Уходил старик от старухи
Действующие лица
Вера Максимовна.
Порогин.
Часть первая
В большой комнате, со вкусом обставленной старинной мебелью, в глубоком кресле сидит Порогин. Заметно: глубоко задумался. В одной руке очки, в другой письмо. На полу распахнутый чемодан. На стенах бронзовые бра. Чудесно светится аквариум с золотыми рыбками. Появляется Вера с теплым бельем в руках.
Вера. Бог с тобой, Митя, жизнь прошла!.. (Опускается на колени возле чемодана, укладывает белье; вдруг задумывается.) И что это на меня с утра, как напало: прошла жизнь, прошла. И именно такими, представь, словами: прошла, прошла… И сначала, знаешь, обидно сделалось, чуть не до слез жалко. А потом подумала, повспоминала, погрустила и… вроде как отпустило. (Смотрит на мужа.) А тебе, Митя, как? Все забываю спросить: тебе не жалко?..
Порогин как сидел – так сидит: в себя погруженным. Вздохнув, она встает.
Подходит к аквариуму.
Рыбочки мои золотые… золотые… Все было хорошо… хорошо… О чем же жалеть? (Уходит.)
Порогин недвижим. Как зацепенел. Она возвращается, озирается, трет виски, по-видимому, что-то припоминает.
Господи, они на тебе, а я ищу их по всей квартире. (Тяжело опускается на колени, снимает с него домашние туфли; задумывается, поглаживает его ноги.) Иногда думаю: кто бы мог подумать, Митя, что мы так долго проживем. Мы с тобой. Ты и я. Как странно… Если бы тогда, давно, мне бы кто-нибудь сказал, что все будет так долго… Да нет, Митя, вообще-то все было, как у людей. Так и надо, верно, чтобы было. Разумно. (Хочет подняться, однако морщится; махнув рукой, на коленях переползает к чемодану, укладывает туфли.) Странная, Митя, штука этот возраст: все почти то же самое, только почему-то ноги плохо слушаются… (Все же поднимается.) Почти… почти… (Уходит.)
Порогин по-прежнему недвижим.
(Вскоре возвращается.) Электрическую я положила, а еще, подумала, безопасную. (Опять опускается на колени возле чемодана.) Слышишь, Митя? На всякий пожарный. Мало ли чего там, в деревне, света не станет… Ветер задует… Гром упадет… Бывает… Света нет, а ты брейся, Митя, не ленись. Не дай Бог, вдруг кто неожиданно… До сих пор вздрагиваю, как вспоминаю, как к тебе туда ваш ректор с иностранным корреспондентом приехали, а ты их в белье своем встретил, в исподнем. (Перекладывает вещи.) Уже я наслушалась: уж и такой, и профессор, и литературовед, и величина, а все одинешенек на даче, позабытый, позаброшенный, неухоженный, щетиной поросший… Да, Митя. Кто нас не знает, так и говорит: денег у них куры не клюют, а как мучается. Жена у него, говорят, жадная, наверно. Все равно ей, что он там ест, на чем спит… Ох, Митя, Митя… Ну кому ты объяснишь: как ты за работу садишься – так меня до себя не допускаешь. Диким делаешься… отшельником. (Задумывается, достает из кармана зубную пасту.) Митя… «Поморина» твоего, весь Невский обошла, нигде… Вот, «Мэри» купила. Два тюбика. Подумала, может, больше… А хватит тебе на месяц?.. Ну, не хватит, с кем-нибудь подошлю. Вообще-то, Митя, не жалей ты ее, намазывай пожирнее. Мне один зубодер объяснял: зубам лучше, когда пожирнее. Уж эти-то, Митя, побереги. Уж эти-то, по-моему, нехудо получились? Как чувствуешь?..
Он молчит.
(Достает из кармана лекарство.) Вот только прошу, Митя, как человека: не скармливай ты птицам валидол. Не болит у них сердце, им лишь бы клевать. Такие твари… А самому там, не дай Бог, в глуши понадобится, и будешь… Сердце, Митя, сердце… о сердце помни. (Тяжело встает, уходит.)
Порогин подносит письмо близко к глазам, щурится, разглядывает. Складывает, прячет в карман. Появляется Вера Максимовна: в руках банка с растворимым кофе, кастрюлька, термос; опять на коленях возле чемодана.
Кофе, Митя… твой любимый… из Турции… Вот только не злоупотребляй: чашечку – и довольно. Ни к чему, Митя, риск этот. В нашем возрасте – хочешь не хочешь – все надо делать в хорошую меру. И вообще… вообще, Митя, я думаю… Надо бы пожить еще, а? Сколько получится. Что-то… не готова… Вроде бы и пора, вроде бы… а чего-то охота еще, Митя. Сколько получится. (Закрывает чемодан, запирает; стоя же на коленях, пытается оторвать от пола, удается с трудом.) А-а, ничего… ничего, можно… Забыла спросить, Митя: когда такси заказывал, сказал, чтобы этот таксист к нам поднялся?..
Порогин молчит.
Забыл?
Он молчит.
К слову, самой не забыть бы. (Достает деньги и дальнозорко разглядывает.) Слава Богу, мелкие нашла. Хорошо-то как… (Прячет деньги.) А то, помню, в прошлый раз я молодцу по слепоте чуть не миллион сунула. Вот, наверно, дурень подумал: ненормальная бабка, деньгами сорит…
Порогин поднимает глаза, внимательно разглядывает жену.
(Замечает этот взгляд и даже как бы слегка смущается.) Что, Митя?.. Что-нибудь не так у меня? Заколка?.. Это я новые купила, старые не держали. (Подкалывает волосы, снова встречается с пристальным взглядом супруга.) Еще чего-то?.. Ну, чего, Митя?..
Порогин. Что ты думаешь о прошлом?
Вера. О каком прошлом?.. О чьем?..
Порогин. Ты долго жила.
Вера. А?.. (Ждет, что он скажет еще что-то, но он молчит.) Что, Митя?.. Что хочешь услышать?
Порогин. Ты что-нибудь поняла?
Вера. Поняла?.. Я поняла?..
Он очень внимательно следит за нею.
А чего я должна была понять, Митя?.. Я много чего поняла, не пойму, чего ты хочешь?
Порогин. Не помнишь: наше прошлое – преисподняя наша.
Вера. О Господи, да кто это? Типун ему за такие слова. Чего это ты вспомнил вдруг?
Порогин. Не так?
Вера. Я такие слова, Митя, вообще не признаю. Ты же знаешь, чего спрашиваешь? Чтобы огорчить меня?
Он молчит.
Прошлое, настоящее. (С усилием встает.) Все вроде поняла… А вроде – ничего… (Поднимает чемодан, перетаскивает поближе к мужу.) Чего не поняла – того уже не пойму… Ох, силы небесные, попробуй, Митя, не тяжелый для тебя?.. Ну, не ленись, Митя, а то потом меня близко не будет, ну?
Такое, однако, впечатление: Порогин вновь погрузился в свою глубочайшую задумчивость… Впрочем, по-видимому, в этом таком способе общения супругов – многолетняя привычка.
(Еще приподнимает чемодан, со вздохом опускает; садится на него, обнимает мужнины колени.) Вообще-то, Митя, я вот чего поняла: жизнь, Митя, – это очень простая штука. Под конец особенно. Правда. Это сначала все кажется сложно, сложно… А потом, Митя… потом проще, проще. Мне уже, например, совсем просто: обещаниям не верю, надежд не имею, живу совсем сегодняшним днем. Что Бог пошлет – за то спасибо. А не пошлет… тоже ничего. И ладно. И мне не надо. И так хорошо. И хорошо… (Задумывается.)
Молчат.
Порогин. Не вспомню…
Вера. А?.. (Поднимает глаза, удивленно на него смотрит.) Что-то сказал?..
Порогин….И жуток ад воспоминаний, и страшен забытия покой… Кто это?
Вера. Да Тютчев твой.
Порогин. Где у Тютчева? У Тютчева нет.
Вера. Ну, значит, не у Тютчева. У кого-то другого.
Порогин. У кого?
Вера. Какая разница, Митя? Что это тебя вдруг разобрало?
Порогин. «Ад воспоминаний…» Кто бы это мог быть?
Она его целует в лоб.
Ты когда-нибудь была в аду?
Вера. Ой, Митя, да Бог с тобой, спаси тебя Бог. (Даже отодвигается, рукой держится за сердце.) Аж жутко. Накликаешь, Митя, разве можно? Одна уже дочертыхалась. В прошлом месяце. С соседней улицы, между прочим. Пожилая. Тоже, про нее говорят, интеллигентная… Двери у лифта, видите ли, плохо захлопывались. Ну и что, Митя? А она ими хлопала, хлопала, потом в сердцах – знаешь, бывает – выкричалась: «У, чертов лифт, да чтоб ты провалился!» Ну он, Митя, и… А как ты думаешь? Месяц уже ни лифта, ни ее саму найти не могут.
Порогин. Довольно лгать.
Вера. Да было, было, Митя. Я лично верю, я лично…
Порогин. А я говорю, довольно. (Встает, взволнованно перемещается по комнате.) Лгать довольно!
Вера. А почему?.. Митя, что с тобой? Совсем не веришь? Ну, Митя, не сама же я придумала. Полина Михайловна рассказала. Ты знаешь Полину Михайловну, она зря не станет. Предлагала дом показать, даже подъезд. И даже яму эту. Только я отказалась. Ты же меня знаешь: слушать о таких вещах страшно, а глядеть… Ох, лучше не жить. Нет, Митя, нет…
Порогин. Что это? (Протягивает письмо.)
Вера. А?.. А что это?..
Порогин. Ты прочти, тут написано, прочти. (Роняет письмо, взволнованно ходит.)
Вера. Ох, силы небесные… (Поднимает письмо.) Да чего же такое тут?.. (Разглядывает, щурится.) Митя, дай очки, будь добрым…
Он дает ей свои очки.
Митя, ты же знаешь, я вижу дальше… Ну что ты мне дал, Митя? Где мои? Митя, мои… Господи, откуда ты это достал?
Порогин (выхватывает у нее из рук письмо и без очков читает). «К сожалению, очень тороплюсь и много слов сказать не успею. Но успею зато самое главное, одно: люблю. Люблю, люблю, люблю!..»
Вера. Митя, да Господи, да это же…
Порогин. «…И еще раз не обрывайте, сказать и повторить дайте: люблю!»
Вера. Да это же, Митя, да это же… Митя, ты побелел, и у тебя глаза сердитого человека.
Порогин. Вера, ответь, у нас это было… Что это было?.. Как у других???
Вера. У кого других было? Что, Митя?..
Порогин. Нет, ты мне скажи, потому что… я ничего понять не могу. Может быть, у меня что-то в ум не укладывается, может быть, у меня что-то… что-то…
Меж тем она пытается встать с чемодана – не получается…
Вера. Ноги не слушаются, Митя… помоги мне… Ах, ну, помоги же, подняться бы…
Он же мечется взад-вперед и словно не слышит. А может, и не слышит…
Дашь ты мне руку в конце-то?.. Руку, Митя?..
Порогин (руки не подает, но спрашивает резко). Да кто он? Этот пошляк, этот… Кто?
Вера (наконец с чемодана перебирается на стул). Господи, какая тяжесть…
Порогин. Я прошу назвать! Ты не думай, мне это надо… Мне надо знать! Я имею право знать! Я требую! Иначе… иначе… (Без сил вдруг с остановившимся лицом оседает на стул.)
Вера. Митя… Митя… Да Митя же, что же ты… (С лекарством торопится к нему.) На-на-на, Митя… Ну, Митя же, прими…
Порогин (шепотом). Не прикасайся ко мне, ты нечиста…
Вера. Хорошо, ладно, потом, под язык, головой не верти… Митя, не упрямься, помрешь, что я с тобой потом делать буду?.. (Буквально запихивает ему в рот таблетку.)
Порогин полулежит, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза. Вера возле; сама дышит тяжело, сама принимает лекарство; наконец устало отходит, опускается в кресло, считает пульс.
Ох, один, два, три… Боже мой – боже мой… одиннадцать, двенадцать… Ох, зелень в глазах… и давление давит… ох, как же оно давит… Двадцать четыре, двадцать пять… Где ты его раскопал?
Порогин. В чемодане.
Вера. О Господи, зачем ты в него полез? В рыжем, что ли? В рыжем, Митя.
Он молчит.
Ну, вот… вот… жить кончаем – полез… С войны я о нем помнить забыла. Чего тебе в нем понадобилось?
Порогин. Носки.
Вера. Какие носки? Митя, ты в памяти? Все носки в комоде. В ящике. В среднем. Всегда там были. Миллион раз твердила. И как только в ум тебе этот рыжий влез – не понимаю…
Порогин. Я не знал…
Вера. Да как же не знал? У меня всякая вещь свое место знает, а ты не знал! Не гляди так на меня, справедливо говорю. Никакой хоть на нитку ответственности. Правда, Митя! Всю жизнь как за ребенком – он в благодарность за носками в рыжий чемодан лезет, где их никогда не бывало! (Возмущена и возбуждена, поэтому принимает еще таблетку.)
Молчат.
Порогин. Я не знал, что в нашей жизни будет еще и это.
Вера. Это?.. Это – что?.. Что сказать хочешь?
Порогин. Пошлость нас не миновала.
Вера. Между нами ничего не было, Митя! Как про Толстого ты в книжке написал…
Порогин. Не трогай Толстого, не надо ложь!
Вера. Поклянусь чем хочешь!
Порогин. Все ложь и предательство, ни единому слову!
Вера. Да нет же, Митя, ты, право… Какой, какой… Одной-то ногой уже – где я? Ну, для чего мне сейчас-то, посуди? Может, я рада даже – ты дурачок, – что оно тебе попалось. Может, я сама бы тебе перед вечностью все рассказать захотела бы.
Порогин. Вся жизнь, оказывается, была… стыдная ложь.
Вера. Ну честное слово, Митя, как этот упрямый ты… ослик упрямый, о Господи…
Порогин. Я тебя никогда ни о чем не спрашивал.
Вера. Спроси сейчас. Видит Бог, давай, отвечу.
Он молчит.
Ну, спрашивай. Ну, чего же ты?
Порогин. Ты сама должна была рассказать. Тогда.
Вера. Да о чем, Митя? Мне и сейчас – захочу даже – припомнить нечего, а тогда… Да что ты такое, Митя? Я и ничего в голову не брала. Ничего не было, и ничего не брала. Понятно? (Молчит.) Глупый ты, Митя, честное слово. И не глупый даже, а какой-то… неумный. Подумай: муженек драгоценный с войны домой еле дополз, тут у него рана, там рана – я ему на шею и ну признаваться?.. Худо же ты обо мне думаешь, Митя. Видит Бог, вот не знала, что уж так дурно.
Порогин. Я бы мог понять тебя, Вера. По крайней мере хоть что-то понять…
Вера. Да что? Что? Что понять? (Держится рукой за сердце, мотает головой и бормочет.) Господи… Господи-господи… конец мой приходит, Господи… (Отправляет в рот еще таблетку, закрывает глаза, считает пульс.)
Порогин тяжело встает, медленно подходит к чемодану, сгибается, отрывает его от пола, тут же хватается за поясницу. Не очень удачно, видно, нагнулся. Опускается на колени, переводит дух, после чего уже с ношей превращается в некое подобие вертикали; после чего, не глядя на жену и не говоря ей ни хорошего, ни плохого, уходит. Старуха открывает глаза, выплевывает лекарство, торопится следом. Из прихожей в открытую дверь несутся их голоса.
Порогин. Отпусти меня, нет, я уйду…
Вера. Митя, погоди, Митя…
Порогин. Я все равно уйду…
Вера. Митя, надо поговорить, надо… поговорим, Митя… (Затаскивает старика в комнату, отнимает чемодан.)
Порогин. Чего нужно ждать, чего?..
Вера. Объяснимся, торопиться… Поспешишь – людей, Митя…
Порогин. Ничего не надо, ничего… там все написано…
Вера. Дурачок ты мой, одно написано, другое было… Послушай, как было. Может, это вообще художественная литература, откуда ты знаешь?
Порогин. Люблю, люблю? Художественная? Пошлость!
Вера. Да ты сядь, Митя, присядь…
Порогин. Отпусти руку, не хочу!
Вера. Садись, и отпущу… Обещаю, Митя, сразу… Ну, Митя, ну… (Наконец удается.) Что за упрямый такой стал, честное слово! Прямо… ну прямо… Никогда таким не был.
Порогин. Вера, я оскорблен. Мне надо уйти. Отпусти меня.
Вера (не отпускает). Ну, Митя, ну… Не пущу я тебя никуда. В таком виде как можно? Знаю я тебя: уедешь, нафантазируешь себе, потом и поверишь, а потом еще и… вон у тебя воображение куда разбежалось. А я не виновата. Невинная я!
Порогин. Ложь, все ложь…
Вера. Что мне – божиться, Митя? Клясться?
Порогин. Довольно, нет, лжи не желаю… Не желаю, не желаю…
Вера. Невозможно же так разговаривать, Митя!
И Порогин с удивлением вдруг на нее смотрит.
Я у тебя, Митя, по-моему, не заслужила, чтобы ты так. За столько времени, по-моему, заслужила, чтобы уже и не так. Сам, Митя, все время жалуешься, что люди не слушают друг друга, а сам… Сказать-то мне дай?
Порогин. Пятьдесят два года…
Вера. Опять не слушает…
Порогин. Жизнь! Больше, чем жизнь! Теперь вдруг выясняется…
Вера. Митя…
Порогин. Ложь, фальшь, лицемерие, стыд…
Вера. Упрямец недобрый, да выслушай ты, наконец, меня, меня!..
И опять он с удивлением глядит на нее.
Видит Бог, Митя… Горло… ох, как сдавил кто… У тебя памяти, Митя, шесть граммов осталось. И куда все девается?.. Война же была, ты помнишь? Что медсестрой в госпитале работала – это хоть не забыл?
Он молчит.
Митя, ну, Митя… раньше не рассказывала… Ну, потому что, ну, глупость одна, чего гордиться было? Ты бы не понял, а я бы толком не объяснила… Сейчас вот понять не желаешь, а тогда… Да хочешь знать, еще таких писулек тогда я чуть не миллион получила. Да хотела бы я тогда… Митя, хоть красоту мою неземную помнишь? Не помнишь? Забыл? Все забыл… Ох, верь ты мне, не думала я тогда ни о чем таком, и ничего такого мне тогда… Только, Митя, мне-то не надо, а другим-то – им-то… И война, и блокада, и жуть, и стужа – а надо. И голодные, и пораненные, и жизни всей уж, кажется, конец, – а все надо. Вот верь не верь, Митя, а воины в меня через койку влюблялись. На губах, на записках – одно все и то же: люблю. Люблю, да люблю, да люблю. Вот ты мне сейчас, как нормальный человек, скажи: я что, запрещать им могла?
Он молчит.
Худущая была, Господи… Шейка тонюсенькая, лицо шелушится, волосы лезут… а все равно только и слышала: «Вера Максимовна, на вас без удовольствия глядеть невозможно».
Порогин (тихо). Пошлость.
Вера. А мне до сих пор восточные мужчины на рынке говорят: «Такой ужасно красивый бабулька, все забирай подешевле!» Знаешь, сколько я тебе экономлю?
Порогин. Зачем пошлость, Вера? Я не понимаю, для чего ты мне все это рассказываешь?
Вера. Рассказываю, чтобы… Митя, сам всегда говоришь: человеческая жизнь густо замешана на несправедливости. Да чтобы сам не был несправедливым. Чтобы знал.
Порогин. Я говорил о жизни и смерти. Я говорил о несправедливости жизни, ведущей к смерти. Ты же всегда, всегда… У тебя поразительная способность снизить, упростить, подменить. Откуда это в тебе? Почему?
Вера. После грыжи, Митя. После этой грыжи дурацкой ты сделался невыносимым. Раздражаешься по мелочам, куда-то все рвешься от меня… Уже даже я тебя не устраиваю.
Порогин. Низкая жизнь меня не устроит.
Вера. В последнее время, я на тебя гляжу, у тебя ни к какой жизни желания нету. Ни к какой, Митя! Кафедру забросил, ректора своего послал… Я его встречаю днями, он говорит, до сих пор дойти не может. А уж как он к тебе, уж как перед тобой… А учеников? Их-то за что поразгонял?
Порогин. Бездари.
Вера. Не надо, Митя, Федя не бездарь. Сам выбирал парня в аспирантуру и сам говорил, я хорошо помню, – талант. И сам же талант этот да своими же руками… А Лизаньку за что? Девонька старалась, так мне по хозяйству помогала, и уже на защиту почти, можно сказать… Митя, ты с людьми разучился, не только со мной. Я напрягаюсь, вспомнить хочу, с кем ты за последние три месяца хоть словом обмолвился, хоть полсловом… Кроме, конечно, своего Толстого.
Порогин. Не трогай Толстого!
Вера. Тебе все людское чуждо!
Порогин. Не касайся этого имени, прошу!
Вера. Он тебя заведет, я давно за вами наблюдаю!
Порогин. Невозможно, нет, я уйду… лучше уйду… уйду, Вера… (Пытается встать, но сил, видно, нет.) Уйду… надо уйти… (Сидит.)
Вера (с жалостью на него смотрит). Куда?
Порогин. Уйти надо… исправлять… все было неправильно.
Вера. Семьдесят восемь, Митя!
Порогин. Все равно… уйти… сколько бы ни было… не могу… (Вдруг странно и пристально на нее смотрит.) Ты думаешь, поздно?
Вера. Опомнился. Помереть сил бы хватило.
Порогин. Но я… Я не могу представить, что умру. Так вот умру… Так было в детстве, потом на войне… И сейчас так.
Вера. Митя, ну ладно, уж поверь мне: все там будем.
Порогин. Не могу я поверить. Мой мозг еще никогда не был так готов к жизни.
Вера. Мозг-то готов – а другое? Другое-то – готово?.. Ты бы хоть иногда на себя со стороны глядел… Уж молчу я про то, как ты ходишь. Живешь, Митя, как – одному Богу известно. Поджелудочная, позвоночник, правое легкое, два инфаркта…
Порогин. Мозгом, мозгом!.. Ты не понимаешь, о чем я говорю: умереть – надо согласиться. Без моего согласия этого не будет. Я знаю точно. Как на войне знал.
Вера (устало). Фантазер…
Порогин. Знал! Наверное! Как ни про что другое! И так было! И будет всегда!..
Вера. Ох, Митя, знал ты, не знал ты… Убило бы – так лежал бы в земле как миленький. Как все лежат.
Порогин. Это невозможно. Без моего согласия… Слишком много задумано. Я хочу жить, Вера. Я должен. Особенно сейчас. Это важно… Важно, понимаешь?
Она молчит.
Но я хочу высоко. Я должен высоко, иначе… ничего не получится. Невозможно жить, мыслить, писать… Невозможно в разладе!
Вера. Митя…
Порогин. Невозможно! Невозможно!
Вера. Да на здоровье. На здоровье. Разве я возражаю? Живи долго. Если очень захочется и сумеешь – вообще всегда живи. Уж так ты ко мне, Митя, честное слово, Митя, как будто я, не дай Бог, не хочу, против… Да живи, Митя, живи.
Конец ознакомительного фрагмента.