Глава вторая
Под Гомелем и Брянском
Август 1941 г. Гибель генерала Петровского. Ликвидация Центрального фронта. Донос Пономаренко: «Он хвастун и лгун». Ответ Сталина: «Вы член Военного совета, а не наблюдатель…» Почему генерал Ефремов не стал пить водку с генералом Ерёменко. Формирование 10-й армии. Вызов в распоряжение Ставки
8 августа из Ставки пришла телефонограмма о его новом назначении: он вступал в должность командующего Центральным фронтом. Дела ему передавал генерал-полковник Кузнецов[22], которого переводили с понижением в Крым – на 51-ю армию. Снова Ефремову пришлось принимать у Кузнецова дела. Две недели назад, прибыв в 21-ю, он сменял на посту командарма именно его, Фёдора Исидоровича. Ставку не устраивала медлительность и нерасторопность Кузнецова, его нерешительность как командующего соединением, которое сейчас должно было схватиться с крупнейшей группировкой противника, уже сконцентрированной в исходных районах и изготовившейся для удара.
Центральный фронт в тот период состоял из трёх армий: 21, 13 и 3-й. Самой боеспособной была 21-я. 13-ю генерал Голубев[23] только что вывел из окружения. В таком же положения находилась и 3-я. Приводили себя в порядок, пополнялись маршевыми ротами и призывниками, набранными в близлежащих районах военкоматами.
9 августа немцы атаковали. На участке ослабленной 13-й армии, прорвали фронт и ввели в брешь более 100 танков с пехотой. Голубев запросил разрешение на отход, в противном случае армии грозил полный разгром. Ефремов разрешил отход и срочно перебросил туда, под Хотимск, 155-ю сд из состава 21-й армии. Если бы этот маневр запоздал, 45-й ск 13-й армии был бы раздавлен в окружении.
Остроту и трагизм событий тех дней может проиллюстрировать фрагмент из боевого донесения командарма 13 в штаб Центрального фронта. Генерал Голубев, только что вырвавший основные силы своих дивизий из окружения, сообщал следующее: «Армия вынуждена действовать при наличии противника с северо-востока и запада. Реальные силы армии – 155-я сд, 52-я кд, слабые части 4-го вдк и 50-й тд, которые в общей сложности имеют около 1600 штыков и 20 танков. Остальные силы ведут бой в окружении в районе Климовичей или выходят из окружения мелкими частями. В некоторых полках осталось по 100–150 штыков. Свои возможности формирования новых частей за счёт тылов исчерпаны включительно до сапёров и связистов. Оружие также не получаем»[24].
Во время этих боёв произошло событие, которое впоследствии войдёт в историю Великой Отечественной войны отдельным эпизодом. Но никто из историков и военных писателей не связывал его с тем, что произойдёт под Вязьмой в апреле 1942 г. А связь, между тем, прямая. Судьба командира 63-го ск генерал-лейтенанта Петровского и судьба командующего 33-й армией генерал-лейтенанта Ефремова сойдутся в наивысшей точке проявления человеческого мужества и солдатского долга – в смерти.
63-й корпус 21-й армии тем временем дрался в полном окружении. Немцы настолько плотно закрыли горловину окружения, что стало понятно: корпусу в полном составе не пробиться. Ефремов, исчерпав все возможные средства вызволить из кольца обречённых на гибель и плен, послал в окружённую группировку самолёт. Накануне во время авианалёта на штаб 21-й армии был ранен исполняющий обязанности командующего генерал-майор Гордов. Лётчик, направленный к Петровскогому, имел пакет с приказом, в котором, в частности, было и следующее: «…2. В командование 21-й армией немедленно вступить комкору – 63, генерал-лейтенанту Петровскому.
3. В командование 63 ск вступить командиру по назначению Петровского.
4. О допущенном командире для командования 63 ск Петровскому немедленно доложить Военному Совету фронта»[25].
Ефремов знал характер Петровского и поэтому рассчитывал только на то, что, получив новое назначение, тот вылетит из окружения, только чтобы выполнить приказ. Приказом о новом назначении Ефремов в какой-то мере убирал ту нравственную преграду, которую явно видел перед собой комкор.
Лётчик Р-5 выполнил приказ, благополучно приземлился у села Святое, где находился КП 63-го ск, вручил Петровскому приказ комфронта. Тот прочитал его и на обороте написал, что просит командующего отложить его назначение до выходы корпуса из окружения.
Когда самолёт вернулся назад, начштаба генерал Сандалов[26] с горечью сказал Ефремову:
– Петровский не выполнил приказ. Зря.
Ефремов внимательно посмотрел на своего начштаба и сказал:
– Петровский – настоящий офицер. И до того, как получить наш приказ, он отдал себе свой. И сейчас его исполняет. Как офицер, он имеет на это право.
В районе Чеботовичей близ Гомеля Петровский сосредоточил два полка 154-й и остатки 232-й сд. И пошли на прорыв через порядки немецкой 154-й пехотной дивизии. Комкор погиб в бою при прорыве.
Центральный фронт просуществовал недолго, 25 августа он был расформирован, а управление и войска переданы Брянскому фронту.
Перед тем как фронт был расформирован, произошло событие, о котором следует рассказать особо.
Военные люди на войне воюют. Солдат в своём окопе. Офицеры – каждый на своём месте. Некоторые тоже в окопе, рядом с бойцами, некоторые на КП роты, батальона, полка и так далее. Но были во время Великой Отечественной войны высокопоставленные люди в военной форме, которые всегда видели проблему гораздо шире фронта того соединения, представительствовать от имени Ставки в которое были поставлены. Шире, и, главное, глубже. Статистика свидетельствует, что они получали такие же полководческие ордена, которые получали действительно полководцы. Я имею в виду членов Военного совета армий и фронтов. Как известно ими были Мехлис, Хрущёв, Булганин, другие. Мехлис, к примеру, умудрился получить все полководческие ордена, кроме ордена Богдана Хмельницкого. Даже Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, о котором вынужденно пойдёт речь ниже, имел полководческий орден Суворова 1-й степени. Хотя военным никогда не был. Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1937 г. принят в аппарат ЦК ВКП/б/. Здесь, видимо, прошёл ту партийную школу, которая и помогала ему потом в жизни добиваться высот, должностей, положения.
В августе 1941 г. Пономаренко был членом Военного совета Центрального фронта. 8 августа Ефремов принял фронт. Надо полагать, какое-то время ему потребовалось, чтобы сдать дела в 21-й армии своему заместителю и начальнику штаба Гордову. Какое-то – для того чтобы принять фронт у отбывающего в Крым Кузнецова. Войска в это время находятся в постоянных боях. А в это время, 14 августа, Пантелеймон Кондратьевич, как бдительный член Военного совета Центрального фронта, отсылает в Москву, в Ставку, на имя Сталина телеграмму следующего содержания: «Считаю абсолютно необходимым доложить Вам о следующем:
Кузнецов, будучи комфронта, всё время был связан с командармами, командирами корпусов и дивизий. Всегда точно знал обстановку на каждый момент. Малейшее шевеление частей противника становилось известно и вызывало контрмеры. В штаб беспрерывно звонили с фронта. Кузнецов считал до каждого орудия и до каждой сотни человек. Люди работали с огромным напряжением, к ним предъявлялись большие требования, хотя часто в невероятно грубой форме. Пишу это не для того, чтобы оправдать Кузнецова, а для того, чтобы показать, товарищ Сталин, что делается сейчас. В штабах, несмотря на усложняющуюся обстановку, наступило успокоение. Стали нормально, а то и больше спать и ничего не знать. Звонки почти прекратились[27].
Руководство переведено, главным образом, на бумагу и поспевает в хвосте событиям. Положение на фронте перестаёт чувствоваться, а потом необоснованных хвастливых заявлений увеличивается. Если раньше даже действия разведывательных групп противника становились известными в ближайших штабах армий и фронта, то теперь, например, в ночь на 13-е августа 117-я дивизия, почти без причин, за ночь убежала с фронта на 30 километров, в результате чего противник занял Довск и Корму, что фронту стало известно об этом только в 11 часов утра. Штаб 21-й армии и не узнал о бегстве целой дивизии, если бы она не напёрла на штаб армии.
Товарищ Сталин, глубоко чувствуя свою ответственность[28], заявляю, что с Ефремовым не выйдет дело. Он хвастун и лгун, я это могу доказать. Сейчас дело с руководством стало в несколько раз хуже, и это все чувствуют. Даже командиры, страдавшие от невероятной грубости Кузнецова, между собой говорят, что с Кузнецовым было тяжело работать, но воевать можно было уверенно[29].
Я просил Мехлиса передать вам, что назначение Ефремова будет ошибкой, и вносил кандидатуру Ерёменко. Конечно, независимо от информации сделаем всё возможное для помощи Ефремову в улучшении руководства»[30].
Что же Сталин? А Сталин умел доверять тем, кто ему был предан и кому он однажды поверил. Как верно заметил историк Б.В. Соколов: «Среди тысяч своих генералов Сталин особо выделял некоторых, внимательно следил за их деятельностью, рассчитывая в будущем выдвинуть на более высокие посты. И к поступавшим на них доносам относился снисходительно, не давая делу хода»[31].
15 августа в штаб Центрального фронта пришли сразу две шифротелеграммы от Сталина.
Первая – Пономаренко: «Вашу шифровку об Ефремове получил. Ваше поведение непонятно. Почему Вы молчали, когда снимали Кузнецова. Теперь же, всего через несколько дней после назначения Ефремова, Вы сразу определили, что он лгун, хвастун и у него ничего не выйдет. Вы член Военного совета, а не наблюдатель, и обязаны добиться повышения требовательности к командирам армий и дивизий со стороны т. Ефремова, добиться непрерывной связи с армиями, дивизиями, знать оперативную обстановку и своевременно реагировать на неё. Вы обязаны и имеете возможность заставить Ефремова работать по-настоящему.
Предлагаю Вам начистоту объясниться с Ефремовым по существу содержания Вашей шифровки, с которой я знакомлю Ефремова, и добиться того, чтобы фронтовая работа шла по-большевистски[32]. К вашему сведению, сообщают, что в ЦК имеются очень благоприятные отзывы об Ефремове таких товарищей, как Ворошилов и Микоян[33]. Я уже не говорю о том, что Мехлис, ездивший для проверки, тоже хорошо отозвался о Ефремове»[34].
Вторая – Ефремову: «Я получил от Пономаренко шифровку, где он плохо отзывается о Вашей работе и думает, что Вы не сумеете руководить фронтом, так как Вы не требовательны к своим подчинённым и не умеете их подтягивать, когда это требует обстановка. Прошу Вас лично объясниться с Пономаренко и принять решительные меры к исправлению недостатков, имеющихся в Вашей работе»[35].
Видимо, отношения Ефремова и Пономаренко не сложились.
Ефремов прекратил во вверенных ему частях мордобой, излишнее шелестение бумагами всевозможных отчётностей. Известны случаи, когда, к примеру, в штаб дивизии из штаба армии приходит распоряжение о срочной отчётности по двадцати-тридцати пунктам, среди которых и откровенно несвоевременно-глупые. И начальник штаба вместо того, чтобы думать о том, как лучше расположить полк, распределить его силы и огневые средства, чем усилить и как обеспечить, должен тратить время на эту бумажную канитель. Ефремов всё это пресёк. Видя, что штабные работники спят по три-четыре часа и от недосыпа плохо соображают и зачастую не могут ответить на элементарные вопросы или заговариваются, приказал ввести режим, который мог позволить им в условиях боёв вести нормальную штабную работу. И тут же кое-кто остался не у дел и начал искать пути, чтобы всё поставить на своё место.
По поводу всего этого можно полемизировать. Приводить доводы, контрдоводы. К примеру тот же Б.В. Соколов о конфликте и его развитии во времени пишет следующее: «…Фёдор Исидорович Кузнецов, с которым, по мнению Пономаренко, можно было «уверенно воевать», после Центрального фронта отправился командовать 51-й отдельной армией в Крыму, однако не спас её от разгрома и в начале ноября был смещён со своего поста за полную потерю управления войсками во время беспорядочного отступления от Перекопа. Вряд ли наследие, оставленное им Ефремову, было лучше крымского»[36].
Я не склонен разделять с историком субъективную правду последней фразы. Может, хуже, может, не лучше… Меня интересует другое. Более недоказуемое. Психологическое состояние генерала Ефремова в этот период. Прошлое настигало его. Где-то в глубине, в тёмном подсознании, со скрежетом стальных дверей шевелились красные тесёмки пухлой папки, в которой было всё: и дружба с Дыбенко и Кутяковым, и близкое знакомство с Тухачевским, и многое другое, что, в изменившихся обстоятельствах, могло агрессивно восстать против него.
Надо было со всем этим, конечно же считаться. В том числе и учитывать особенности характера и стиль работы постоянно находившегося рядом члена Военного совета. Но бить по морде подчинённых, что таким образом «их подтягивать», он не мог и в силу своего воспитания, и в силу природного характера, и в силу понимания того, каким должен быть офицер, генерал для своих подчинённых. И здесь мне сразу же вспоминаются рассказы ветеранов 33-й армии, участников одного боя, во время которого немцы окончательно замкнули кольцо окружения Западной группировки и пытались развить атаку в тыл, на уничтожение частей, захваченных врасплох. Ефремов со своим адъютантом майором Водолазовым ходил вдоль цепи залёгших солдат и командиров, спешно собранных в тылах, и спокойным голосом ставил боевую задачу. И это его несуетливое спокойствие, и уверенный голос, как вспоминал тот бой бывший партизанский связной Николай Шибалин, «придавали уверенность в том, что мы отобьёмся, не пропадём». Уже свистели пули, уже начался миномётный обстрел, а он ходил вдоль цепи и говорил: «Вот твой участок. Окапывайся. Не робей».
Итак, Центральный фронт расформирован. Немцы овладели Смоленском, Рославлем. В окружении оказались многие наши дивизии. Оставлен Гомель. Конечно, Ефремов в какой-то мере не оправдал доверия Сталина. Не остановил продвижение немцев вглубь страны.
Правда, историки теперь спорят по поводу эффективности действий армий Центрального фронта в августе 1941 г. и того, правильно ли поступила Ставка, расформировав его. Тем более что вскоре он вновь будет создан. Командующий Юго-Западным направлением Маршал Советского Союза С.М. Будённый был категорически против расформирования Центрального фронта и предлагал, наоборот, усилить его двумя-тремя армиями, о чём, кстати, постоянно просил Ставку и сам Ефремов.
Но в конце августа, когда немцы снова предприняли сильный нажим, Сталин позвонил командующему Брянским фронтом генералу Ерёменко и задал ему несколько вопросов, в которых, как всегда, уже содержались и многие ответы.
«Не следует ли расформировать Центральный фронт?
3-ю армию соединить с 21-й и передать в ваше распоряжение соединённую 21-ю армию?
Мы можем послать вам на днях, завтра, в крайнем случае послезавтра, две танковые бригады с некоторым количеством КВ к ним и два-три танковых батальона. Очень ли они вам нужны?
Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать ещё несколько полков авиации и несколько батарей РС. Ваш ответ?
Ерёменко:
«Моё мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем, что я хочу разбить Гудериана и, безусловно, разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечивать. А это значит, прочно взаимодействовать с ударной группой. По этому плану 21-ю армию, соединённую с 3-й, подчинить мне… А насчёт этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его»[37].
Ерёменко, конечно же, без усиления его группировки трудно было разбить «подлеца Гудериана». Но и с армиями бывшего Центрального фронта задачу верховного он не выполнил.
Ефремов был назначен заместителем командующего Брянского фронта. Пономаренко – членом Военного совета. Две недели назад Сталин в довольно резкой форме одёрнул Пантелеймона Кондратьевича, однако теперь поступил точно по его рекомендации: командующим Брянским фронтом был назначен Ерёменко. Отношения Ефремова и Ерёменко не сложились с самого начала. Впрочем, было бы странным, если бы они сложились.
Ну посудите сами. С одной стороны, взрывной, мужиковатый, привыкший хватать всякое дело за жабры, при это не стесняясь в средствах, Ерёменко. При нём же – наблюдающий и всё берущий на карандаш Пономаренко, которого, правда, вскоре заменил Мазепов. И, с другой стороны, он, Ефремов. Привыкший ещё со времён службы прапорщиком в батарее в Галиции видеть в каждом солдате человека и всегда отдававший себе отчёт в том, что, ставя командиру подразделения задачу, прежде всего необходимо обеспечить его всем необходимым для выполнения этой задачи.
Все предложения, которые вносил в ходе разработки операций и действий армий и частей Брянского фронта генерал Ефремов, отвергались командующим, зачастую в грубой форме. Ерёменко тоже чувствовал покровительство Сталина и потому на заседаниях Военного совета фронта не церемонился ни с кем.
19 сентября 1941 г., после того, как Брянский фронт пропустил через свои порядки «подлеца Гудериана» и позволил ему замкнуть «котёл» под Киевом, где были разгромлены четыре наши армии, пленено 665 тысяч человек, Ерёменко, срывая злость по поводу собственных неудач, устроил разнос члену Военного совета 13-й армии Ганенко. В архивах сохранилась донесение в Ставку ВГК самого Ганенко.
«Находясь на передовой линии фронта истекшей ночью, я с генералом Ефремовым вернулись в опергруппу штарма для разработки приказа о наступлении. Сюда прибыли командующий фронтом Ерёменко с членом Военного совета Мазеповым, при них разыгралась следующая сцена: Ерёменко, не спросив ни о чём, начал упрекать Военный совет в трусости и предательстве Родины, на мои замечания, что бросать такие тяжёлые обвинения не следует, Ерёменко бросился на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожал расстрелом. Я заявил – расстрелять он может, но унижать достоинства коммуниста и Депутата Верховного Совета он не имеет права. Тогда Ерёменко вынул маузер, но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После того он стал угрожать расстрелом Ефремову. На протяжении всей этой безобразной сцены Ерёменко истерически выкрикивал ругательства, несколько остыв, Ерёменко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил нескольких командиров корпусов, а одному разбил голову. Сев за стол ужинать, Ерёменко заставлял пить с ним водку Ефремова, а когда последний отказался, с ругательством стал кричать, что Ефремов к нему в оппозиции и быть у него заместителем больше не может, тем более что он не может бить в морду командиров соединений. Прошу принять Ваше решение».
Очевидно, набросившись на Ганенко, который вместе с Ефремовым прибыл с передовой, Андрей Иванович Ерёменко негодовал и на Ефремова. И Ефремов прекрасно понял, кому были адресованы «тяжёлые обвинения» в предательстве Родины. Но двухметровая глыба Ефремова внушала почтительное уважение даже такому драчливому забияке, как Андрей Иванович. Вот почему он не осмелился наброситься на Ефремова с кулаками, хотя обычно начинал свою атаку на очередного провинившегося именно с этого, а решил сразу стрелять. Но и выстрелить не посмел. Наверное, вовремя сообразил, что первым выстрелом может и не свалить Ефремова, и тогда тот просто задушит его своими ручищами.
Решение Сталина было следующим. Ефремова отправили в тыл, формировать 10-ю армию. Ерёменко остался на своём месте, и его фронт был вскоре разгромлен «подлецом Гудерианом». При этом был сдан Орёл, Белёв. Штаб армии был рассеян. И командование фронтом для генерала Ерёменко вскоре свелось к управлению всего лишь одной 3-й армией, к КП которой комфронта прибился со своим адъютантом на второй день после потери штаба. С разгромом Брянского фронта создалась угроза флангового удара войскам Западного и Резервного фронтов. Ставка, пытаясь спасти положение, направила в распоряжение Брянского фронта довольно значительные резервы. Но «генерал Ерёменко так и не смог наладить управление войсками, а 13 октября во время налёта немецкой авиации он был ранен. Ночью на самолёте Ерёменко переправили в Москву, а его обязанности стал исполнять начальник штаба фронта генерал Г.Ф. Захаров»[38].
1 октября Ефремов приступил к формированию в тылу Южного фронта 10-й армии, которая вскоре войдёт в состав Западного фронта. Но в бой она вступит с другим командующим. А его вскоре после вступления Жукова в должность командующего войсками Западного фронта вызовут в распоряжение Ставки.