получает шанс вновь устроить погребальный костёр для брата и невестки. В этот период он действует как глава рода, и сказание уже называет слепого Каураву царём.

Юные Пандавы «прошли очистительные обряды… и росли в доме отца» (т. е. Дхритараштры, заменившего сиротам отца – А. И.), «вкушая удовольствия». Начинается естественное мальчишеское соперничество, причём во всех играх с участием Кауравов и Пандавов в быстроте и силе всех превосходит могучий Бхимасена. Дурьйодхана тоже очень силён, и он особенно ревниво относится к спортивным успехам Пандавы (Мбх I, 119): «Видя ту необычайную силу Бхимасены, могучий сын Дхритараштры стал тогда выказывать к нему враждебность». Сказание подчёркивает асимметрию отношений юных силачей. Если Бхима «постоянно попадал в неприятность из-за своего ребячества, но отнюдь не по злому умыслу», то у Дурьйодханы «от жадности к господству зародилось преступное намерение» уничтожить Бхимасену, заключить в тюрьму Арджуну и Юдхиштхиру, чтобы «править землёю».

Итак, царевич с младых ногтей одержим мечтой о троне, и предпринимает три попытки убийства кузена: связанного во сне лианами, бросает Бхиму в реку; подпускает к нему, опять-таки сонному, ядовитых змей, которых проснувшийся герой задушил вместе с любимым возницей Дурьйодханы (очевидно, исполнителем преступления); насыпает ему в еду яд (могучий желудок жертвы переваривает отраву без вреда для здоровья). Оказывается, мальчики вовлечены в настоящие придворные интриги. С одной стороны, у Дурьйодханы есть подручные (незадачливый возница) и сообщники. Это его двоюродный брат и сводный брат Пандавов незаконнорождённый сын Кунти Карна, его дядя по матери принц (позже царь) гандхарвов Шакуни, и его младший брат Духшасана. С другой стороны, и у Пандавов есть лагерь сторонников. Это Юютсу, 101-й сын Дхритараштры от служанки, который тайно доносит Пандавам о планах своего сводного брата Дурьйодханы. Кроме того, это общий дядя Пандавов и Кауравов мудрый Видура, который даёт Пандавам полезные советы. Они не должны подавать виду, что знают о происках Дурьйодханы, и не должны проявлять к Кауравам враждебности. Последнее, видимо, важно, чтобы окончательно не лишиться благосклонности слепого царя. Дхритараштра постоянно именуется царём, но сказание подчёркивает, что о старшинстве Юдхиштхиры среди царевичей двор никогда не забывает. Когда военный наставник принцев Дрона устраивает показательное выступление Пандавов и Кауравов, список выступающих открывает первенец Панду: «Те доблестные царевичи, возглавляемые Юдхиштхирой, в порядке старшинства стали показывать удивительную ловкость во владении оружием».

Слепота Дхритараштры IV. Признак мудрости

Слепота как магическое сверхзрение, то есть признак или даже эквивалент мудрости, имеет многочисленные примеры в сказаниях разных народов. У греков это и знаменитый фракийский прорицатель Финей, предсказавший судьбу аргонавтам [Аполлоний «Аргонавтика» (далее – Арг), II], и великий фиванский прорицатель Тиресий. Тиресий настолько знаменит, что даже после его смерти его услуги оказываются востребованы: Одиссей вызывает тень мудреца из Аида, чтобы узнать свою судьбу (Од). Слепой певец (по сути, мудрец, которому небом открыто прошлое и будущее) – также привычная фигура для эпической аудитории. К этой группе относятся фракийский певец Фамирид (Ил), аэд феаков Демодок (Од), сам Гомер, легендарный славянский сказитель Боян, обладавший, если верить автору «Слова о полку Игореве», сверхъестественными знаниями: он вещун и способен к оборотничеству. Интересно, что в соответствии с этой традицией толковалaсь слепота и вполне исторического лица – великого персидского поэта Рудаки (858–941 гг.).

K слепым мудрецам Мбх относится уже упомянутый праведник Диргхатамас. Интересно, что в некоторых случаях слепота мудреца очевидно связана с небесной карой[2]: боги, несмотря на разнообразие предлогов для жестокой кары, кажется, просто ревниво относятся к смертным, обладающим сверхъестественными способностями, т. к. те подрывают монополию богов на связь мира людей и мира потустороннего. Ведь источником мудрости смертного (слепого или зрячего) является доступность для него «потусторонних» ресурсов: в архаическом эпосе такой мудрец непременно предстаёт колдуном или шаманом (Вяйнемёйнен «Калевалы»). В классическом эпосе, как показал М. Элиаде на материале греческих сказаний, источник знаний мудреца и вдохновения аэда один и тот же – потусторонний мир: «Богиня Мнемосина, персонифицированная Память… мать всех муз. Она обладает всеведением… Когда поэтом овладевают музы» (т. е. вдохновение – А. И.), «он пьёт из источника знания Мнемосины…» (М. Элиаде «Аспекты мифа», 2000, с. 116). Действительно, о Демодоке Гомер сообщает, что «дар песней приял от богов он» (Од VIII, 44). А вот что по этому же поводу Телемак говорит Пенелопе:

Поэтому неудивительно, что дар поэзии сочетается со способностью к прорицанию. Даже Геродот в рассказе о битве при Саламине указывает, что там исполнилось древнее пророчество легендарного певца Мусея (Геродот «История», VIII, 96). Гесиод, рассказывая о собственном поэтическом даре, полученном от муз на Геликоне, намекает, что он также получил и пророческий дар:

(курсив наш – А. И.).

По сообщению Павсания, «сам Эсхил рассказывал, что, будучи ещё мальчиком, он заснул в поле, сторожа виноград; и вот ему явился во сне Дионис, приказав писать трагедии» (Павсаний «Описание Эллады» I, XXI, 3). И у кельтов певцы по совместительству являются мудрецами и колдунами: «Ведь хотя и звали их Арфистами… были они сведущи в великом знании, предсказаниях и магии» (СУ «Похищение быка из Куальнге»). То же можно сказать о Давиде, который игрой на гуслях успокаивал царя Саула, одержимого злым духом; об Орфее, получившем свой дар вместе с золотой лирой от Аполлона и способном завораживать не только животных, но и деревья, и даже скалы; о библейских певцах, служивших перед скинией (1 Пар 6, 32) и способных принести воинам победу (2 Пар 20, 21–22).

Возможно, связь слепоты и мудрости также намекает на «потусторонний» источник мудрости (как показано выше, слепец=мертвец, то есть принадлежит иному миру). Кроме того, за мудростью и знаниями герои сказаний часто отправляются в царство мёртвых (путешествие Вяйнемёйнена в Туонелу, нартского героя Сослана – к покойной жене Бедухе, шумерского героя Гильгамеша – к предку Ут-Напишти). Любопытно, что М. Элиаде, со ссылкой на Ж. Вернана, приравнивает вдохновение поэта к нисхождению героя в преисподнюю или к вызову мертвеца с целью получения знаний (М. Элиаде, 2000, с. 117). Неслучайно предание говорит, что величайшие поэты (Орфей, Данте) при жизни побывали в преисподней, а источник поэтического вдохновения древних германцев – мёд поэзии – имеет потустороннее происхождение («Младшая Эдда»). Напомним, кстати, что Один получает дар пророчества от мёртвой головы великана Мимира (ср. отсечённая голова Орфея, брошенная вакханками в Эвр, плывёт и поёт до самого Лесбоса; черепа юкагирских шаманов используются для гадания). Не составляет исключения и библейская традиция. Мудрец Енох получает священное знание не только через сны и видения (1 Енох 13:8, 14:1, 83:1), но и от ангелов (93:1), и будучи вознесён на небо: «И Ангел Михаил, один из Архангелов, взял меня за правую руку… и привёл меня ко всем тайнам милосердия и тайнам правды. И он показал мне все тайны пределов неба…» (1 Енох 71).

Мы убедились на примерах из разных сказаний, что такие черты, как мудрость, слепота, преклонный возраст и пассивность часто присутствуют у героев не порознь, а в комплексе; на другом полюсе сказания находим активного молодого витязя, разумеется, зрячего, вокруг которого и сосредоточено действие. Правда, такое противопоставление не всегда верно. В архаическом карело-финском эпосе мудрец и колдун (то есть шаман) «старый, верный Вяйнемёйнен, вековечный заклинатель», вдумчивый и предусмотрительный, действующий чаще колдовством, чем мечом, сосуществует с молодыми дерзкими и самонадеянными богатырями (Лемминкяйнен, Еукахайнен), причём оба полярных типа оказываются активными героями. Но позже, в классическом героическом эпосе, действие уже сосредотачивается в руках bona fide богатыря. Примеры бесчисленны: греческий герой Геракл, кельтский герой Кухулин, герой шумеро-аккадского эпоса Гильгамеш (исторический прообраз – Бильгамес, пятый правитель I династии города Урука в южной Месопотамии в XXIX–XXVIII вв. до н. э.). В результате «разделения труда» в классическом эпосе древности мудрецу остаётся только волшба, проклятия и предсказания. Редкие исключения (участник знаменитого похода против Фив греческий герой Амфиарай являет собой уникальное сочетание мужественного воина и мудрого прорицателя; кельтский поэт и изобретатель письменности Огма – сильнейший богатырь своего времени) подтверждают правило. Так мудрец par excellence превращается в пассивную фигуру и отходит на второй план, составляя лишь фон основного действия [друид Катбад, предсказывающий судьбу Кухулина (CУ); престарелый герцог Немон при дворе Карла Великого «Песни о Роланде» (далее – ПР); проживший три человеческих века мудрый царь Нестор в войске Агамемнона (Ил); певец дед Коркут тюркского эпоса; волшебник Мерлин при дворе короля Артура в Камелоте]. Активно действуют только те старцы, которые были и остались могучими воинами: «старый казак» Илья Муромец русского героического эпоса (далее – РГЭ), англосаксонский герой Беовульф, Bатe немецкой средневековой героической поэмы «Кудрунa», Бхишма Мбх, Хильдебранд германской ПН. Интересно, что все пятеро старых воителей просто не имеют подрастающей смены: Беовульф, Вате и Бхишма никогда не имели семей и детей, а Илья и Хильдебранд o своих выросших на чужбине сыновьях до поры ничего не знают. Эти отрицательные примеры подкрепляют наше предположение, что как раз появление молодого поколения вытесняет стареющего героя на «периферийную» для эпоса роль мудреца и, по совместительству, отца героя. Именно это происходит с Дхритараштрой, когда его юный, но чрезвычайно активный сын начинает борьбу со своими кузенами за царский трон: роль слепого царя оказывается редуцирована до изречения сентенций и безнадёжныx увещеваний.

6. Переворот

Во время жительства Пандавов в столице происходит событие, сразу нарушившee жизнь двора (Мбх I, 129): «Горожане, увидев сыновей Панду, одарённых достоинствами, стали говорить: „…Дхритараштра… вследствие своей слепоты ещё прежде не получил царства. Как же он (теперь) может быть царём? …Мы сегодня помажем на царство, по установленным правилам, старшего Пандаву, юного, но с нравом взрослого, справедливого и чуткого к несчастным“». Этот эпизод очень интересен, так как иллюстрирует ряд важных для нас положений: а) Дхритараштра пока остаётся царём de facto, но, видимо, не стал им de jure; б) Юдхиштхира является законным наследником престола «по установленным правилам» (о Дурьйодхане даже речи не идёт); в) именно намерение горожан помазать на царство Пандаву (а они, судя по переполоху Дурьйодханы, таким правом обладают) провоцирует, как мы убедимся, решительные действия Дхритараштры и Дурьйодханы по устранению Пандавов. Рассмотрим происходящее со всей тщательностью: это первый из длинной череды случаев, когда старый царь позволяет нечестивому сыну вовлечь себя в происки против Пандавов.

Узнав о планах горожан по возведению Юдхиштхиры на трон Кауравов, Дурьйодхана заводит с Дхритараштрой разговор наедине. Он сообщает отцу о намерениях жителей столицы, и из слов принца мы узнаём несколько важных обстоятельств. Прежде всего, Дурьйодхана признаёт, что Панду стал царём по праву, и также совершенно законно Дхритараштра был лишён права на престол. Кроме того, прав на престол у Дхритараштры нет и теперь, но царство ему «досталось» в силу обстоятельств. Жестокие слова озлобленного принца, адресованные слепому отцу, не оставляют сомнений ни в том, что юнец стремится к власти любой ценой, ни в том, что Дхритараштра так и не стал царём de jure (Мбх I, 129, 18): «Если бы ты, о царь, прежде стоял в царстве, то мы несомненно получили бы царство, даже против воли народа». Очевидно, именно отсутствие легитимного царя (коим Дхритараштра, похоже, не является) даёт подданным право вмешаться.

Вывод из сложившейся ситуации прост: если нет надежды получить трон законным путём, следует совершить государственный переворот. И отец с сыном пускаются в обсуждение планов по устранению законного претендента на престол Юдхиштхиры с целью самим захватить власть. Идея неоригинальна, и сходную ситуацию находим в уже упоминавшемся греческом цикле сказаний о Пелопидах: правитель Микен Фиест расправляется со своим братом-конкурентом Атреем руками своего сына Эгисфа, после чего отец и сын ради окончательного утверждения во власти отправляют принцев Агамемнона и Менелая (сыновей Атрея) в изгнание. Если Дурьйодхана напоминает Эгисфа, то его отцу всё же далеко до кровожадного Фиеста: Дхритараштра проявляет нерешительность, но связано это, как кажется, не с моральными проблемами, а со страхом перед сторонниками Панду. В оправдание слепого царя можно сказать, что инициатором интриги выступает не он, а Дурьйодхана. Кроме того, мы не можем исключить, что и угрызения совести Дхритараштру гложут, но, пытаясь отговорить сына от ужасного замысла, вслух он апеллирует только к политическим рискам, так как говорить об этике с Дурьйодханой бесполезно. План Дурьйодханы подкупает своей убедительностью (Мбх I, 130, 8-11): «…Необходимо всех подданных привлечь выгодами и знаками внимания… Казна и советники находятся теперь в моём распоряжении, о владыка земли! Ты должен под благовидным предлогом немедленно выслать Пандавов в город Вaранавату. Когда же царство будет подвластно мне, о царь, тогда Кунти вместе с сыновьями вновь возвратится сюда…» В этой сцене проявляется двойственность характера Дхритараштры. Если Дурьйодхана ради трона готов на любую подлость, то слепого царя мучают остатки стыда, о чём он сообщает более решительному сыну (Мбх I, 130, 12): «О Дурьйодхана, это же самое и у меня на сердце, но из-за порочности этого желания я не могу исполнить его». Далее окончательно запутавшийся царь сбивается с этики на прагматику (Мбх I, 130, 13): «Ни Бхишма, ни Кшаттри» (Видура – А. И.), «ни Гаутама» (наставник принцев брахман-воитель Крипа – А. И.) «не согласятся никогда на изгнание Пандавов». Дхритараштра продолжает искать доводы, чтобы отговорить властолюбивого сына от скверной затеи (Мбх I, 130, 15): «Если мы так поступим с (Пандавами), о сын, то разве мы не заслужим смерти от Кауравов и от тех благородных (героев), и от всего народа?» Не будем слишком строги к Дхритараштре. Оказывается, эпический отец нередко взывает не к совести необузданного отпрыска, но грозит ему возможной местью обиженных. Когда сыновья Иакова коварно нарушают договор и вырезают мужское население целого ханаанейского городка, праведный Иаков гневно упрекает их не за нечестие, а за то, что они подвергли своё племя опасности: «…Вы возмутили меня, сделав меня ненавистным для [всех] жителей сей земли… У меня людей мало; соберутся против меня, поразят меня, и истреблён буду я и дом мой» (Быт 34, 30).

Вернёмся от дома Израиля к дому Куру. Надо отметить, что свои аргументы Дхритараштра произносит несколько вяло и просительно, тогда как речь Дурьйодханы полна силы и страсти. Он возражает, что Пандавы не пользуются серьёзной поддержкой при дворе, а исчерпав логические доводы, апеллирует к чадолюбию отца (Мбх I, 130, 20): «Не разжигай же этим делом ужасного огня скорби, возникшего в моём сердце! Он лишает сна и действует мучительно, как (острие) дротика».

Не желая обрекать своего любимца на такие страдания, Дхритараштра наконец одобряет план Дурьйодханы и даже принимает в его исполнении деятельное участие, веля своим советникам распускать слухи о прекрасном городе Вaранавате. Пандавы должны поверить слухам и отправиться туда c ознакомительно-развлекательным визитом. Разумеется, без санкции своего опекуна-дяди уехать из столицы Пандавы не могут. В этот момент Дхритараштра, возможно, ещё не осведомлён о секретной части плана: живущие в далёком городе Пандавы и Кунти должны быть, по замыслу Дурьйодханы, сожжены в специально построенном для этой цели «смоляном доме». Но даже если Дхритараштра и не был соавтором плана по устранению Пандавов, в какой-то момент он, вероятно, об этом плане узнал. Когда Пандавов, уже прибывших в Вaранавату, предупреждает об опасности посланник Видуры, он говорит Юдхиштхире следующее (Мбх I, 135, 5): «Пандавы должны быть сожжены вместе с матерью, – такое решение, как мне известно, о Партха (метроним Пандавов, их мать – Притха – А. И.), принято Дхритараштрой». Этого же мнения придерживаются горожане. Уже после пожара (Пандавы тайно спаслись по подземному ходу) народ говорит (Мбх I, 136, 12): «О позор подло-злоумному Дхритараштре. Подлый при помощи своего советника предал огню юных, чистых Пандавов!» Разумеется, сам царь мог и не отдавать приказа о сожжении, достаточно было, как полагают горожане, что он потакал козням Дурйодханы (Мбх I, 137): «Нет сомнения, что сын Дхритараштры, с ведома самого Дхритараштры, предал сожжению Пандавов, ибо он не остановил его». Нам остаётся только гадать, что на самом деле думал царь, когда, «услышав о такой прискорбной гибели сыновей Панду, стал сетовать, глубоко опечаленный». Есть основания полагать, что печаль старого царя не была слишком глубокой. Ещё при уходе Пандавов в Вaранавату «некоторые брахманы, лишённые страха» (очевидно, Дхритараштру и Дурьйодхану подданные уже побаивается – А. И.), «стали говорить так, весьма беспокоясь о сыновьях Панду: „Царь Дхритараштра, погружённый в темноту, всегда видит только ложное; весьма злоумный, он не видит закона! …Дхритараштра не может вынести того, что царство им досталось от отца“ (то есть совершенно законно – А. И.). „…И с тех пор как тот тигр среди мужей нашёл свою смерть, Дхритараштра не выносит этих юных царевичей“». Возможно, это преувеличение, и Дхритараштра по-своему любил племянников, просто сыновей он любил ещё больше. Кроме того, старый царь не мог не замечать, что окружающие подозревают его в дурных чувствах к Пандавам. Очевидно, поэтому царь считает необходимым публично проявлять свою любовь к ним, что получается натужно и неискренне. Когда на состязании принцев Арджуну приветствует рёв толпы, Дхритараштра спрашивает у Вьясы, что происходит. Узнав, что это выступил Пандава, царь поспешно заявляет (Мбх I, 125, 17): «Я доволен и счастлив, о премудрый, ибо охранён, словно тремя огнями, тремя Пандавами…» (имеются ввиду три старших брата – А. И.).

Слепота Дхритараштры V. Жертва неведения

Несмотря на сокровенное знание и «потустороннюю» мудрость, в обыденной жизни слепец часто беспомощен [например, преследуемый гарпиями и доведённый ими до полусмерти прорицатель Финей (Арг)], и даже может стать игрушкой в руках интригана. У слепого Исаака Ревекка хитростью выманивает благословение младшему сыну Иакову в обход старшего – Иcавa, притом, что Исав является любимцем отца. Tрикстер древнегерманской «Старшей Эдды» (в дальнейшем – СЭ) Локи ухитряется убить благородного Бальдра руками его же брата, слепого Хёда, который за невольную вину поплатился смертью и пребыванием в аду (Хель древнегерманской мифологии). В кельтском сказании ревнивый король Коннахта Айлиль, который по зароку не может ревновать и мстить любовникам королевы, вкладывает в руку слепого Лугайда копьё и поворачивает его лицом к «оленю» в озере, где в действительности герой Фергус купается с королевой Медб (СУ «Смерть Фергусa, сына Ройга») – и таким элегантным способом расправляется со счастливым соперником. Следует подчеркнуть, что эпический слепец может совершить роковую ошибку не только из-за коварства окружающих, но и по их недосмотру или по собственной оплошности. В апокрифическом древнееврейском сказании на темы пятикнижия говорится, что могучий Ламех к старости ослеп, но продолжал охотится с луком по «наводке» своего сына Тувалкаина. В результате однажды он убил своего прапрадеда Каина. Осознав содеянное, он в ужасе взмахнул руками и случайно убил своего сына (Р. Грейвс, Р. Патай «Иудейские мифы. Книга Бытия», М., 2002, с. 156). Древняя традиция может слепоте уподоблять невежество: египетский папирус I в. н. э. сравнивает несведущего с человеком, «глаза которого во мраке».

Амбивалентное отношение к слепоте (с одной стороны – признак мудрости, с другой стороны – символ заблуждения или неведения) отражено в бесчисленных противоположных по смыслу отзывах окружающих о Дхритараштре: его то превозносят как обладающего «оком мудрости», то порицают как «погружённого в тьму» и «не видящего нравственного закона». Вот характерный пример того, как обычное отождествление физической слепоты старого царя с его духовным зрением подвергается отрицанию. Великий подвижник Рама говорит своему брату Кришне о Дхритараштре (Мбх III, 119): «Он всё ещё не постиг разумом, что же такое он совершил, что оказался воистину слепцом на земле, а всё оттого, что при царях изгнал из царства Каунтею (Юдхиштхиру – А. И.)!» Отметим, что в «Чхандогья Упанишаде» повязка на глазах, то есть временная слепота, используется как аллегория неведения (VI, 14, 1–2). Таким образом, и в индийской традиции слепота может быть не признаком мудрости, а напротив, символом невежества и моральной дезориентации. Именно в таком контексте о слепоте говорит праведный Вьяса, увещевая Дхритараштру (Мбх V, 67, 13–14): «Те, кто недоволен своим богатством, ослеплённые желанием, всё снова и снова попадают во власть Ямы» (бога смерти – А. И.), «увлекаемые своими поступками, как слепые с незрячими глазами».

Примеры зависимости от окружающих и использования ими слепого царя в своих корыстных целях, хотя и в смягчённом виде, мы ещё не раз найдём у Дхритараштры. Старый царь сам прекрасно осознаёт это обстоятельство и сетует на свою инвалидность (Мбх III, 46, 34): «Видя, что я лишён зрения, не могу сознавать (происходящее) и действовать, не внемлет… словам моим злосчастный Дурьйодхана!» Ситуация усугубляется тем, что праведная Гандхари вслед за мужем отказалась видеть окружающий мир (из весьма благородных побуждений), и теперь также полагается только на доносы придворных. Ещё раз подчеркнём, что слепота старого царя во многих сказаниях символизирует его неведение и зависимость от окружающих, но не является их непременным условием. Лёгкость, с которой Ревекка обманывает слепого Исаака и добивается первородства для младшего сына, находим и когда прекрасная Вирсавия дурачит престарелого, пусть и зрячего царя Давида, обеспечив престол своему сыну Соломону в обход старшего принца Адонии (3 Цар 1, 17–21). Аналогично, старого царя Дашаратху обольщает молодая царица Кaйкейи, и престол достаётся её сыну Бхарате, а не старшему принцу, доблестному и праведному Раме (Рм).

7. Воскресшие племянники

Спасшиеся от пожара смоляного дома Пандавы и Кунти уходят по подземному ходу, так что все, кроме предупредившего их об опасности Видуры и всевидящего Вьясы, считают их погибшими. Пандавы скитаются по лесам и весям инкогнито под видом брахманов, живя милостыней. Навестивший скитальцев Вьяса сообщает братьям, что царь панчалов Друпада приглашает претендентов на руку его дочери принять участие в состязании, после чего прекрасная Драупади сама выберет достойнейшего (т. наз. обряд сваямвары). На сваямвару собирается множество героев. Помимо Пандавов, в качестве претендентов на руку царевны там присутствуют сыновья Дхритараштры в сопровождении Карны, а также дядя Пандавов царь мадров Шалья и многие другие цари и знатные кшатрии. Только неузнанному Арджуне под личиной юного брахмана удаётся выполнить условие состязания, натянув богатырский лук и поразив цель. Разгневанные и униженные конкуренты во главе с Карной и Шальей нападают на Арджуну с Бхимасеной, но те выходят из схватки победителями и уводят Драупади, так и не открыв своего имени. Из всех присутствовавших на сваямваре только божественный Кришна узнал Пандавов, но секрета их не выдал. Юдхиштхира решает, что Драупади будет общей женой пятерых братьев. Затем происходит свадьба, и Пандавы приобретают могущественных союзников в лице царя Друпады и его доблестных сыновей Дхриштадьюмны и Шикхандина, будущих убийц непобедимых Дроны и Бхишмы, соответственно. Это один из стандартных мотивов фольклора: принцы-изгнанники удачной женитьбой восстанавливают своё пошатнувшееся положение, а впоследствии и обеспечивают возвращение царства (ср. изгнанные дядей и кузеном из Микен Агамемнон и Менелай женятся на дочерях царя Спарты Клитемнестpе и Елене, а в союзники получают своих шурьёв Диоскуров). Можно думать, что Пандавы сразу восстановили тестя против дяди: «Услышав же то, что было рассказано сыном Кунти, царь Друпада осудил тогда Дхритараштру…»

Наконец, весть о Пандавах достигает Хастинапурa. Реакция разных персонажей на эту новость многое говорит о настроениях при дворе Кауравов. Например, о Видуре аудитория узнаёт, что он не только сочувствует Пандавам, но и способен радоваться неудачам Кауравов (Мбх I, 192, 16): «Между тем Видура, услышав о том, что Пандавы избрали Драупади и о том, что сыновья Дхритараштры, устыдившись, возвратились (в Хастинапур) с разбитой гордостью, – возрадовался душою». Со своей стороны, Дхритараштра верил, что Пандавы с Кунти погибли в огне, и был удивлён, узнав, что они спаслись. Очевидно, старый царь верит тому, чему он хочет верить. Ведь слухи о спасении Пандавов и раньше расходились по разным странам. «Мы слышим, что Партхи спаслись от сожжения в огне», – говорит принц панчалов Дхриштадьюмна ещё до сваямвары своей сестры (Мбх I, 185). В сцене получения известия о «воскресших» племянниках устойчивая эвфемистическая характеристика Дхритараштры как «наделённого оком разума» выглядит издевательской, как бы намекая на парадигму слепота=неведение (см. предыдущую главу). Услышав от Видуры после сваямвары Драупади, что «Кауравы благополучно здравствуют» (в данном случае под общим родовым именем Видура имел ввиду Пандавов), Дхритараштра возрадовался. «Ибо владыка людей, обладая вместо зрения разумом, по неведению считал, что (прекрасною) Драупади избран его старший сын Дурьйодхана» (курсив наш – А. И.).

Можно себе представить, что когда Дхритараштра неожиданно узнаёт, что его племянники живы, да ещё и отбили невесту у Дурьйодханы, его радость, высказанная Видуре, не слишком искренна. Свои настоящие чувства царь выкладывает Дурьйодхане и Карне сразу после ухода Видуры. Когда молодые заговорщики убеждают царя в необходимости плана, «дабы Пандавы не проглотили нас вместе с сыновьями, войском и родственниками» (Мбх I, 192, 29), Дхритараштра отвечает (Мбх I, 193, 1–2): «Я думаю об этом точно так же, как и вы, но я не хочу подать вида Видуре. Именно поэтому я особенно превозносил их достоинства, чтобы Видура не узнал о моём намерении…»

Действительно ли царь «думает об этом точно так же»? Можно подозревать, что слабовольный Дхритараштра в очередной раз симулирует решимость, которой у него на самом деле нет, и делает это, чтобы угодить двум по-настоящему решительным молодцам, Дурьйодхане и Карне. В действительности же старый царь готов на компромисс и примирение с племянниками. Именно поэтому скоро он отправит посольство ко двору Друпады, чтобы передать богатые дары и пригласить Пандавов «домой». Возглавит миссию Видура, и это очень важно. Прежде всего, это самый представительный посол, какого только может найти Дхритараштра – его единокровный брат и наиболее высокопоставленный (пусть не самый желанный) советник. Кроме того, всем известна благосклонность Видуры к Пандавам. Всё это значит, что царь искренне хочет мира и готов разделить царство (если и не пополам, то хоть выделить Пандавам долю в глуши). Позже мы увидим, что перед войной, когда у Дхритараштры не будет искреннего стремления к миру, переговоры будут вестись совсем другим способом и с привлечением других послов.

Эпический правитель

Рассмотрим роль правителя в героическом эпосе. Царь, хан, конунг, ярл, патриарх сказания может быть пассивен из-за старческой немощи, освобождая поле деятельности для наследника. В этой ситуации заложена возможность конфликта между «зажившимся» отцом (шах Гоштасп ШН) или, чаще, дядей (король Марк, Гильом Оранжский), и претендующим на престол или наследство молодым витязем (Исфендиар, Тристан и Вивьен, соответственно). Другой вариант – старый правитель без наследника, который в случае военной угрозы или любой «недостачи» (по классификации сюжетов В. Проппa) нуждается в помощи посторонних витязей. Когда состарившийся конунг данов Хродгар оказывается не в состоянии защитить свой народ от чудовищного Гренделя, на сцену выходит заезжий герой – молодой гаут Беовульф (БB). Эпический правитель может быть обречён на пассивность просто потому, что он вовсе не является эпическим героем, но исключительно олицетворяет в сказании государственную власть. Такой правитель даёт герою службу, награждает, наказывает и милует, но сам подвигов не совершает. Интересный пример даёт анализ эпоса среднеазиатских народов «Алпамыш» (В. М. Жирмунский «Сказание об Алпамыше и богатырская сказка», М., 1960). В тех вариантах сказания, где единственным соперником заглавного героя в борьбе за руку красавицы Барчин оказывается калмыцкий хан, мотив богатырского сватовства оказывается редуцирован: Тайча-хан является типичным пассивным эпическим монархом, поэтому богатырское состязание (борьба, стрельба по мишени) с ним невозможно, остаётся только скачка, но и мчится на шахском скакуне не сам шах, a его конюх!

Крайний пример «державной» пассивности – Киевский князь Владимир Красное Солнышко былин РГЭ. В былинax все собственно героические функции князь делегирует богатырям. На другом конце спектра находится могучий Зигфрид ПН. Даже став королём Нидерландов, Зигфрид остаётся воином и рыцарем par excellence, и аудитория никогда не видит его на троне, но только в седле на турнире или в битве. Его роль витязя подчёркивается тем, что воспетые ПН военные подвиги он совершает не защищая родные Нидерланды, а ради Бургундского королевства своего побратима и шурина Гунтера (то есть выступает в роли не сюзерена, а добровольного вассала). Всё же наиболее распространённым является «сбалансированный» вариант монарха-воителя: многочисленные цари Ил, CУ и самой Мбх. Не следует думать, что роль правителя как военного вождя является особенностью сказаний классической древности. Даже в европейском эпосе зрелого средневековья мы встречаем образы монархов, соединяющих черты мудрого короля и могучего воина (Карл Великий ПР). В сказаниях, населённых подобными царями-воинами, особенно выделяются редкие и жалкие фигуры царей-инвалидов вроде Дхритараштры или немощных старцев, таких, как Приам. Параллель Дхритараштра – Приам интересна для наших разысканий. У обоих старых царей есть могучий сын-воитель, замещающий старца в роли военного вождя, Дурьйодхана и Гектор, соответственно. Важное различие состоит в том, что Гектор служит царю и народу Трои, подчиняясь решениям Приама и старейшин, тогда как завистливый и властолюбивый Дурьйодхана действует исключительно в личных интересах, советы мудрецов игнорирует и манипулирует отцом, а в случаях его несговорчивости готов, как мы убедимся, и на обман старого царя.

8. Возвращение Пандавов

Нам стоит разобраться, как Пандавы вернулись в царство Кауравов: детали этой интриги могут многое сказать о старом царе. После ухода Видуры, сообщившего о «воскресших» Пандавах, Дхритараштра открывает совещание с явившимися к нему Дурьйодханой и Карной. Предложения Дурьйодханы сводятся к тому, что следует расправиться с Пандавами и их новым союзником Друпадой. Вопрос в том, как это сделать. Обезумевший от ненависти и зависти принц (воскресшие Пандавы снова создают угрозу его притязаниям на престол, да ещё и отняли у него невесту) сыпет предложениями, как горохом, но все они выглядят крайне непродуманными. Даже его друг Карна не может не возразить своему сюзерену (Мбх I, 194, 1): «О Дурьйодхана, твоё суждение неправильно – таково моё мнение, ибо Пандавов невозможно убрать твоими средствами, о потомок Куру!» Вместо неуклюжих хитростей и интриг Карна предлагает спешно, пока не явился верный и могучий союзник Пандавов Кришна, напасть на них (Мбх I, 194, 20–21): «Ведь в самом деле ни переговорами, ни подкупом, ни внесением раздора невозможно погубить Пандавов; поэтому сокрушим их своею силой. И, победив их силой, владей всей землёю. Я не вижу здесь другого средства действовать, о повелитель людей!»

Из этого обмена мнениями аудитория узнаёт, что из двух главных ненавистников Пандавов Дурьйодхана злобен и неумён, тогда как в Карне доблесть и решительность сочетаются с вдумчивостью. Старый царь опять оказывается неспособен открыто противостоять агрессивной молодёжи и, польстив Карне и поддерживая его на словах, пытается нейтрализовать его планы. Вот как он это делает (Мбх I, 194, 22–25): «И, услышав речь сына Радхи» (имя приёмной матери Карны – А. И.), «могучий Дхритараштра одобрил её и потом сказал такое слово: „Эта речь (твоя) исполнена отваги и подходит тебе – сыну суты, одарённому большой мудростью и искушённому в оружии. Пусть же Бхишма, Дрона и Видура, вместе с вами обоими выскажут (вместе) суждение, которое смогло бы привести к достижению нашего благополучия“. И, пригласив тогда всех этих великолепных советников… Дхритараштра созвал совет». Дхритараштра в данном случае проявляет известную ловкость, очевидно, стремясь к примирению с Пандавами, ведь советы Бхишмы, Дроны и Видуры предсказать несложно: они воспротивятся коварным планам Дурьйодханы и Карны.

Замысел Дхритараштры успешно реализуется, когда Бхишма недвусмысленно требует раздела царства и выделения доли Пандавов (Мбх I, 195): «Пусть же ради мира с (теми) героями… будет отдана им полюбовно половина царства…» Бхишму поддерживает Дрона (Мбх I, 196, 1-12). Так Дхритараштра устранился от спора о правах Пандавов, и теперь оппонентом Бхишмы и Дроны оказывается Карна, обвиняя престарелых советников в пренебрежении интересами царя. Царь и здесь ухитряется воздержаться от вмешательства в спор, хотя речь идёт о нём самом, и Дрона вслед за Бхишмой обращается именно к нему, игнорируя Дурьйодхану и предрекая гибель рода Кауравов, если права Пандавов будут попраны (Мбх I, 196, 28): «…Если будет признано высшим благом иное, чем я говорю, тогда Кауравы вскоре погибнут – таково моё мнение». К старцам присоединяется Видура, также избегая обращаться к Дурьйодханe; он подчёркивает непобедимость Пандавов, тем более, в союзе с божественным Кришной и его старшим братом могучим праведником Рамой, а также дипломатические выгоды восстановления дружеских отношений с могущественным тестем Пандавов – царём Панчалы. При этом Видура чётко разграничивает два лагеря при дворе Кауравов по возрастному признаку (Мбх I, 197, 28): «Дурьйодхана и Карна, а также Шакуни, сын Субалы» (дядя Дурьйодханы по материнской линии – А. И.), «руководствуются беззаконием, они неразумны и молоды».

Возможно, Дхритараштра в силу природного благодушия и чувства справедливости внутренне склонен поддержать Пандавов, но ссориться с любимым сыном из-за племянников он явно не готов. И ему удаётся достичь своей цели, не вступая в открытый конфликт, с помощью Бхишмы, Дроны и Видуры. Очевидно, Дхритараштра следует рекомендациям мудрецов потому, что и сам склонялся к сходному решению. Позже, во время роковой игры в кости, мы убедимся, что при желании царь может игнорировать их мудрые советы. Но сейчас Дхритарштра склонен дать перевес партии умеренных, и он закрывает совещание, отправляя Видуру с дипломатической миссией ко двору Друпады, чтобы вызвать Пандавов в Хастинапур. Пожалуй, это единственный случай, когда старому царю удаётся осуществить ловкий манёвр и, не вмешиваясь в спор открыто, настоять на своём вопреки планам Дурьйодханы и Карны; ещё раз подчеркнём, что к открытой конфронтации с принцем Дхритараштра, в отличие от Бхишмы и Дроны, не способен. Данная ситуация очень интересна для нас и по другой причине. Это редкий, если не единственный пример того, что, если Дхритараштра придерживается советов праведных мудрецов, судьба благоприятствует его планам. Сам царь, очевидно, подобных выводов не делает: каждый раз, когда коварные планы царя и Дурьйодханы будут терпеть неудачу, Дхритараштра в слепом отчаянии будет клясть всесильную Судьбу (Дайва) или Время (Калa).

Встречу Пандавов вместе с их юной женою, матерью и сопровождающим их Видурой царь обставляет с торжественностью важного для царского дома события, выслав им навстречу своих сыновей Викарну и Читрасену, а также почтенных брахманов – наставников Дрону и Крипу. Население столицы встречает Пандавов восторженно (Мбх I, 199): «Разве сегодня не дана нам высокая радость, что сыновья Кунти – доблестные братья – возвратились…» По прибытии племянников Дхритараштра действует в несвойственной ему манере – решительно, – что подразумевает заранее продуманный план. Кроме того, к решительным действиям старого царя мог подтолкнуть благожелательный приём, оказанный бедным изгнанникам столичными жителями: оказывается, за годы отсутствия Пандавов не забыли. Как тут снова не отправить не в меру популярных принцев куда-нибудь в глушь!

Действительно, царь не дал доблестным племянникам зажиться в столице: когда Пандавы после торжественной встречи «отдохнули некоторое время, они были призваны царём Дхритараштрой и сыном Шантану» (Бхишмой – А. И.) (Мбх I, 199, 23). Старый царь объявляет Юдхиштхире свою волю (Мбх I, 199, 24–25): «Внемли вместе с братьями, о Каунтея, этому моему слову: дабы не возникло снова раздора у вас (с моими сыновьями), отправляйся в Кхандавапрастху. Ибо, когда вы будете жить там, никто не сможет обижать вас… Получив половину царства, отправляйся же в Кхандавапрастху».

Что же собственно получили Пандавы? Фразу о половине царства можно принять за обычную для фольклора формулу, но на совете Бхишма говорит о половине царства для Пандавов во вполне определённом контексте, подчёркивая равенство наследников Дхритараштры и Панду (Мбх I, 195): «О Дурьйодхана, подобно тому, как ты… смотришь на царство как на наследие отцов, точно так же смотрят (на него) и Пандавы… Если ты (считаешь), что получил царство по закону, то по закону они также унаследовали царство ещё раньше…» Поэтому, когда «деду Кауравов» вторит слепой царь, есть основания полагать, что Пандавам причитается и действительно будет выделена половина территории. Другой вопрос – где. Тут Дхритараштра вновь проявляет, казалось, несвойственную ему решительность и смекалку. Во-первых, очевидно, что в результате предложенного Дхритараштрой раздела царства Пандавы лишились наследственной столицы, кроме которой в царстве, кажется, только и есть, что леса и веси. Во-вторых, им досталась не просто сельская окраина, а дикая местность, возможно, вовсе лишённая населения (Мбх I, 199): «И, вняв тому слову царя и поклонившись ему, все быки среди мужей отправились тогда в тот дремучий лес… На священном и благоприятном месте… совершив очистительные обряды, стали строить город». Примечательно, что против такого раздела царства, соблюдaющегo справедливость только pro forma, никто не протестует: даже почтенным старейшинам Кауравов важно сохранить лицо, по возможности не портя из-за «мелочей» отношений с могущественным Дхритараштрой и мстительным Дурьйодханой. Аудитории предстоит убедиться, что почтенные Бхишма, Дрона и Крипа готовы поступиться интересами Пандавов: их главная цель – не абстрактная справедливость, а желание сохранить мир.