Мудрый Тим
Я без труда нашла обратную дорогу к роднику. Mне показалось, что девочка тоже знает его месторасположение. Mы как- то не сговариваясь шли синхронно в одном направлении, неторопливым, но и не слишком медленным шагом. Разговор не получался. Я подбирала слова в голове, думала с чего лучше начать, но нужные слова не приходили. Tак, в тишине, мы и добрели до нашего привала. Девочка остановилась, продолжая стоять, глядя в землю. Я первая наклонилась к роднику. Сделав пару глотков, умыла лицо, шею и обернулась к ней. Исподлобья на меня смотрели два настороженных детских глаза, окаймленных длинными и, что удивительно для блондинки, – темными, почти черными ресницами. Они припомнили мне, что я тоже была блондинкой в детстве, а после пяти лет, по рассказам бабушки, постепенно стала превращаться в шатенку, почти брюнетку.
Оставаясь на том же месте, я взглядом приглашаю малышку присоединиться. Видно, что она колеблется, но все же подходит неуверенными шагами. Потом устраивается возле родника и тщательно умывает личико, руки, захватывая плечи. Распущенные волосы падают вперед. Я мягко собираю их в свою руку. Девочка вздрагивает и на время застывает без движения.
– Я только помочь тебе хочу. Волосы ведь мешают, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденней. -Давай я заплету тебе косу? Так будет удобней.
Она отвечает только легким кивком головы. Я быстро заплетаю ей волосы, и она еще какое-то время плещется в воде.
Да, воды нам хватает, а вот что с едой делать. Мой желудок громко и настойчиво напоминает о себе. Да и ребенка нужно накормить. В деревню возвращаться опасно… Пока я пытаюсь придумать в каком направлении нам отправиться на поиски еды, девочка бродит между деревьями, забираясь периодически в кусты. Ее фигурка, то появляется, то исчезает в зарослях. Я сначала пристально наблюдаю за ней, но потом, видя, что далеко она не отходит, успокаиваюсь и погружаюсь в размышления, сидя, прислонившись спиной к дереву.
Отвлекает от мыслей близкое присутствие девочки. Не слышала как она подошла. Подвернув подол платья фартуком, она удерживает в нем что-то объемное. Аккуратно присаживается рядом со мной и разворачивает подол. Я неподдельно открываю рот. Каких только ягод в ее самодельном фартушке нет! И как быстро она их насобирала!
– Боже, мой! Где ты их нашла? Вернее, как ты их вообще рассмотрела?! Почему я ничего не видела!
Девчушка кажется довольна произведенным эффектом. Она кладет несколько сразу в рот и жует, не сводя с меня глаз. Я присоединяюсь к ней. Проглотив сразу горсть, вдруг спохватываюсь.
– A они не ядовитые?! Ты знаешь эти ягоды?
Она смотрит на меня сначала с удивлением, а потом со смешком в глазах. Опять берет сразу несколько и отправляет в рот.
Я немного смущаюсь своей реакции. Что она обо мне подумает? Но потом мы уже вместе молча уплетаем всю эту витаминную поляну.
Несмотря на то, что едим мы только ягоды, насыщение приходит быстро. И я уже неспешно наслаждаюсь их вкусом, лениво раздавливая каждую ягодку языком о небо. Спелая мякоть с легким треском вырывается из шкурки, наполняя рот сладким нектаром лесных даров. Подобное удовольствие я всегда получала, смакуя наше домашнее варенье. Hеожиданно для самой себя я произнесла это вслух:
– Tвои ягоды так напоминают мне вкус варенья, которое варила моя бабушка.
Наверное вместе с фразой наружу вышла тоска по тому безвозвратно ушедшему, счастливому времени. Потому что девочка посмотрела не по-детски серьезно на меня, и я наконец-то услышала ее голос:
– Oна ушла в другой мир, да?
– Да, – ответила я тихо.
Мы обе притихли, каждая думая о своем.
– Как тебя зовут? – спустя какое-то время спрашиваю я у нее.
– Анна.
– Ух, ты! Выходит мы с тобой тезки. Я тоже Анна.
– За что они тебя так, тезка?
От моего вопроса девочка словно впадает в легкий транс. Ее взгляд застывает, бесцельно направленный в сторону.
– Я совершила ужасный поступок и заслужила наказание, – как заученную фразу, бесцветным голосом произносит она.
– Что такого ужасного могла совершить маленькая девочка? Может попробуешь рассказать?
Глядя в землю, она монотонно начинает свой рассказ:
– Я ударила сына нашего почтенного, всеми уважаемого старосты… Это случилось вчера. После обеда мы с подружками играли в салки. Я взяла с собой своего любимого кота, чтобы он погрел на солнышке старые кости.
В этом месте голос девочки потеплел, и она еле заметно улыбнулась, видимо вспоминая своего питомца.
– Нам было весело с девочками. Пока не пришел Ганс со своими приятелями. Он старше меня и выше на целую голову. Я всегда, завидя его издалека, старалась миновать встречи с ним. Он мог толкнуть, ударить или больно дернуть за волосы. Он и других детей обижал, не только меня. Никто не мог ему ответить. Он ведь сын уважаемого человека.
– Tы говорила родителям? Разве жители деревни не видели его хулиганства?
Девочка только замотала головой.
– У взрослых много своих забот. Они этого не замечали.
Или делали вид, подумала я.
– А вчера он палкой ударил моего кота Тима. Просто так, ни за что. Я так разозлилась, что выхватила у него палку и со всей силы ударила его. У него пошла кровь. Он начал громко кричать, стали собираться люди и меня потащили к столбу позора.
Я видела, что ее снова бьет озноб. Она обхватила себя руками.
– Я не хотела этого. Я знаю, что я плохая и совершила ужасное преступление. Мне очень стыдно за мой поступок, но я не хотела этого. Честно.
В ее последней фразе, в том как она это произносит, слишком много веры в то, что она действительно совершила что-то ужасное. Щемящая жалость к этому маленькому бесстрашному человечку и кипящая злость на ее мучителей, вулканом рвутся из меня наружу. Мне хочется прижать ее к себе, баюкая на руках говорить ей о том, что она смелая, сильная, лучшая девочка из тех кого я знала! Что это не она, а жители села совершили ужасное преступление. Но я боюсь спугнуть ее своим шквалом эмоций. Cтараясь, чтобы голос звучал как можно спокойней, спрашиваю:
– Если ты совершила ужасный поступок, то как можно назвать то, что сделал Ганс?
– Не знаю, – отвечает она.
Ну да, думаю, оголтелая толпа кричала ей что она монстр, поднявший руку на мальчика – ангела. А я тут жду, что она мне по-взрослому, объективно даст оценку маленькому негодяю.
– Ладно, это они сказали, что ты плохая. А если бы твой Тим мог говорить, что бы он о тебе сказал?
Было видно, что вопрос застал ее врасплох. Она даже приоткрыла ротик, представляя говорящего кота. Судя по растерянности на ее лице, кот был другого мнения.
– Но ведь я все равно не имела права бить Ганса, – произнесла она чужое утверждение, но уже со своими вопросительными нотками.
– А у тебя был другой способ остановить его, чтобы спасти Тима?
Нахмурив брови, Анна, видимо, пытается придумать другой способ. Заметно, что она очень старается. От напряжения приподняты худенькие плечи и пальчики сжаты в кулачки. Я не тороплю ее с ответом. Я просто жду. B конце концов она сдается. Ее тело показывает, как она отбрасывает попытки оправдать своего обидчика. Плечи устало падают вниз, а руки безвольно, как тоненькие плети, сползают на землю. Она смотрит на меня в упор.
– Тогда почему? – ее голосок начинает дрожать. – Почему они сказали, что я плохая?!
Ее застывшее до этого момента личико рассекает гримаса боли, как лед, трескающийся под напором обиды, возмущения, непонимания. Слезы крупными каплями катятся по детским, пухлым щечкам. Она, пытаясь их вытереть, натирает и без того покрасневшие глаза. Я даю ей время выпустить боль, прежде чем отвечаю. Насколько вообще возможно ответить на этот вечный вопрос и объяснить ребенку почему мир так несправедлив.
– Нечаянно ты напомнила им про страх перед властью, который они так удачно прятали в толпе. Лучшей колыбельной для их совести – было видеть, что все так поступают. Так им легче было себя убедить в том, что с ними все в порядке. Толпа хранила спокойствие их душ так же, как ночь охраняет сон. Пока ты не обожгла их ярким светом своей души. Слишком ярким, чтобы не видеть собственного страха. Ты не оставила жителям выбора. Им нужно было что- то делать либо со своим страхом, либо с тобой. Тебя, как непрошенное, раздражающее светлое пятно на темном фоне, нужно было срочно закрасить черным, чтобы восстановить баланс между их самоуважением и реальностью.
…Она легко подпустила к себе, позволяя уложить головку на моем плече. Я баюкала белокурого ангела, рассказывая ей какая она исключительная, необыкновенная девочка, пока малышка не заснула на моих руках. Мне не хотелось, чтобы ее вопрос остался без ответа. Но и правду жизни, кoтoрaя и так слишком рано обрушилась на маленького ребенка, пришлось правильно дозировать. Сегодня она узнала в лицо одного дракона. Пусть подрастет и окрепнет для встречи с другими. У них разные имена и хозяева, но всех их связывает одно- им нужна жертва.
Незванно память приходит со своим проектором, выxвaтывая щелкающими слайдами лица из толпы.
На первом – женщина с младенцем на руках. С каким обожанием она смотрела на свое дитя. И с каким хладнокровием готова была уничтожить чужого, расчищая место под солнцем для своего.
Даже у материнства – самого сильного, красивого и благородного инстинкта, есть своя темная сторона.
Еще щелчок. Bижу лицо седовласого мужчины. Там он стоял так близко, а его душа была так далеко, что невольно сомневаешься – а есть ли она у него. Родился ли он с таким дефектом, с пороком самого важного органа или кто – то умертвил его, отравив еще в детстве. А может жизнь обошла его своими уроками и душа усохла, не имея возможности созреть?
Ненависть, как уродливый шрам, обезобразила красивое лицо девушки. Почему ей так хотелось растерзать ребенка? Разве страдания малышки излечат собственные раны? Но ее внутренний дракон не дает ей времени на размышления. Он требует свежей крови.
Отвлекает от грустных мыслей легкое посапывание ангелочка на моих руках. Я смотрю, как Анна спит, доверчиво приоткрыв ротик.
Безмятежность на ее нежном личике теплой радостью разливается в моей груди. Она уже точно знает как выглядит сила и страх. И теперь никто на свете не сможет заставить ее забыть или перепутать их имена.