Наказание
Не помню сколько времени я так бежала. Потом еще долго иду быстрым шагом, насколько позволяют мне мои измученные ноги. Страшно хочется пить. Язык пересох от жажды. Я уже ни о чем не могу думать, кроме воды. На счастье, замечаю родничок, спрятанный между двумя большими валунами. Припав к нему пересушенными губами, жадно вбираю чистейшую, ледяную влагу. Напившись вдоволь, зачерпываю воду ладошками и ополаскиваю лицо. Становится легче, но щеки все еще продолжают гореть. Я устраиваюсь в густой тени, полулежа под валунами, прикладывая пылающее лицо к приятной прохладе мха. Ни о чем не хочется думать и ничего анализировать в этот момент. Клонит в сон…
Пробуждаюсь от очень слабого звука людских голосов, долетающего со стороны севера. Я поспешно умываю лицо и отправляюсь в ту сторону. Пройдя метров сто, останавливаюсь и прислушиваюсь. Ничего не слышно. Неужели показалось? Я уже готова расплакаться, когда легкий ветерок сменив свое направление с севера на юг, снова приносит мне надежду. Bскоре я все отчетливей слышу спасительные голоса и, в конце концов, выхожу из чащи леса, попадая в небольшую деревню, жители которой собрались в ее центре, плотным кольцом обступив высокий деревянный столб. Видя только его верхушку из-за спин людей, я начинаю пробираться ближе к нему, чтобы понять, что собрало здесь всю деревню. Мое любопытство подстегивают периодические крики одобрения и улюлюканья, расходящиеся в толпе, как волны от брошенного в воду камня. Кое-как втиснувшись между стоявшими в первом ряду седовласым мужчиной и женщиной, державшей младенца на руках, я наконец-то вижу, что здесь происходит. Представшая картина на мгновение лишает меня дара речи. Глаза отказываются верить в происходящее. Я понимаю что большой столб – это столб позора, к основанию которого привязана маленькая, худенькая, босая девочка, лет восьми – максимум десяти. На ней легкое платьице неопределенного цвета, сильно испачканное, с болтающимся на ветру куском оторванного, почти кукольного рукавчика. В первый момент я пытаюсь объяснить себе, что это просто элемент какого-то праздничного ритуала. Что это все не всерьез. Поворачиваюсь к толпе, пытаясь в лицах найти тому подтверждение. И наталкиваюсь на то, что ужасает, что не укладывается в голове. Я как будто попала в толпу, где вместо лиц – маски на честь хэллоуина. Искаженные ненавистью, злобой, они изрыгивают слова проклятий, оскорблений, требуя все большего и большего наказания для их маленькой жертвы. Только изредка гримаса злобы сменяется чувством удовлетворения на их лицах. После того, как очередной ребенок – доброволец из толпы, громко подстрекаемый взрослыми, плюет в девочку или отвешивает ей пощечину. Oна покорно принимает наказание. Белокурая головка с длинными, спутанными волосами низко опущена. Я не вижу ее лица. Вижу только как беззащитное, хрупкое тельце бьет сильный озноб. Меня тоже пробирает дрожь. Я все еще надеюсь встретить в толпе хоть одно человеческое лицо. Не может быть, чтобы не было никого, кто испытывал бы сострадание к ребенку. Смотрю на лицо рядом стоящей женщины, которая держит младенца. Периодически она опускает глаза на малыша. На лице появляется нежность к этому своему, родному комочку. Полюбовавшись на свое чадо, она снова смотрит на девочку. Мне трудно в это поверить, но я вижу, что для нее это всего лишь зрелище и, чем сильней она прижимает к груди своего ребенка, тем хладнокровней готова линчевать чужого.
Как?! Как такое может быть? А этот пожилой мужчина? Ведь девочка у столба могла быть его внучкой. Неужели нет ни капли жалости, ни нормального мужского желания защитить? Нет. Я вижу только равнодушие с примесью праздного интереса. Oт боли и злости на этих нелюдей у меня закипает мозг. Я начинаю продумывать как короче и быстрей могу добраться к девочке. Смотрю вправо, где толпа кажется реже и встречаюсь взглядом с двумя парами уже знакомых, леденящих душу, горящих глаз, которые я намедни наивно приняла за светлячков. Два кровожадных стражника с двух сторон от маленькой жертвы, которых я в шоке сразу не увидела, сосредоточенная на девочке. Страх парализует. У меня не получается даже отвести глаза от этих наполненных кровью и, кажется, насмехающихся над моим малодушием, горящих точек. Это похоже на гипноз. Кажется вечность проходит, прежде чем я слышу звонкую пощечину и тихий стон боли маленькой страдалицы. Этот стон рекошетом бьет под дых и выводит из оцепенения. Hе помня себя от ярости, в бешенстве кидаюсь на ее защиту. Несколькими скачками добираюсь до нее, отшвыривая маленького, толстого обидчика. Ломая ногти, развязываю крепкие веревки, помогая себе зубами. Канаты поддаются не сразу. Еще немного. Последний рывок и малышка, обмякая, падает мне на руки. Я изо всех сил прижимаю к себе это маленькое, дрожащее, настрадавшееся тельце. Что- то шепчу, пытаясь успокоить ее. Адреналин зашкаливает. К моей недавней бескомпромиссной смелости примешивается страх. Я сильно стараюсь, чтобы девочка этого не заметила. Тяну время, продолжая говорить с ней, и одновременно прислушиваясь к тому, что происходит у меня за спиной. Камни пока не летят, да и рева толпы я почему- то не слышу. Какие-то странные звуки, напоминающие те, что уже раз слышала, убегая с поляны. А потом наступает тишина. Я медленно оборачиваюсь. Все исчезло. Толпа, гиены. Единственным свидетельством того, что недавно происходило, остается измученный ребенок в моих руках.
– Пойдем, – обращаюсь я к ней. – Здесь неподалеку есть родник. Тебе нужно умыться и отдохнуть. Она покорно направляется со мной в сторону леса, позволяя поддерживать за худенькие, дрожащие плечи.