Вы здесь

Akladok. Часть 2 (Александр Попов)

Часть 2

1

Кто-то лежал ничком на небольшой поляне. Которая спускалась к воде. И в этой воде отражалась. Отчего, в получившейся картине настоящий и отраженный лес оказывались на ее краях, а поляна, на которой этот «кто-то» лежал, выглядела неким центром, из которого росли деревья. Росли вверх, к пасмурному осеннему небу, и вниз – в воду, в тот немного размытый колеблющийся мир, который отражала ее поверхность.

Но пошел дождь. И колеблющийся мир покрылся кружками от падающих капель, рассыпался на мелкие разрозненные блики и исчез. Как когда-нибудь исчезнет, если верить Платону, этот реальный – мокрый и холодный. Тот мир, в котором он, Алекс имел счастье или несчастье появиться и жить.

Это было давно. Тогда этот мир, был отчасти другим. Он состоял из вонючий комнаты в общежитии, скучных и не очень скучных лекций, разбавленного пива в забегаловке напротив института, портвейна на репетициях. И, притягивающих взгляд, линий женских тел. И музыки. Много-много музыки, без которой этот мир терял объемность и краски. И, может быть, смысл.

И был день, в который Алекс понял, что этому миру на него наплевать.

Вероятно, он долго смотрел на открывшуюся картину, поскольку куртка, волосы и джинсы на коленях стали мокрыми. Затем взялся за скользкие весла и начал медленно подгребать к берегу.

– Эй, дед, – проговорил он, вылезая из лодки, и подтягивая ее нос повыше в траву. Затем подошел и потряс лежащего за плечо. У него была необъяснимая уверенность, что тот жив.

– Эй, дед, поднимайся. Дождь идет.

Прошло какое-то время. Алекс повторил свои действия.

– Уже пришел…

Под седыми спутанными волосами появился глаз. Который смотрел откуда-то из космической дали. И, судя по всему, видел его, Алекса, грязные ботинки и забрызганные джинсы.

– Пришел…, – повторил старик и начал медленно подниматься.

А, поднявшись, долго пристально смотрел на Алекса, словно пытался найти в нем что-то знакомое.

– Где твоя лодка, дед?

Старик мотнул головой и посмотрел куда-то вдаль. Где между берегов, вода, ставшая снова зеркальной, уходила куда-то в туман.

Дождь кончился.

– Сперли? – предположил Алекс. – Садись в мою. Отвезу в деревню. Это остров.

Тогда ему не показалось странным, что старик все время молчал. И в лодке, и когда поднимались от причала, и когда вышли к полю. И то, что около причала действительно стояла лодка, притянутая к берегу могучей цепью, скрепленной замком. Тропинка была скользкой от раскисших листьев, а ботинки – промокшими. Они шли вдоль склона оврага, поросшего лесом. Иногда, тропинка спускалась вниз, к протекавшему там ручью, иногда поднималась выше и выходила в поле. Сейчас там темно и холодный ветер несет невидимый снег. А тогда во влажном воздухе покорно стояли голые деревья, темнели ели. И, следуя за стариком, Алекс почему-то думал, что скоро зима. И что в кармане у него полная бутылка вермута. Он переночует у этого деда, выспится, искупается в утренней осенней воде и поедет обратно. И, возможно, там, завтра – все будет не так плохо. Милиция найдет украденную у их группы аппаратуру, и ребята перестанут ныть. Тогда он сможет вернуть деньги этому бандиту Валерику. А в деканате, возможно, найдется кто-нибудь вменяемый, и приказ об его отчислении не будет подписан. И тогда все станет настолько замечательно, что Ленка станет нормально реагировать на его звонки…

Почему он стал думать, что все пропало? Ничего ужасного еще не случилось. А если и случиться… Решить ужасно этот или нет, может только он сам. Нужно просто осознать ситуацию, и понять, что следует делать. И действовать. Смотя на все это немного со стороны, словно это не он, Алекс, а некто очень умный и мудрый, который просто очень любит ту совокупность тела души и духа, которая называется Александр Бродбаум. А эти проблемы… – просто ситуация. Это тот самый, так любимый им мир. Который всего лишь живет по своим законам: волк задирает зайца, вор – ворует, а советский ВУЗ отчисляет такого студента с такой фамилией как у него. Все нормально. Такова природа этих явлений. И нужно действовать, а не дуться на эту природу. Вот только сегодня он чуть-чуть отдохнет…

Кретин… Он шел, булькая неудобной бутылкой в кармане, и ни о чем не подозревал. И потом не помнил многие годы. И даже догадавшись и вспомнив, предпочитал не думать об этом. Не думать совсем. Как, пройдя через ельник, старик остановился, и с видом человека, завершающего какую-то очень важную и сложную работу, выдохнул «Вот!»

И простер руку.

Сущее зыбко и ненадежно. Старик, который простер руку и сказал «Вот!» давно мертв, юноша, во все глаза смотревший, куда он ее простер, метаморфизировал в заурядного и скучного предпринимателя, а дом, про который и было сказано «Вот!» – небольшой, но удивительно красивый и сказочный дом – сожгли какие-то балбесы. Но, может быть, самое удивительное в этом постоянно уничтожающим самого себя мире, это то, что все происходит не зря. И через многие годы выяснится, что тот дед не зря простер руку, и его «Вот!» не кануло в Лету. Ибо нечто незримое, но очень важное, что существовало и в том доме, и в старике, – оно не исчезло. Оно – есть. Есть, другой дом, который построил на этом месте Алекс, есть картина, которую написал тот дед, и которая теперь снова висит на стене этого дома. В конце концов, есть он сам, иногда живущий в этом доме, и в этих местах. Который многие годы делал вид, что ничего этого не было, но это, как выяснилось, ничего не меняет.


Облако пара, возникшее перед лицом Алекса, отлетело вверх и растаяло. Впереди было темно. И, каждому, кто будет пристально вглядываться в эту темноту, будет казаться, что мрак наступает. Тысячами черных лиц в остроконечных шлемах, тысячами непробиваемых щитов, тысячами длинных и прочных копий.

Почему он это делает?

Алекс вынул концы палок из снега и начал медленно двигаться вперед. Чувствуя, как вокруг него сжимается темное морозное пространство. Тогда он представил себя большим. Очень большим. Всем тем, что было вокруг него. Поляной, которая ждала его за той большой елью, полем, сереющим вдоль оврага, большой заснеженной гладью водохранилища, которое там, за лесом. И, не отрывая внимания от всего этого, плавно пошел дальше.

…. Двигаясь прочь от дома сквозь голубые пространства полян, и темные стены деревьев

Примерно через пятнадцать минут он остановился. Темневший впереди лес спускался к водохранилищу. Сзади бледнело поле. И за ним, где-то на краю леса мерцал огонек. Фонарь на его крыльце. Крыльце дома, в котором теперь все уже по-видимому спят.

– Вот и славно, – проговорил Алекс темным деревьям впереди. И тронулся дальше. – Только бы их ничто не разбудило.

***

– А ты, правда, не спишь?

Казалось, что вокруг нее кто-то говорил. В странном пространстве, где нет ни верха, ни низа, ни глубины. Вообще нет расстояний. И, может быть, времени. Только голоса, о которых знаешь лишь то, что они есть.

– Ты не спишь? – вот этот – принадлежал женщине, которая знала, что она красива.

– Как бы да, – глухо ответил мужчина.

– Я как бы тоже.

Голоса немного отступили, и вокруг появились цвета. Или то, что казалось цветами.

– Как ты думаешь, что это?

– Я не знаю. Но думаю – лучше, чем ничего.

– Возможно… Я… так давно не видела тебя.

– А я тебя.

– И… я не знала, что так соскучилась по тебе.

– И я! А давай.. пойдем, чего-нибудь выпьем?…

Мария Петровна медленно, стараясь не потревожить поясницу, поднялась с кровати и провела руками по лицу. Чужие сны… Или звуковые фокусы этого дома? И опять в этом месте. Стараясь не разбудить спящего рядом Максима, она накинула пальто и вышла из комнаты. Странно, что этот Алекс построил дом именно здесь. Немного скрипящий пол, деревянные стены. Планировка, которую никак не запомнишь. Кажется там была кухня, а теперь? Куда как проще – в поселке, рядом с дорогой. Где все есть: и свет, и вода и газ. И как разрешили? Странно. А ведь этот дом удивительно похож на тот…

– Привет!

– Привет.

В коридоре стояли Семен и Настя и смотрели друг на друга.

– Ну.. и как у тебя дела?

– Ничего… А у тебя?

– Да так как-то… Точнее – никак.

– Это плохо.

– Ты теперь во Франции?

– Да. Большее время.

– Ну.. и как тебе там?

– Ничего. А ты сам не думаешь куда-нибудь поехать?….

Мария Петровна вздохнула и прошла мимо них. Они ее не заметили… Глупые. Она не знает, что сдерживает этих ребят, но знает, что это – не причина.

А они не знают.

Бог придумал ей такое наказание: всю оставшуюся жизнь видеть, как люди губят то, что нельзя губить никогда. Сколько раз она видела, как все это происходит? Достаточно, что бы понять, это – ужасно. Настолько ужасно, что несравнимо лучше совершить преступление перед другими людьми, перед законом, и даже перед государством, чем не дать проявиться этому. Ибо это – от бога.

А ей поделом. Снова видеть и чувствовать себя бессильной что-либо сделать. Но самое неприятное, что все это – здесь. Почему? Для самой Марии Петровны уже ничего не изменится. Она прожила все эти годы и жива до сих пор. Ее не арестовали, не судили, не расстреляли и не отправили в лагеря. Ну и что? Господи, прости эту дуру. Ты не простил ту, молодую, с красивым телом и горящими глазами. Которая медленно превратилась в ту, кем она является сейчас. И которая теперь уже точно скоро умрет. Только на этот раз зря.

Зря… Разве это не наказание? Если бы она тогда представляла, какими глупыми окажутся эти годы!

– Я хочу всегда видеть тебя, – когда-то сказал он. Сидя у полуразвалившейся чадящей печки и глядя не нее глазами, которые тогда казались ей старыми и мудрыми. Сколько же ему тогда было? Лет сорок? Пятьдесят? Совсем немного…

– Я хочу всегда видеть, как ты опускаешь глаза, поворачиваешь голову, улыбаешься.

– Я хочу видеть, как раскрываются твои губы, слышать, как звучит твой голос. Когда я вижу тебя, во мне все улыбается…

– Правда? – зачем-то спросила она тогда.

И он кивнул.

– Ты такое хорошее и светлое явление… Ты такая, что мир должен быть для тебя чем-то вроде объятия. Такого громадного и нежного. В котором тебе очень хорошо…

– Правда?..

Тогда это было правдой. Теперь она знает. Он видел в ней то, что потом не видел никто. А она видела, это в нем. Только ей казалось, что так еще будет, а он знал, что это бывает только один раз.

Мария Петровна повернула обратно. Большой коридор. В таком небольшом доме…

На кухне стоял Семен и, глядя куда-то сквозь нее, курил. Один. Ну что ж…

Все остальные, кажется, уже спали.

Она вошла в комнату, сложила пальто на стул и легла. Будет странная ночь. Им что-то приснится. Может быть, во сне они будут вдвоем и что-то поймут.

А ты, дура, если….

И Мария Петровна повернулась на бок и закрыла глаза.

***

Нью-Йорк.

Подъезд старого дома. Лифт. В котором заклинивает кнопку вызова на пятом этаже. Она не удивилась, что и в этот раз кабина, опустившись и щелкнув контактами реле, вновь поплыла наверх. Сейчас те, кто внутри, засуетятся, нажмут на «Stop» или просто что-то воскликнут. Нет, тихо. Кабина встает где-то в районе третьего этажа, затем снова плывет вверх. И замирает.

Все так и есть. Наверное, это старый Лопес забыл про плохую кнопку. Старику за восемьдесят, можно забыть и что-то поважнее. Поэтому, придется пешком. Она вздохнула, закинула рюкзак на одно плечо и медленно пошла наверх. Длинными серыми пролетами. Мимо пыльных, почти как в Союзе окон, через которые так тоскливо смотреть на мир. Мимо противных дешевых запахов, доносящихся из углов, мимо дверей, вызывавших воспоминания о старых фильмах с актерами в светлых немного мятых плащах и в шляпах с широкими полями. Мимо разбитого окна на втором этаже, свежей краски, ручек, звонков…

Так и есть, кабина была на четвертом этаже. Надо бы совсем вытащить эту идиотскую кнопку. За что берут деньги? Вот увижу снова хозяина….

Она крутанула вниз холодную металлическую ручку и открыла дверь лифта. Затем долго, очень долго, наверное целую вечность смотрела на то, что лежало на полу кабины. Словно никак не могла сообразить, что это – человек. Но уже мертвый. Могла бы понять сразу… Красный цвет, мясо. Чувство, что капли крови попали на одежду и их хочется стряхнуть.

Он лежал, привалившись спиной к стене и некрасиво раскинув ноги. У покойника были ужасно разворочены грудь и плечо. Какой-то мужчина… Она смотрела на куски легких, обломки костей и пропитанную кровью одежду, испытывая безмерное удивление. Словно это не она, а тот человек видел себя мертвым. Ужасаясь и содрогаясь. Как глупо! Разве он хотел, чтобы так! За что?

Ведь он не успел, не сказал и не сделал… А это – так страшно.

Кровь с грязного пола кабины стала капать вниз, в шахту. Рука, словно чужая, захлопнула дверь. Грохот замка показался оглушительным. На двери была аккуратно выведена цифра «4». В этом лифте всегда заклинивало кнопку вызова на четвертом этаже….

Серое небо где-то за окном. Нью-Йорк.

А ему теперь придется жить заново.

***

Убийца, кажется, совсем не волновался. Только отметил, что шелест одежд проходящих по вестибюлю людей немного возбуждает.

У него были четкие инструкции. Предельно четкие, потому что те, кто дал ему эти инструкции предусмотрел даже самое нелепое, что он переволнуется, испугается. Зачем? Болваны, перестраховщики. Похоже на то, что они не догадываются, с кем имеют дело. Или это их метод?

А пошли они…

Вестибюль. Подвесные потолки, вмонтированные в них дорогие светильники. Эксклюзивный дизайн. Стекло и бетон. А он спокоен – он ждет. Может быть в этом – главный секрет. Даже тот хитрый парень в очках, который давал инструкции, не знает, как это важно – уметь ждать. Спокойно стоять (или сидеть, лежать, ехать …) и ждать. И не делать вид, что ты спокоен, а именно, быть спокойным.

Но он знает. Мышцы расслаблены, внимание обострено, эмоций нет. Все отрепетировано, все предусмотрено. А если и не предусмотрено…. Если бы они знали, насколько глубоко он входит в роль.

Тот парень с черным кейсом напрягся. Дурак. Разве так можно? Но – в жопу; это значит, сейчас будет знак. Точно. Парень ставит свой кейс на пол. Убедительно ставит. Идиот, неужели он думает…. Ладно, теперь раз, два, три, …, десять, одиннадцать. Вот он и пошел. Спокойно, даже расслаблено. Словно после тяжелых переговоров. И к себе в номер. В такой-то гостинице…

Лифт. Да, все очень правдоподобно. Те, кто это разрабатывал, все же неглупые люди. Он подошел первым и ему даже не нужно оборачиваться. Он и так знает, – один, два, три, – точно, шаги! – что это человек встанет позади него. Он все знает: во что тот одет, какие у него движения, какое выражение лица. Очень умного лица.. Но каким умным не будешь, всего не рассчитаешь. Намного спокойнее – выполнять инструкции. Один, два, три, сейчас откроется… Самое главное, что бы те, кто инструктировал, были уверены, он – робот. Что бы не произошло. Только тогда будешь жив. А он, к тому же еще и умный робот. И никто кроме него не знает, сколько раз этот ум сохранял ему жизнь.

В этом теле.

Двери открылись.

Да в этом теле. Оно сильное и точное. Оно повинуется ему до мельчайших нюансов. Иначе смог бы он вот так же вот естественно нажать кнопку и посмотреться в зеркало?

Все рассчитано. Двенадцатый этаж – сейчас там ремонт. И ребята перекрыли коридоры. На всякий случай, чтобы не было лишних. Он спокойно выйдет, и лифт пойдет без него. И в нем уже не будет живых.

Объект, то есть, этот человек стоит сбоку. Краем глаза видно его отражение в зеркале. Твидовый пиджак, зеленая водолазка. Есть люди, которым очень идут водолазки. Этакие спортсмены, альпинисты. Нужно расстегнуть пиджак, достать расческу. Все правильно. Теперь причесать волосы. По настоящему; уложить вон тот хохолок – специально ведь делал. Совсем не нервничать, этот человек никак не может знать, что в кармане, куда он будет класть расческу, лежит небольшой, но мощный пистолет. Не нужно будет даже поворачиваться.

– Ты думаешь, – голос, прозвучавший среди тихого гудения лифта, внезапно ударил его куда-то вниз позвоночника и пригвоздил к месту. – Ты думаешь, мне следует перестать жить?

Человек, стоявший позади него, пристально смотрел ему в глаза. Или это отражение?

Один, два, три. Ну же, опускай руку! Проклятая расческа… Еще мгновение и он отклониться от расчетного времени. И это будет означать конец. Как этот тип догадался?! Как он все понял? «Следует перестать жить….». И зачем он оборачивается и смотрит в его глаза? В которых написано, что это – все. Ничего не получиться. И немного понимания, немного удивления и интерес. Даже сочувствие. Господи…

Человек в водолазке вплотную приблизился к нему. Так близко! Он знает, он видел – люди бояться смерти. И люди чувствуют смерть. Если не сами люди, то что-то в них, их тела. И эти тела пытаются уйти от убийцы. Иначе не бывает. Тогда почему?…

– Ты поверил, что так можно, а это – неправда, – тихо проговорил человек в водолазке и нажал на кнопку аварийной остановки.

Не может быть! Все пропало. Этот черт заранее знал…. Что же делать? Сволочи. Особенно тот хитрый, в очках. Послали его к этому гипнотизеру. А нужно предупреждать…

– Все совсем, совсем по-другому, – голос человека был где-то далеко-далеко. И как бы сверху. – Боишься потерять. А страшно другое. Страшно набрать слишком много. Слишком много беды.

Страшно! Как он это сразу не понял? Идиот, он видел, как умирают, но не понял. А теперь? Бежать, скрыться… Или куда-нибудь назад? Или…?

Лифт открылся. Свобода! Коридор. В нем никого нет, только двери. Красивые медные таблички. Что ты хочешь, – пять звезд. В вестибюле стоит парень в длинном плаще и смотрит на лестницу. Какой это этаж? Одиннадцатый? Сволочи… Они все понимали?

Конечно. На что же они надеялись? Ведь тот человек предусмотрел даже это.

– Пф-ф-ок!

Здорово. Парень в плаще даже не понял, почему у него подогнулись колени, и стена поплыла куда-то вбок. Теперь вниз!

Лестница. Зачем? Они же не дураки. И они не простят. Они не прощают.

Он остановился. Небольшая дверь вела на балкон. Противопожарный…

А он влип.

Полуденный свет. Так ярко!

Почему-то вспомнился сон, как он хотел перепрыгнуть через лужу, но что-то подхватило и стало отталкивать его от земли. И он полетел. Все дальше и дальше. Земля крутым склоном ушла куда-то вниз и вот до нее уже далеко-далеко. И кружится голова, и внутри все обрывается. Потому, что знаешь, земля внизу жесткая и беспощадная. Но пока он летит. И что-то продолжает нести его все дальше и дальше.

А внизу какие-то маленькие люди, крыши машин и мокрый асфальт. Глупцы. И, кажется, тот неглупый в очках. Который знал, это. Знал, что он всегда выполняет инструкции до конца.

Мама….!

***

Собака. Небольшая черная лохматая дворняга с белой грудкой и стоячими ушками. Она была симпатичной и дружелюбной.

Он с мамой встретил ее в лесу, а возможно и раньше. Странном лесу – то ли осеннем, то ли весеннем. Черные и коричневые ветви низкорослых деревьев, редкие кусты, голая земля, золотистая и серая трава на небольших полянах. Спуск вниз. Холмы, долина небольшой речки. Мама, как всегда решительно, вела его куда-то через эти места. Она знала куда.

А он – нет. Но ему было хорошо от того, что собака пошла с ними. С ней было намного лучше. Может быть потому, что, на самом деле, он не хотел никуда идти? А она бежала рядом и виляла хвостом, нюхала ветер своим влажным черным носиком. Такая тонкая, добрая и решительная сущность. Она старательно охраняла их, только потому, что хотела их охранять; бежала впереди, вынюхивала что-то под ближайшими елками. Оказывается это так здорово, когда рядом собака.

А потом они повстречали того, черного, в прямоугольной шляпе, которая тоже была черной. С самого начала. И он был опасен. Черный стоял среди тонких темно-золотистых стволов и преграждал им путь. Собака нерешительно гавкнула. Но они извинились, надели на собаку ошейник, пристегнули поводок и отдали ее этому человеку.

А сами пошли дальше. И в душе у него еще теплилась надежда, что ничего не случиться. Пока он не услышал ее крик, зовущий на помощь. Именно крик, а не вой. Но он не обернулся. Что оказалось ненужным: он все равно видел, как этот черный человек убивает его собаку. Привязав к деревьям за две тонкие черные нити и медленно протыкая чем-то острым ее беззащитное тельце.

И ее еще можно было спасти.

– Какой ужас, – сказала мама. – Так нельзя. Мы должны вернуться.

Он понимал это. Вернуться, заслонить, взять на руки и сказать тому в черном: «Как не стыдно!»

Но он не ответил. Вместо этого он крепче взял мамину руку и потянул, повлек ее прочь. Испытывая нечто вроде злорадства и какой-то садистской радости, и просто страх. Мелкий, ничтожный и гадкий страх. А вдруг тот черный пошлет его куда подальше? И презрительно подумает о нем что-то? И одновременно с этим – горечь, страшная горечь необратимости того, что он совершает.

А собака еще на что-то надеялась и кричала. Она не могла поверить. И в ее крике были удивление и боль: «Что же ты не слышишь?…» Но с каждым шагом, сделанным прочь, его силы непонятным образом прибывали. И теперь уже он властно влек маму куда-то вперед, все дальше через голый низкорослый лес. Дальше от этого крика, от непонимающих собачьих глаз, от самого себя, ставшим за эти мгновения тем, кем невозможно себя осознавать. И чувствовал, что, несмотря на движение, его тело окутывается каким-то темным скафандром, который ему не снять за многие-многие жизни.

Ужасно…


Семен смотрел темноту и понимал что плачет. Слезы вытекали из его глаз и медленно скатывались куда-то по виску, только чувство вины и собственной гадкости от этого не уменьшалось.

Зато наваливалась мощная волна тревоги и безысходности. Что же теперь? Нужно быть мужественным. Ты слишком много всего натворил, а теперь выбрал легкий путь и напрасную жизнь. Но твою вину на себя никто не возьмет.

– Прости меня, собака, – пошептал Семен, – Прости, что ничего уже нельзя сделать.

И понял, как это будет страшно – снова закрыть глаза.

***

Лорд Эйза вошел в большую комнату. В темноте кто-то всхлипывал из глубины своего сна. В печи тлели угли. Тусклое пламя свечи, горящей в передней, отчего-то покачивалась. А на улице, за толстой деревянной дверью, кто-то стоял.

– Послушай, – обратился он к Королеве Иллис, которая тоже что-то почувствовала и даже поднялась из кресла.

Она только что отправила спать Максима. Бедный маленький человек проснулся один в пустой чужой комнате. Наверное, бродил по полутемному полуспящему дому, пытался вспомнить, где он, и что произошло. И в конце своих странствий забрел сюда.

– З-здравствуйте, – проговорил тогда он, оказавшись рядом с ней. – Как здесь странно… И все вокруг… такое большое!

– Это все сны, – ответила тогда Иллис. – Они как звезды на небе. Звезды есть всегда, но мы можем видеть их только когда темно. Так же и сны. Они окружают нас все время, но мы видим их лишь тогда, когда засыпаем и не смотрим, не слушаем, не думаем. Вот и сейчас, когда ты меня слушаешь, происходит какой-то сон, и, поверь, не один – там, в мире снов, свои законы, свое время. Но ты не обращаешь на него внимание, потому что слушаешь меня.

– А ты… то есть вы, вы всегда видите свой сон?

– Почти всегда.

– И что вам сейчас сниться?

– Это сложно рассказать, – ответила она. – Сны нужно видеть самому. Мне сейчас снится, что все будет в порядке.

– Да? Это точно?

– Точно. Пойдем, я провожу тебя в комнату.

По пути она внимательно заглядывала в окна. Окна почему-то внушали ей опасения. За стенами дома происходило что-то страшное. Королева Иллис видела много страшного и немного научилась чувствовать, откуда оно угрожает. Да, опасность может проникнуть сюда только через окна. Если, конечно, в них долго смотреть. И если у нее, у опасности хватит силы войти в этот дом. А это маловероятно.

– Ну вот, спи, – проговорила она, накрывая Максима одеялом. – Твои сны должны быть просто замечательными. Нужно только лечь поудобнее и не думать об опасности. И вот, когда ты перестанешь думать об опасности, ты вдруг увидишь… И это будет сон.

Максим быстро уснул.

Он спал, а она еще долго сидела около него и улыбалась. Потому что когда-нибудь у нее тоже будут дети, и она расскажет им о том, как нужно смотреть сны. И еще о многом, многом интересном. Она наговорит в них столько, что они будут славными и сильными. Она будет говорить, говорить, говорить. Как когда-то говорили ей. И каждое вовремя сказанное слово станет частью человека.

А затем вернулась и снова села у печи, потому что самой ей спать не хотелось. Какие здесь странные ночи, успела подумать она… И поняла, что к дому кто-то приближается.

– Это не Алекс, – проговорил Лорд, который по-прежнему стоял у печи, – Но и не те двое. Это кто-то, кто стоит между ними.

– Не Алекс? – спросила Настя, стоящая в дверях комнаты. – А он что, куда-то ушел?

2

Ночь. Луна. Снег.

Небольшие снежинки, безмолвно падающие в темноте, каждая из которых – неповторимое сложное сплетение тончайших ледяных нитей. Самые элементарные формы в которых материализуется зима, и столь неожиданные. И, стоит им появиться, и все вокруг: поля деревья, дороги – как хорошие актеры, начинают играть ее спектакль.

Зима – время, когда небо опускается на землю, и та становится кристально чистой, как одежды святого. А снег – открытые объятия неба, привносящие странную, возвышенную красоту, которая тем, кто живет грязными страстями этого мира, кажется холодной и бесстрастной. И они, убогие, прячутся от зимы в своих городах, не понимая, что нужно впустить это в себя и согреть. Ибо со снегом космос приносит в этот мир то, чего еще не существовало: новый год, новые мысли, новые потери и новые возможности. Чего еще не было за миллионы лет развития. И весной из-под этого снега появиться уже немного другая земля.

Зима… А он, кретин, не взял с собой ничего поесть. Кто знает, как все обернется.

Алекс остановился. Перед ним лежало большое, освещенное луной поле замерзшего водохранилища, за которым темнел лес. До него не меньше километра, и там, немного правее – турбаза. Если, конечно, это на самом деле водохранилище, и на нем теперь может находиться такое заведение. Кстати, в этом заведении, может быть, еще работает буфет…

А если это так, когда он вернется? И куда попадет?

Алекс провел мысленную лыжню через водохранилище. Заскрипел снег. В некоторых местах выступал лед, и лыжи сухо шуршали по нему. Все будет нормально, потому что он знает, как нужно. Кажется, знает.

Вот только не знает, что произошло.

Лунный свет перекрыло снежное облако, но дело было не в этом. Лесник заметил точно, тревога и страх каким-то образом зависели от пространства. Пространства… А здесь – большое пространство. Маленький, маленький человек на большом снежном поле. Совсем как та темная точка впереди, именно от нее почему-то исходит скорбь. Что-то страшное?

Алекс ускорил ход. Труп? Глупости. Но очень похоже: там нога, там – голова. И удивление – этого не может быть! Так отмечена граница? А если это граница и для него? Алекс замедлил ход. От того темного места исходил ужас, который поднимался вверх и расползался в стороны. Может, не подходить? Но Алекс все шел. Ближе, ближе, ближе…

На том, кто лежал перед ним, было дорогое темное пальто. Холодное лицо, снег в глазницах. Он шел туда же, куда и Алекс. Но не дошел. Аккуратная прическа, дорогая меховая шапка, зажатая в руке, большие окоченевшие пальцы. Кем он был? Почему мертв?

Алекс присел рядом, зачем-то коснулся его руки в том месте, где должен прощупываться пульс. Не ужели не ясно…? – успел подумать он, и в этот момент труп зазвенел. Длинной холодной трелью. Алекс откинул полу пальто, расстегнул пиджак и отстегнул от его пояса сотовый телефон.

– Але, – чей-то знакомый ровный голос пытался перекрыть шумы и хрипы – Але…

– Кто вам нужен? – зачем-то спросил Алекс и треск ослаб.

Пропала связь? – успел подумать он, но в этот момент голос на другом конце телефонного канала уверенно и чисто ударил:

– Ты!

– Вряд ли я.., – начал Алекс, но голос бесстрастно продолжил:

– Тебе просили передать. Их не осталось.

– Не осталось чего?

– Возможностей.

– Возможностей? Почему?

– Вы их использовали, – ответил голос. И уточнил, – Все.

Алекс опустил трубку, в которой слышались короткие гудки. Возникло чувство, что лед водохранилища под ним начинает медленно вращаться. Алекс остановил его и вдруг понял, что лучше не смотреть назад. Совсем. Ни секунды.

Откуда-то дунул ветер, летящие снежинки начали колоть лицо. Наверное, именно так сходят с ума. На экране телефона появился сигнал разрядки батареи. А если тот человек позвонит еще? Человек?..

Или это, правда, конец? – подумал Алекс. Сначала глюки, расширение сознания, затем, по-видимому, спазм, удушье. Как при передозировке. Но нет, глупости – этот парень отошел от чего-то еще. Кроме того, он, Алекс, ничего такого не ел и не вдыхал.

Не вдыхал? Тогда в чем дело? Алекс поднял лыжу, чтобы развернуться и словно натолкнулся на невидимую стену. В грудь ударил страх и чувство полной неудачи. Неужели…?

Именно такой он и представлял смерть. Дзинь-нь-нь-нь.., – и он теперь состоит только из собственной жизни. Некий сгусток событий, впечатлений, импульсов, поступков, скованных временем. Которое завершилось. И сгусток застыл. И его созерцание вызывает заполняющее все существо жалость и скорбь, потому что с ним, с этим сгустком, уже ничего не случиться.

Все. Он уйдет на ту сторону и у него больше не будет тела: рук, ног, языка, глаз. Он станет беспомощным, совсем как тогда, когда пришел в этот мир. И уже ничего нельзя будет исправить – его повлекут длинным светящимся коридором, летя в котором он будет только воспринимать.

Вот так. Оказывается, люди хотят жить совсем не потому, что это легко или хорошо. Просто только так они могут что-то исправить. А он уже не успеет. И даже знает, как все кончится.

Алекс положил телефон за пазуху, где его батарейки могли отогреться, взял палки и сжал кисти рук. Под лыжами хрустнул снег. Сейчас он еще посередине. А там, в его доме, ребята. Что-то еще можно успеть. Можно пойти вдоль берега, найти остров, подняться на то место, где еще может быть связь. И попробовать. А потом он обернется и посмотрит в глаза этой тьме. Без гнева, отчаянья и страха. Спокойно, как равный. И прорвется. Он выйдет за границы этих жестких условий. Ему хватит духу разбить стену, собрать самого себя и кинуть вперед. И, может быть, исправить что-то еще.

– Что?

Алекс остановился. Он был в большой комнате, сквозь огромные арочные окна которой задувал ветер и нес мелкий снег. А где-то в глубине анфилады, уходящей в темноту, кто-то отчаянно кричал, чтобы он не ходил дальше.

***

– Лед – ужасная вещь. Сначала появляются плавающие ледяные горы, затем – отдельные льдины. Их с каждым днем все больше и больше, а в один прекрасный день они смыкаются и образуют гигантские ледяные поля, вдоль которых можно идти многие десятки миль, не находя их края. Обход таких полей здорово сбивает с маршрута. Вы сворачиваете с намеченного курса и идете совсем не там, где предполагали идти, но это еще полбеды. Когда вы пройдете в обход несколько часов, дозорный внезапно закричит, что видит по противоположному борту точно такое же ледяное поле. Это плохой знак. Он говорит, что вы входите в проход. Который постепенно сужается. Сначала до нескольких миль, потом до одной мили, и вот корабль начинает цепляться бортами за его края, все чаще останавливается и в одну холодную тихую ночь встает навсегда. Ему больше не сдвинуться. Пройдет несколько часов или несколько дней, ледовые челюсти сожмут его, и он пойдет ко дну, – одноглазый человек в красивом камзоле и ботинках с большими блестящими пряжками взял кружку с горячим чаем и с удовольствием отпил из нее.

– Да! – зачем-то кивнул Иван и понял, что сидит на кресле около журнального столика с точно такой же кружкой.

Иван огляделся. Стол, печь, комната, люди, с дымящимися напитками, их задумчивые позы, запах тепла. Все обыденно, кроме этих странных людей в странных одеждах, и непонятных ощущений. И еще – чувство, что он видит римэйк какого-то фильма, и ни как не может вспомнить, чем тот должен закончиться. В голове периодически всплывают смутные знания каких-то сюжетных ходов, которые несут предчувствие трагедии и сильную грусть, но каждый раз что-то происходит, и уже почти вспомнившийся сюжет рассыпается – все оказывалось не так. Эффектней, сильнее, более неожиданно. Как сейчас, когда он отчетливо пережил картину холодной безысходности и обреченности, и вдруг до него дошло, что этот капитан жив и, по-видимому, неплохо себя чувствует.

Капитан… Откуда капитан? Иван посмотрел на кружку в своей руке и понял, что не спит. Кружка дернулась, и немного горячей жидкости пролилось на брюки. Да, он не спит и не спит уже почти четверть часа. Потому что именно четверть часа назад его разбудил грохот и страшный вопль.


– А-А-А-А-А! Пустите! А-А-А-А! Пустите! – отчаянно орал кто-то и дубасил в дверь.

Иван почти не раскрыл глаз, не встал и даже не испугался. Просыпаться было запрещено.

Но где-то зажегся свет. Странный гость Алекса, которого все называли не иначе как Лорд Эйзя, спокойно прошел сквозь Иванов сон куда-то в переднюю, и сон пропал. А в сознание вломились темнота и грохот каких-то деревянных предметов, падающих на пол.

– Вот ведь как оно бывает, – послышался голос Марии Петровны. – Несчастье, несчастье-то какое…

– Алекс – разгильдяй, – заворчал Семен. – Что у него за чудо электричеством?

И тут, наплевав на все запреты, на Ивана навалился страх. Как в детстве или в кошмарном сне, когда ужас вызывают совсем не ужасные ассоциации и появляется предвиденье непостижимой умом катастрофы. Которая чувствовалась все ближе.

Где-то рядом появился слабый желтый свет. Свет быстро проявил комнату стол, печь, и у противоположной двери появилась Настя с зажженной свечой.

– А-А-А-А! Пустите! Пустите быстрее! – страшный человек снаружи возобновил попытки вломиться в дом и начал мощно долбить чем-то в дверь. – Пустите, я знаю, что вы здесь! Зря свет потушили, я все равно знаю! А-А-А-А!

Свеча в Настиной руке дрогнула, и по стенам заплясали странные тени.

– Родик…, – тихо проговорила Мария Петровна. – Родик это…, и вдруг закричала, – Это же Родик! Пустите его, пустите!

– Хорошо, – пожал плечами Лорд Эйзя и открыл дверь.

Шатаясь, вошел Родик. Как Иван и ожидал, это был крепкий располневший мужик. Заиндевевшая одежда, злой непонимающий взгляд, в котором отчаяние.

– Все, больше не могу! Нате, убивайте, бандюги хуевы! – выплеснулось из мужика, и он обессилено сел на лавку.

Иван посмотрел на поникшую и обреченную фигуру Родика, внимательного Лорда, Сергея для безопасности прихватившего с собой обломок трубы, Марию Петровну целенаправленно осматривающуюся по сторонам, и вдруг понял, что все оказалось неизмеримо лучше.

– Простите, но я бы ему водки налил, – предложил он тогда, удивляясь, что уже может говорить.

Все засуетилось.

Мария Петровна подбежала к Родику и начала снимать с него ботинки.

– Ноги… Ноги – это главное! Главное – ноги чтобы не отморозил! – причитала она.

Сергей кинулся закрывать дверь, Семен уже наливал что-то в стакан, а из коридора появился Максим и закричал:

– Дядя Родик приехал! И дядя Родик – тоже! Как Дед Мороз…

Все снова собирались в большой комнате, где расположился было спать Иван. Рядом с ним села Настя и подперла руками подбородок. Иван почему-то знал, что ей тревожно. Она надеялась, что вернулся Алекс. Выходит, этот тип куда-то слинял?

– Не расстраивайся, – промямлил Иван, – Он не мог вернуться так скоро.

Настя удивленно обернулась к Ивану и кивнула.

– И не волнуйся. Этот мужик, кажется свой.

– Свой, – кивнула Настя. – Я его где-то видела. Но как ты понял? Ты действительно догадался или…?

– Люди! – заорал в это момент Родик. – Люди, блин! Нормальные люди, оказывается! – и в этом крике было столько искренней радости, что все заулыбались.

– Молодец, а мы тут уже начали сомневаться…, – прокомментировал Семен.

– Кажется, Алекс не очень-то был рад меня видеть, – вздохнула Настя. – А куда? Куда он ушел?

Иван попытался вспомнить. Может быть, кто-нибудь ему об этом говорил?

– Он ушел в пансионат, – вдруг осенило его. – Звонить кому-то… А что? Вообще-то давно надо было.

– Звонить?… Да, да, телефоны же не работают. И мы с Любой не успели подключиться. Но, слушай, Вань, там же эти бандиты?

– Что ты, как он с ними встетиться?

– Конечно, – тихо подтвердила Королева Иллис из своего кресла. – Он же не будет этого делать, да?

– Не будет…, – грустно улыбнулась Настя, – Хотелось бы в это верить.

– Нас предупреждали, что здесь очень густо и тяжело, – Королева посмотрела на нее умным холодным взглядом, в котором, как это ни странно, Иван тогда почувствовал столько мягкости и доброты, что захотел отвернуться. – Но… принцип везде один.

Семен, Сергей и Мария Петровна суетились вокруг Родика.

– Надо же! И машину нашли! – радостно всхлипывал тот, – Я уж не думал… Такая машина… Классная, заводиться всегда… А тут люди! Настоящие люди! – его лицо становилось все более красным, дыхание – спокойным.

– А вы… понимаете без слов? – спросил Иван Королеву Иллис.

– К сожалению, не всегда, – ответила она. – Так же как и вы.

– Хы-ы-ы-ы…, я ушел от них! – радовался тем временем чему-то своему Родик, – Я ушел, хы-ы-ы-ы… Но он.., послушайте, понимаете… Понимаете, – его лицо вдруг стало серьезным, и он, с видом человека, сделавшего открытие, закончил, – Значит, это они охотились не за мной!

– Кто? – напрягся Сергей.

– Кто.. да много кто! Блин… в лесу куча призраков! Ночью, да? Вы мне верите? Вот ты меня знаешь, ты мне веришь? – Родион тяжело уставился на Сергея. – Можешь не верить, мне по фигу. Я сам… Нет, ну в натуре, призраки, странные такие, притаились, выглядывают. Или наоборот – чешут куда-то, а я, понимаете, никак не могу их разглядеть. Сначала они стремились в одну сторону, как бы к атаке готовились, затем в другую… Злые такие! И.. – мне аж ущипнуть себя захоелось – у них все по-взрослому, какие-то мечи, пики – как у древних. Капец, думаю, свихнулся. Наверное, когда летел из машины головой обо что-нибудь… И тут раз, – вижу, один из них меня заметил, сделал остальными какой-то знак, и они стали стягиваться. У-у, чувствую, окружают!

Что делать? Побежал, ну наверх, на холм, а они и справа, и слева. Все, думаю, по снегу далеко не уйду, не вырваться мне, в клещи берут, сволочи… И тут они вдруг попятились куда-то. Пятятся, прячуться, а я не понял сначала. И тут вижу… Меня как громом в грудь фигануло. Там, на холме, мужик стоит одетый как этот… гардемарин. Думаю, что за хрень, он один, а их куча туева. А ему по фигу. Стоит, и шпага у него такая тонкая-тонкая, – сморщился Родион.

Лорд Эйза и Королева Иллис переглянулись.

– И я понял: все. Сейчас начнется. Не зря все эти призраки со своими мечами так засуетились. А он стоит… Вы не представляете как стоит! Умный, гад: ждет, чтобы поближе подошли! И шпага такая то-онкая такая. Я чувствую, все, пиздец, рыпаться бесполезняк ну по-олный. Он же меня заодно с этими призраками укопает и не заметит. Меня прямо так и пробрало, и я ползком, ползком…. А потом как рванул, бежал, бежал и… вот здесь очутился. И они…, понимаете, вот только сейчас дошло, как оно все. Ну, в том смысле…, – Родион вдруг дернулся, привстал и мутным взглядом, из которого исчезало сознание, уставился в сторону двери, – Выходит они, вовсе и не за мной охотились…, – закончил он.

И отключился.

У двери стоял невысокий изящный человек в расшитом золотом камзоле. В одной руке у него была роскошная меховая шуба, а на перевязи висела длинная тонкая шпага. Тон-нкая-тонкая…

– Здравствуйте, – проговорил человек хриплым голосом с акцентом, похожим на немецкий. И улыбнулся одним глазом – другой был закрыт живописной темной повязкой.

– Здравствуйте, – нерешительным и немного испуганным голосом проговорила за всех Настя, – Я вам сегодня говорила… Это он, капитан Дук.

***

– Да, лед – страшная вещь, – капитан Дук откинулся на спинку кресла и его полузакрытый глаз благодушно оглядел присутствующих. – Лед очень страшная вещь, но не самая страшная.

Иван повертел в руках кружку. Привычный предмет: массивная ручка, гладкие темно красные очертания, в которых тускло отблескивает огонь в печи. После недавней «газовой атаки» дом, кажется, снова нагрелся. А вот, его, Ивана, руки, белая кожа, пальцы, которые слишком коротки для того, чтобы хорошо играть на фортепиано, потемневший ноготь, который он не так давно прищемил дверью. Кто-то говорил, что если посмотреть на руки во время сна, то и во сне можно быть сознательным. Ну что ж, собственно, вот его руки, и что?

– Никак не предполагала, капитан, что для вас существуют страшные вещи, – заметила Королева Иллис.

– Ваше Величество, пусть меня разорвут на части сто пушечных ядер одновременно, и каждый кусочек плоти съедят разные рыбы, но еще никто не имел причин считать меня трусом! Просто, должен заметить, страшная вещь – это страшная вещь. Даже если ее не бояться.

– Извините, но мне тоже кажется, есть вещи пострашнее льда, – зачем-то сказал Иван, не отрывая глаз от рук, которые дернулись и начали теребить кружку.

Конец ознакомительного фрагмента.