Assassin's Creed. Отверженный. Часть II. 1747 г. Двенадцать лет спустя (Оливер Боуден, 2017)

1

Сегодня на базаре я видел предателя. На голове у него была шляпа с пером. Цветастые пряжки на башмаках. Такие же цветастые подвязки. Он неспешно перемещался от лотка к лотку, щурясь на яркое, совершенно белое испанское солнце. С кем-то из торговцев он шутил и смеялся, с иными перебрасывался язвительными фразами. Он не был мне другом, но и не производил впечатление деспота. Впечатление, которое я о нем составил (пусть и на расстоянии), характеризовало его как человека честного и благожелательного. Но не стоит забывать: он предавал не этих торговцев. Он предавал свой орден. Нас.

Он гулял не один, а с охраной. Насколько могу судить, эти люди дело свое знали. Они постоянно держали весь базар в поле зрения. Когда торговец хлебом добродушно похлопал предателя по спине и подарил ему каравай, он махнул более рослому телохранителю. Тот ловко подхватил каравай левой рукой, оставляя правую свободной на случай, если понадобится взяться за меч. Хороший охранник. Чувствуется тамплиерская выучка.

Из толпы выскочил мальчишка. Я видел, как оба телохранителя напряглись, оценивая опасность, а потом…

Нет, не расслабились. И не посмеялись над своей чрезмерной бдительностью. Они оставались настороженными и внимательными, поскольку не были глупцами и знали: мальчишка вполне мог оказаться отвлекающим маневром.

Мне нравились эти люди. Интересно, успели ли они поддаться разлагающему учению их хозяина? Он клялся в верности одним идеалам, а служил совсем другим. Хотелось надеяться, что яд не успел затронуть души телохранителей, поскольку я решил оставить их в живых. По правде говоря, мое решение в большей степени было продиктовано нежеланием вступать в схватку с двумя опытными бойцами. Конечно же, эти люди бдительны. Они прекрасно владеют мечами и весьма искушены в деле отправки на тот свет.

Но если уж на то пошло, я тоже бдителен. И я тоже прекрасно владею мечом и столь же искусно умею отправлять на тот свет. У меня природная способность убивать. Правда, мне больше нравятся другие занятия: теология, философия, история античного мира, языки. Особенно испанский, в котором я настолько преуспел, что здесь, в Альтее, могу сойти за испанца, правда немногословного. В отличие от изучения испанского, убивать людей мне не доставляет никакого удовольствия. Просто у меня это хорошо получается.

Если бы моей мишенью был Дигвид, возможно, я бы испытал удовлетворение, убив его собственными руками. Но я выслеживал совсем другого человека.

2

Покинув Лондон, мы с Реджинальдом пять лет подряд прочесывали Европу, переезжая из страны в страну. Иногда мы ехали с сочувствующими ордену, иногда – в компании рыцарей-тамплиеров. Эти люди появлялись в нашей жизни, а затем так же внезапно исчезали из нее. Единственным моим постоянным спутником оставался Реджинальд. Мы с ним путешествовали, иногда нападая на след турецких работорговцев, которые якобы удерживали Дженни. Порой от Брэддока приходили сведения, касающиеся Дигвида. Сам он месяцами преследовал беглеца, но неизменно возвращался с пустыми руками.

Реджинальд был моим наставником, и в этом отношении он напоминал мне отца. Как и старший Кенуэй, он скептически относился к книжным знаниям, постоянно утверждая о существовании высших истин, далеко обогнавших те, что содержатся в пыльных старых учебниках. И еще Реджинальд настаивал, чтобы я думал самостоятельно.

Но этим сходство и ограничивалось. Отец требовал от меня иметь свое мнение обо всем, что я читал или слышал. Реджинальд, как я вскоре убедился, опирался на некие незыблемые представления о мире. Беседуя с отцом, я порой чувствовал, что мышление – это важно. Мышление представлялось мне главным инструментом, и выводы, которые я делал, порой были не так важны, как сам процесс их поиска. Перечитывая свои детские дневниковые записи, я понимаю: факты для отца не являлись чем-то незыблемым. Они были подвержены переменам. Переменчивым было даже само понятие истины.

Реджинальд стоял на иных позициях, исключающих переменчивость истин. В первые годы наших странствий, когда я еще пытался с ним спорить, он улыбался и говорил, что слышит голос моего отца. Реджинальд высоко отзывался о нем, называл его выдающимся человеком, обладавшим мудростью и проницательностью во многих сферах жизни. Воздавал он должное и его непревзойденному умению сражаться. Но отношение отца к знаниям Реджинальд считал недостаточно научным.

Испытываю ли я стыд, признаваясь, что со временем предпочел отцовским воззрения Реджинальда? Он придерживался более строгого и однозначного взгляда на мир, присущего тамплиерам. Хотя он никогда не пытался мне что-либо вдолбить, хотя с его лица не сходила улыбка, а его уроки сопровождались шутками, Реджинальду недоставало врожденной радости и озорства, какими обладал мой отец. Он всегда был опрятен, «застегнут на все пуговицы» и отличался настоящим фанатизмом по части пунктуальности. Реджинальд утверждал, что порядок должен быть во всем. И я, вопреки своему характеру, все больше восхищался постоянством Реджинальда, его внутренней и внешней определенностью. Чем старше я становился, тем привлекательнее и притягательнее делалась для меня личность моего наставника.

Однажды я понял причину этих чувств. Реджинальд был начисто лишен сомнений. Я никогда не видел его смущенным, ошеломленным, растерянным, нерешительным. Мистер Берч сумел и во мне укоренить это чувство «знания наверняка». Оно руководило мной, ведя из отрочества во взрослую жизнь. Правда, я не забывал и отцовских наставлений. Наоборот, отец гордился бы мной, поскольку я сомневался в его идеалах и через сомнения приобретал новые.

Дженни мы так и не нашли. С годами память о ней несколько притупилась. Перечитывая ранние дневниковые записи, я понимал: мое тогдашнее отношение к сестре было типично мальчишеским и не могло быть иным, особенно учитывая то, как сама Дженни относилась ко мне. И тем не менее я испытываю запоздалый стыд. Став взрослым, я многое вижу в ином свете. Разумеется, моя мальчишеская неприязнь к Дженни ничуть не повлияла на решимость найти сестру. Да и мистер Берч не намеревался бросать поиски. Его запала хватило бы на двоих. Однако не все зависело от нас. Средства, поступавшие к нам из Лондона от мистера Симпкина, были весьма значительными, но не бесконечными. На севере Франции, в Шампани, близ Труа, мы купили замок. Он стоял в уединенном месте, что очень устраивало нас. Там мистер Берч продолжил мое обучение. Он ходатайствовал о принятии меня в орден. Спустя еще три года я стал полноправным тамплиером.

Проходили недели, превращавшиеся в месяцы. Мы по-прежнему ничего не знали ни о Дженни, ни о Дигвиде. Но я не сидел сложа руки. Орден давал мне другие задания. Алчная пасть Войны за австрийское наследство, которая тянулась уже семь лет, была готова поглотить всю Европу. Ордену требовалась помощь в защите своих интересов. Мое умение отправлять на тот свет пришлось как нельзя кстати. Реджинальд быстро сообразил, где и чем я могу оказаться полезным ордену. Первым, кому надлежало умереть, был один жадный ливерпульский купец. Вторым стал австрийский принц.

Два года назад, расправившись с купцом, я приехал в Лондон. Особняк на площади Королевы Анны по-прежнему восстанавливался. Моя мать… в тот день она была слишком утомлена и не смогла увидеться со мной. Впрочем, как и на следующий день.

– Она слишком утомлена и для того, чтобы ответить на мои письма? – спросил я у мисс Дэви.

Камеристка сбивчиво извинилась и отвела взгляд.

Из Лондона я отправился в Херефордшир, но все мои попытки установить местонахождение родственников Дигвида окончились неудачей. Предатель нашей семьи как сквозь землю провалился. Возможно, его так никогда и не найдут.

Но огонь возмездия внутри меня уже не полыхает с таким неистовством, как прежде. Возможно, я просто повзрослел. А может, сказалась школа Реджинальда, учившего меня управлять своими эмоциями.

Пусть пламя возмездия и потеряло былую ярость, оно продолжает тихо тлеть внутри меня.

3

Ко мне в комнату заглянула жена хозяина постоялого двора. Прежде чем войти, она обернулась назад, а после того как вошла, плотно закрыла дверь. Оказывается, пока меня не было, приходил посыльный с письмом. Женщина подала мне конверт и томно поглядела на меня. Я понял ее намек и, быть может, разнообразил бы ее скучную жизнь. Но меня одолевали другие мысли. Прежде всего о предстоящем деле.

Я поблагодарил испанку и вежливо выпроводил из комнаты, после чего занялся расшифровкой послания. После завершения дел в Альтее мне было предписано ехать не во Францию, в наш замок, а в Прагу. Там, на улице Целетна, в подвальном помещении одного из домов, у тамплиеров была штаб-квартира. Реджинальд уже находился там и ждал меня, чтобы обсудить какое-то важное дело.

Но в данный момент у меня есть цель. И сегодня же вечером предатель встретит свой конец.

1

Свершилось. Я говорю о возмездии предателю. Не обошлось без сложностей, но сама расплата прошла чисто. Этот человек мертв, меня не обнаружили, и, следовательно, я могу себе позволить насладиться результатом содеянного.

Убитого звали Хуан Ведомир. На него возлагалась защита наших интересов в Альтее. Ведомир воспользовался своим положением в городе, построив нечто вроде маленькой империи. Тамплиеры относились к этому терпимо. По нашим сведениям, он держал под контролем порт и рынок, уверенно управляя тем и другим. Судя по моим собственным наблюдениям, торговцы его поддерживали, хотя постоянное присутствие телохранителей доказывало, что их лояльность к своему хозяину не была достаточно прочной.

Но не забыл ли Ведомир, кому он изначально обязан своим благосостоянием и какова его главная миссия в Альтее? Реджинальд считал, что Хуан не просто забыл, но предал учение тамплиеров. Орден может простить многое, но только не предательство. Меня направили в Альтею следить за Ведомиром. Вечером, взяв сыр, я покинул постоялый двор и по булыжным мостовым альтейских улиц отправился на виллу изменника.

– Что вам угодно? – спросил караульный, открывший мне дверь.

– Я принес сыр, – ответил я.

– Это я по запаху чую, – наморщил нос караульный.

– Я надеюсь убедить сеньора Ведомира позволить мне торговать на городском базаре.

Нос караульного сморщился еще сильнее.

– Сеньор Ведомир заинтересован в том, чтобы привлечь покупателей, а не отпугнуть их этой вонью.

– Сеньор караульный, возможно, люди с более изысканным вкусом с вами не согласятся…

– Твой акцент… – прищурился караульный. – Откуда он?

Он был первым, кто усомнился в моем испанском происхождении.

– Из Генуэзской республики, – улыбнулся я. – Мы давно поставляем сыры в разные страны.

– Здесь привыкли к сырам старика Варелы. И этой вонище его не переплюнуть.

– Я уверен в обратном, – все так же с улыбкой возразил я. – И не сомневаюсь, что сеньор Ведомир вскоре со мной согласится.

Мои слова не убедили караульного, однако он тем не менее провел меня в просторную переднюю. Невзирая на жаркий вечер, здесь было прохладно. Пожалуй, даже холодно. Передняя не была заставлена мебелью: два стула и стол с разбросанными картами. Я присмотрелся к последним. Играли в пикет. Отлично. Пикет – игра для двоих, а значит, мне можно не опасаться, что где-то в нишах прячутся другие караульные.

Мой собеседник велел поставить упакованный сыр на стол. Я молча повиновался. Подошел второй стражник. Его пальцы лежали на эфесе меча. Первый проверил меня на предмет скрытого оружия, тщательно ощупав мою одежду. Затем осмотрел сумку, висевшую на моем плече, где лежал лишь мой дневник и несколько монет. Оружия при себе у меня не было.

– Безоружен, – сообщил первый караульный.

Второй кивнул. Первый указал на пакет с сыром:

– Ты хочешь, чтобы сеньор Ведомир попробовал вот это, полагаю?

Я торопливо закивал.

– А может, сначала попробую я? – спросил первый, внимательно наблюдая за моим поведением.

– Вообще-то, я надеялся показать сыр сеньору Ведомиру, так сказать, во всей красе, – ответил я, подобострастно улыбаясь.

Караульный насмешливо фыркнул:

– Там более чем достаточно. Возможно, тогда тебе самому стоит попробовать его первым?

– Но я надеялся показать сыр сеньору Ве… – попытался возразить я.

Рука караульного выразительно легла на эфес меча.

– Ешь, тебе говорят! – потребовал он.

– Как вам угодно, сеньор, – сказал я и стал разворачивать сыр.

Отломив кусочек, я неторопливо его съел. Видя, что я не рухнул замертво, караульный потребовал, чтобы я повторил дегустацию. Я отломил второй кусочек, который жевал с таким видом, будто вкушаю амброзию.

– Ну а теперь, раз уж сыр открыт, наверное, и вам, сеньоры, стоит угоститься, – сказал я.

Караульные переглянулись. Потом первый усмехнулся и направился в другой конец передней, где постучался в массивную дверь и скрылся за ней. Вскоре он вышел и жестом пригласил меня в покои Ведомира.

Внутри было сумрачно. В нос ударил густой запах духов. Наше появление вызвало движение воздуха, отчего заколыхалось шелковое полотно, которым был затянут низкий потолок. Ведомир сидел в одной рубашке к нам спиной и что-то писал. Стол освещала единственная свеча.

– Прикажете остаться, сеньор Ведомир? – спросил караульный.

– Я так понимаю, наш гость пришел безоружным? – не поворачивая головы, бросил ему предатель.

– Да, сеньор, оружия при нем нет. Хотя вонь от его сыра способна уложить целую армию.

– Для меня, Кристиан, это сладчайший запах на земле, – засмеялся Ведомир. – Предложи нашему гостю сесть. Я сейчас закончу, и мы с ним побеседуем.

Я сел на низкий стул возле холодного очага. Ведомир, закончив писать, закрыл расходную книгу и подошел ко мне, попутно захватив с бокового столика изящный ножик.

– Значит, сыр? – с улыбкой спросил он, разводя половинки тонких усиков.

Приподняв подол ночной рубашки, Ведомир присел на другой низкий стул.

– Да, сеньор.

Предатель посмотрел на меня:

– Неужто? Мне говорили, что вы прибыли из Генуэзской республики, но ваша манера говорить выдает в вас англичанина.

Я оторопел, но широкая улыбка Ведомира показывала, что мне не о чем волноваться. Во всяком случае, пока.

– Вы очень проницательны, сеньор. До сих пор мне удавалось скрывать мою национальность. – Я изобразил восхищение.

– И неплохо удавалось, раз ваша голова до сих пор на плечах. Наши страны нынче не то что не дружат, а находятся в состоянии войны.

– Сейчас, сеньор, вся Европа воюет. Иногда я задаюсь вопросом: все ли знают, с кем именно они сражаются?

Ведомир усмехнулся. В его глазах заплясало пламя свечи.

– А сейчас вы лукавите, друг мой. Думаю, мы все знаем, кто в союзниках у вашего короля Георга. И амбиции его величества нам тоже известны. По слухам, британский флот считает себя лучшим в мире. Французы и испанцы с этим не согласны. Я уж не говорю о шведах. Англичанин, оказавшийся в Испании, изрядно рискует.

– Следует ли мне, сеньор, позаботиться о собственной безопасности?

– В моем обществе? – Ведомир развел руками и криво усмехнулся. – Я, друг мой, склонен думать, что поднялся выше мелочных забот королей.

– В таком случае, сеньор, кому вы служите?

– Нашему городу и его жителям.

– Тогда кому вы приносили клятву верности, если не королю Фердинанду?

– Высшей силе, сеньор, – улыбнулся Ведомир, закрывая тему и возвращаясь к вопросам более насущным. – Простите мое любопытство: этот товар действительно из Генуэзской республики? Или вы привезли английский сыр?

– Это мой сыр, сеньор. Мои сыры превосходны независимо от реющего над ними флага.

– Настолько хороши, что могут потеснить сыр Варелы?

– Возможно, лишь продаваться с ним наряду.

– А что потом? Разорение Варелы?

– Возможно, сеньор.

– Вас, сеньор, это не волнует, а для меня подобные заботы – ежедневная головная боль… А теперь я должен отведать вашего сыра, пока он не растаял.

Сделав вид, будто мне жарко, я снял свой шарф. Незаметно сунув руку в мешок, я нащупал золотой дублон. Когда Ведомир повернулся к сыру, я поместил дублон в шарф.

В пламени свечи сверкнул нож. Ведомир отрезал кусочек сыра и поднес к своему носу. Это было излишним: запах сыра ощущался даже на расстоянии. Затем предатель засунул кусочек в рот и принялся жевать. Его лицо приняло задумчивое выражение. Он посмотрел на меня и отрезал второй кусочек.

– А вы ошибаетесь, сеньор, – хмыкнул Ведомир, распробовав сыр. – Ваш сыр ничем не лучше товара нашего сыродела. – Улыбка Ведомира померкла. Его лицо приняло хмурое выражение. Я понял, что разоблачен. – Точнее, это и есть сыр старика Варелы!

Ведомир хотел было кликнуть караульных, но я успел накинуть удавку ему на шею. Рука, сжимавшая нож, метнулась вверх, но это не спасло предателя от расправы – я застиг его врасплох. Нож Ведомира полосовал шелк потолка. Дублон в «румале» лишал мою жертву возможности крикнуть. Удерживая удавку одной рукой, я отнял у предателя нож и метнул его в подушку. После этого я обеими руками взялся за оба конца «румала».

Глаза Ведомира были готовы выскочить из орбит.

– Мое имя Хэйтем Кенуэй, – бесстрастным голосом произнес я. – Вы предали орден тамплиеров и за это приговариваетесь к смертной казни.

Он протянул руку, безуспешно пытаясь впиться мне в глаза, но я легко увернулся и продолжил наблюдать за тем, как жизнь стремительно покидала его.

Когда с предателем было покончено, я уложил его тело на кровать и подошел к столу. Мне велено было забрать дневник Ведомира – долго искать его не пришлось. Хуан вел его в той самой расходной книге. Я раскрыл последнюю запись, и мой взгляд упал на строчку: «Para ver de manera diferente, primero debemos pensar diferente».

Я снова перечитал эту фразу, тщательно переводя каждое слово, будто только-только начал постигать испанский: «Чтобы видеть мир в ином свете, мы должны научиться мыслить по-иному».

Я постоял, раздумывая над написанным, потом захлопнул дневник и убрал его в сумку, приводя в порядок свои мысли. Смерть Ведомира обнаружат лишь завтра утром. К тому времени я уже буду далеко от Альтеи, держа путь в Прагу, где, встретившись с Реджинальдом, я собирался задать ему пару вопросов.

1

– Речь пойдет о твоей матери, Хэйтем.

Наш разговор происходил в подвальном помещении дома на улице Целетна. Реджинальд и в Праге оставался англичанином: он встретил меня в белых, безупречно чистых чулках и черных бриджах. Разумеется, его голову украшал щедро напудренный парик. Видно, Реджинальд переусердствовал с пудрой, поскольку плечи его сюртука были густо покрыты белым налетом. Он стоял между высокими чугунными светильниками, которые выхватывали из сумрака только ближайшее пространство. На стенах – настолько темных, что они казались черными, – горели факелы. Каждый окружало пятно неяркого света. Обычно в разговоре со мной Реджинальд держался непринужденно. Он любил убирать руки за спину, опираясь при этом на трость. Однако сегодня его поза была непривычно официальной.

– О моей матери? – переспросил я.

– Да, Хэйтем.

«Она заболела!» – было первой моей мыслью. Меня обдало жгучим чувством вины. Даже голова закружилась. За несколько прошедших недель я не написал матери ни строчки. Я почти не вспоминал о ней.

– Она умерла, Хэйтем, – произнес Реджинальд, опуская глаза. – Неделю назад она упала с лестницы, серьезно повредив спину. Боюсь, она не захотела сражаться за жизнь и сдалась на волю недуга.

Я посмотрел на него. Жгучее чувство вины схлынуло столь же быстро, как накатило, сменившись странным равнодушием.

– Прими мои соболезнования, Хэйтем. – Обветренное лицо Реджинальда сделалось участливым. Такими же были его глаза. – Твоя мать была прекрасной женщиной.

– Все в порядке, – ответил я.

– Мы немедленно отправляемся в Англию. Нужно поспеть к панихиде.

– Конечно.

– Если тебе… что-то нужно, проси без колебаний.

– Спасибо.

– Отныне, Хэйтем, твоей семьей становится орден. Ты можешь обращаться к нам по любому поводу.

– Благодарю.

Чувствовалось, Реджинальду не по себе.

– Если тебе захочется… облегчить горе в словах, ты знаешь, я всегда готов тебя выслушать, – откашлявшись, сказал он.

Его предложение вызвало у меня улыбку, которую я попытался скрыть.

– Спасибо, Реджинальд, но у меня нет потребности в беседе.

– Что ж, прекрасно.

Повисла долгая пауза.

– Задание выполнено? – глядя в сторону, спросил Реджинальд.

– Хуан Ведомир мертв, если ты это имел в виду.

– Его дневник у тебя?

– Боюсь, что нет.

Его лицо вытянулось, затем посуровело. Таким я видел его несколько раз, когда он не знал, что за ним наблюдают.

– Что это значит? – сухо спросил Реджинальд.

– Я убил этого человека, поскольку он предал наше дело, не так ли?

– Конечно, – осторожно согласился Реджинальд, не догадываясь, куда я клоню.

– Тогда какая надобность в его дневнике?

– Записи, которые вел Ведомир, представляют интерес для ордена.

– Почему?

– Видишь ли, Хэйтем, у меня есть основания полагать, что предательство Хуана Ведомира распространялось дальше его отхода от нашего учения. Я склонен думать, что он работал на ассасинов. А теперь прошу тебя, скажи мне правду: ты забрал его записи?

Я вынул из сумки дневник Ведомира и молча протянул Реджинальду. Он подошел к светильнику, раскрыл дневник, торопливо пролистал и тут же захлопнул.

– Ты читал их? – спросил Реджинальд.

– Они зашифрованы, – ответил я.

– Не все, – спокойно возразил Реджинальд.

– Да, ты прав, – кивнул я. – Там были отрывки, которые я сумел прочитать. Его… мысли о жизни. Я прочел их с интересом. Они меня даже отчасти заинтриговали. Я и представить не мог, насколько философия Ведомира совпадает с тем, чему когда-то учил меня отец.

– Вполне это допускаю.

– И тем не менее ты приказал мне убить этого человека?

– Я приказывал тебе убить предателя ордена, а не просто неугодного лично мне человека. Да, Хэйтем, воззрения твоего отца во многом… я бы даже сказал, почти во всем противоречили принципам ордена. Но то, что твой отец не был тамплиером, не уменьшало моего уважения к нему.

Я посмотрел ему прямо в глаза. Может, я ошибался в своих подозрениях?

– А чем дневник Ведомира интересен ордену?

– Разумеется, не рассуждениями покойного о жизни, – улыбнулся Реджинальд, искоса посмотрев на меня. – Ты обнаружил в них сходство с рассуждениями твоего отца. Мы оба знаем, какова наша позиция в этом вопросе. Меня в первую очередь интересуют зашифрованные записи. Если я прав, в них содержатся подробности, касающиеся хранителя ключа.

– Ключа… от чего?

– Всему свое время.

Я разочарованно вздохнул.

– Вначале нужно расшифровать записи, – заметив мою разочарованность, пояснил Реджинальд. – И тогда, если мои предположения подтвердятся, мы сможем начать завершающую стадию операции.

– Какой еще операции?

Реджинальд приготовился ответить, но я его опередил:

– Опять скажешь: «Всему свое время, Хэйтем»? Опять секреты, Реджинальд?

– Секреты? – с заметным раздражением переспросил он. – Ты всерьез думаешь, будто я утаиваю что-то от тебя? Чем я заслужил твою подозрительность, Хэйтем? Может, тем, что взял тебя под свое крыло, способствовал твоему вступлению в орден и придал твоей жизни смысл? Порой ты кажешься мне неблагодарным мальчишкой, да простят мне Небеса подобные мысли.

– Однако мы так и не сумели найти Дигвида! – воскликнул я, не желая идти на попятную. – Никто не обратился к нам с требованиями выкупа за Дженни. Я привык считать, что главной целью наших странствий было напасть на след убийц моего отца и выяснить их мотивы.

– Хэйтем, мы надеялись отыскать Дигвида. Это все, что мы могли сделать. Мы надеялись заставить его заплатить за предательство. Наши надежды не оправдались, но это не говорит о тщетности наших попыток и нашей нерадивости. Более того, на меня была возложена забота о твоем воспитании, Хэйтем, и с ней я справился. Ныне ты – взрослый человек, уважаемый рыцарь нашего ордена. Полагаю, это ты как-то упустил из виду, обрушивая на меня шквал своих упреков. И потом, не забывай: я надеялся жениться на Дженни. Тобой двигало прежде всего горячее стремление отомстить за отца, и потому неудачи с поимкой Дигвида виделись тебе нашим главным и единственным провалом. Меж тем мы так и не смогли найти Дженни. Конечно, вряд ли тебя посещали мысли о трудностях, которые выпали на долю твоей сестры.

– Ты что, обвиняешь меня в черствости? В бессердечии?

Реджинальд покачал головой:

– Я просто предлагаю тебе: прежде чем вытаскивать на свет мои промахи, хорошо бы взглянуть на свои собственные.

– Но ты никогда не посвящал меня в подробности наших поисков.

– Розысками Дигвида занимался Брэддок. Он регулярно присылал мне отчеты.

– Ты мне не показал ни одного из них.

– Ты был еще слишком мал.

– Но сейчас я уже достаточно повзрослел.

Реджинальд склонил голову:

– Прошу меня извинить, Хэйтем, что не принял это во внимание. Впредь буду относиться к тебе как к равному.

– Зачем же ждать? Начни с этого дня. Расскажи мне о дневнике Ведомира, – попросил я.

Он засмеялся, словно мы играли в шахматы и неожиданный маневр обеспечил мне преимущество:

– Ты выиграл, Хэйтем. Ладно, я расскажу тебе… Дневник Ведомира – первый шаг к нахождению храма. Храма первой цивилизации. Думаю, его построили Те, Кто Пришел Раньше.

Его ответ на мгновение меня ошеломил. «Всего-то?» – подумал я, затем рассмеялся.

Реджинальда мое поведение слегка смутило. Наверное, он вспоминал день, когда впервые рассказал мне о Тех, Кто Пришел Раньше.

«Раньше кого?» – недоверчиво спросил тогда я, думая, будто он меня разыгрывает.

«Раньше нас, – сухо ответил мне тогда Берч. – Раньше человека. Предыдущая цивилизация».

Думаю, мы оба вспомнили тогдашний разговор.

– Ты по-прежнему находишь это забавным? – хмуро спросил Реджинальд.

Я покачал головой.

– Не забавным, нет, а скорее… – я силился найти подходящее слово, – трудным для понимания. Раса существ, предшествовавшая человеку? Получается, какие-то боги…

– Не боги, Хэйтем. Можешь называть их жителями первой цивилизации, которая управляла человечеством. Они, Хэйтем, оставили нам артефакты, наделенные такой огромной силой, о которой нынче мы можем только мечтать. Я уверен: заполучивший эти предметы сможет управлять судьбой человечества.

Он говорил это с настолько серьезным лицом, что мне расхотелось смеяться.

– Реджинальд, это громадное притязание.

– Конечно. А разве бы мы стали тратить силы, время и средства ради чего-то скромного и заурядного? Как, впрочем, и ассасины.

Глаза Реджинальда сверкнули, отразив пламя свечей из напольных канделябров. Как правило, глаза Реджинальда оставались бесстрастными, когда он учил меня языкам и философии, истории и премудростям ведения боя. Даже изложение принципов учения ордена не вызывало у него такого прилива энтузиазма. Только когда речь заходила о Тех, Кто Пришел Раньше.

Иногда Реджинальду нравилось высмеивать «излишества страсти», которые он считал недостатком. Но стоило ему заговорить о существах первой цивилизации, как он сам превращался в настоящего фанатика.

2

Ночевал я в пражской штаб-квартире тамплиеров. Мне отвели тесную комнатку с серыми каменными стенами, где я теперь сидел, ощущая на своих плечах весь груз тысячелетней истории ордена тамплиеров.

Я вспомнил площадь Королевы Анны, на которой уже почти полностью восстановили наш особняк. Мистер Симпкин постоянно сообщал нам о ходе работ. Реджинальд держал строительство под своим неусыпным контролем, несмотря на частые переезды из страны в страну в поисках Дигвида и Дженни. (Реджинальд был прав. Меня угнетают безуспешные поиски Дигвида, а о Дженни я почти не вспоминаю.)

Однажды Симпкин прислал письмо с известием о состоявшемся переезде из Блумсбери в обновленный дом на площади. В тот день я вспоминал обшитые деревянными панелями стены дома, в котором родился и вырос. Они ясно вставали перед моим взором, а вот образ обитателей особняка почти стерся из памяти, особенно лицо матери. Я пытался вспомнить ее такой, какой она была в моем детстве. Тогда она светилась и дарила окружащим свое тепло, совсем как солнце. Какое счастье я испытывал, когда клал голову ей на колени! Моя любовь к отцу отличалась силой и страстностью, зато любовь к матери была чище. Отцом я восхищался. Я настолько благоговел перед ним, что порой сознавал себя карликом, жалкой тенью отца. И то, что я должен был впоследствии стать таким же, как он, одновременно будоражило и пугало меня.

При общении с матерью меня буквально захлестывало ощущением уюта, любви и защищенности. Мать была красивой женщиной. Я всегда радовался, когда меня сравнивали с отцом, которого все считали яркой личностью. Но если говорили, что я похож на мать, то это подразумевало обаятельность. Про Дженни взрослые высказывались так: «Она способна разбить не одно сердце». Или: «Она заставит мужчин сражаться за нее». То есть вокруг моей сестры постоянно витал дух борьбы и соперничества. Отношение к матери было другим. Ее красота была нежной, успокаивающей, по-настоящему материнской. Если при взгляде на Дженни в мужчинах просыпался дух соперничества, на мать они смотрели с теплотой и восхищением.

Мать Дженни я никогда не видел. Знал лишь, что ее звали Кэролайн Скотт. Я отчего-то привык считать, что Дженни – точная копия своей матери. Когда-то отец прельстился броской красотой этой женщины, равно как ухажеры прельщались броской красотой Дженни.

Моя мать представляла собой совершенно иной тип женщины. Когда они с отцом встретились, она была всего-навсего заурядной Тессой Стивенсон-Оукли. Так она сама говорила о себе: «заурядная Тесса Стивенсон-Оукли». У меня бы язык не повернулся назвать мать заурядной, но моего мнения никто не спрашивал. Отец приехал в Лондон, не имея здесь ни родных, ни друзей. Своего жилья у него, естественно, тоже не было, но богатство позволило ему быстро обзавестись всем необходимым. Поначалу он нанял себе жилье у одного лондонского домовладельца, дочь которого предложила чужестранцу помочь с поисками слуг. Разумеется, эта дочь была не кто иная, как «заурядная Тесса Стивенсон-Оукли»…

Я догадывался, что Стивенсоны-Оукли не одобрили выбора матери. Ни ее родители, ни родственники никогда не бывали у нас. Мать всецело посвятила себя нам с отцом и до той страшной ночи дарила мне свое безраздельное внимание, бесконечную привязанность и безусловную любовь.

Но когда я в последний раз виделся с матерью, ее словно подменили. Я помню настороженность в родных глазах. И еще – презрение. Когда я убил того, кто едва не убил ее, я изменился. Я уже не был малышом, сидевшим у нее на коленях.

Я был убийцей.

1

Почти две недели я не притрагивался к дневнику. За это время многое успело произойти. Но прежде чем рассказывать об этом, необходимо вкратце написать о том, что произошло после моего ночного визита к Бетти.

Уйдя от нее, я вернулся к себе и лег спать. Однако проспал недолго. Утром, встав и одевшись, я нанял карету и вновь поехал к особняку, где служила Бетти. Кучеру я велел остановиться на некотором расстоянии, чтобы, не вызывая подозрений, вести наблюдение за домом. Этот малый тут же задремал, радуясь передышке, а я поудобнее устроился возле окошка и не спускал глаз с дома.

Что я ожидал увидеть? Этого я не знал. В очередной раз я решил довериться своей интуиции.

И она снова меня не подвела. Едва только рассвело, Бетти вышла из подвала.

Я отпустил карету и пешком двинулся за бывшей нянькой. Мои предположения оправдались: Бетти шла в сторону лондонского почтамта на Ломбард-стрит. Войдя в здание, она провела там всего несколько минут, после чего вышла на улицу и смешалась с толпой.

Я смотрел ей вслед, не испытывая никаких чувств. У меня не было жгучего желания догнать ее и перерезать горло, отплатив за предательство. Помню, в детстве я искренне любил Бетти, но от той любви не осталось и следа. В душе у меня была… пустота.

Я встал невдалеке от входа в почтамт и начал разглядывать окружающий мир, отгоняя тростью попрошаек и уличных торговцев. Ждал я около часа, а потом…

Из дверей появился почтальон с туго набитой сумкой и колокольчиком. Поигрывая тростью, я тут же двинулся следом за ним. Я не сомневался, что рано или поздно он уйдет с людных улиц. Так оно и случилось. Решив сократить себе путь, почтальон свернул в пустынный переулок…

Мне понадобилось лишь несколько секунд, и вскоре я уже склонялся над его окровавленным, бездыханным телом и открывал сумку. Вскоре я нашел письмо Бетти. Получателем значился Джек Дигвид. Вскрыв конверт, я пробежал глазами его содержание. Бетти писала, что по-прежнему его любит и что я пронюхал про их отношения. Все это было известно мне и прежде. Меня интересовало не содержание письма, а адрес, из которого следовало, что нынче Дигвид жил на юге Германии, в местности Шварцвальд. Он обосновался близ Фрайбурга, в городке Санкт-Петер.

Проведя почти две недели в пути, наконец сегодня утром мы с Реджинальдом прибыли в Санкт-Петер. Городок дремал на дне долины, окруженный зелеными полями и перелесками.

2

В сам Санкт-Петер мы въехали около полудня, запыленные и усталые от дороги. Здешние улочки были узкими, похожими на лабиринт. Пока мы неспешно ехали по ним, я не переставал удивляться поведению местных жителей. Завидев нас, прохожие тут же отворачивались, а жители окрестных домов закрывали окна и задергивали шторы. Иногда даже было слышно, как гремит дверной засов. Может быть, люди каким-то образом чувствовали, что мы явились в эти края с намерением убить. Возможно, жители Санкт-Петера отличались повышенной пугливостью. Тогда я еще не знал, что мы были не первыми иностранцами, появившимися сегодня в этом городишке. Получалось, кто-то успел напугать жителей до нас.

Письмо для Дигвида было отправлено на адрес центрального магазина Санкт-Петера. Выехав на небольшую площадь, где в тени каштанов журчал фонтан, мы остановили первую попавшуюся горожанку и спросили, где находится нужное нам здание. Молча указав направление, перепуганная почти до смерти женщина поспешила удалиться, глядя себе под ноги. Вскоре мы добрались до магазина, привязали лошадей и вошли. Единственный покупатель, увидев нас, решил зайти в другое время и опрометью выбежал наружу. Мы с Реджинальдом удивленно переглянулись.

Магазин был по-немецки основательным. Вдоль стены в три ряда тянулись высокие, крепкие дубовые полки, уставленные банками и пакетами, аккуратно перевязанными бечевкой. За прилавком, тоже высоким, стоял хозяин магазина в чистеньком фартуке. Он улыбался в широкие усы, однако стоило ему увидеть нас, как улыбка быстро погасла, словно догоревшая свеча.

Слева от меня, на громоздкой приставной лестнице, с помощью которой доставали товары с верхних полок, сидел мальчик лет десяти. Судя по всему, сын хозяина. При виде нас мальчишка спрыгнул с лестницы и выбежал на середину магазина, где и остался стоять, держа руки по швам и ожидая приказаний.

– Добрый день, господа, – приветствовал нас по-немецки хозяин магазина. – Похоже, вы немало времени провели в пути. Желаете пополнить запасы провианта, прежде чем отправиться дальше? Может, желаете освежиться? Чего-нибудь выпить? – И он указал на вместительный сосуд, стоящий на прилавке. Затем махнул рукой, подзывая сына. – Кристоф, ну что ты стоишь как изваяние? Где твоя вежливость? Прими плащи от господ путешественников… Прошу вас, господа, располагайтесь, – предложил хозяин, указывая на стоящие перед прилавком стулья.

Я посмотрел на Реджинальда. Тот уже собирался воспользоваться хозяйским гостеприимством и сесть, но я едва заметно покачал головой.

– Благодарю вас, – сказал я хозяину. – У нас с другом нет намерений долго задерживаться здесь. – Краешком глаза я увидел, как понуро опустились плечи Реджинальда. – Нам от вас нужна не провизия, а сведения.

Казалось, на лицо хозяина набросили темное покрывало.

– Что вам угодно знать? – настороженно спросил он.

– Нам необходимо найти одного человека. Его зовут Дигвид. Джек Дигвид. Вы знакомы с ним?

Немец покачал головой.

– То есть вы его совсем не знаете? – продолжал допытываться я.

И вновь хозяин покачал головой.

Тон моего голоса был таким, что Реджинальд догадался о моем замысле.

– Хэйтем… – предостерегающе произнес он, но я проигнорировал его предостережение и задал хозяину новый вопрос:

– Вы уверены, что не знаете Джека Дигвида?

– Да, господин.

У него нервно подрагивали усы и двигался кадык.

Я сжал зубы, потом молниеносно, не дав опомниться ни Реджинальду, ни хозяину, выхватил меч и приставил его к горлу Кристофа. Мальчишка шумно глотнул воздух и перевел полные страха глаза с отца на лезвие меча. Я же смотрел только на хозяина.

– Хэйтем… – снова произнес Реджинальд.

– Реджинальд, позволь мне самому решить это дело, – перебил его я и снова обратился к хозяину магазина: – Письма для Дигвида приходили на адрес вашего магазина. Я еще раз спрашиваю: где Джек?

– Господин! – взмолился хозяин.

Его глаза тоже метались между мной и сыном. Мальчишка негромко сопел, словно ему было трудно глотать.

– Прошу вас, не причиняйте вреда моему сыну!

Я оставался глух к его мольбам.

– Где нам искать Джека Дигвида?

– Господин… – Немец умоляюще сложил руки. – Я не могу вам этого сказать.

Лезвие меча еще сильнее уперлось в горло Кристофа. Мальчишка всхлипнул. Недовольства Реджинальда, находящегося по другую сторону от меня, я не видел, а лишь чувствовал. Я продолжал безотрывно смотреть на хозяина магазина.

– Пожалуйста, господин, смилуйтесь! – забормотал хозяин. Его руки двигались так, словно он пытался жонглировать невидимыми бокалами. – Я не могу вам сказать!

Конец ознакомительного фрагмента.