33. В плену темноты. Часть 1. Гора грома и скорби (Гектор Тобар, 2014)

Глава 1. На службе интересов компании

На шахте «Сан-Хосе» все отметки показывают высоту относительно уровня моря. Тот самый главный тоннель пять на пять метров в ширину и в высоту начинается на отметке 720, и это означает, что он находится на высоте 720 метров над уровнем моря. Пандус уходит вглубь горы сначала как серия крутых спусков и подъемов и постепенно переходит в спираль. Самосвалы, погрузчики, пикапы и разные другие машины вместе с людьми, которые ими управляют, спускаются ниже отметки 200 в ту часть горы, где в боковых коридорах, идущих от Пандуса к рудоносным жилам, еще остались минералы, которые нужно доставить на поверхность. Утром пятого августа рабочие смены А трудились на отметке 40, на глубине около 680 метров под поверхностью, занимаясь погрузкой в самосвал только что добытого сырья. Другая группа рабочих на отметке 60 возилась с укреплением бокового коридора, неподалеку от места, где месяц назад в результате несчастного случая один из шахтеров потерял конечность. Кто-то пошел передохнуть в Эль-Рефухьо, или Убежище. Это небольшая закрытая пещера размером со школьную аудиторию, вырезанная в скале на отметке 90. Название говорит само за себя: это укрытие на случай аварийной ситуации, которое также служит и своеобразной комнатой отдыха. Сюда приходят подышать свежим воздухом, который постоянно нагнетается с поверхности, и отдохнуть от невыносимой влажности и жары, которые стоят в этой части шахты (нередко влажность здесь достигает 98 процентов, а температура – 40 градусов по Цельсию). Люди, работающие на «Сан-Хосе», называют эту шахту сущим адом, и в этом сравнении есть доля научной истины: ведь чем глубже шахта, тем жарче в ней из-за геотермального тепла.

Механикам из команды Хуана Карлоса Агилара немного повезло: их мастерская находится на отметке 150, неподалеку от глубокой расщелины в скале, которую здесь попросту называют Эль-Рахо, что в переводе означает Яма. В этой черной пропасти время от времени возникает движение воздуха, поэтому в мастерской Агилара постоянно дует легкий ветерок. Новую рабочую неделю механики решают начать с того, чтобы Марио Сепульведа продемонстрировал, как он работает на своей машине. И действительно, при остановке машины, вместо того чтобы сначала перевести рычаг в нейтральное положение, он сразу же переключает его с движения вперед на задний ход.

– Кто тебя такому научил? Это же неправильно! Ты же только портишь коробку передач! – возмущаются механики.

– Никто меня не учил, – отвечает Марио. – Просто смотрел, как делают другие.

Механики работают на компанию, которая занимается техобслуживанием шахты, и их не удивляет тот факт, что люди на «Сан-Хосе» допускаются к работе на дорогом оборудовании без инструктажа. Здешнее руководство старается экономить буквально на всем, поэтому условия здесь самые что ни на есть примитивные, а меры безопасности соблюдаются лишь самым формальным образом. Так, например, вертикальные аварийные туннели совершенно бесполезны, случись какая-нибудь непредвиденная ситуация, так как в них элементарно отсутствуют лестницы, по которым люди смогли бы выбраться наверх.

Получив новые указания по поводу правильной эксплуатации коробки передач, Сепульведа прощается с механиками и возвращается на рабочее место на отметке 90.

Все утро из толщи горы то и дело раздается грохочущий вой, словно где-то в глубине происходят взрывы, сменяющиеся протяжным гулом. Карлос Пинилья, главный управляющий горнодобывающей компанией «Сан-Эстебан», слышит эти звуки во время поездки на своем пикапе по коридорам шахты «Сан-Хосе». Вообще-то его офис находится наверху, но сегодня он решил сам спуститься под землю, чтобы укрепить дисциплину на рабочих местах, а то в последнее время ему кажется, что все как-то распустились. «Выговор грозит всем, начиная с начальника смены, – говорит он. – Пусть не строят из себя невинных ангелочков. Я не хочу, чтобы меня боялись, но если увижу, что народ просто сидит и точит лясы, вместо того чтобы работать, я хочу, чтобы они, как минимум, встали и поздоровались с начальством. Иначе все пойдет прахом…»

Пинилья – грузный мужчина около пятидесяти лет с двойным подбородком. Он начинал свою карьеру простым офисным работником в различных горнодобывающих компаниях и со временем дослужился до главного управляющего компанией «Сан-Эстебан», которой принадлежат две крупные шахты. Подчиненные говорят о нем, как о властном и деспотичном человеке, который не может говорить спокойно, а лишь выкрикивает приказания и обращается с простыми шахтерами так, будто само присутствие их потных, покрытых пылью и сажей тел в какой-то мере является для него оскорблением. В Чили, где до сих пор сохранилось жесткое расслоение общества, более привилегированный класс офисных сотрудников часто с высокомерным снисхождением относится к простым рабочим. Это объясняет отношение Карлоса Пинильи к рядовым шахтерам, которое особенно бросается в глаза на фоне более мягкой и дружелюбной манеры общения начальника смены Урсуа, стоящего ниже по служебной иерархии. Несколько недель назад Даниэль Эррера, один из рабочих смены А, несколько раз обращался к Карлосу Пинилье с просьбой заменить воздушные фильтры в защитных масках шахтеров, на что тот, по словам Даниэля, саркастично ответил: «Будет вам целый грузовик фильтров». Хорхе Галлегильос называет Карлоса «el amo de la mina», то есть господином и хозяином шахты. Галлегильосу уже пятьдесят шесть лет, и все его ровесники побаиваются управляющего, потому что он в два счета может уволить человека, а в этой сфере сложно найти работу, если ты не молодой и крепкий. С другой стороны, только более пожилые и опытные шахтеры осмеливаются говорить начальству о слабых местах в конструкции шахты «Сан-Хосе», которых с каждым годом становится все больше и больше.

Более ста двадцати лет люди и машины методично опустошали внутренности горы, но шахта все еще держится благодаря твердой диоритовой породе, из которой состоит бо́льшая часть горного массива. Шахтеры называют диорит «хорошим» камнем в том смысле, что он не обваливается при сквозном бурении. Если рудоносная порода при малейшем внедрении начинает рассыпаться, как песочный пирог, то диорит можно сравнить с твердой запекшейся коркой. Как правило, туннели в диорите держатся сами по себе и не требуют серьезных укреплений. Пандус проложен как раз в этой самой породе и по сути является единственным нормальным входом и выходом из шахты. До недавнего времени никто не верил, что опасность обвала существует, но несколько месяцев назад в Пандусе на отметке 540 была обнаружена трещина толщиной в палец.

Первым ее обнаружил Марио Гомес, о чем тут же доложил начальнику смены. Гомесу шестьдесят три года, и он работает водителем тридцатитонного грузовика. Заметив трещину, Гомес тут же заявил, что сию же секунду выезжает из шахты с твердым намерением не возвращаться и не пускать других, пока из Копьяпо не приедут управляющий шахтой и инженер, которые изучат трещину и оценят степень опасности. Через несколько часов управляющий и инженер явились. Они вставили зеркала в эту трещину шириной в полтора сантиметра: если бы внутри породы продолжалось движение, оно бы раскололо зеркала. Однако они остались целыми.

– Поймите, Пандус – это самое надежное место на всей шахте, – сказал тогда управляющий рабочим. – Если что и произойдет, так это возле Ямы. Там может произойти обвал стен вплоть до пяти метров, но это никак не отразится на Пандусе.

Чуть позже из трещины начала сочиться вода, и в нее снова вставили зеркала для проверки, но и на этот раз они остались целыми. Так продолжалось несколько месяцев. Галлегильос собственноручно проверял зеркала каждый раз, когда ему случалось проезжать мимо. В своем журнале он делал и другие тревожные записи, в частности о возможном обвале породы и о смещении стены туннеля на отметке 540. Он даже заставил управляющего прочесть его наблюдения и поставить под ними подпись, а чуть позже настолько осмелел, что подошел к управляющему и спросил:

– А как мы можем быть уверены, что вы не меняете тайком зеркала, когда никто не видит?

– Да кто ты такой? – огрызнулся в ответ управляющий. – Трус?

Сегодня, во время утреннего объезда, на отметке 60 Пинилья встретил команду Йонни Барриоса, которая занимается укреплением туннелей. Ребята рассказали ему, что из недр горы раздаются странные звуки, которых обычно не бывает на такой глубине. Пинилья успокоил их, сказав, что гора просто «усаживается» («el cerro se està acomodando»). А сейчас уже на отметке 150 он слышит от рабочих те же слова. И действительно: раскаты грохочут во всех уголках шахты и распространяют среди рабочих по всем коридорам и туннелям беспокойство, а вместе с ним – и чувство протеста. Работа в шахте – по определению опасное занятие, и шахтеры, несколько десятков лет проведшие под землей, гордятся, что осознанно идут на риск. У тех, кто работает в смене А, уже сложилась своего рода привычка жаловаться женам и подругам на условия работы, уклончиво называя их «сложными». Но когда женщины начинают с беспокойством расспрашивать о подробностях, все они как один отмахиваются, мол, все это пустяки.

Несколько месяцев назад, когда Луис Урсуа пришел на шахту «Сан-Хосе», он тоже рассказал супруге о здешних «непростых» условиях работы. И разумеется, он знал о недавних несчастных случаях. Сегодня утром вся его команда пожаловалась ему на грохот, доносящийся из глубины. Некоторые даже потребовали, чтобы он отдал распоряжение всем подняться наверх, но Урсуа приказал не спешить и оставаться на рабочих местах. В свои пятьдесят четыре года начальник смены А, несмотря на свой диплом горного инженера-геодезиста, не стыдился признавать тот факт, что на него легко оказывают влияние люди, стоящие выше его по служебной лестнице. Да, он мог бы подойти к своему шефу Пинилье и настоять, чтобы всю его команду немедленно эвакуировали наверх. И вообще, некоторые шахтеры из его смены уже успели сделать вывод о том, что начальник – слабак, раз не может этого сделать. Но с другой стороны, правда и то, что никто из работяг не стал особо возмущаться. Никто не бросал заявлений, что, мол, отказывается работать и намерен немедленно покинуть шахту, хотя именно так поступали на «Сан-Хосе» в подобных случаях раньше.

Марио Гомес, самый пожилой во всей смене А, в свое время потерял два пальца на левой руке в результате несчастного случая. Он живое подтверждение того, что под землей может случиться всякое, и в совершенно неожиданный момент. Около полудня Гомес повстречался на Пандусе со своим коллегой, Раулем Вильегасом, который тоже был за рулем своего грузовика. Рауль рассказал еще об одном признаке надвигающейся беды: на отметке 190 видели «дым». Узнав об этом, Гомес решил, что, пожалуй, следует соблюдать осторожность, но в целом бояться нечего. Чуть позже он сам проехал возле того места, откуда шел «дым», но, по его мнению, это была всего лишь пыль, что совершенно нормально для шахты.

Тем не менее жалобы на необычный грохот и гул продолжали поступать, и ближе к обеду самый главный начальник на шахте Карлос Пинилья, если верить его подчиненным, стал вести себя несколько странно. Урсуа вместе со своим первым помощником, бригадиром Флоренсио Авалосом, видел его за рулем пикапа на отметке 400. Пинилья остановился и осветил своим большим фонарем стену Пандуса. По словам увидевшего его в тот момент шахтера, фонарь был необычайно большого размера, гораздо больше, чем тот, с которым главный управляющий обычно совершал обход, и от самого вида этого фонаря шахтерам стало слегка не по себе. Позже Пинилью видели в одном из боковых коридоров, ведущих в сторону от Пандуса. Все с тем же фонарем он внимательно осматривал теряющиеся в темной глуби стены Ямы, словно пытаясь почувствовать движение внутри горы. У входа в боковые коридоры на отметке 400 он как будто к чему-то прислушался и зачем-то протер стоящие рядом бело-синие щиты с надписью «Проезд запрещен» и «Объезд». Такое поведение показалось Урсуа очень странным. Зачем шефу понадобилось протирать дорожные знаки? Когда Флоренсио Авалос чуть позже подошел к Пинилье, главный управляющий сказал бригадиру, что у него спустило колесо и нужно как можно быстрее поставить запаску. При этом Пинилья заметно нервничал, и, как только был закручен последний болт, шеф тут же сорвался с места и уехал прочь.

Было около часа дня, когда Карлос Пинилья уже на подъезде к выходу встретил Франклина Лобоса, высокого лысоватого мужчину, который в прошлом был известным футболистом, а сейчас пользуется славой местной знаменитости. Однако на шахте его знают скорее как знатного ворчуна и брюзгу. Лобос работает водителем грузовика и отвозит людей в шахту и обратно, и сейчас он как раз собирался забрать людей на обеденный перерыв.

– Франклин, у меня к вам два дела, – обратился к нему Пинилья. – Для начала я хотел бы объявить вам благодарность за то, что содержите Убежище в полном порядке. – Надо сказать, что в Убежище есть два металлических ящика, забитых едой, которой, по идее, должно хватить всей смене на два дня. У Лобоса, водителя грузовика для транспортировки людей, хранятся ключи от этих шкафов, и он обязан следить за порядком в Убежище. – А во-вторых, – продолжил Пинилья, – я попрошу вас как можно скорее связаться с начальником отдела снабжения и подготовить еще одну коробку с продовольствием. В Убежище нужно доставить больше еды, одеял и медикаментов. Ну вы сами знаете, что там нужно.

По поведению Карлоса Пинильи было заметно, что он как можно скорее хочет убраться из шахты. Кроме того, он отдал распоряжения на случай возможной аварии, но тут же обмолвился, что делает это не потому, что боится обвала, а скорее опасается государственной инспекции, которая может закрыть шахту, если та не будет соответствовать требованиям безопасности. А что до того большого фонаря, с которым Пинилья осматривал стены, то это, можно сказать, необходимость, ведь местами Яма достигает двухсот метров в глубину и для нормального осмотра нужен очень мощный источник света. А распоряжение насчет дополнительного провианта в Убежище вообще продиктовано тем, что шахтеры то и дело воруют из шкафов продукты (Лобос только недавно повесил на них замки). И если инспектор обнаружит нехватку продовольствия и лекарств, то может закрыть предприятие.

В 2007 году чилийские власти издали указ о закрытии шахты «Сан-Хосе» после того, как в результате подземного взрыва погиб геолог Мануэль Вильягран. Владельцы пообещали принять целый ряд мер по усилению безопасности, и власти разрешили возобновить работу. (Шахтеры устроили нечто вроде святилища с поминальными свечами там, где погиб Вильягран и где до сих пор под грудой обломков стоит машина, за рулем которой был геолог.) В отличие от других шахт в окрестностях Копьяпо, «Сан-Хосе» не является собственностью крупного иностранного конгломерата. Ее владельцы – сыновья покойного Хорхе Кемени, который бежал из коммунистической Венгрии и обосновался в этой части Чили в 1957 году. К сожалению, сыновья Кемени, Марсело и Эмерико, не унаследовали от отца страсть и умение управлять горнодобывающим предприятием. Кончилось тем, что Эмерико передал свою долю и все свои полномочия двоюродному брату по имени Алехандро Бон. И Кемени и Бон с трудом пытаются сохранить рентабельность компании «Сан-Эстебан», при этом стараясь удовлетворять требования чилийского законодательства. Им, например, пришлось установить лестницы в вентиляционных шахтах, которые могут служить дополнительными аварийными выходами из Пандуса, а также приобрести новые вентиляторы для улучшения циркуляции воздуха и снижения температуры на нижних уровнях, где порой стоит пятидесятиградусная жара.

В качестве своеобразного признания своих предыдущих просчетов в системе безопасности владельцы даже заключили контракт с компанией E-Mining, которая должна была осуществлять управление работой на шахте. Руководство E-Mining порекомендовало приобрести систему сейсмического контроля для отслеживания потенциально опасных смещений в структуре горы, но к этому совету никто не прислушался. Как вариант, в E-Mining предложили купить геофоны – это еще одна разновидность сейсмоакустических датчиков, – но уже через месяц приборы вышли из строя, потому что грузовики своими колесами постоянно наезжали на оптоволоконные кабели. Со временем руководство «Сан-Эстебан» начало задерживать платежи компании-подрядчику, и кончилось все тем, что E-Mining разорвали контракт и отозвали своих сотрудников с шахты. Вместо них владельцы компании «Сан-Эстебан» наняли бывшего работника шахты «Сан-Хосе» Карлоса Пинилью. И вообще, у «Сан-Эстебан» недостаточно средств ни для покупки сейсмографов, ни для поддержания геофонов в рабочем состоянии. Они даже отказались от установки лестниц во всех вентиляционных шахтах, нарушив тем самым государственное предписание. В принципе, владельцев можно понять: невозможно одновременно выполнять все эти требования и сохранять рентабельность предприятия хоть на каком-то среднем уровне. Кроме всего прочего, «Сан-Эстебан» уже должны два миллиона долларов ENAMI, государственной компании, занимающейся переработкой руды для мелких и средних шахт. Как и шахтеры, которые осознают всю опасность работы на «Сан-Хосе», но все же продолжают там работать, владельцы шахты тоже идут на риск и не закрывают производство. Пытаясь держать на плаву компанию, удовлетворять свои финансовые амбиции и исполнять обязательства перед партнерами, Кемени и Бон не находят ничего другого, как ставить на кон жизни простых рабочих.

И сейчас, покидая шахту, Карлос Пинилья в точности исполнял требование своих работодателей. Он не остановил работу, обеспечивая тем самым вывоз добытой руды, которая должна принести деньги, при этом главный управляющий надеялся, что твердая диоритовая порода Пандуса выстоит и даст людям возможность спастись, даже если рухнут все остальные внутренние коридоры, ослабленные за сто лет постоянного бурения и взрывов.

Если бы Пинилья остановил работу, но никакого обвала не произошло, это стоило бы ему рабочего места. Кроме того, в тот момент он был уверен, что у шахты «Сан-Хосе» в запасе еще как минимум лет двадцать.

Около часа дня на каменной дороге в Пандусе встретились два человека: один направлялся наверх, а другой вниз. Пробивший себе дорогу в жизни от простого служащего на складе до главного управляющего шахтой Карлос Пинилья в белой каске нажал на газ и погнал пикап вверх по Пандусу, навстречу дневному солнцу. А Франклин Лобос, чья судьба клонилась к стремительному упадку, проводил шефа взглядом из-под козырька своей синей каски. Затем бывший футболист потянулся рукой вниз и отпустил ручной тормоз грузовика, чтобы машина немного прокатилась вниз сама собой под действием силы тяжести земли. Лобос включил противотуманные фары – обычные фары на этом грузовике никогда не работали – и двинулся к Убежищу на отметке 90, где уже собирались люди в ожидании его грузовика, который должен отвезти их наверх на обеденный перерыв.

Спустившись немного и оказавшись на отметке 500, Лобос повстречал еще один грузовик, поднимающийся навстречу. Поскольку машины, идущие наверх, пользуются правом преимущества, Лобос уступил дорогу. За рулем большого самосвала, нагруженного тоннами руды, был Рауль Вильегас – тот самый водитель, который только что доложил о том, что видел «дым».

Водители помахали друг другу, и Лобос продолжил путь вниз. Щит на отметке 400 сиял ярче обычного после того, как его протер Пинилья. На пассажирском месте рядом с Лобосом сидел пожилой Хорхе Галлегильос. Он направлялся вниз, чтобы проверить систему резервуаров и шлангов, по которым в шахту с поверхности подавалась вода. Грузовик медленно тащился вниз по извилистому туннелю, осторожно ощупывая неровные каменные стены и пол тусклым светом противотуманных фар. Так они ехали примерно полчаса, следуя изгибами Пандуса в твердой скале. Примерно на отметке 190 они заметили, как перед самым лобовым стеклом промелькнуло что-то белое.

– Ты это видел? – воскликнул Галлегильос. – Это была бабочка!

– Что? Какая еще бабочка? Быть того не может, – ответил Лобос. – Это был белый кварц. – В рудоносных жилах часто попадается полупрозрачный, с молочным оттенком кварц, который блестит, когда на него попадает луч света.

– Нет, говорю же тебе, это была бабочка! – настойчиво повторил Галлегильос.

Про себя Лобос решил, что надо быть сумасшедшим, чтобы предположить, что сюда, на глубину более трехсот метров, может залететь бабочка, но не стал спорить со своим старшим коллегой.

– Ты знаешь, я с тобой соглашусь. Это действительно была бабочка.

Они проехали еще метров двадцать вниз, как вдруг их оглушил гром мощнейшего взрыва и туннель наполнился густой пеленой пыли. Это рухнули своды Пандуса, сразу же за их машиной, возле того места, где перед их лобовым стеклом промелькнул то ли мотылек, то ли кусочек кварца.

В каменных коридорах находились тридцать четыре шахтера, когда на них обрушился грохот и ударная волна от обвала. Кто-то поднимал камень на гидравлических подъемниках; кто-то грузил сырье в самосвалы и слушал, как твердая порода стучит о металлические борта машины; кто-то сидел в каменной пещере Убежища в ожидании грузовика, который отвезет их на обед; кто-то крошил камень отбойным молотком; кто-то ехал на дизельных погрузчиках вниз по каменному шоссе Пандуса. Все они занимались разными делами, но лица и одежда всех этих людей были покрыты тонким слоем каменной пыли.

Из всех тридцати четырех человек, что оказались во время обвала под землей, выбраться удалось лишь одному. Водитель Рауль Вильегас с ужасом увидел в стекло заднего вида, как за его спиной сгущается облако густой пыли, и резко надавил на газ. Он быстро помчался в сторону выхода сквозь пыльную завесу и вскоре уже был на поверхности, преследуемый плотным облаком коричневой пыли, которое еще несколько часов будет клубиться из неровного отверстия в скале.

Ближе всего к месту обвала оказались Лобос и Галлегильос – в кабине грузовика для перевозки людей на отметке 190. Как потом выразился Лобос, в тот момент им показалось, что за их спиной обрушился целый небоскреб. Надо сказать, что это более чем удачная метафора. Громоздкая и хаотичная архитектура шахты, произвольно развивавшаяся в угоду предпринимательской жадности на протяжении более сотни лет, наконец дала слабину. Огромный кусок диорита размером с пятидесятипятиэтажный дом откололся от массива и обвалился на слоистую конструкцию шахты, круша целые участки Пандуса и вызывая осыпи во всех участках горы. Сверху градом сыпались освобожденный гранит и руда, разбиваясь о скалы и сотрясая уцелевшие участки шахты, как при землетрясении. Клубы пыли вздымались во все стороны, заполняя коридоры и галереи огромного подземного лабиринта.

Сидя в своем офисе, в тридцати метрах от входа в шахту, суровый управляющий Карлос Пинилья услышал этот грохот, и первой его мыслью было: «Странно… Сегодня вроде не планировалось никаких взрывов». Он тут же сделал вывод, что, должно быть, это очередной небольшой обвал в Яме, о котором можно не беспокоиться. Но раскаты грома не прекращались… Внезапно зазвонил телефон, и чей-то голос на линии сказал: «Выйдите из офиса и посмотрите на вход в шахту». Пинилья выскочил на улицу под яркие лучи полуденного солнца и увидел огромное облако пыли. Он никогда в своей жизни не видел ничего подобного.

Глава 2. Конец всего

Когда огромный, как дом, диоритовый блок откололся от основного массива, раздался мощный грохот, но не все из тридцати трех оказавшихся под землей шахтеров сразу заметили шум. Те, кто работал на нижних уровнях шахты, были в специальных защитных наушниках, а другие работали с тяжелой техникой, которая и сама сильно гремит. Механики в мастерской на отметке 150 ремонтировали двадцатисемитонную погрузочно-транспортную машину «Toro 400», которую припарковали в десяти метрах от края Ямы. Они отставали от графика, потому что целых полтора часа прождали, пока сверху доставят особый гаечный ключ. Они старались закончить с работой до обеденного перерыва. В двадцать минут второго трое механиков уже закручивали тем самым гаечным ключом последние два болта на одном из полутораметровых колес низкой приземистой машины, как вдруг услышали странный звук, похожий на громкий ружейный выстрел. В следующую секунду их сбило с ног ударной волной и оглушило грохотом падающих камней. Стены пещеры заходили ходуном, и вокруг стали падать камни размером с апельсин. Рауль Бустос, переживший пять месяцев назад землетрясение и цунами, быстро залез под «Toro 400». Его примеру последовал Ричард Вильярроэль, двадцатишестилетний парень, девушка которого была на шестом месяце беременности. Хуан Карлос Агилар, тот самый, что ездит на шахту из тропических лесов на юге Чили, схватился руками за близлежащую водопроводную трубу. Целых две минуты в ушах стоял жуткий грохот обрушивающихся скал. Позже кто-то из них скажет, что этот звук был такой, будто сотни отбойных молотков одновременно долбят тротуар. Затем механиков накрыло второй ударной волной, но уже отраженной. Снова со сводов пещеры начали падать камни, частично засыпав их импровизированную мастерскую. Когда шум немного поутих, люди огляделись и обнаружили, что одна из машин, которая стояла ближе к краю пещеры, была наполовину погребена под обломками.

Трое рабочих осторожно поднялись на ноги и, перекрикивая звуки падающих камней, обсудили ситуацию. Они договорились двигаться пешком в сторону Пандуса, на поиски четвертого члена команды. Он остался за рулем пикапа, на котором механики могли бы выбраться на поверхность.

Буквально несколько минут назад Хуан Ильянес получил приказ от своего шефа, Хуана Карлоса Агилара, привезти питьевой воды. Для этого нужно было немного спуститься по Пандусу. Ильянес ехал вниз на пикапе и находился ниже отметки 135, когда путь ему преградила рухнувшая каменная плита, чуть меньше двух метров длиной и толщиной около тридцати сантиметров. На такую пикапу не взобраться, поэтому Хуану нужно было либо выйти из машины и передвинуть плиту, либо попытаться объехать. Ильянес включил заднюю передачу и только хотел убрать руку с рычага, как вдруг раздался оглушительный грохот, словно где-то поблизости стартовала ракета (un cohetazo). Со сводов Пандуса посыпались мелкие камешки. Хуан резко надавил на газ, чтобы рвануть обратно наверх, но в следующую секунду почувствовал, как на грузовик накатила ударная волна, а за ней – облако пыли. Все зашаталось, как при землетрясении. Позже Ильянес вспоминал, что в тот момент ему показалось, будто Пандус находится внутри картонной коробки, которую кто-то решил хорошенько встряхнуть. После некоторого замешательства Хуан вспомнил, что там, на отметке 150, остались его товарищи. Он резко развернул пикап и погнал по Пандусу по направлению к мастерской, прямо сквозь страшное облако пыли – такое плотное, что он едва мог различить дорогу и поэтому то и дело стукался бортами машины о стены туннеля. Через несколько минут такой гонки Ильянес притормозил и замер с включенными фарами и работающим двигателем, и почти сразу из пылевой завесы, сквозь которую еле-еле пробивался свет фар, появилась фигура человека. Это был Агилар, его начальник. Тут же он увидел еще двоих, бегущих к машине. Это были два механика из его команды – Рауль Бустос и Ричард Вильярроэль.

Ильянес прокричал, что ехать дальше сквозь пыль невозможно. Вчетвером они нашли участок Пандуса, где стена была укреплена стальной сеткой, к которой они тут же прижались в поисках хоть какой-то защиты. Хотя о какой защите может идти речь, когда буквально все вокруг рушится?

Ударная волна катилась вниз по шахте, накрыв еще одну группу людей на отметке 105, которые были заняты бурением. Среди них был и сорокасемилетний вдовец по имени Хосе Охеда. Еще ниже, на отметке 100, Алекс Вега ждал Франклина Лобоса, чтобы отправиться с ним на обеденный перерыв. Он в компании других шахтеров болтал о том о сем. Там был и Эдисон Пенья, тридцатичетырехлетний механик из Сантьяго, которого все знают как очень беспокойного человека, который вечно обо всем тревожится. Пенья поддерживает хорошую физическую форму, потому что разъезжает по Копьяпо на своем велосипеде по имени Ванесса, названном в честь порнозвезды, которая приводит Эдисона в восторг своим атлетическим телосложением. По мере приближения обеденного перерыва беспокойство Пеньи все усиливалось: он надеялся, что из-за странных звуков, которые все утро раздавались в горе, начальство объявит короткий день, но этого не произошло. Вдруг где-то над ними раздался гром, немного приглушенный после прохождения сквозь толщу гранита. Позже Алекс говорил: «Нам не привыкать к разным звукам. Под землей всегда слышится какой-то хруст или скрежет. Недаром наш шеф говорит, что гора – это живое существо». Но звук был совсем другой – никто из них никогда не слышал ничего подобного. С каждой секундой раскатистый рев все нарастал. Люди в своих синих, желтых и красных касках, собравшиеся на отметке 105, среди которых были Алекс Вега и Эдисон Пенья, начали с беспокойством переглядываться. У всех на лицах застыл немой вопрос: «Кто, черт возьми, понимает, что здесь происходит?» Послышался чей-то крик: «La mina se està planchoneando». На шахте обвал! Резкий и мощный порыв ветра вогнал в Пандус столб пыли из туннелей, ведущих в выработанные участки. Воздушный удар накрыл рабочих волной грязи и щебня. Люди в панике бросились вниз, по направлению к Убежищу.

В десяти метрах под ними, в самом Убежище и на входе в него, топчется еще одна группа в ожидании грузовика, чтобы ехать на обед. Среди них и Самуэль Авалос с еще более неустроенной судьбой и нестабильным прошлым, чем у большинства шахтеров. До недавнего времени он работал уличным торговцем, и сейчас, устроившись на шахту, он продолжает подрабатывать, «толкая» где придется пиратские диски, за что и получил прозвище Си-Ди. Авалос – невысокий забавный человек, немного робкий, не лишенный чувства юмора, благодаря которому он смог перенести все житейские невзгоды и оставить позади период, когда приходилось торговать на улице цветами и бог знает чем еще, чтобы хоть как-то заработать. В Убежище Авалос совершает свой обычный полуденный ритуал, который в любом другом месте показался бы чересчур эксцентричным, если не безумным. Стоя рядом со своими товарищами, Авалос без тени смущения раздевается до нижнего белья. За половину рабочего дня комбинезон настолько промокает от пота, что Самуэль снимает его, выжимает и вешает сушиться на одну из водопроводных труб. Само Убежище – это выдолбленная в скале пещера с белым кафельным полом, отделенная от Пандуса стеной из шлакоблока и стальной дверью. Люди заходят и выходят из Убежища в ожидании транспортного грузовика. Никто из них и бровью не ведет, бросая взгляд на полуголого Авалоса, а тот тем временем отдыхает и сушит рабочую одежду. Когда он наконец снова натягивает штаны, раздается резкий удар грома.

Первым делом Авалос подумал, что кто-то на шахте проводит взрывные работы, хотя ничего такого запланировано не было. Плохо, когда кто-то решает устраивать взрыв, не предупредив остальных, но такое и раньше бывало. Однако этот звук мощнее грохота любого контролируемого взрыва. Странно… Что же это могло быть?

Кудрявый Виктор Замора, уроженец города Арика, что на границе с Перу, сидел у входа в Убежище на камне, который служил у шахтеров своего рода лавочкой. Виктор – заядлый курильщик. Он как раз раскурил очередную сигарету и чувствовал себя вполне довольным и счастливым, несмотря на ноющую боль в зубе, в котором недавно образовалась дырка. Рядом с ним стояли остальные члены его команды, которая занималась укреплением туннелей. Позже Виктор будет вспоминать этот момент как один из самых счастливых в жизни. Когда люди работают сообща, между ними устанавливается настоящая братская любовь. Причем возраст не имеет значения: будь тебе двадцать один или шестьдесят один – все между собой равны, «нет никого, кто был бы лучше остальных». Благодаря такой атмосфере Виктору нравится работать на «Сан-Хосе» вместе со своими, как он говорит, «ребятами». Услышав взрыв, Виктор, с юности работавший на разных шахтах, даже не пошевелился, а лишь еще раз затянулся сигаретой.

Однако через какое-то время после взрыва накатила первая ударная волна, которая сбила Виктора с камня. Тяжелая металлическая дверь в Убежище резко распахнулась. Замора вскочил на ноги и бросился внутрь.

Началась всеобщая паника. Через несколько минут в Убежище прибежали еще люди: Алекс Вега, Эдисон Пенья и другие шахтеры, которые стояли неподалеку в ожидании грузовика. Вскоре в Убежище набилось около двадцати человек, а снаружи, по другую сторону от крепкой стальной двери, происходило настоящее светопреставление. Через пятнадцать-двадцать минут, когда грохот немного поутих, люди, собравшись с духом, решили выглянуть и проверить, можно ли выбраться по Пандусу наверх, к выходу, от которого их отделяло примерно шесть километров.

Проездив все утро по уровням шахты, где велась работа, начальник смены Луис Урсуа оказался на отметке 90, недалеко от того места, где Марио Сепульведа по прозвищу Перри работал на своем фронтальном погрузчике. В час сорок он, как и остальные шахтеры, услышал грохот, который перекрывал даже рев машины. Казалось, будто огромный кусок породы отвалился от скалы и рухнул на дно Ямы. Такое часто бывает в выработанных пещерах, особенно когда начинается выработка уровнем выше. Поэтому Урсуа не обратил особого внимания на шум. Однако через пять минут этот странный звук повторился, и тогда Урсуа приказал Марио приглушить мотор. Но Перри и сам уже выключил двигатель, ему показалось, будто пробило колесо. Только Сепульведа снял наушники, как туннель накрыло ударной волной. Уши заложило. «Что это такое?» – только и успел подумать Марио, но тут к ним подъехал Флоренсио Авалос на белом менеджерском пикапе «Toyota Hilux». Он сообщил, что, по всей видимости, на шахте происходит крупный обвал. Недолго думая, Сепульведа и Урсуа запрыгнули в белую машину, и все втроем помчались вверх по Пандусу по направлению к Убежищу. Однако приехав на место, они обнаружили, что все, кто должен был там находиться, куда-то ушли.

Не высаживая из машины Марио, Урсуа с Авалосом решили развернуться и отправиться вниз. Они неслись в противоположную сторону от возможного спасительного выхода, понимая, что там, внизу, остались люди. «Нельзя, чтобы кто-то из этих huevòònes[3] остался в шахте», – бормотал Урсуа, который ежедневно, заходя на шахту, обещал себе, что обеспечит возвращение всех без исключения шахтеров на поверхность в конце рабочего дня.

Тридцатью метрами ниже, на отметке 60, за рулем фронтального погрузчика работал еще один шахтер – иммигрант из Боливии по имени Карлос Мамани. Это были его первые часы работы в забое. За несколько дней до событий он наверху, на поверхности, сдал экзамен на управление погрузчиком, и сегодня у него своего рода финал непосредственно под землей, под руководством одного из механиков. Понаблюдав, как Карлос работает, механик ушел, и боливиец, этот двадцатичетырехлетний парень с наивным детским лицом, впервые в жизни остался один на один с машиной. Много лет он мечтал о такой возможности. Он вырос среди индейцев аймара в далекой деревне посреди пустынного и прекрасного высокогорного плато Альтиплано, одного из беднейших уголков этой беднейшей страны Латинской Америки. Еще будучи подростком, он влился в потоки иммигрантов, которые устремлялись в Чили, чтобы работать на стройках или виноградниках, но тайно лелеял мечту, что когда-нибудь станет детективом в полиции. Вместо того чтобы поступить в колледж, он решил устроиться на шахту, прошел краткий учебный курс и сегодня наконец-то сел за панель управления большого шведского погрузчика с рычагами и электронными измерительными приборами, которые светятся в темноте, усиливая впечатление Карлоса, будто он управляет сложным современным оборудованием.

К погрузчику Мамани был прикреплен большой стакан, в котором находились двое рабочих. Их задачей было укрепление сводов туннеля. Из четырех человек бригады присутствовали двое: Йонни Барриос – тот самый, что живет на два дома, и Дарио Сеговия – тот самый, который сегодня утром подарил своей жене необычно долгое и искреннее объятие. Они долбили отбойными молотками потолок пещеры и вгоняли в породу двухметровые стержни. На стержни затем будет крепиться стальная сетка, которая, по идее, должна уберечь работающих внизу людей от падения каменных обломков. В отличие от Карлоса Мамани, который здесь впервые, Барриосу и Сеговии хорошо известно, что именно на этом месте месяц назад одного из их товарищей, шахтера по имени Хино Кортес, придавило тяжелой плитой весом более тонны, в результате чего ему пришлось ампутировать левую ногу. Мамани забыл фонарь, который ему выдали в начале смены, – боливиец оставил его в шкафчике для одежды, но Барриос успокоил его, что, мол, его можно будет забрать во время обеденного перерыва. Одна беда – Карлос не знает толком распорядок работы на шахте, и вот теперь, глядя на часы, он видит, что уже два часа дня, а на обед никто не спешит. «Когда же мы будем есть? Эти парни когда-нибудь остановятся? – думает аймара. – Они что, так и будут работать? В следующий раз нужно будет плотнее позавтракать».

Внезапно работяги остановились. Карлос уставился на них через стекло кабины. Барриос и Сеговия оглядывались, как будто что-то произошло.

Барриос был в наушниках и поэтому не слышал, как вдалеке раздался грохот обвалившейся скалы. Йонни просто почувствовал, что через все его тело прошла какая-то необычная вибрация. Ему показалось, будто все внутри у него как-то странно сжалось, а потом снова расправилось, словно он был цилиндром ручного насоса и кто-то надавил на поршень и затем снова потянул вверх. Сеговия, напротив, услышал звук обвала и взглянул на двух стоящих внизу помощников. Их звали Эстебан Рохас и Карлос Бугеньо. «Тут творится что-то неладное! – закричал один из них. – У нас уши заложило!» Тем не менее команда продолжила работать еще несколько минут до тех пор, пока с потолка не начали сыпаться мелкие камешки, а в туннель не ворвалось целое облако пыли.

Карлос Мамани удивился, глядя на сгущающийся столб пыли перед лобовым стеклом машины. Неужели такое в порядке вещей? Нет, не может быть. Судя по тому, как остальные начали махать ему руками, мол, быстро опускай стакан и мигом выезжай из туннеля, произошло что-то непредвиденное. Карлос быстро сделал все, что от него требовалось, а когда обернулся, увидел, что у кабины стоит Даниэль Эррера. Даниэль распахнул дверь, и внезапно у Мамани заложило уши, да так сильно, что боливиец едва разбирал, что ему кричат. Он лишь видел, как беззвучно шевелятся губы людей, но не мог понять ни слова.

Один из рабочих принялся быстро вращать фонарь. Карлос знал этот сигнал – он означал: «Быстро уходите! Всем эвакуироваться!» От места, где они находятся, до выхода около восьми километров по наклонному Пандусу, а по вертикали примерно шестьсот метров. По времени, если на машине вниз, – то минут сорок, а вверх – одному богу известно. Мамани еще ни разу не поднимался наверх.

Несколькими секундами позже Мамани вместе с остальными уже мчал на своем погрузчике по Пандусу, а тем временем в туннель набивалось все больше и больше пыли, пока Карлос совсем перестал видеть дорогу и машина то и дело царапала бортами о стены.

Немного выше, на отметке 90, они встретили начальника смены Урсуа и его помощника Авалоса. Мужчины приказали Карлосу и остальным продолжать движение наверх, и что, мол, начальник смены и бригадир потом всех догонят, а пока Урсуа и Авалосу нужно спуститься на самую нижнюю отметку шахты, где осталось еще два человека.

Этим утром Марио Гомес успел сделать три ходки к нижней точке. Спуск с пустым кузовом занимает примерно полчаса, а вот путь назад с полным кузовом медной породы занимает больше часа. К тому же Гомес еле-еле тащился на первой или второй передаче. В полдень Марио доставил очередную партию сырья наверх и решил отправиться на обед. Он пошел в обшитую гофрированным металлом столовую и поставил свой судок с рисом и говядиной в микроволновку. После первой ложки Марио вдруг остановился. Дело в том, что он получал фиксированную зарплату, но сверх нее – дополнительную надбавку за каждый спуск в шахту. Поэтому пожилой водитель решил, что лишние деньги не помешают, а рис он может съесть, пока кузов загружают очередной партией руды. Эта дополнительная ходка, которая будет ему стоить чуть ли не жизни, оценивается в 4000 чилийских песо, или 9 долларов.

С этими мыслями Гомес уселся в кабину и направился на отметку 44. Он припарковался у коридора, заваленного рудоносной породой, которую предстояло вывезти наверх. В этот момент он находился ниже всех в шахте, на глубине примерно 670 метров от поверхности. Оператора погрузчика, который должен был поместить сырье в кузов, не было на месте, поэтому Гомес, не выключая двигателя и кондиционера, спасающего от адской жары, принялся за еду. Через десять минут явился оператор погрузчика Омар Рейгадас, седовласый пятидесятишестилетний человек. Зачерпнув ковшом руду, он сбросил ее в кузов грузовика, и в этот самый момент Гомес почувствовал какое-то дуновение на своем лице. Он удивился, ведь окна кабины закрыты. Тут же он ощутил странное давление между ушами. Как он потом выразится, ему показалось, что его череп превратился в воздушный шарик, который кто-то решил надуть. Двигатель заглох, но через несколько секунд снова начал работать – без каких-либо действий со стороны Гомеса. Все это время Рейгадас продолжал орудовать ковшом, поэтому они с Гомесом ничего не слышали из-за грохота камня о борта машины. Рейгадас тоже почувствовал какую-то вибрацию и волну накатившего давления, но решил, что начальник смены Урсуа приказал провести взрывные работы, не потрудившись кого-то об этом предупредить. Для Рейгадаса это стало последней каплей. «На этой чертовой шахте все через одно место, – подумал он. – Сейчас заканчиваю работу и пойду скажу этому идиоту Урсуа все, что я о нем думаю. С меня хватит. Завтра же увольняюсь».

Когда грузовик был заполнен, Гомес двинулся наверх, но не успел он проехать и несколько сотен метров по крутому участку Пандуса, как туннель начал постепенно заполняться пылью. Ничего особенно страшного в этом нет – Гомес видел такое не раз. Он продолжал вести грузовик сквозь пыльную завесу, но вскоре облако стало таким плотным, что Гомес перестал видеть дорогу дальше чем на метр, и тогда он решил остановиться, чтобы ненароком не врезаться в стену. Он выбрался из кабины и ощупал стены туннеля – на этом участке они оказались ровными, без изгибов. Поэтому Гомес снова залез в грузовик, выровнял руль и вслепую поехал вперед, стараясь держать заданный курс. Через какое-то время он повстречал Урсуа. Тот жестами приказал ему остановиться и выйти из машины. Гомес опустил стекло, и в тот же момент на него обрушился оглушительный гром, воспоминания о котором будут преследовать его на протяжении многих дней, недель и даже месяцев, вызывая слезы на глазах. Он услышал грохот множества одновременных взрывов и треск раскалывающейся породы. Казалось, что каменные стены туннеля вот-вот разорвутся на куски.

Люди, находившиеся в Убежище, дважды пытались пешком выбраться из туннеля в перерывы между обвалами. После первой попытки, которая закончилась быстрым отступлением, они решились на вторую, но их испугали очередные толчки подземного землетрясения. Твердая скальная порода внезапно превратилась в дышащую пульсирующую массу. По стенам и потолку Пандуса ходили каменные волны, а гора то и дело извергала валуны, которые возникали из черноты туннеля и кубарем катились вниз по склону. Каждый из этих камней мог стать смертельным для беззащитных людей. «Мы были словно стадо овец, которых вот-вот сожрет гора», – позже вспоминал Хосе Охеда. А Виктору Заморе казалось, что грохот разрывающейся породы похож на автоматную очередь, которая вот-вот уложит насмерть его товарищей. Все это было слишком страшным и опасным, поэтому рабочие снова устремились вниз в Убежище. И это отступление было похоже на бег по подвесному мосту на сильном ветру. В эту минуту к шахтерам подъехали Луис Урсуа и Флоренсио Авалос. Перед взором мужчин предстала группа людей, в панике несущихся к их пикапу. Как завороженные, Луис и Флоренсио наблюдали, как по туннелю прошла очередная волна, которая оторвала от земли Алекса Вегу и еще нескольких щуплых шахтеров, будто люди были воздушными змеями, трепещущими от порывов ветра. Других эта волна просто сбила с ног. Эти сильные крепкие мужчины в рабочих комбинезонах, питавшиеся красным вином, пивом и жареным мясом, которые несмотря ни на что были для своих жен, матерей и тещ любимыми крошками… Взрыв припечатал Виктора Замору лицом прямо к стене Пандуса, выбив несколько родных зубов и еще несколько тех, которые вставил стоматолог, прибавив острую боль к той ноющей из-за дырявого зуба. В запыленной одежде и с окровавленным ртом Виктор втиснулся на узкое сиденье позади водителя.

Остальные мужчины попрыгали в кузов пикапа с криками: «Поехали! Живо! Выбираемся отсюда!», и Авалос за рулем пикапа погнал наверх. «Toyota Hilux» низко проседал под тяжестью двух десятков человек, «тесно набившихся в кузов машины, как пчелы в улье», как потом выразился Карлос Мамани. Сам он стоял на заднем бампере, держась руками за ноги тех, кто был в кузове. Из-за перегрузки капот машины подскочил вверх, и людям в кабине водителя казалось, что «Toyota» – это перегруженный самолет, с трудом пытающийся взлететь. Тем временем облако пыли стало настолько плотным, что уже невозможно было разобрать дорогу. Поэтому Марио Сепульведа вылез из кабины и зашагал вперед с фонариком, указывая путь водителю. Таким образом они продвинулись еще немного вверх сквозь густую пелену, пока не встретили Рауля Бустоса и остальных механиков из мастерской, которые работали в шахте по контракту. Они тоже забрались в кузов пикапа, рассказывая всем, как они пережили серию взрывов в своем «насесте» на краю Ямы. Проехав дальше сквозь облако пыли, шахтеры услышали нарастающий звук мотора. Это был грузовик, в котором ехали Франклин Лобос и Хорхе Галлегильос. Сепульведа осветил их фонариком – на лицах этих бывалых шахтеров, скованных смертельным страхом, не было ни кровинки. Франклин и Хорхе рассказали, как чудом избежали обвала, при этом Галлегильос настаивал, что за пару секунд до обрушения видел промелькнувшую бабочку. Урсуа приказал им развернуться и ехать наверх. Многие пересели из пикапа в грузовик Франклина. Так люди продолжали подъем по спирали Пандуса, мимо отметки 150, затем 180, и чем выше они забирались, тем больше на их пути попадалось каменных обломков, словно шахтеры подбирались все ближе и ближе к полю боя, в котором оружием служили огромные валуны. Еще один виток спирали, а за ним еще один и так дальше, пока рабочие не очутились на восьмом витке от Убежища, на отметке 190. По пути несколько раз пыль в туннеле становилась настолько плотной, что им приходилось останавливаться и ждать от пяти до пятнадцати минут, пока она чуть-чуть не осядет. Наконец обломков стало настолько много, что машины не могли двигаться, поэтому дальше пошли пешком. Подъем с уклоном в десять процентов быстро утомит любого, особенно в условиях высокой температуры и влажности, но только не попавших в беду людей, подстегиваемых адреналином, которые с нетерпением жаждут увидеть солнечный свет в конце долгого пути с множеством препятствий. Только бы оправдались обещания руководства насчет прочности Пандуса… Так шахтеры прошли еще метров пятьдесят сквозь пыльное облако, освещая дорогу фонарями, пока вдруг лучи света не выхватили нечто, что, по всей видимости, полностью блокировало проход. С виду это напоминало большую серую каменную плиту, но сквозь клубы пыли сложно было понять, какого она размера и формы. Люди уселись на землю и подождали несколько минут, пока облако не осядет. Наконец они смогли более ясно увидеть размеры препятствия, которое преградило им путь.

Туннель Пандуса, от пола до самого потолка, был полностью перекрыт каменной стеной.

Как потом вспоминал Луис Урсуа, эта стена была похожа на «камень, которым преградили вход в могилу Иисуса». Другим она показалась каменной «шторой» и даже «гильотиной». Плоская и гладкая поверхность голубовато-серой диоритовой скалы перерезала проход. Так в триллерах перед беглецами внезапно обрушивается решетка, преграждая путь к свободе. Именно эта гладкость и чистота скалы показалась Эдисону Пенья наиболее подозрительной – ни следа грязи и пыли, от которой никуда не денешься в шахте. Такое впечатление, будто ее только что создали из небытия с одной-единственной целью – преградить им дорогу.

Позже они узнают истинный размер этого препятствия. В официальных правительственных отчетах эту скалу назовут «мегаблоком». По сути это был один огромный кусок горы, который откололся от остального массива и целиком провалился в Пандус. Скала, преградившая путь шахтерам, была примерно 170 метров в высоту и весила около 770 тысяч тонн, вдвое больше, чем Эмпайр-стейт-билдинг. Кое-кто из них уже начинал осознавать масштабы постигшего их несчастья. Марио Гомес, как и некоторые другие шахтеры, был уверен, что обвал произошел на отметке 540, где несколько месяцев назад заметили трещину, из которой начала сочиться вода. В том самом месте, где по требованиям Хорхе Галлегильоса и некоторых других пожилых рабочих управляющий шахтой вставлял зеркала, чтобы понять, происходит ли движение горной породы. И даже несмотря на то, что зеркала остались целыми, Марио и Хорхе, а вместе с ними и другие бывалые шахтеры, понимали, что именно в этом месте шахта дала слабину. По их примерным расчетам (которые, в общем, оказались верными), обвал уничтожил по меньшей мере десять уровней Пандуса.

– Estamos cagados, – сказал один из шахтеров, что в вольном переводе с испанского означает «мы в полном дерьме».

Сильнее всех беспокоился Алекс Вега. В обычной жизни, при свете дня, мускулистый и небрежно-меланхоличный Алекс напоминает красавчика из рекламы сигарет – со стильными бакенбардами и красивым высоким лбом. Рядом с этой стеной невысокий шахтер (метр шестьдесят пять) казался еще миниатюрнее. Именно этот факт вселял в него какую-то надежду. Вега лег на живот и принялся осматривать небольшую щель под серой скалой, преградившей дорогу. Может статься, что он единственный, кому по силам протиснуться…

Как и многих северян, Вегу можно причислить к классу тихих домоседов. Его супруге Джессике было всего пятнадцать, когда она забеременела. Пара поженилась и живет вот уже пятнадцать лет. На шахте «Сан-Хосе» Алекса называют «Эль Папи Рики», по имени героя одной мыльной оперы, который, как и Алекс, был отцом молодой девушки. Несколько лет назад они с Джессикой взяли кредит на покупку участка в жилом районе Артуро Прат в Копьяпо и начали обживать его, для начала обнеся невысокой стеной из шлакоблока. Эта метровая стена стала своеобразным символом усердного труда и благополучия их семьи. Алекс изо всех сил держался за высокооплачиваемую должность механика, чтобы поскорее закончить стройку, несмотря на предостережения своего отца и двух братьев (которые тоже раньше работали на «Сан-Хосе») об аварийном состоянии шахты. В тот момент Алекс отчаянно захотел домой, и единственный доступный выход лежал через узкое отверстие между скалой и полом Пандуса. Вега сказал остальным, что попытается протиснуться в эту щель.

Урсуа воспротивился идее, да и другие сказали, что это чистой воды безумие.

Однако Вега настоял на своем, и наконец Урсуа сдался: «Хорошо, только будь осторожен. Мы будем внимательно смотреть и крикнем, если заметим новые трещины или какое-то движение в скале».

С этими наставлениями Алекс опустился на землю и осторожно полез в расщелину. «В тот момент я был весь на адреналине, – признался потом Вега. – Я совершенно не понимал, насколько это опасно».

Однако Алекс быстро понял, какую глупость совершил. С фонарем в одной руке он прополз примерно шесть метров под скалой, когда понял, что дальше пути нет. Он выбрался наружу и сообщил об этом остальным.

Для опытных пожилых шахтеров слова Алекса, да и сам вид этой огромной скалы означали одно – полную катастрофу. Многие и раньше оказывались замурованными, но то были небольшие завалы, которые бульдозер мог разгрести за несколько часов. А то, что произошло сейчас, было абсолютно за пределами их опыта. Плоская каменная стена означала неотвратимую смерть, и люди невольно задумались о той жизни, которая осталась там, далеко наверху, где были их родные и близкие, домашние обязанности, свежий воздух и яркий солнечный свет. Им вспоминались всевозможные вещи, которые они не успели уладить. Галлегильос подумал о новорожденном внуке, которого он так и не успел увидеть, и при этих мыслях слезы покатились у него из глаз. Гомес решил, что, как и его отец, скончавшийся от силикоза[4], слишком долго испытывал судьбу и одного несчастного случая, в результате которого он потерял два пальца, ему показалось мало. И теперь ему придется расплачиваться жизнью. «Вот и все, умру шахтером, – подумал Гомес. – Дальше дороги нет. Hasta aquí llego».

Неловкое молчание нарушил начальник смены, который принялся пересчитывать людей. Оказалось, что нет Рауля Вильегаса, водителя одного из грузовиков, на котором перевозили руду. Но Франклин Лобос и Хорхе Галлегильос видели, как он направлялся к выходу из шахты. По всей видимости, ему удалось выбраться раньше, чем случился обвал. «Тридцать, тридцать один, тридцать два…» – считал Урсуа, стараясь не сбиться, хоть это было нелегко, ведь люди постоянно перемещались с места на место. В итоге получилось тридцать два. Однако, может, так и должно быть? Ведь списки людей на шахте менялись каждый день. Единственное, что Урсуа знал абсолютно точно, – в этом хаотичном лабиринте коридоров был единственный путь, по которому они могли бы спастись и через который к ним могли бы прийти спасатели, – и этот путь сейчас намертво закрыт.

Глава 3. Время ужина

Около двух часов дня в доме Пабло Рамиреса зазвонил телефон. Звонил секретарь Карлоса Пинильи из компании «Сан-Эстебан».

– Тут на шахте возникла проблема, – сказал секретарь. – Авария на Пандусе. Синьор Пинилья просит вас срочно приехать. Много людей не нужно – нескольких операторов из вашей смены будет вполне достаточно.

Рамирес был у себя дома в Копьяпо и наслаждался последними несколькими часами отдыха перед началом ночной смены на шахте «Сан-Хосе». Как начальник ночной смены, Рамирес обычно принимал дела у Луиса Урсуа после того, как дневная смена заканчивала работу. Другое дело, что Пабло рассчитывал как минимум на часов пять свободного времени. Судя по тону секретаря, произошел очередной обвал породы возле Ямы. Привычная, хоть и довольно тяжелая работа для нескольких машин, которые разгребут завал и освободят оставшихся на шахте ребят. Обычное дело, волноваться не о чем. Жаль только, что полдня работы для них будет потеряно.

Обо всем этом Рамирес думал по дороге на шахту. Он был хорошо знаком примерно с половиной рабочих дневной смены. Помощник Луиса Урсуа, Флоренсио Авалос, – один из его лучших друзей. Сыновья Флоренсио даже называют его tío, то есть «дядя». Обоим друзьям около тридцати лет, у обоих впереди – хорошие перспективы карьерного роста в горной промышленности. Сообщение секретаря по телефону не поколебало уверенности Рамиреса в том, что скоро он снова встретится со своим старым другом за кружкой пива. Но в 4:30, когда Пабло наконец добрался до шахты, он понял, что ситуация намного серьезнее, чем он ожидал. Из туннеля, который был единственным входом и выходом, непрерывно извергались клубы пыли. То, что из шахты временами дует ветер, смешанный с пылью, – вполне нормально, но чтобы такое плотное облако вырывалось наружу, – такого Рамирес еще не видел. Позже он вспоминал, что это напоминало извержение вулкана. К тому же эти страшные раскаты, которые не затихали ни на минуту. Но даже это не самое удивительное. Из недр горы постоянно разносились странные звуки: то заунывный стон, то недовольный рокот. Когда на шахте производят взрывные работы, шум слышно даже на поверхности. Однако сейчас все иначе. А грохот и пыль никак не прекращаются. Вот уже пять часов, шесть… а пыль все еще висит столбом и не позволяет пробраться в туннель, чтобы посмотреть, что стряслось. Время шло, люди в растерянности толпились у входа, не зная, что предпринять. Среди них был и Карлос Пинилья в своей белой менеджерской каске. Он дважды пытался спуститься, но продвинуться ниже отметки 440 ему так и не удалось – слишком уж густой была пылевая завеса.

Наконец под вечер в надвигающихся сумерках Пинилья снова повел группу людей внутрь. С ним были Пабло Рамирес и еще двое управляющих.

Они поехали вниз на пикапе и успешно преодолели несколько витков спирали, как вдруг на отметке 450 увидели трещину в пять сантиметров, которая рассекла поперек весь пол туннеля. Хваленая «крепкая» диоритовая порода раскололась, да так, как Рамирес раньше и не видывал. Одного взгляда хватило, чтобы понять, насколько плохо обстоят дела. Они проехали чуть дальше, освещая дорогу фарами. Мужчины ждали, что вот-вот наткнутся на обычный завал, но вместо этого на отметке 320, на расстоянии четырех с половиной километров от входа в туннель, на их пути возникло неожиданное препятствие: перед их взором предстала плоская серая скала, которая полностью, сверху донизу, перекрыла Пандус. До этого момента Рамирес считал, что готов к любым аварийным ситуациям, но такого он и представить себе не мог – будто кто-то взял да и разрезал туннель поперек острым ножом. Шахтеры вышли из пикапа и молча остановились перед огромной каменной глыбой, которой по определению здесь быть не должно.

– Cagamos, – сказал один из шахтеров, невольно повторив слова, сказанные людьми по другую сторону этой же скалы, но только на 450 метров ниже. – Мы в полном дерьме.

Рамирес, который всегда был уверен, что сможет справиться с любой проблемой, которая только возможна на шахте, внезапно почувствовал свою полную беспомощность. Он осознал, что никто – ни он, ни его начальство – не сможет прийти на помощь попавшим в беду шахтерам. Подумать только – тридцать три человека обречены на верную гибель. Остается надеяться лишь на вентиляционные шахты, но спуститься по ним сможет только специально обученный отряд полиции со скалолазным снаряжением.

Карлос Пинилья в своей белой каске управляющего растерянно стоял перед глухой каменной стеной. Он самый большой начальник на шахте «Сан-Хосе», резкий и вспыльчивый босс, который бросил своих подчиненных на произвол судьбы, поспешно покинув шахту прямо перед обвалом. Слезы покатились по его щекам. «Обычно Пинилья ведет себя как бесчувственный мужлан, которого ничем не проймешь, – позже расскажет Рамирес. – Но в тот момент даже он не смог сдержать слез».

«Я думал, нет, я даже был уверен в том, что многие из них уже погибли», – признается потом Пинилья. В час сорок пять, когда произошел обвал, грузовик с людьми как раз должен был подниматься наверх на обеденный перерыв, а механики, работающие по контракту, вообще не должны были находиться на шахте в это время, – они почти наверняка тоже ехали в том грузовике на обед. Пинилья представил, что все они погребены под этой огромной глыбой, и в голове у него пульсировала только одна мысль, которая не давала ему покоя: «Я тот самый сукин сын, который оставил их там внизу».

Мужчины вернулись наверх, где их уже ждали владельцы шахты – Марсело Кемени и Алехандро Бон, тоже в белых касках. Делать нечего – надо звать на помощь. Для этого Марсело и Алехандро пришлось сесть в машину и отправиться вниз, в сторону шоссе, где ловит мобильный телефон. На шахту проведен обычный телефонный кабель, но по какой-то причине владельцы решили, что лучше звонить по мобильному. На часах уже было семь двадцать две, а значит прошло более пяти часов после аварии, когда хозяева шахты «Сан-Хосе» впервые связались с властями и сообщили им о происшедшем.

Сначала Кемени и Бон позвонили в местную пожарную охрану, потом в управление Национальной службы по вопросам геологии и горнодобывающей промышленности, и наконец – в отдел чрезвычайных ситуаций Министерства внутренних дел, под началом которой находится полиция и национальная служба безопасности. Уже через час на шахту приехали шесть человек из отряда особого назначения чилийской полиции (на испанском это спецподразделение называется GOPE) со скалолазным снаряжением. Они отправились вниз по Пандусу на пикапе, но на отметке 450 пробили колесо, влетев в ту самую новую расселину в полу. Карлос Пинилья и Пабло Рамирес, ехавшие следом на другом пикапе, заметили, что за это время трещина увеличилась вдвое.

Если полиция узнает, что трещина появилась только сегодня и за последние пару часов стала шире, то поймет, насколько критично положение на шахте, и может прекратить спасательные работы. Поэтому Пинилья, улучив момент, пока спасатели меняли колесо, украдкой взглянул на Рамиреса и приложил палец к губам как знак молчания. Рамирес понял его: нельзя, чтобы кто-то узнал об этой растущей трещине внутри горы, которая неумолимо свидетельствует о том, что очень скоро случится новый обвал.

Время шло, тридцать три человека по-прежнему были заперты за каменной стеной и клубами пыли, а руководство компании «Сан-Эстебан» все еще не решалось обзвонить родственников попавших в беду шахтеров. По словам одного правительственного чиновника, на многих шахтах первое желание управляющих – это как можно дольше умалчивать о происшествии. Руководство могло еще в три часа дня позвонить и сообщить, что, мол, на шахте авария и нам требуется время, чтобы вызволить оказавшихся в западне рабочих, так что к ужину их не ждите. А в семь часов вечера они могли бы еще раз перезвонить и сообщить, что ситуация серьезнее, чем они предполагали, что они не знают, когда удастся их спасти, но, насколько им известно, все живы и в безопасности. Однако прошло уже целых восемь часов после аварии, вечер четверга начал постепенно переходить в утро пятницы, а руководство компании все еще хранило молчание о трагедии. Родственники угодивших в ловушку шахтеров: их жены, матери, отцы, дочери и сыновья в Копьяпо и в других городах вдоль всего узкого чилийского хребта, впервые узнали об аварии на шахте «Сан-Хосе» из тревожных, неясных и неточных новостных хроник по радио и телевидению.

Первым из близких, кому удалось узнать более-менее точные сведения о том, что конкретно произошло на шахте, стала женщина, которая не значилась ни в каких официальных бумагах компании и которая даже не имела юридического права на получение какой-либо информации. Это была Сюзана Валенсуэла, пышнотелая, розовощекая и жизнерадостная любовница Йонни Барриоса.

Зять Сюзаны работает на шахте в Пунта-дель-Кобре, на выезде из Копьяпо. Об аварии он узнал, когда услышал, что на шахту «Сан-Хосе» требуются люди для спасательных работ. Он позвонил своей супруге, а та в свою очередь уже в семь часов вечера стояла перед домом, где жил Йонни с ее сестрой, Сюзаной.

– Йонни дома? – спросила она.

– Еще нет, – ответила Сюзана.

Сестра тут же набрала номер мужа, и тот сообщил Сюзане, что около двух часов дня на шахте произошел серьезный обвал и все, кто там был, оказались похоронены заживо, без малейшего шанса на спасение.

«Он так и сказал: «похоронены заживо», – вспоминала потом Сюзана. – Люди, которые работают на шахте, просто так подобные вещи не говорят. Поэтому я пришла в полное отчаяние».

Вместе с сестрой Сюзана направилась в местное отделение полиции к строгим и неподкупным чилийским карабинерам. В полиции ничего не знали о происшествии, но за то короткое время, пока там были Сюзана и ее сестра, к полицейским, по всей видимости, поступила какая-то информация, и на глазах женщин из участка выдвинулось несколько машин по направлению к «Сан-Хосе». Карабинеры посоветовали женщинам отправляться в больницу, но перед этим сеньоры забежали к Марте, супруге Йонни.

Марта намного миниатюрнее и старше Сюзаны, а еще она более серьезна и строга. Обе женщины знают друг друга уже несколько лет, в течение которых Йонни мечется между двумя домами. Сюзана впервые увидела Йонни в доме его супруги и в разговоре с Мартой обмолвилась, что ищет кого-нибудь, кто бы помог ей починить кое-что из мебели. «Вон ту мебель сделал безобразный мерзкий человек, с которым я живу, мой муж, – ответила Марта. – Господи, как же он мне осточертел». При этих словах из соседней комнаты показался сам Йонни, которого, по выражению Сюзаны, держали здесь как «в тюрьме». Марта поведала, что много лет страдает оттого, что благоверный волочится за каждой юбкой. Сюзана же тем временем подумала, что мужчина совсем не безобразный, а даже наоборот. В грустной улыбке хозяина дома таилась некая хитрая игривость, а соблазнительный взгляд мужчины говорил, что Йонни жаждет открыть гостье свою душу прямо сейчас, как только подвернется подходящий момент и они останутся наедине.

«Я привела его к себе домой, – рассказывала Сюзана, – накормила, а потом мы немного занялись любовью». Мебель он так и не сделал. Теперь эта история звучала как легкий комический пролог к трагедии о том, как один мужчина, который слишком любил женщин, оказался погребенным под завалом на шахте «Сан-Хосе». Когда Марта узнала о случившемся от любовницы своего супруга, она лишь холодно ответила: «Ты сделала все, что могла, а теперь начинается моя роль. Пойди-ка и принеси мне свидетельство о браке». Libreta de matrimonio, то есть свидетельство о браке, – это своего рода пропускной билет, без которого не сунешься ни в какие государственные учреждения и прочие места, куда могут пустить только законную супругу (например, в больничную палату или в морг). Этот документ находился среди вещей Йонни в доме Сюзаны.

Сюзана послушно доставила свидетельство о браке своего любовника, и обе женщины отправились в больницу.

В автобусе, в котором Кармен Берриос возвращалась домой, радио играло на весь салон, заставляя пассажиров слушать зажигательные мексиканские ритмы. Кармен целый день провела со своим отцом и направлялась домой, чтобы приготовить ужин для мужа Луиса Урсуа и детей, которые должны быть дома к половине десятого. Внезапно звуки аккордеона прервал голос диктора. «Внимание, внимание! Экстренное сообщение, – в голосе ведущего звучала еле сдерживаемая радость оттого, что ему выпал редкий случай сообщить слушателям сенсацию. – Трагедия на шахте “Сан-Хосе”!» Далее последовал очень скупой рассказ о том, что стряслось, после чего музыка заиграла снова. Кармен на всю жизнь запомнит этот жестокий и странный контраст между задорной народной мелодией и сообщением, из которого следовало, что ее мужа, возможно, уже нет в живых.

– Что там сказали? – спросила она у водителя.

Если начистоту, Кармен не знала точно, где именно работает Луис. Несколько месяцев назад он поменял работу, и она еще не была на его новой шахте. А вдруг он работает совсем в другом месте, а не на той шахте, о которой сказали по новостям? Это на некоторое время стало для нее источником надежды.

– Вы можете переключить на другую станцию? – попросила она водителя. – Может, там будет больше информации…

– Не думаю, – ответил водитель. – Это ведь было экстренное сообщение. Подождите, возможно, позже скажут что-нибудь.

Приехав домой, Кармен прослушала еще несколько сообщений по радио, в которых говорилось о раненых и даже погибших горняках. Сомнений не оставалось: трагедия произошла именно на той шахте, где работал Луис. «Это был полный ужас, и главным образом потому, что мы не знали, чему верить, а чему – нет», – вспоминала Кармен. На часах в гостиной было 9:30, а мужа все еще не было дома. Сын и дочь, оба студенты колледжа, сидели по своим комнатам и делали уроки, не задаваясь вопросом, почему их не зовут к столу. В половине одиннадцатого Кармен пригласила детей в гостиную на семейный совет и сообщила тревожные новости. Она включила радио, и там как раз передавали, что в больницу Сан-Хосе-дель-Кармен в Копьяпо начали поступать первые раненые. Однако Кармен решила сначала поехать на шахту, чтобы удостовериться, был ли муж на шахте во время обвала. Подруга дочери отвезла ее туда, воспользовавшись GPS, так как тоже никогда там раньше не бывала и не знала точного направления.

По дороге через зловещую ночную пустыню, мимо черных теней скалистых гор, Кармен вспоминала свой недавний сон, в котором Луис оказался в заточении под землей. В том сне его спасли и он выехал на поверхность в автобусе. Наконец машина свернула с шоссе, проехала еще немного, и вскоре путешественницы очутились перед главными воротами в шахту, которая сверкала яркими фонарями. Перед будкой охраны Кармен вышла из машины на холодный ночной воздух. На часах было уже около полуночи.

Моника Авалос, жена бригадира и помощника начальника смены Флоренсио Авалоса, была вечером дома. Семья жила в небогатом квартале Копьяпо. Моника занималась тем, что ушивала джемпер своего шестнадцатилетнего сына и одновременно готовила суп. Флоренсио – большой любитель супа, и сегодня она приготовила исключительно наваристый говяжий суп, именно такой, как он любит. Запах вкусной еды заполнял всю гостиную и маленькую примыкающую к ней столовую, в которой вся семья – она сама, Флоренсио и двое их сыновей – ежедневно собиралась на ужин. Телевизор и радио были выключены – Моника не любит, когда в доме шумно, – а сыновья были у себя в комнатах. Большие настенные часы в гостиной тикая отмеряли время, подбираясь к половине десятого, когда Флоренсио должен вернуться. Ближе к этому времени она начнет накрывать на стол. В Южной Америке это вполне обычное время для вечерней трапезы.

Вдруг раздался телефонный звонок. Это была ее сестра.

– Послушай, – сказала она. – Я не хочу тебя пугать, но на шахте произошла авария. И, по всей видимости, очень серьезная. На шахте «Сан-Хосе», где работает Флоренсио. Он уже пришел домой?

– Еще нет, но вот-вот должен прийти.

На этом они закончили разговор. Наступила половина десятого, а Флоренсио еще не пришел. Потянулись долгие тревожные минуты ожидания. Внезапно Моника поймала себя на мысли, что не помнит точного названия шахты, где работает муж. Неужели «Сан-Хосе»? Он вроде называл имя другого святого. Антонио?.. Или Иосиф? С этими мыслями она бродила вверх и вниз по лестнице в каком-то маниакальном трансе, глядя на то, как стрелки часов уползали все дальше от половины десятого. Внезапно в гостиную вбежал ее восьмилетний сын, который смотрел в своей комнате телевизор. Флоренсио часто разговаривал с ним о работе, и поэтому мальчик в точности знал название шахты. Ребенок ворвался в комнату и закричал: «Мама! Наш папа умер! Наш папа умер!»

– Ничего подобного! – ответила мать. – С чего ты это взял?

– Не ври мне! – не унимался сын. – Это сказали по телевизору!

Поднявшись в комнату младшего сына, Моника упала в обморок прямо перед телевизором. Ее старший сын, Сезар Алексис, которого все называли Але, бросился приводить ее в чувство, внезапно взяв на себя роль главы семейства. Ему шестнадцать лет, – столько же было ей самой и Флоренсио, когда она забеременела. В эту трудную минуту он неожиданно повел себя спокойно и уверенно, словно копируя отца.

– Càlmate[5], – успокаивал он мать. – Càlmate.

Вместе они решили отправиться к Пабло Рамиресу, который работает вместе с Флоренсио. Если кто и знает, что на самом деле произошло на шахте, так это Пабло. Интересно, что в тот самый момент, когда Моника с сыновьями пришла к дому начальника ночной смены и постучала в дверь, Пабло как раз спускался в обвалившуюся шахту на помощь Флоренсио и остальным тридцати двум шахтерам. В течение пятнадцати минут никто не открывал, пока наконец к гостям не вышла жена Пабло. Она сказала, что мужа нет дома, что его вызвали на работу, потому что там случилась авария. После этого Моника зашла к Исайасу, еще одному приятелю Флоренсио, и вместе они поехали на шахту, поплутав немного на выезде из города. Когда они наконец добрались, в глаза Монике бросилось, что здесь не так уж много людей. Лишь несколько мужчин в касках и униформе бродили у входа в туннель, словно без всякой видимой цели. Ей показалось, что она первая и единственная женщина, кто сюда приехал.

В городе Талькауано Карола Бустос, пережившая вместе с мужем землетрясение и цунами, поняла, что не в силах рассказать своим маленьким детям о том, что произошло с их отцом. Она не сможет сохранить самообладание и расплачется у них на глазах, а вид убитой горем матери ранит их еще сильнее. Чтобы как-то уберечь детей, Карола решит оставить малышей на попечение своих родителей, которые в состоянии обеспечить им необходимый физический и эмоциональный комфорт, а сама тем временем незаметно выйдет из дома и отправится на север. Утром родители Каролы объяснят внукам, что мама поехала в Сантьяго искать работу, но скоро вернется.

В семь часов утра, спустя примерно семнадцать часов после обвала, в доме Марио Сепульведы в Сантьяго зазвонил телефон. Трубку взяла его жена Эльвира, которую все называли Кэти. Звонила ее подруга.

– Послушай, Кэти, – сказала она. – На шахте произошел обвал, и похоже, там был Марио.

На какое-то мгновение Эльвира восприняла это как шутку. Что за ерунда? Как может подруга из Сантьяго знать, что происходит с Марио в нескольких сотнях километров к северу отсюда?

– Я не шучу, – настаивала подруга. – No te estoy huevando. Включи седьмой канал.

Эльвира нажала на кнопку и наткнулась на новостную сводку из Копьяпо. Через несколько мгновений на экране появилась фотография Марио – гладко выбритое и не особенно счастливое лицо сорокалетнего мужчины, взгляд прямо в камеру. Это был не самый хороший снимок, сделанный при оформлении пропуска на шахту. Под фотографией подпись: Марио Сепульведа Эспинасе. В новостях говорили, что обвал произошел вчера днем, шахтеры оказались погребены в нескольких сотнях метров под землей и всякая связь с ними невозможна. Кое-как переварив тяжелую новость, Эльвира подумала о том, что какие, должно быть, страдания испытывает сейчас ее муж. Как этот безумный человек сможет перенести заточение? Он ведь жить не может без движения. Иначе он просто сойдет с ума.

Но по поводу самой аварии Эльвира даже не удивилась: Марио более-менее это предвидел. Каждый раз, собираясь на работу, он твердил ей о том, как опасно быть шахтером и что в случае чего она может рассчитывать на пенсию. Он так часто и с такой злобой говорил о том, что шахта «Сан-Хосе» на грани краха, что его беспокойство передалось даже их восемнадцатилетней Скарлетт. Однажды, несколько месяцев тому назад, девушке приснился кошмар, будто отец погиб на шахте. Она проснулась с криком: «Мой отец погиб!» – и ее долго пришлось успокаивать, убеждая, что это был всего лишь сон. Она без конца плакала и так сильно дрожала, что пришлось отвезти ее в больницу. Успокоилась Скарлетт только тогда, когда Марио позвонил вечером домой и сказал в трубку: «Скарлетт, доченька, это я, твой папа. Я жив! Со мной все в порядке. Я просто был на работе».

А теперь, когда Марио действительно попал в беду, Эльвира невольно подумала, что сон дочери был своего рода пророчеством, к которому никто не счел нужным прислушаться. «Как мне объяснить сыну, – думала она, – что его отец сейчас под завалом и мы ничем не можем ему помочь?» Франсиско тринадцать лет, но для своего возраста он очень маленький и щуплый, и всегда таким был. Он родился недоношенным, пятимесячным, меньше двух килограммов, и провел первые шестьдесят девять дней своей жизни в инкубаторе. С первых дней после рождения сына между ним и Марио возникла очень тесная связь. На протяжении тех десяти недель Марио с болью смотрел на своего новорожденного малыша под стеклянным куполом, на его невозможно тоненькие ручки и ножки, закрытые глазки, тельце, опутанное трубками, по которым он получал питание, и маленькие кулачки, похожие на крохотные розовые бутончики, которые он стискивал, словно цепляясь за жизнь. С тех пор Марио старался привнести в жизнь сына как можно больше любви. Он стал для него всем – личным клоуном, проповедником и болельщиком на спортивных соревнованиях, – он водил его в походы и посвящал в секреты устройства больших и сложных электрических машин. Он учил его жизни, учил заботиться о лошадях и собаках и рассказывал об их семейных корнях – Марио происходил из семьи huasos – чилийских ковбоев в пончо. Они вместе ездили верхом, играли в футбол и сидели перед телевизором, по многу раз пересматривая известный кинофильм об отцовской любви, верности и военной отваге – любимый фильм Марио – «Храброе сердце». Он вообще страстный поклонник Мела Гибсона. Как часто говорит сам Марио: «Мы с сыном ростом не вышли, да и Мел Гибсон тоже». Название этого оскароносного фильма по-испански звучит как Corazòn Valiente. «Твое сердце свободно, – говорится в фильме. – Имей же мужество слушаться его».

Марио твердил сыну: «Я твое храброе сердце», и теперь лицо этого чилийского Уильяма Уоллеса в шахтерской каске красуется на национальном телевидении. Сначала на фотографии со служебного пропуска, а потом – совершенно неожиданно – на видео, в котором он что-то говорит в камеру и, как обычно, громко смеется.

По словам журналистов, вышло так, что личности многих шахтеров той смены оказалось возможным установить только по любительским видеозаписям Марио Сепульведы. Он вообще любил снимать все подряд, и в этом фрагменте он как раз показывал домик и двухъярусные кровати, где он жил вместе с другими иногородними шахтерами, приехавшими в Копьяпо на недельную смену.

Эльвира с детьми отправилась в аэропорт. Они сели в самолет, который доставил их в город, где они ни разу не бывали. Чуть позже они уже были на южной окраине Атакамы. Мальчик плакал и без конца повторял, что скучает по отцу. Дочь, которая попала в больницу после того, как поверила в страшный сон, была рядом. Ее ночной кошмар сейчас стал реальностью и кричал из всех новостных сообщений по радио и телевизору одну и ту же страшную весть: Марио Сепульведа Эспинасе, отец двоих детей, предположительно погиб под завалом на шахте «Сан-Хосе».

Глава 4. «Постоянно хочется есть»

Попавшие в западню шахтеры наконец примирились с мыслью о том, что каменная стена на их пути непреодолима и нужно искать другие способы выбраться на поверхность. Они разделились на две группы. Первая группа в составе восьми человек решила исследовать сложную сеть туннелей и коридоров шахты в надежде на то, что где-то может быть выход. Для начала они отправились к одному из вентиляционных каналов, устроенных на разных уровнях Пандуса. Помимо воздуха по каналам в шахту подавалась вода и электричество, но кроме того, по идее, они должны были быть оборудованы лестницами, по которым в случае аварии можно было перебраться на другой уровень. Теоретически, взобравшись по десяти таким каналам, можно было бы миновать обвалившийся участок, но только в некоторых из них действительно есть лестницы, – поэтому шансы, что план сработает, минимальны. Тем не менее шахтеры двинулись к ближайшему выходу вентиляционного канала, на отметку 180.

Вторая, более многочисленная группа из двадцати с лишним человек, отправилась назад к грузовику, чтобы ехать в Убежище. В процессе разделения на группы Флоренсио Авалос, бригадир и первый помощник начальника смены, а следовательно, второй по старшинству после Урсуа, незаметно отозвал в сторонку Йонни Барриоса. «Там в Убежище стоят два ящика с продуктами, – сказал он Йонни. – Проследи, чтобы ребята не набросились на них раньше времени. По всей видимости, мы тут застряли не на один день». Авалос нарочно говорил вполголоса, чтобы не сеять понапрасну панику. Из всех присутствующих там бригадир выбрал Барриоса как одного из самых опытных шахтеров, а также потому, что Йонни из тех, кто привык в точности исполнять приказы.

– Йонни, я знаю, что могу на тебя рассчитывать. Пожалуйста, не позволяй никому открывать ящики с едой до нашего возвращения.

По пути к грузовику Карлос Мамани, тот самый иммигрант из Боливии, еще раз осознал, как ему не хватает налобного фонаря, который он забыл в шкафчике наверху. Рабочий, принимавший у него экзамен по управлению погрузчиком «Volvo L120», сказал, что это не критично и что он сможет забрать его во время обеденного перерыва. И вот теперь Карлосу пришлось столкнуться с естественным, свойственным человеку страхом темноты, потому что отныне темнота станет его постоянным спутником. Спускаясь вниз по Пандусу, люди растянулись в длинную шеренгу, и Карлос то и дело оказывался в темных зонах, куда не доставали конические лучи от налобных фонарей других шахтеров. Он шел, постоянно спотыкаясь о валяющиеся повсюду обломки, изо всех сил стараясь не отставать от товарищей. Наконец они добрались до грузовика, и Карлос живо запрыгнул в кузов.

В Убежище рабочие быстро осмотрелись и поняли, что все связи с внешним миром отрезаны: электричество, линия внутренней связи, водопровод и канал, по которому поступает сжатый воздух, – все не работало. Это определенно был дурной знак, но, несмотря на это, некоторые из них – особенно молодые и неопытные шахтеры – были уверены, что их освободят в течение нескольких часов, максимум – до конца рабочего дня. Потянулись долгие часы ожидания. Они сидели молча, и лишь изредка тишину нарушало урчание чьих-то желудков (как-никак, люди остались без обеда) и отдаленный грохот падающих камней. В кромешной темноте шахты единственным источником света были лишь их налобные фонари, и некоторые их уже потушили, чтобы не расходовать зря заряд аккумулятора. Когда хочется есть, ожидание кормежки превращается в суровое испытание, особенно если находишься в помещении с двумя опломбированными ящиками с едой и огромным запасом калорий, которые охраняет один-единственный человек – мягкий и застенчивый Йонни Барриос. Бедняга Йонни, который не осмеливался перечить ни одной из двух женщин, внезапно оказался в положении, когда ему поручили охранять неприкосновенный запас еды от двух десятков проголодавшихся мужчин.

Небольшая экспедиция в поисках выхода началась с того, что участники подъехали на большом погрузчике с длинным плечом к входу в вентиляционный канал. Обычно такие машины используются, чтобы поднимать бригаду рабочих для укрепления сводов или для бурения новых отверстий и закладывания в них взрывчатки. Марио Сепульведа залез в стакан, и его подняли к входу в трубу. Следом за ним отправился Рауль Бустос, механик из Талькауано. Начальнику смены Луису Урсуа идея с карабканьем вверх по трубе сразу показалась опасной и бессмысленной. Он даже попытался остановить людей, но его доводы не прозвучали достаточно убедительно. «Я сразу понял, что это ни к чему не приведет. А они полезли, совершенно не думая о возможной опасности. Очень показательно, что первыми полезли именно те, кого, вообще-то, и шахтерами нельзя назвать», – вспоминал потом Урсуа, намекая на то, что Сепульведа и Бустос происходили не из шахтерских семей. В итоге Урсуа оказался бессилен перед людьми, отчаянно настроенными предпринять хоть что-нибудь ради спасения. Просунув голову в отверстие вентиляционного канала диаметром в два метра, Марио с удивлением обнаружил, что там действительно есть лестница в виде загнанных в скалу арматурных стержней. Он начал взбираться в надежде найти выход. Уже через минуту он понял, что ползти вверх с его-то весом не такое уж легкое занятие, но назад дороги уже не было. До следующего уровня Пандуса оставалось около тридцати метров. Из-за пыли и выхлопных газов было сложно дышать, но они упорно продолжали лезть вперед. За Марио и Раулем двинулись еще два шахтера: Флоренсио Авалос и молодой двадцатисемилетний Карлос Барриос, чья подружка еще не решилась признаться ему, что беременна. Стены вентиляционного канала были скользкими от влаги, и вскоре все четверо тоже взмокли от пота.

Где-то на середине пути один из арматурных стержней сломался, когда Марио схватился за него рукой. Металлический стержень со всего маху ударил Марио в передние зубы. Кровь хлынула ему в рот, но он лишь мотнул головой, превозмогая боль, и полез дальше.

Слыша впереди тяжелое дыхание Марио, Рауль карабкался следом, как вдруг почувствовал, что задел рукой крупный кусок породы, который вот-вот обвалится. Изо всех сил он прижал его обратно к стене плечом и закричал двум шахтером внизу, чтобы они немедленно спускались. Пока Авалос и Барриос поспешно лезли обратно по ступенькам, он держал каменную плиту, навалившись на нее всем своим телом. Когда мужчины наконец выбрались из вентиляционного канала, он с облегчением отпустил обломок и плита полетела вниз, ударившись несколько раз о стенки трубы, и рухнула на пол Пандуса, к счастью, никого не задев.

Тем временем Сепульведа долез до конца трубы и посветил вокруг лучом своего фонаря. На этом уровне туннель был завален еще сильнее. Марио выбрался, подождал Рауля, и вместе они двинулись наверх, надеясь, что на следующем витке Пандуса проход окажется открытым. Но вскоре лучи их фонарей снова уперлись в гладкую блестящую поверхность диоритовой скалы, такой же точно, что заблокировала Пандус уровнем ниже. Марио почувствовал, как всякая надежда покинула его, оставив после себя лишь ясное холодное осознание того, что именно с ним произошло. Он попал в каменную ловушку, неожиданно оказался на грани смерти, но все же оставался хозяином своей судьбы. «В тот момент я принял смерть как данность и решил, что буду с ней жить», – вспоминал потом Марио. Они зашагали вниз, мимо входа в вентиляционный канал, по которому забрались сюда, прошли еще один поворот Пандуса и остановились перед той же серой «гильотиной», преградившей дальнейший путь. Вернувшись, мужчины решили проверить еще один выход вентиляционной трубы, по которому, возможно, удастся подняться на уровень выше. Но посветив в него фонариками, они заметили, что в нем нет лестницы, лишь свисает какой-то кабель.

– Тут ничего не выйдет, – сказал Марио Бустосу. – Что скажем ребятам?

– Тяжело, конечно, но придется сказать правду, – ответил Рауль.

Вернувшись к своим, они доложили неутешительные новости. Оказывается, Пандус завален на нескольких уровнях и другого выхода нет.

Что теперь делать? Каждый из них задавал себе этот вопрос, но не знал на него ответа. Не сговариваясь, все они устремили свои взоры на самого главного среди них, на начальника смены Луиса Урсуа, но тот молчал, не зная, что сказать. Среди начальства Луис отличался благодушием и оптимизмом, но сейчас он выглядел опустошенным и подавленным. Его зеленые глаза нервно бегали, мужчина старался не смотреть на подчиненных. Все вокруг почувствовали, что в данный момент Луис жалеет, что его вообще назначили начальником смены и он с радостью смешался бы с массой простых горняков. Для многих, главным образом для пожилых шахтеров, это выглядело, будто Луис молча сложил полномочия начальника смены. Для старшего поколения рабочих это особенно неприятно: они верят, что сложившаяся иерархия на шахте имеет определенное значение, тем более в критической ситуации. Оказаться замурованным под землей – это сродни тому, что оказаться на корабле в шторм: капитан не должен отказываться от командования. А вместо этого, по рассказам некоторых шахтеров, через несколько часов Урсуа откололся от группы мужчин и лег в одиночестве на переднее сиденье своего пикапа.

Сам Урсуа объяснял такое поведение следующим образом. Он по профессии инженер-геодезист и держит в голове карту, и эта карта говорит ему, что все пропало. «Моя проблема состояла в том, что, будучи jefe de turno[6], я как никто другой понимал, что нам крышка. Мы с Флоренсио оба понимали это, но не знали, как об этом сказать остальным. Когда у тебя полностью связаны руки и ты ничего не можешь предпринять, в голову лезут разные мысли». Мысли о том, что были похожие случаи, когда люди, работавшие в забое, оказывались замурованными заживо и в конце концов умирали от голода и с малой надеждой, что их тела когда-нибудь отыщут. Хуже того: жестокая чилийская реальность такова, что уже после шести-семи дней спасательных работ тебя просто прекращают искать. Урсуа все это знал, но не мог поведать эту тяжелую правду остальным, чтобы не сеять панику. Любой ценой сохранять спокойствие – это самый важный урок, усвоенный им из недавно пройденного курса по правилам поведения при чрезвычайных происшествиях. Им оставалось лишь одно – сохранять спокойствие и ждать. Да, их будут пытаться спасти, и скорее всего путем бурения сверху. При сложившихся обстоятельствах это их единственный шанс на спасение. Но пока это не произошло, он как начальник смены должен вдохновить людей на долгое ожидание. Вопрос только как? Все эти мысли крутились в голове у Луиса Урсуа. Мысленно прикинув, сколько потребуется усилий для проведения спасательных работ, он понял, что случаев подобного масштаба не было за всю историю горнодобывающей промышленности. Он бы рад сказать что-то ободряющее своей команде, но был не в силах по той простой причине, что ему очень не хотелось им врать. Вместо этого он предпочел молчать. Его задача, как начальника смены, состояла в том, чтобы обеспечить спасение людей, и при нынешних обстоятельствах ему оставалось лишь одно – удерживать всех от откровенно безрассудных поступков: как, например, попыток пролезть через коридоры с рыхлой, постоянно осыпающейся породой. Лучшее, что они могли сейчас сделать, – это просто ждать. «Просто сохраняй спокойствие», – говорил он сам себе, изо всех сил стараясь не показывать свое отчаяние подчиненным.

Позже, в ходе томительного ожидания помощи, которая с таким же успехом могла и не прийти, Марио Сепульведа скажет начальнику смены, как он восхищается его выдержкой и самообладанием при таких тяжелых обстоятельствах. «У Луиса Урсуа одна проблема: он не оратор, ему не хватает огня в голосе, – вспоминал потом Марио. – Но он очень умный и мудрый человек». В тот момент Урсуа решил для себя, что, вернувшись в Убежище, где их ждали остальные рабочие дневной смены, он объявит им, что перестает быть для них начальником. Все они оказались в одинаковом положении и поэтому принимать решения должны сообща.

Вместе с тем отношение Марио Сепульведы к сложившейся ситуации было диаметрально противоположным. Сам он позже охарактеризовал свою позицию вульгарным чилийским выражением tomar la hueva, что в переводе с испанского означает что-то вроде «схватить быка за яйца». Все его существование, включая и это событие, представляло собой череду постоянных битв за выживание. Поэтому борьба в какой-то степени именно то состояние, когда мужчина в полной мере ощущал себя по-настоящему живым.

Его мать умерла, рождая его на свет, и этот факт убедил Марио, что самой судьбой ему предначертано прожить жизнь в постоянных сражениях. Он вырос в небольшом городке Парраль на юге страны, который известен тем, что здесь родился поэт Пабло Неруда, в семье крестьянина, где кроме Марио было еще десять детей. Отец много пил и грубо обращался с отпрысками, бо́льшую часть гнева изливая на «гиперактивного» Марио. «Когда мне было двенадцать, я был настолько активным, что это пугало всех окружающих. Даже родственники норовили держаться от меня подальше», – вспоминал Марио. В наши дни у такого ребенка, скорее всего, диагностировали бы синдром дефицита внимания и гиперактивности и прописали бы соответствующее лечение, чтобы как-то совладать с избытком энергии. А в то время отец Марио не знал иного способа унять сорванца, кроме регулярной порки ремнем. Вместе с тем в жизни мальчика был еще один человек, имевший на него чрезвычайное влияние, – его дедушка, всегда спокойный и исполненный чувства собственного достоинства чилийский ковбой хуасо. Он был олицетворением деревенской этики, заключавшейся в трудолюбии, уважении к окружающим и целостности личности. В возрасте тринадцати лет Марио стал зарабатывать на жизнь, сначала в родном городе и окрестностях, а когда ему исполнилось девятнадцать, он переехал в Сантьяго. Ему было тяжело оставлять своих младших братьев (отец женился во второй раз) один на один с непредсказуемым папашей с его буйными выходками. Уезжая, он пообещал Хосе, Давиду, Пабло и Фабину, что вернется за ними, и сдержал слово. В столице Марио устроился на должность barrendero, то есть дворника, и поселился в районе, в котором тут же снискал славу самого дерзкого забияки и спорщика. Правда, крутой нрав Марио быстро уступал место милой деревенской учтивости. Днем юноша подметал улицы, а вечером щеголял в модном пиджаке и расклешенных брюках, подражая герою Джона Траволты из легендарного фильма «Лихорадка субботнего вечера». Тогда же Марио влюбился в девушку по имени Эльвира, которая, в свою очередь, была поклонницей таких звезд, как Мадонна и Шейла Эсковедо. По ее воспоминаниям, в молодости Марио был вспыльчив и непредсказуем. Он быстро заводился, но так же быстро все забывал. А еще он был достаточно сентиментален и не боялся открыто проявлять свои чувства – редкое качество для мужчины, у которого в жилах не кровь, а настоящий огонь. В целом для Марио было характерно некоторое грубоватое благородство и великодушие. В чилийском варианте испанского есть выражение tirar para arriba, которое дословно переводится как «целиться вверх», но на деле часто означает «преодолевать препятствия». Марио нравится это выражение, и оно во многом отражает стиль его жизни. В своем постоянном стремлении вперед он освоил несколько рабочих профессий, включая управление тяжелой грузовой техникой. Он исправно выполнял свои обязанности кормильца семьи, даже если для этого требовалось отправляться на другой конец страны: от пустыни Атакама на севере до южного портового города Пуэрто-Монт, откуда начинается чилийская часть Патагонии, простирающаяся вплоть до самого Магелланова пролива.

Жители района, в котором поселился Марио, дали ему прозвище Киви, благодаря его коротко стриженным волосам. Но эта прическа поверх испепеляющего взгляда его живых карих глаз порой придавала ему устрашающий вид человека, находящегося на грани. На своих товарищей на шахте Марио Сепульведа по прозвищу Перри временами производит впечатление одержимого – даже в обычных обстоятельствах. И теперь, невзирая на невысокое положение в служебной иерархии, этот самый одержимый Перри, наделенный особой способностью выживать, которая присуща бродячим собакам, со всем своим оптимизмом и верностью близким людям решил взять под контроль свою собственную судьбу и судьбы окружающих его людей.

«Yo loúnico que hago es vivir», – говорил Марио. У меня одно дело в жизни – это жить, несмотря ни на что.

Вместе с остальными членами неудавшейся экспедиции Марио направился в Убежище, где в это же самое время разворачивалась настоящая драма. Дело в том, что уже давно миновал тот час, когда смена А должна была закончить работу, и некоторые из двадцати пяти присутствующих там человек уже успели сильно проголодаться.

– Чего мы ждем? Давайте откроем его! – раздавались крики людей. – Мы хотим есть! Tenemos hambre!

В ящике, вокруг которого они сгрудились, было, по идее, достаточно еды, чтобы в случае аварии двадцать пять человек могли продержаться в течение сорока восьми часов. Многие из рабочих последний раз ели накануне вечером, чтобы избежать рвоты, которая может случиться, когда работаешь под землей в условиях повышенной температуры, влажности и запыленности. В это время суток они должны были быть дома за столом, который накрыли для них жены, подруги и матери. Кое-кто предложил повременить с открытием ящика до того, как вернется начальник смены с остальными. Йонни Барриос, в своей мягкой и скромной манере как мог увещевал товарищей. Он твердил, что нужно подождать, ведь никто не знает, как долго им придется здесь пробыть. Кое-кто тем временем из-за жары начал стаскивать комбинезоны. И вскоре полуголые, обливающиеся потом люди не выдержали и принялись осматривать запечатанный ящик с едой.

Кроткий и тихий Йонни понял, что остановить толпу голодных мужчин невозможно. «Их было слишком много», – вспоминал он потом. Хотя, к слову сказать, никто из присутствовавших там не мог припомнить, чтобы Йонни особо пытался кого-то останавливать, когда Виктор Замора вместе с другим шахтером взяли в руки отвертки и принялись откручивать петли и три металлические скобы, которые опоясывали ящики наподобие алюминиевых поясов верности.

Виктор Замора больше всех выступал за то, чтобы приступить к уничтожению запасов еды. Сильный удар в челюсть и потеря нескольких зубов во время обвала еще больше ожесточили его. «Siempre ando con hambre!» – бушевал он, пытаясь распечатать ящик. Мне всегда хочется есть!

Неудивительно, что именно Виктор Замора возглавил нападение на ящик с продовольствием. Он всегда был отъявленным бунтовщиком, о чем красноречиво свидетельствовали татуировки на его предплечьях. На одном красовался портрет Эрнесто Че Гевары, военного святого всех бедняков Латинской Америки. А на другом – одно-единственное, но много значащее слово – «АРИКА». Виктор родился и вырос в этом городе, который Чили отобрало у Перу в девятнадцатом веке в ходе Тихоокеанской войны, чертами лица и цветом кожи он напоминал индейцев инка. Примечательно, что в ряде новостных сообщений шахтера уже успели окрестить перуанцем, а один из его коллег по шахте, не питавший особых чувств к Виктору, имел привычку пренебрежительно называть его «el peruanito», то есть «перуанский коротышка», при этом прекрасно зная, что Замора такой же гражданин Чили, как и он сам.

Отец Виктора умер, когда мальчику было всего восемь месяцев, а мать отказалась от ребенка, «потому что предпочла жить со своим новым хахалем». До девяти лет малыш воспитывался в доме сестры своей матери, после чего она отправила его в местную школу для беспризорников, где он учился с переменным успехом до девятнадцати лет. «С самого раннего детства мне хотелось иметь то, чего у меня никогда не было, – нормальную семью, – вспоминал Виктор. – Я видел, что все самое лучшее всегда достается другим, а мне приходится довольствоваться лишь остатками чужой роскоши, жить на улице, спать под мостами, постоянно страдая от голода». Тяжелое одинокое детство научило Виктора хитрости и изворотливости, а еще – большому уважению к силе любви. Благодаря упорному труду ему удалось выбраться из нищеты и стать уверенным в себе человеком с чувством собственного достоинства. Он многого достиг за эти годы: начиная с самых неквалифицированных работ, для которых не нужно особых умений (как, например, сбор винограда под палящим солнцем или подъем балок на стройке), он сменял одну работу за другой, постоянно повышая квалификацию. А еще одним достижением можно считать то, что на протяжении многих лет Виктор сумел сохранить самые нежные чувства к Джессике Сеговия, матери своего сына Артуро. Он встретил Джессику на одном местном празднике во времена своей, как он выражался, «цыганской» молодости, когда он бродяжничал по окрестностям и жил как gitano, то есть цыган. На шахте «Сан-Хосе» Виктор работал в бригаде, занимавшейся укреплением сводов. Это дело как раз для его темперамента: забивание стальных анкеров в скалу – занятие не из легких, способное вымотать даже такого горячего человека, как Виктор. В какой-то мере это помогает ему с большим терпением относиться к Джессике, когда он возвращается домой.

Живет Виктор в небольшом поселке Тьерра-Амарилья на окраине Копьяпо. Несколько комнат с низкими потолками и трещинами по розовой штукатурке на стенах – вот и все жилище. В маленькой гостиной, которая одновременно служит и столовой, еле уместились диван и обеденный стол. Временами Виктор поднимает голос на свою семью и неожиданно изливает на них целый поток самых что ни на есть гадких слов и выражений, которые только могут прийти в голову мужчине, когда он чувствует, что семья и связанные с ней обязанности стали для него ловушкой, а не источником сил и энергии. Он прямо-таки взрывается от ярости и потом сам себя за это ненавидит. Он постоянно ругается с братом, который в сердцах бросает ему самые обидные слова, на которые только способен: «Никакой ты мне не брат! И к моей матери ты тоже не имеешь никакого отношения!» И это правда, поскольку женщина, которую Виктор называет матерью, на самом деле приходится ему теткой, и брат ему не родной, а двоюродный. Со свойственной ему поэтической пылкостью Виктор сам себя характеризует несколькими тщательно подобранными словами. Он называет себя polvorilla, так как похож на легко воспламеняющийся порох, из-за чего он склонен к descontroles, то есть он неожиданно теряет контроль над собой и своими эмоциями и выплескивает их на свою семью. «Семейная жизнь – это не только безоблачное счастье», – любит повторять Виктор.

К своим товарищам по шахте Замора питает такую же искреннюю привязанность, как и к семье, но в тот момент, когда он пытался вскрыть ящик с неприкосновенным запасом провизии, он совсем не думал, каким образом его действия могут навредить его братьям-шахтерам. Когда стало очевидно, что отверткой ничего не добиться, Виктор предпринял нечто, что было вполне в духе его юности, когда он скитался по улицам Арики, стараясь выжить любой ценой. Вооружившись тяжеленным резаком для болтов, которым он обычно перерезал арматуру для укрепления сводов, он замахнулся и снес подчистую все металлические скобы, которыми был опоясан ящик.

Замора уже собирался разбить таким образом и замки, когда вперед вышел Франклин Лобос и сказал: «Постой! У меня есть ключ».

Лобос был выше и крупнее остальных замурованных на шахте. Своим крепким телосложением он, бывало, устрашал игроков на футбольном поле, и теперь он временами пользовался внушительным внешним видом, чтобы оказывать влияние на других людей, внезапно отбрасывая свою обычную маску отрешенности и высказывая все, что наболело в душе, все, что он думает об этой треклятой работе. Однако в нынешней ситуации Франклин решил, что лучше пойти навстречу проголодавшимся горнякам. «Было пять-шесть человек, с которыми при любых других обстоятельствах я бы сразу вступил в конфликт. Но в той ситуации, в которой мы оказались, враждовать было бессмысленно», – вспоминал позже Лобос. В дальнейшем такая же мысль посещала многих шахтеров всякий раз, когда случались ссоры и разногласия: «Я бы с радостью заехал в рожу этому кретину, но не хочу потом нянчить кого-то с разбитой челюстью или кровоточащей раной».

Лобос открыл короб, и перед взорами бунтующих шахтеров предстал предмет их желаний: пачки с печеньем «Картунс». Вообще-то это детское печенье с шоколадной или лимонной прослойкой, которое легко разламывается на две половинки. Всего в ящике было несколько десятков таких пачек, по четыре печенья в каждой. «Не так уж много там всего было», – вспоминал потом Виктор Замора. Наверху в нормальном мире пачка такого печенья стоит около ста чилийских песо, то есть меньше двадцати пяти американских центов. Многие из присутствующих отказались трогать еду, но тем не менее несколько пачек сразу же разошлись по рукам. Позже Замора признается, что не отдавал себе отчета в своих действиях. «Я просто хотел есть. Как-никак было время ужина. Поэтому ни о чем другом я больше не думал».

Кроме печенья они также открыли несколько пакетов с молоком. Из двух десятков человек, находившихся в тот момент в Убежище, около десяти приняло активное участие в дележке еды, взяв себе по одной, а то и по две пачки печенья и разделив между собой два литра молока.

«Это все северяне начали, – вспоминал позже кто-то из жителей южных районов Чили. – Как бы спасти свою шкуру – вот все, что их в тот момент волновало. Молокососы, одним словом. Все им подавай и сразу. И главное, ни у кого из них не возникло даже мысли о том, что мы застряли там надолго».

Чуть позже, пользуясь тем, что все выключили фонари, некоторые украдкой совершили еще ряд тайных набегов на этот короб с едой. Но как они ни старались скрыть свои постыдные действия, в маленьком и тесном помещении не удавалось утаить от остальных шахтеров шелест целлофановой упаковки и чавкающие звуки, особенно от тех, кто не притрагивался к еде.

Когда в Убежище вернулся Луис Урсуа вместе с остальными участниками экспедиции, перед их взорами предстал раскрытый короб со взломанными алюминиевыми скобами. Собрав раскиданные по полу обертки от печенья, они насчитали десять съеденных упаковок. «Того, что вы только что съели, хватило бы всем нам на три дня, – сказал Флоренсио Авалос и прибавил в шутку: – Предлагаю, чтобы каждый, кто ел печенье, вытошнил его обратно. Пусть знают, как разбазаривать общие ресурсы».

Однако настроение резко поменялось, когда участники экспедиции рассказали страшную правду о том, что они замурованы под землей и что выбраться своими силами им вряд ли удастся. Их серьезный тон и напряженная сосредоточенность поразили многих. «Чем вы тут занимаетесь? – спросил Марио Сепульведа строго и отчасти по-отцовски снисходительно, словно обращаясь к одной из своих собак. – Вы что, не понимаете, что мы, скорее всего, застряли здесь не на один день? А то и не на одну неделю?»

В тот момент не нашлось никого, кто бы признался вновь прибывшим в разграблении ящика с продовольствием. В свою очередь, участники экспедиции тоже не стали учинять допрос, пытаясь найти виноватого, поэтому в итоге часть людей еще долго не будет знать подробности нападения на запасы продуктов. И только те, кто набросился на печенье, еще долго будут терзаться муками совести. Виктор Замора, подстрекатель и главный виновник преступления, внимательно окинул взглядом лица товарищей и впервые осознал серьезность положения. Посмотрев на еще недавно запечатанный ящик, он промолчал и на протяжении нескольких последующих дней так и не решится сказать о своем поступке.

Марио Сепульведа и Рауль Бустос принялись описывать всем подробности того, как они лезли вверх по вентканалу. При этом Марио опустился на колени и схематично начертил в пыли заблокированный Пандус и вентиляционные скважины без лестниц. Обращаясь к присутствующим, он называл их chiquillos, то есть «ребятами», как это обычно принято в мужских компаниях среди друзей.

– Иначе говоря, ребята, даже при самом оптимистичном раскладе мы с вами влипли в большущую кучу дерьма, – подвел итог Сепульведа. – Нам остается только одно – быть сильными, сохранять дисциплину и держаться вместе.

Напряженную тишину, которая последовала после слов Марио, нарушил Луис Урсуа. Он вышел вперед и официально заявил, что снимает с себя полномочия начальника смены.

– В сложившихся обстоятельствах мы все равны, – сказал он. – Я снимаю с себя белую каску. Отныне между нами нет начальников и подчиненных.

Несколько минут назад, по дороге в Убежище, он сообщил о своем решении членам экспедиции. Они пытались его разубедить, но он все-таки это сделал, мотивируя поступок тем, что отныне им придется принимать совместные решения. Мысль, которую хотел донести Урсуа, состояла в том, что им нужно держаться вместе – «один за всех и все за одного». Однако для некоторых из присутствующих его короткое сдержанное выступление говорило скорее о слабости перед лицом сложной задачи и создало впечатление, будто человек, который, по идее, должен был встать у руля, внезапно спасовал и бросил все на произвол судьбы.

– Иногда Луис Урсуа совершенно не думает о том, что говорит, – позже скажет Рауль Бустос.

Войдя в Убежище, Рауль сразу ощутил отголоски подавленной анархии, которая недавно прорвалась в этом замкнутом подземном пространстве. Меньше чем полгода назад мужчина видел, как его родной город Талькауано погрузился в пучину анархии в результате цунами и землетрясения. Его самого чуть не ограбили возле аптеки, в которой хозяйничали мародеры. Как и то стихийное бедствие, нынешний обвал может легко разрушить все сложившиеся здесь устои и иерархию. Бустос представил, как самые сильные и отчаянные быстро подминают под себя более слабых людей. Логика улицы может быстро завладеть всеми. Тем более что некоторые из рабочих сидели в тюрьме за драки в барах и другие подобные вещи и каждый – потенциальный вожак. Бустос почувствовал, что в любой момент они могут пойти против начальника смены, если за него не вступятся другие шахтеры.

Урсуа произнес свою краткую речь, после чего воцарилась неловкая тишина, которую попытались заполнить другие участники экспедиции: Марио Сепульведа, помощник начальника смены Флоренсио Авалос и Хуан Карлос Агилар, начальник команды механиков. Все они подтвердили слова Урсуа о том, что, мол, им всем нужно держаться вместе. Авторитетнее всех прозвучал голос Агилара. По словам последнего, ситуация и впрямь незавидная, но кое-что они все же могут предпринять. Первым делом нужно собрать всю имеющуюся у них воду, включая техническую в машинах и прочих механизмах на шахте. Совершенно очевидно, что им придется нормировать выдачу продовольствия, сократив до минимума ежедневный рацион, чтобы протянуть как можно дольше. Остается только решить, как это сделать.

Сепульведа возглавил процесс инвентаризации всего, что находилось (или должно было находиться) в коробе с неприкосновенным запасом на случай аварии: 1 банка лосося, 1 банка персиков, 1 банка зеленого горошка, 18 банок тунца, 24 литра молока (8 из которых оказались испорченными), 93 упаковки печенья (включая те, что уже были съедены) и кое-что из медикаментов с истекшим сроком годности. Кроме того, они нашли там 240 одноразовых вилок и ложек (зачем так много?) и всего лишь 10 бутылок с водой, что еще раз свидетельствует о недальновидности владельцев шахты. Смерть от обезвоживания им, слава богу, не грозит: в больших цистернах неподалеку от Убежища хранится несколько тысяч литров технической воды, которую использовали для охлаждения двигателей. Она, конечно, с привкусом машинного масла, но для питья вполне пригодна. А вот печенье и рыбные консервы придется разделить между всеми. Если каждый будет съедать в день по одному или по два печенья и ложку тунца, то провизии должно хватить на неделю. Приняв такое решение, они сложили провизию обратно в короб и закрыли на замок. Урсуа взял в руки ключ и передал его Марио Сепульведе на хранение.

Тут возник вопрос, а сколько человек в Убежище? Урсуа снова пересчитал всех, мысленно сверяя полученный результат с предполагаемым числом людей, которые, по идее, должны были работать на этой смене. Тридцать один, тридцать два, тридцать три…

– Нас тридцать три человека, – объявил он наконец.

– Тридцать три?! – воскликнул Сепульведа. – Это же возраст Христа! Вот дерьмо! La edad de Christo! Mierda!

Несколько шахтеров, включая Агилара и Лобоса, невольно повторили за Марио эту фразу. La edad de Christo! Даже для тех, кто не отличался особой религиозностью, это число имело жутковатый смысл, особенно для тех, кто уже достиг этого возраста. Тридцать три – столько было лет пророку, распятому на Голгофе. Эта цифра вместе с именем некоторое время будоражила умы рабочих своей ужасающей тривиальностью. Надо же случиться такому совпадению: вообще-то на шахте должно было быть шестнадцать или семнадцать человек, но из-за того, что многие работали сверхурочно или отрабатывали прошлые выходные, по факту их оказалось гораздо больше. В два раза больше, если быть точным. Как выяснилось, среди них не было ни одного человека, кто был бы знаком со всеми без исключения оказавшимися здесь. Тридцать три… Как же такое могло случиться?

Наконец заговорил Марио Сепульведа, видя, что на лицах товарищей застыло выражение смятения и страха. Голос его звучал громко и твердо.

– Somos treinta y tres. Тридцать три человека. Это не иначе как знак, – сказал он. – Нас ждет нечто невероятное, когда мы выберемся.

В его словах смешалось множество эмоций: злость и раздражение уличного задиралы, которым он был когда-то, выработанная с годами отцовская уверенность, хладнокровие человека, который видел непреодолимую каменную стену и разоренный ящик с провизией и который отказывался верить, что здесь закончится его жизненный путь.

Затем они разделились. Одна группа вернулась на отметку 190, к находящимся там вентиляционным шахтам и каналам, чтобы прислушиваться, не приближаются ли спасатели, чтобы вовремя дать сигнал о том, что внизу есть живые люди. На протяжении нескольких последующих дней они будут так заняты перетаскиванием камней, разжиганием костров и многими другими вещами, что им просто будет не до сна. Однако бо́льшая часть оказавшихся в плену шахтеров решила не уходить далеко от Убежища. А были и такие, кто и вовсе боялся покидать помещение. Несколько дней они безвылазно провели в этом помещении, преследуемые страшными воспоминаниями о том, как пытались спастись бегством из шахты, которая вот-вот готова была обвалиться. Спрятавшись за стальной дверью Убежища или хотя бы находясь неподалеку от него, они внушали себе, что в безопасности.

– Помните тех мексиканских рабочих, которые попали под обвал? – сказал один из них. – Так их руководство просто завалило вход на шахту и объявило всем, что в живых никого не осталось и что вот здесь, мол, их последнее пристанище. Никто и не думал доставать их тела наверх!

– Не говори ерунды! – прервал его другой. – Там наверху наши родные и близкие. Они-то уж позаботятся, чтобы нас спасли.

Кое-кто предположил, что спасатели могли бы прорыть новый пандус, может быть, даже с соседней шахты «Сан-Антонио».

– Тот пандус, что есть сейчас, строили в течение десяти лет, – отозвался Йонни Барриос, который застал те времена. – Если они решат добраться к нам таким же способом, у них уйдет еще как минимум десять лет.

Были предложения попробовать вскарабкаться вверх по Яме. Но все согласились, что это чистое самоубийство – взбираться по почти отвесному склону, с которого то и дело валятся камни. Тут либо сам упадешь и разобьешься, либо сверху свалится что-то.

Кто-то из пожилых шахтеров сказал, что единственный выход – это бурить вертикальные скважины. На это уйдет несколько дней, и затем через эти скважины им смогут поставлять продовольствие, чтобы они не умерли от голода, пока спасатели не придумают дальнейший план спасения.

Услышав это, один из шахтеров воодушевленно спросил, значит ли это, что до них доберутся уже через пару дней.

– Нет, – последовал ответ. – Ты разве видел на шахте бурильную установку? Нет? То-то же. Им придется тащить ее с другой шахты, а потом строить под нее платформу. Одни только подготовительные работы займут несколько дней.

Был одиннадцатый час вечера, и мужчины разбрелись по Убежищу в поисках удобного места на ночлег. На сегодня все, что они могли сделать, было сделано. Кое-кто смастерил себе лежанки из картонных коробок, в которых раньше хранилась взрывчатка. Другие использовали для этих целей мягкий пластик, выдранный из вентиляционных труб, по которым в Убежище поступал свежий воздух с поверхности. Обычно в это время они уже лежали на своих койках в общежитии в Копьяпо, согрев желудки вином, пивом или чем покрепче. А местные у себя дома засыпали в теплой компании жен и подруг. В этот час их тела обычно погружались в царство сна и сил земного притяжения, уставшие после двенадцати часов тяжелой работы под землей. Но сегодня им предстоит спать на белом кафельном полу Убежища или на грубой поверхности Пандуса, то и дело ловя взгляды других таких же вымотанных и сбитых с толку людей, похожих на испуганных заблудившихся детей. Десять лет, пока не будет построен новый пандус. Или несколько дней, пока не пробурят скважину. Или же полная тишина, которая будет означать, что все о них забыли и та каменная стена, вставшая поперек Пандуса, стала дверью их гробницы. Больше сказать было нечего. Всматриваясь в кромешную темноту пещеры, каждый думал о том, как же все-таки неправильно и несправедливо оказаться здесь, среди всех этих потных, вонючих и испуганных мужчин.

Было какое-то спокойствие и умиротворение в их четко отработанном ежедневном графике работы. В восемь часов утра они спускались в шахту, выходили из нее в восемь часов вечера, а на следующий день снова возвращались под землю, на поиски меди и золота. А теперь им оставалось только сидеть и вслушиваться в отдаленный стук падающих камней, не зная, чего ожидать от будущего. Кто знает, может быть, все радости простых трудовых будней под солнцем, луной и созвездием Южного Креста навсегда остались в прошлом. Подумать только, столько воспоминаний связано с тем далеким миром наверху: сбор спелых гроздьев винограда, знакомство с миловидными девушками, веселые попойки с друзьями в дешевых барах Копьяпо со старомодными стробоскопами. Взять бы сейчас свои заработанные деньги и пойти домой под громкие крики детей, гоняющих по вечерним улочкам в янтарно-изумрудном свете фонарей. Весь этот внешний мир внезапно соскользнул в категорию прошлого, потому что настоящее представляло собой лишь кромешную темноту, которая вполне могла стать и будущим. А в прошлом остались уютные дворики, где мужчины собирались, чтобы обсудить, кто выиграет следующий чемпионат по футболу: «Ла-У» или «Коло-Коло»[7], – а также другие, не менее важные темы сугубо мужских компаний. Прошлое для них было напрямую связано с окнами, выходящими на задний двор, где на мангале жарятся ароматные сосиски с аппетитно потрескавшейся кожицей. Оно было связано и с силуэтами их беременных жен и подруг, которые неспешно передвигались по дому, вынашивая их общее потомство, еще раз тем самым подчеркивая таинственную суть женской природы.

Среди тех, кто находился в Убежище, было несколько человек, чьи подруги как раз на сносях. Один из них – Ариель Тикона – шустрый малый двадцати девяти лет от роду, уже успел завести двоих детей от одной и той же женщины. А второй – высокий механик Ричард Вильярроэль. Его беременную подружку звали Дана. Он жил с ней в Овалле, в нескольких часах езды на юг от Копьяпо. В воображении Ричарда его дом – это сущий Эдем – райский сад с пальмами и прохладными ручьями посреди безжизненных, иссушенных солнцем холмов. Сегодня вечером его подруга, словно беременная Ева, осталась одна в этом оазисе, в то время как он сам – ее Адам – застрял в каменном мешке в наказание за их недавние плотские грехи. Ричард вспоминал ее огромный живот, внутри которого плавал их будущий малыш. Недавно Дана приложила его руку к этому упругому животу, и он впервые почувствовал, как ребенок толкается изнутри, и теперь его не отпускала мысль о том, что, быть может, его знакомство со своим будущим сыном навсегда ограничится только этими толчками. Отец Ричарда был рыбаком. Он погиб в результате несчастного случая на озере в чилийской Патагонии, когда мальчику было всего пять лет. Это происшествие оставило неизгладимый след в его судьбе в виде череды переездов, душевного беспокойства и, наконец, открытого юношеского восстания против овдовевшей матери, которое закончилось, ни много ни мало, коротким тюремным заключением. Всю свою жизнь Вильярроэль подспудно чувствовал злость по отношению к этому несправедливому миру, который готов лишить ребенка даже смутных воспоминаний о том, что у него когда-то был отец. Сейчас история будто повторялась, но только теперь гибель Ричарда ляжет тяжким бременем на его будущего сына. Еще его убивала жестокая ирония судьбы – дело в том, что Ричард не должен был работать в забое. Он записывался на работу на поверхности, и теперь его бедная мать будет недоумевать, увидев его имя в списках пропавших, ведь, по ее сведениям, он даже не работал на шахте. Но больше всего его мучила мысль о том, что он оставляет своего будущего ребенка с таким же тяжелым наследством утраты, которое будет довлеть над малышом всю его жизнь.

Истекали последние минуты этого злополучного дня – 5 августа. Ворочаясь на своих импровизированных лежанках, все находившиеся здесь люди мучились мыслями о том, как переживают сейчас их родные и близкие. Кто же позаботится о них? Кто будет смиренно сносить жалобы тещ и воспитывать вечно угрюмых подростков? Вся эта жизнь будет продолжаться без их участия: вечеринки la guagua – праздники по случаю рождения детей, свадьбы, а также похороны людей, на могилы которых можно положить цветы просто потому, что они не стали шахтерами, рискующими умереть жестокой смертью…

Омар Рейгадас, оператор погрузчика, находившийся во время обвала на самой нижней отметке шахты, несколько дней назад, во время своей последней выходной недели, как раз побывал на городском кладбище в Копьяпо. Пройдя центральные ворота, он оказался на открытом, залитом солнцем пространстве, хаотично заполненном покосившимися крестами и надгробиями. Он пришел сюда проведать могилу своей покойной жены, матери его детей и женщины, которую он оставил еще тогда, когда она была жива. Рядом с ней – могила их взрослого сына, погибшего в результате несчастного случая. На той же неделе Рейгадас побывал на вечеринке на одной из лужаек в парке Эль-Претиль, где в тени перечных и эвкалиптовых деревьев они жарили барбекю и праздновали день рождения его семилетнего внука Николаса. Там была вся его семья: дети, внуки и даже правнуки. Кроме того, перед началом смены Омар успел съездить в свой родной город Валленар, примерно в часе езды от Копьяпо, чтобы повидать братьев. Все это произошло с ним в течение одной-единственной выходной недели, которая вполне может оказаться последней. Вспоминая все это, Рейгадас, сентиментальный, как и большинство пожилых людей, невольно думал, что все эти события были предначертаны свыше. Словно сам Господь Бог дал Омару возможность попрощаться со всеми, перед тем как забрать из бренного мира. С одной стороны, в этом есть какое-то утешение, а с другой стороны – от этих мыслей подкашивались ноги, потому что это значило бесповоротный конец всего.

«Господи, если ты намерен забрать меня к себе, то сделай так, чтобы они хотя бы нашли мое тело», – молился Рейгадас, и слезы катились у него по щекам. «Мне совершенно не было стыдно за то, что я разрыдался, – вспоминал он. – В тот момент я действительно думал, что больше никогда не увижу семью. Я думал только о том, как они будут страдать, узнав о моей кончине». Чтобы не расстраивать своих товарищей, расположившихся внутри и снаружи Убежища, Омар вышел в туннель и просто побрел вниз, нарушив одно из важнейших правил поведения на шахте: никогда не ходить в одиночку. Однако к чему теперь все эти правила безопасности? Рейгадас шагал вниз по Пандусу, освещая путь светом налобного фонаря, пока не наткнулся на фронтальный погрузчик, похожий на те машины, которыми он привык управлять. Он сел в кабину водителя – прекрасное место для размышлений, но уже через несколько мгновений перед его мысленным взором предстали воспоминания пережитого обвала. Целые тонны горной породы обрушивались на них сверху, и при этом, на удивление, никто не пострадал. И теперь все эти тридцать три человека оказались в смертельной ловушке, наедине со своими страхами и воспоминаниями, – и вместе с тем они были живы. Рейгадас подумал, что даже тот факт, что им удалось выжить при обвале, уже сам по себе несет в себе некую печать божественного провидения. Остаться в живых в этом каменном мешке наперекор всему – это совершенно ясно говорило о существовании высшей силы, у которой есть план для этих стойких людей. С такими мыслями Омар решил вернуться обратно и постараться совладать со своими страхами и вести себя не как какой-то слабак, а как сильный и мудрый человек, у которого за плечами многолетний опыт. И хорошо будет, если ему удастся передать хоть малую толику своей внутренней силы и уверенности этим юнцам, которые спят в Убежище. Если все это – часть Божьего замысла, то кто знает… может, его молитвы, его мысли и его сильная воля дойдут до поверхности, заставив его родных и близких не только переживать, но и действовать, чтобы узнать, жив ли он и остальные тридцать два человека из его смены.

Глава 5. На помощь!

Дарио Сеговия, тот самый уже не молодой шахтер, молча обнявший свою любимую на прощание перед уходом, никогда не отличался многословием. За все это время в Убежище он едва перекинулся парой слов с товарищами. Его щетинистые щеки изрезаны сетью глубоких морщин, и выражение его лица говорит само за себя. Ему обычно достаточно лишь слегка прищурить глаза, чтобы окружающие поняли серьезность его намерений, а чуть приподнятая бровь, как правило, служила признаком молчаливого беспокойства. В течение первых двадцати четырех часов, проведенных в заточении, его нахмуренные брови вполне очевидно свидетельствовали о том, что мужчина сбит с толку и напуган. По словам его старшей сестры Марии, Дарио всегда вел себя очень сдержанно. Бо́льшая часть ее детства прошла в заботах о младшем брате и четырех других братьях и сестрах. Как и все другие члены большого семейства Сеговия, Мария называла его по второму имени – Артуро. Дарио Артуро Сеговия начал работать на шахте еще подростком. Работа заключалась в перетаскивании камней в большой кожаной сумке – capacho, – которую он носил через плечо. Его родные посмеивались над тем, с каким восторгом он взялся за эту работу, хотя по большому счету он мало чем отличался от вьючного животного. Долгое время его так и называли – «Capacho».

Детские годы Дарио прошли в засушливом районе Атакамы. И если сам он был довольно замкнутым ребенком, то его сестра Мария, напротив, за словом в карман не лезла, защищая себя и своих младших братьев и сестер от различных превратностей жизни: родители были слишком заняты и считали, что дети должны учиться сами постоять за себя. Сейчас все его братья и сестры уже давно в той поре, которую принято называть «средним возрастом», и многие или приблизились, или пересекли пятидесятилетний рубеж. Однако Мария, эта миниатюрная, но очень живая женщина с лицом, потемневшим от многолетней работы на открытом воздухе, всегда была тем стержнем, вокруг которого в минуту кризиса сплачивалась вся семья. Так было и сегодня, несмотря на то, что Мария Сеговия находилась сейчас на другом конце пустыни, примерно в пятистах километрах от Копьяпо, в портовом городе Антофагаста. Она приехала сюда с той же целью, которая двигала Дарио в его работе на шахте: она пыталась выиграть свое маленькое сражение, победа в котором придала бы смысл ее существованию на этой земле. Всю свою сознательную жизнь Мария прожила именно так. Девятилетней девочкой она заботилась о своем брате, который был младше ее на три года. Семья тогда жила в маленьком городке Сан-Феликс на окраине пустыни Атакама, в доме, сложенном из речных камней, проволоки и кусков древесины, на дне глубокого оврага. У этого оврага было название – Ла-Кебрада-де-лос-Корралес, из-за того, что поблизости располагались загоны для домашней скотины[8]. И вот однажды обычно ясное и безоблачное небо заволокло тучами и по нейлоновому навесу, который служил крышей, забарабанил дождь. Мутные ручейки воды змейками заструились по полу, заливая постели и прочую домашнюю утварь. Поток все усиливался, и вскоре каменные стены жилища не выдержали и все их скромные пожитки унесло течением. Время шло… В четырнадцать Мария забеременела, и теперь, в свои пятьдесят два года, уже успела стать прабабушкой. Жизнь ее сложилась благополучно и, можно сказать, даже счастливо, но детские воспоминания о нищете и о том, с какой легкостью их дом смыло обычным ливнем, оставили свой отпечаток: она готова была перегрызть глотку любому, кто осмелится посягнуть на ее интересы.

Много лет подряд Мария докучает чиновникам в городском совете Антофагасты, пробивая себе всевозможные разрешения на продажу мороженого и сладких пирогов на улицах и на пляже, которые развозит в старых детских колясках и металлических тачках. Дело в том, что если у тебя нет соответствующих бумаг, карабинеры могут в любой момент упрятать тебя за решетку, а у Марии уже был опыт тюремного заключения за нелегальную продажу домашних пирогов. Она как раз стояла в очереди, чтобы продлить разрешение, как вдруг зазвучала знакомая мелодия на ее мобильном телефоне: это был звонок от жены ее брата Патрисио.

– Привет, Мария. Тебе Патрисио не звонил?

– Нет, а что?

– Ты не знаешь, что случилось с Артуро? – спросила невестка, называя Дарио по имени, которым его привыкли называть в кругу семьи.

– Нет. А что стряслось?

– Позвони своему брату, он тебе сам все расскажет.

Через несколько минут она дозвонилась Патрисио, который поведал ей страшные новости: на шахте, где работает Дарио Артуро, случился обвал и, по всей видимости, брат оказался в западне.

Поговорив с Патрисио, Мария решила, что информации слишком мало, чтобы делать какие-то выводы. К счастью, в приемной стояли компьютеры для общественного пользования, которые были подключены к Интернету. Пролистав новости, женщина увидела заметку о случившейся аварии, а под ней – список шахтеров, оказавшихся в западне. Больше всего ее встревожила фотография Дарио на экране рядом с его именем. Да, ее брат работал на шахте чуть ли не с самого детства и за все это время не раз попадал в разные передряги. Но теперь, глядя на его фотографию, Мария интуитивно почувствовала, что на этот раз ситуация и впрямь серьезная, раз Дарио до сих пор не вернулся.

Через несколько минут женщина вышла из здания городского совета и направилась на автовокзал, чтобы ехать на юг. За несколько часов автобус преодолел Атакаму, и к четырем часам пополудни она уже была в Копьяпо. Первым делом Мария отправилась в центральную больницу, где собралась целая толпа родственников пропавших шахтеров в ожидании хоть каких-то новостей. Новостей, разумеется, не было, и тогда Мария решила самостоятельно поехать на шахту, чтобы, по крайней мере, быть как можно ближе к тому месту, где находился ее брат.

– Там никого не пропускают, – сказал ей один из работников больницы. – Все перекрыто. Вам придется ждать здесь.

Эти слова повторялись вновь и вновь: «Вам придется подождать здесь. Наберитесь терпения», но чем чаще они звучали, тем больше росла уверенность в том, что Марии обязательно нужно на шахту. С этими мыслями она позвонила своему сыну Эстебану, который жил в Копьяпо.

Эстебан тут же согласился отвезти ее, но сперва они заехали к нему домой, чтобы прихватить теплую одежду и одеяла, вечером в пустыне температура резко понижается. Кроме того, Мария запаслась термосом с кофе и бутербродами, – она уже тогда понимала, что ей предстоит долгое ожидание, для которого потребуется недюжинное терпение. Это был один из тех уроков, которые Мария вынесла из своей богатой событиями жизни: свое человеческое достоинство нужно защищать с терпением и уверенностью в собственной правоте, особенно когда пытаешься достучаться до тех, кто считает тебя неполноценным из-за поношенной одежды, мозолей на ладонях и обожжённой на солнце кожи.

Одевшись потеплее, Мария села в машину сына, и к полуночи они были на шахте «Сан-Хосе». К тому времени с момента обвала прошло уже почти тридцать шесть часов. Здесь женщина увидела родственников попавших в беду шахтеров. Они сгрудились небольшими группами у костров, кто-то бродил по пыльной сухой земле или сидел на грудах камней, каждый из которых был размером с буханку хлеба. Со скорбью на лицах они молча смотрели на огонь или стояли, засунув руки в карманы, под одинокими фонарями, чей слабый свет уже через несколько метров поглощался густой чернотой пустыни. Вид шахты однозначно говорил о масштабах трагедии, и это гнетущее ощущение передавалось всем, словно какая-то инфекция. «Un panorama horrible, – скажет потом Мария Сеговия. – Жуткое зрелище. Я до сих пор ощущаю это в своем теле, эту тоску и боль, которая камнем ложится на сердце и от которой никуда не деться. Было настолько невыносимо понимать, что брат находится так близко от меня и в то же время – так далеко».

Возле шахты стояло несколько пожарных и полицейских машин, но не было ни малейшего признака, что ведутся хоть какие-то спасательные работы. Мария обратилась к старшему по званию среди карабинеров – им оказался Родриго Берхер. Он отвечал предельно вежливо и учтиво, но и у него было мало информации. Все ждали, пока сформируют новую спасательную команду, которая предпримет очередной спуск в шахту. Все спасатели уже прибыли или ожидались из окрестных шахт, потому как у горнодобывающей компании «Сан-Эстебан» нет своей спасательной команды. Перед входом в туннель толклась пара десятков людей в касках. Родственникам оставалось только ждать. Ждать… и только ждать… считая минуты, находясь в состоянии почти траура, потому что всех так или иначе посещала мысль, что их близких уже нет в живых, – мысль, которую они научились игнорировать все эти годы и которая сейчас обрела вполне осязаемые формы зияющей черной дыры Пандуса, куда не решаются зайти даже бывалые спасатели.

В то время как молчаливый Дарио Сеговия находился глубоко внизу, в Убежище, его старшая сестра Мария, стоя на ночном холоде, чувствовала, что он жив. Они давно уже не дети, но она приняла решение встать на защиту своего младшего брата, совсем как когда их жалкую лачугу в Сан-Феликсе смыло дождем. Очень скоро ей придется говорить от имени всех, вселяя в людей уверенность, что Дарио Артуро Сеговия по прозвищу Капачо и остальные тридцать два человека все еще живы и нуждаются в поддержке своих семей.

Для своего возраста семидесятилетний Хосе Вега был на удивление крепким и жилистым человеком, со смуглой кожей и курчавыми бакенбардами. Как и Дарио, он начал работать на шахте еще подростком. Все четыре его сына тоже избрали шахтерскую профессию, хотя к настоящему времени, то есть к пятому августа, трое из них, к счастью, оставили опасную работу. Только один – Алекс – продолжал трудиться в забое.

– Мы обязательно спасем его, – говорил Хосе своему сыну Джонатану. – Готовьте оборудование. Будем спускаться.

Хосе собрал все, что у него осталось из шахтерского снаряжения: компас, GPS-навигатор, устройство, измеряющее глубину, аварийный баллон с кислородом. Двое его сыновей были готовы присоединиться к нему, чтобы отправиться на поиски своего брата. Итого трое членов семьи Вега, которые давно ушли из профессии, намеревались снова спуститься под землю, чтобы разыскать близкого им человека, слишком упрямого и слишком обеспокоенного вопросом денег, чтобы до сих пор добывать руду. Когда они прибыли на шахту «Сан-Хосе», увидели множество полицейских, пожарных и спасателей из других компаний. Предполагалось, что спасатели будут заходить в туннели группами по шесть человек. Тут же объявили, что никаких родственников пускать не будут. Услышав это, Хосе Вега представился вымышленным именем. Затем им сказали, что их очередь наступит только через несколько часов, а поскольку Джонатан к тому времени уже порядком подустал, отец предложил ему поехать домой и немного вздремнуть, пообещав позвонить, когда подойдет их черед. В четыре часа дня в пятницу Хосе узнал, что их группу скоро будут запускать, но он решил не звонить Джонатану. Хватит и одного сына, попавшего в беду.

Предыдущие группы спасателей, выходившие из шахты, выглядели явно обеспокоенными. Хосе успел перекинуться парой слов с несколькими людьми, приехавшими сюда с шахты «Мичилла», что в пятистах километрах к северу от «Сан-Хосе», возле Антофагасты. Описывая увиденное, у многих на глаза наворачивались слезы. По их словам, гора все еще в движении, со стен то и дело летят каменные глыбы, а в полу и на потолке Пандуса зияют глубокие трещины. Начальник спасательной команды из шахты «Мичилла» громко заявил, что в туннель заходить опасно, но к тому моменту у входа на шахту царила легкая неразбериха и уже непонятно было, кто за что отвечает. Поэтому никто даже не пытался остановить следующую группу, в которой был и отец Алекса Веги.

Пройдя совсем немного по туннелю, ведущему в темную глубь пещеры, Хосе Вега начал понимать, насколько серьезно обстоят дела. «Сказать по правде, было очень и очень страшно», – скажет он впоследствии. Вскоре они подошли к той каменной стене, в которую днем раньше уперлись Карлос Пинилья и Пабло Рамирес, – на подходе к ней весь пол Пандуса был усеян грудами обломков. Посоветовавшись с еще одним членом спасательной команды – родственником Хорхе Галлегильоса, они решили поискать ближайший вентиляционный канал. Обнаружив его, они отрядили молодого худощавого шахтера спуститься по нему вниз. Когда его подняли обратно, парень доложил, что увидел внизу открытый, незаблокированный коридор. По нему вполне можно добраться до очередной воздуховодной шахты или даже до галереи, на которой могут быть люди. Однако Хосе возразил, что у них нет разрешения двигаться дальше, поэтому нужно выйти и доложить о находке команде профессиональных спасателей.

Лоренс Голборн, министр горнодобывающей промышленности Чили, прибыл на шахту «Сан-Хосе» в два часа ночи в субботу. Он тоже первым делом обратил внимание на людей у костра. На всех лицах были выражения испуга и волнения. Голборн был в деловом костюме после официальной поездки в Эквадор. Когда он вышел из машины, его обступили родственники пропавших шахтеров с просьбами подтвердить или опровергнуть страшные слухи о том, что их родных нет в живых. Если ты занимаешь пост государственного чиновника в Чили, да и вообще в Южной Америке, люди уверены, что в самой твоей природе заложено стремление к дезинформации и манипулированию. Будто, заняв важный пост, тебе автоматически становятся чужды все общечеловеческие понятия о морали и нравственности. «Скажите нам правду, господин министр!» – требовали родственники шахтеров. А правда была в том, что толком никто ничего не знал – вся информация была обрывочной и неточной. На шахте ему сообщили, что под обвал попали предположительно тридцать семь шахтеров. А может быть, тридцать четыре. Еще ему сообщили (причем неверно), что среди пропавших несколько нелегальных иммигрантов из Перу, а может, из Боливии.

Профессионального опыта Голборна оказалось мало, чтобы быть готовым к нынешним событиям. Он был довольно преуспевающим управленцем и предпринимателем с дипломом инженера-строителя. Второй его специальностью была химия, и это был его первый опыт работы на государственной должности. Садясь в кресло министра, Голборн был больше знаком со сложностями управления рестораном (ему принадлежало фешенебельное заведение южноамериканской кухни в престижном районе Сантьяго), чем с проблемами горнодобывающей промышленности (его единственный опыт работы на шахте ограничивался должностью простого клерка лет двадцать назад). Дорога в Копьяпо была долгой и сложной. Не дождавшись конца официального визита президента Чили Себастьяна Пиньеры в Эквадор, Голборн сел в коммерческий самолет в Сантьяго, а оттуда на военном самолете отправился в Копьяпо. Он принадлежал к группе крупных бизнесменов, политиков и влиятельных людей, которые пришли к власти после двух десятков лет правления центристских и левосторонних партий. Поэтому здесь, в Копьяпо, дорогой костюм был не единственным, что выделяло его среди присутствующих. Во-первых, он был высокопоставленным чиновником от консервативной националистической партии, а жители данного региона страны традиционно поддерживали левых. Кроме того, его присутствие на шахте было крайне необычным, так как федеральное правительство никогда раньше не занималось авариями на шахте – все спасательные работы велись исключительно силами самих горнодобывающих компаний.

Конец ознакомительного фрагмента.