Помещица Переверзева
Двуколка подъехала вплотную и остановилась. Помещица подозрительно уставилась на незнакомых юношей. Друзья же, разглядев её лицо, открыли рты от удивления. Подпоручица как две капли воды походила на завуча их школы Фаину Демьяновну. Только одета была не в свою обычную кофту с юбкой по колено, а в просторное платье с множеством длинных юбок и широкополую шляпку, из-под которой каскадом ниспадали волосы.
– По службе в наших краях, али вольные путешественники? – между тем строго поинтересовалась помещица.
– Путешественники, – кивнули друзья, – а сами подумали – «и голос, как у Фенечки, точь-в-точь».
– Какого роду-племени, извольте спросить? По одёже вижу, навроде, господа, а по манеру, так разночинцы[8].
Лера разозлился. «Тоже мне барыня, – подумал он. – Сама, небось, из разночинцев, а строит из себя королевну и смотрит на нас, как солдат на вошь». И чтобы утереть заносчивой помещице нос, снял цилиндр и галантно поклонился.
– Ми есть графь Леркендорфь, – объявил он, коверкая слова, как какой-нибудь иностранец, и добавил для пущей важности. – Проездом из Лондону на Москов.
– Князь Захарьевский, – в свою очередь взмахнул треуголкой Шурка.
Настороженность в лице подпоручицы сменило подобие учтивой улыбки.
– Помещица Переверзева, Фёкла Фенециановна, – сказала она и сложила ладони на груди. – Вы, господа, верно, и в Париже бывали?
– Само собой, – утвердительно кивнул Шурка.
Услышав это, помещица растаяла.
– Расскажите, расскажите, – принялась просить она, словно маленький капризный ребёнок. – Какова нынче мода в Париже?
Шурка пристально посмотрел на запад.
– Что вам сказать, мадам, – начал он медленно.
Помолчал немного, а потом пошёл чесать, как по писаному: – Юбки теперь делают всё шире, а вместе с ними делаются всё выше и всё объемнее прически. Знаменитые парикмахеры и модистки[9] трудятся не покладая рук. На головах прелестных парижанок они теперь создают нечто вроде объёмных натюрмортов[10] из цветов, лент, шпилек и перьев. А ещё в ходу чепцы[11] в виде тюрбанов[12], кои украшены полумесяцем. А на некоторых имеются даже лодки с высокими парусами.
– Это как же, прямо на голове? – ахнула Переверзева.
– Именно, – кивнул, довольный произведённым впечатлением, Шурка. – Мало того, в причёски встраивают ветряные мельницы, мостики, беседки и прочую садовую архитектуру. Самые модные причёски а ля Флоре, а шляпы в виде каски – каск англэз.
– Ах, аля каск! – закатила глаза подпоручица. – Прелестная шляпка! Я, князь, видела такую в одном модном немецком альманахе[13]. Платье с райфроком[14], с воланами[15], и эта восхитительная касочка.
– Да-да, – учтиво поддакивал ей Шурка. – При этом пудрятся немилосердно. И парики, и лицо. Да, бывает, так много гриму кладут, что муж порой не может признать свою благоверную. И на всё это уходит так много пудры, которую вырабатывают из муки, что в последней порой случается недостаток.
Лера с удивлением слушал друга, который трещал без умолку, будто на самом деле прибыл из Парижа. Но потом вспомнил его устремлённый на запад взгляд и всё понял. Скорее всего, Шурка на самом деле побывал в Париже 1786 года, но только мысленно.
– Кстати, – с удивлением осмотрела помещица друзей, – на вас платье, которого и быть ещё не может.
Мальчишки в тревоге переглянулись.
– Как это?
– И этот жюсокор[16] с позументами[17], – показала она на Шурку, – и треугольная шляпа – всё суть мода следующего 1787 года. Я это самолично читала в том же альманахе.
– О, мадам, – выслушав её, с облегчением перевёл дух Шурка. – Чего не сделаешь, чтобы не отстать от моды.
– Не понимаю вас, сударь, объяснитесь? – потребовала Переверзева.
– Вся беда в длительности нашего путешествия, – пояснил Шурка, хитро щурясь. – Вчера Варшава, сегодня Минск, затем Могилёв, завтра Москва, далее Нижний Новогород… Так и год пройдет, и второй начнётся, а мы всё в пути. Вот для того и заказали себе платья завтрашнего дня, дабы, когда завтра наступит, не выписывать платья из Парижа.
– Занятно, – улыбнулась помещица. – О таком я и помыслить не смела. Право, к чему ждать, когда можно самому купить и даже примерить то, чего через год войдёт в моду.
– Да-да, – важно кивал головой Шурка. – К тому же я вхож в дома самых известных модисток.
– Сударь, – склонилась к нему подпоручица. – А нельзя ли и нам сделать чрез вас заказец?
– Над этим стоит подумать, – поджал губу Шурка, мало-помалу входя в роль сиятельного князя.
Помещица повеселела.
– Милости просим, – указала она на свободное место подле себя. Всенепременно погостите у нас недельку-другую.
– Только если недельку, – забираясь в повозку, ласково промурлыкал в ответ Шурка.
Лера последовал за ним. Сиденье двуколки было рассчитано на двух крупных седоков, и потому места мальчишкам вполне хватило. Переверзева направила лошадь в ворота усадьбы. Покачиваясь на мягких рессорах, они поехали широкой аллеей, обсаженной густыми липовыми деревьями. В конце аллеи, длина которой была никак не меньше километра, виднелись широкое крыльцо господского дома и часть самого двухэтажного особняка.
– А правду, князь, говорят, – спрашивала дорогой Фёкла Фенециановна, – что в аглицком[18] королевстве крепостных нет?
– Так и есть. Абсолютно все вольные люди.
– Безобразие, – вздохнула помещица. – Кто ж тогда на земле работает?
– Да крестьяне и работают.
– По собственной воле? – удивилась помещица. – Нипочём не поверю. Кабы наших отпустить на все четыре стороны, они бы токмо и делали, что на печи бока грели.
– Это потому, что они подневольные, – встрял в разговор Лера, забыв, что должен говорить с иноземным акцентом. – А когда крестьяне на себя начнут работать и деньги за это получать, они на глазах разбогатеют. Об этом во всех учебниках написано.
– В каких учебниках? – выпучила на него глаза помещица, которую поразило не то, что граф заговорил на чистом русском языке, а то, что он говорит откровенную ересь[19].
Вспомнив, что он в восемнадцатом веке, Лера смутился, не зная, как выйти из щекотливого положения.
– Это такие специальные английские учебники, – выручил друга Шурка.
– Ес, ес, – закивал Лера, всеми силами изображая из себя истинного англичанина.
– А вы часом не масоны? – вновь подозрительно оглядела их помещица.
– Да вы что! – возмутился на всякий случай Шурка, который что-то слышал о масонах, но кто они такие, конечно же, не знал.
– Это есть кто? – не удержался от вопроса Лера.
– Ну, быть аглицким графом и не знать о масонах? – укоризненно посмотрела на него подпоручица и, оглянувшись, шепнула: – Тайное общество. Где ни появятся, везде заговоры плетут, интриги…
В это время липовая аллея закончилась, и коляска подъехала к парадному входу особняка. В ту же секунду на крыльцо выскочил человек в солдатском мундире и, сбежав по ступеням, подхватил лошадь под уздцы. Следом из парадного неспешно вышел молодец в рубахе малинового цвета из блестящего сатина[20]. Был он высок ростом, широк в плечах и серьёзен лицом. На голове его лоснились смазанные маслом волнистые и чёрные как смоль волосы.
– Сенька, принимай гостей, – нехорошо посмотрела на него Переверзева.
По её взгляду и по тому, с каким тоном она отдала приказ, мальчишки поняли, что помещица Сеньку не жалует, но отчего-то вынуждена терпеть.
– Интересно, кто он такой? – шепнул Лера, пока молодец в сатиновой рубахе помогал барыне спуститься наземь, а после подняться по ступенькам крыльца. – На крепостного не похож. Может, управляющий?
Шурка собрался поискать имеющуюся поблизости информацию, но тут откуда-то сбоку набежали люди и, услужливо подхватив их с боков, прямо-таки вынесли из коляски.
– А это кто? – испугался Лера.
– Дворня, – только и успел сказать Шурка, – слуги при доме.