Глава 2. В Лиге Наций
Прекрасная эпоха Протокола. – «Создание мира требует больше мужества, чем война». – Женевский кавардак. – Вечера в «Отель де Берг». – Фермеры Бриан и Лушер. – Лебеди с острова Жан-Жака Руссо. – Суждение Политиса.
А время идет…
17 июня 1924 года в палате депутатов председатель Совета министров Эдуард Эррио, победивший на выборах 11 мая, выступает с министерской декларацией.
Эдуард Эррио обещает отказаться от политики силы и проводить политику сотрудничества с Германией на базе соглашения с Англией.
В Лондоне лейбористы только что пришли к власти.
В Берлине – заседание рейхстага. Канцлер Густав Штреземан заявляет: «Германия должна играть картой примирения с Францией…»
Лондон, 16 августа. Эррио, Болдуин и Макдональд обсуждают «план Дауэса», который должен урегулировать вопрос об уплате репараций. Все трое согласны с основными идеями нового плана всеобщей безопасности.
Приверженцы старой дипломатии, как всегда желчные, заявляют: «Повсюду наша страна безуспешно пытается обеспечить свою безопасность путем заключения специального соглашения с Англией, но политика Пуанкаре подвергла Антанту слишком тяжелому испытанию».
Они добавляют: «Что касается Лиги Наций, то она предлагает как для Англии, так и для Франции некую систему всемирного правительства. Но, кроме этого, нужно еще, чтобы Париж и Лондон имели намерение использовать эту организацию в одинаковых целях. Но вспомните, – заключают они, – что для Пуанкаре Лига Наций – это орган, который должен следить за выполнением договоров, это инструмент французской безопасности, тогда как для Макдональда Лига Наций – это организация примирения и инструмент для мирного пересмотра договоров».
Тем не менее Эдуард Эррио, на основании идей, с которыми согласились Болдуин и Макдональд, выработал «протокол о мирном урегулировании международных конфликтов».
На этих днях он предложит его Ассамблее Лиги Наций. Он полагает, что «это будет историческим событием, которое изменит к лучшему международное положение и обеспечит наконец безопасность Франции».
И в печати, перечисляя вкратце неудачи Франции, следовавшие одна за другой в течение пяти лет на различных конференциях в Вашингтоне, Генуе, Спа, Булони и Каннах, пишут: «Вот наконец первый счастливый поворот в международной политике с момента подписания Версальского договора».
Первое сентября 1924 года. На Женевском вокзале дипломаты и делегаты сорока восьми стран с боем берут автобусы гостиниц и такси.
«Это как в Довиле[1] в разгар сезона», – говорит Ага Хан. «Нет, Ваше высочество, это Женева, ставшая столицей вселенной», – отвечает президент Гельветической[2] республики, пришедший встречать высокопоставленных делегатов.
Владельцы женевских гостиниц становятся господами положения. «Министры, и те вынуждены довольствоваться комнатами для курьеров», – отвечают они даже самым ответственным членам французской делегации.
Испокон веков французская делегация избирала своим местопребыванием гостиницу «Отель де Берг» на набережной Роны.
В холле этой гостиницы сегодня утром столько же высокопоставленных лиц, как и на Венском конгрессе! Приветственные возгласы: «Да здравствует Эррио!» И тотчас же молодой председатель Совета министров Франции, в черном сюртуке, со шляпой в руке, улыбаясь, заявляет первому делегату Бельгии барону Тенису, на котором серый жилет и лакированные ботинки:
«Учитывая провал пактов ограниченной безопасности, я ставлю своей целью создание пакта всеобщей безопасности. Протокол дает возможность даже какому-либо одному государству, подвергшемуся несправедливому нападению, рассчитывать на мобилизацию сил всех других государств, входящих в Лигу Наций».
Внешняя политика нового председателя Совета министров отличается большим великодушием.
«Оставить Россию вне концерта европейских держав – это значит все больше толкать ее на союз с Германий, – говорит мне Эррио. – 28 октября я подпишу соглашение о восстановлении отношений между Парижем и Москвой. Это будет конец политики “колючей проволоки”».
Ассамблея Лиги Наций заседает в одном из религиозных концертных залов – в зале Реформации гостиницы «Виктория».
В его до смешного малых служебных помещениях теснятся все выдающиеся деятели сорока восьми государств.
Какой-то динамический энтузиазм исходит в этот день от собрания представителей всего мира!
И в самом деле, существует общая вера в создание международной системы, которая обеспечит поддержание мира по крайней мере на долгие годы.
Какая пестрая толпа! Направо индийский магараджа с воинственно торчащими усами расхаживает в голубом тюрбане с султаном и в черном сюртуке. Налево – персидский князь, у которого косящий глаз и опущенные книзу усы. Его как бы подталкивает целый клан чернокожих людей в широких накидках. Это абиссинские феодалы, которые следуют за своим повелителем Албаволо.
Очаровательная женщина в зеленом платье, Руфь Морган, председатель Союза американских избирательниц, говорит: «Это в моем доме было написано письмо, которое подписали полтора миллиона человек и в котором выражено наше желание добиться разоружения». Она добавляет: «Совместно с Институтом Карнеги я провожу изыскания с целью установления принципов совершенной системы международного воспитания детей, и я требую, чтобы начали со всеобщего обмена куклами!»
Преподаватель американского университета Шотуэлл высказывается за то, чтобы объявить войну вне закона.
Поверенный в делах Китая Тан Цзе-фу говорит своим мягким голосом: «Китай уже три тысячи лет требует арбитража. В настоящее время мы испытываем доверие к Лиге Наций».
Сюда, конечно, понаехали из всех стран люди, одержимые какими-нибудь навязчивыми идеями, имеющие свой любимый «конек».
Эмиль Дюфрэ, преподаватель французского языка в Сен-Годенсе, который уже два десятка лет мечтает о создании «международного общества по охране соловьев», также находится здесь. А по обе стороны от него – два вождя племени сиу[3] в парадной форме, рассчитывающие, что Лига Наций возвратит им Америку!
Бывшие побежденные образуют группу в одном из углов зала. Среди них выделяется затянутый в сюртук в стиле Франца-Иосифа первый делегат Венгрии – восьмидесятилетний граф Аппоньи с белой бородой и ушами фавна. Он слышит, как кто-то говорит о «незыблемости договоров», и, возмутившись, заявляет: «Нет ничего незыблемого! Я видел рождение французской империи, германской империи и австрийской, и я видел, как они исчезали. Как же после этого не относиться скептически к продолжительности государственных институтов, созданных людьми?»
Тишина! Английская делегация проходит через зал. Во главе ее Макдональд с его роскошной седой шевелюрой, за ним следует совсем маленький лорд Пармур, большой специалист по вопросам морали.
Теперь появляется краснолицый маленький Кинонес де Леон, личный друг Альфонса XIII и глава испанской делегации.
Затем входит красивый мужчина высокого роста, с благородной гордой осанкой, с пресыщенным и презрительным видом – министр иностранных дел Польши Александр Скржинский. «Польша, господа министры, Польша!» – повторяет он.
Вот гордые, как Артабан,[4] великие победители последней войны – маленький чех Эдуард Бенеш, высокий румын Титулеску, югослав Маринкович, за которыми следуют делегаты Южной Америки – красивый бразилец Фернандес и представители всех латиноамериканских республик.
Общее движение любопытства. Входит французская делегация. Во главе ее Эдуард Эррио, в черном сюртуке, взволнованный и счастливый. За ним Аристид Бриан, которого в Женеве еще никто не знает, экономист Лушер, Анри де Жувенель, Леон Буржуа, Жорж Боннэ.
Еще одна делегация – делегация империи восходящего солнца! Виконт Исии, сопровождаемый своим министром иностранных дел Адати, очень спешит и с трудом протискивается в зал, где, начиная с партера и до галерки, так же как и на балконе для прессы, сплошная давка.
Подлинный энтузиазм!
Да здравствует Эррио!.. Да здравствует Макдональд!..
Делегат Греции юрист Николай Политис ликует:
– Вот наконец требуемая Вильсоном открытая дипломатия! – восклицает он. – Главы двух великих европейских держав прибыли для открытого урегулирования международных вопросов!
Не обращая внимания на пюпитр и микрофоны, Эррио, не имея в руках никаких записей, выходит на край эстрады.
– Создание мира, – восклицает он, – требует больше мужества, чем война. Франция предлагает вам для общего дела все, что она имеет разумного, сердечного, страстного, светлого и весь свой опыт, оплаченный ею веками испытаний; она знает, что значит иметь непрочные границы. Ни в чем не повинная вчера – да, не повинная, я клянусь в этом, – с еще не зажившими ранами сегодня, Франция протягивает всем вашим странам свою братскую руку. Несмотря на свои страдания, она хотела бы знать о несчастьях всех народов мира, чтобы помочь облегчить их. Полная печали перед своими собственными руинами, она была бы рада, если бы увидела, как на огромных развалинах войны благодаря нашим совместным усилиям вырастает этот божественный цветок – мир!
И его Протокол о мирном урегулировании международных конфликтов, в основе которого лежат три принципа – арбитраж, безопасность и разоружение, – одобряется бурными аплодисментами.
Макдональд сменяет Эррио на трибуне. Он пользуется и пюпитром, и микрофоном. Глядя на аудиторию поверх своих очков, он наставительно проповедует.
Но в этом порыве библейского великодушия он поясняет: «Что же касается Англии, то она полагает, что взаимная помощь могла бы быть с выгодой заменена разоружением. Разоружение с неизбежностью вызвало бы к жизни безопасность, а отсюда само собой вытекала бы необходимость арбитража».
Тем не менее 2 октября 1924 года сорок восемь делегатов единодушно проголосовали за принятие французского Протокола, согласно которому арбитраж между народами логически должен был порождать безопасность, что, в свою очередь, создавало бы возможность для разоружения.
Подлинный поток энтузиазма, казалось, увлек сорок восемь руководителей государств на тропу мира!
Каждый вечер около десяти часов в зеленом салоне «Отель де Берг» начиналось то, что вскоре весь мир стал называть «женевскими вечерами».
Один за другим здесь появлялись Эррио, Анна де Ноайль, румынская делегатка Елена Вакареску, Политис, Поль Валери, историк Ферреро, Титулеску, Бенеш и другие.
Эррио рассказывает о своей жизни в Латинском квартале, когда он одолжил пять франков Верлену на его сентиментальные приключения; потом говорит о Наполеоне, которым он восторгается: «У меня есть наброски театральной пьесы в стиле Бернарда Шоу… Наполеон бежит с острова Святой Елены и поселяется в Америке!!!»
Анна де Ноайль, которая всегда говорит о любви, задает вопрос: «Какое из любовных писем, по вашему мнению, является самым прекрасным?»
Поль Валери считает таковым письмо португальской монахини. Эррио отдает предпочтение письму мадемуазель де Лепинас. Ученый Политис напоминает об Аспазии. Елена Вакареску, поэтесса и румынская делегатка, безутешная невеста короля Румынии, со своим неподражаемым акцентом восклицает: «Для меня существует одно-единственное настоящее любовное письмо, самое короткое, состоящее из одного слова: “Приди!”»
К двум часам ночи бармен «Отель де Берг» итальянец Карло Бельтрамо, который слушает Эррио с разинутым ртом, предлагает свои последние изобретения: коктейль «Лига Наций», напиток «Протокол» и оранжад «Арбитраж».
С гордостью он передает Эррио маленькую, только что им написанную брошюру, которой он явно весьма доволен: «Эликсир богов, Женева – столица наций».
В ней написано: «Знайте, о делегаты, что сама жизнь представляет собой коктейль, рецепт которого нам суждено менять до бесконечности: пять десятых любви, три десятых иллюзий, две десятых наплевательского отношения. Достаточно хорошее определение. С возрастом надо сильно увеличить дозу наплевательского отношения за счет иллюзий и любви. Следует обратить внимание на то, что самое горькое не кажется неприятным в хорошо приготовленной смеси. Все в мире оплачивается, и нельзя быть уверенным, что сам Бог, властитель времени, не будет вынужден регулировать распределение столетий!»
И делегаты спешат приобрести эту маленькую брошюрку, чтобы сохранить ее на память.
Долго еще не смолкает смех.
Звонит телефон. Эррио берет трубку, затем сообщает: «В Париже левое большинство с воодушевлением встретило мою речь и Протокол. Но Пуанкаре и правые не одобряют их!»
На следующий день Эррио покидает Женеву.
Несколько раз в неделю под сводами беседки маленького ресторанчика «Шалэ дю лак» Бриан завтракает с Лушером. «Пара неразлучных», – так говорят о них жители Женевы.
Сгорбленный, с взлохмаченными волосами, Бриан грустно усмехается. Его черный, плохо скроенный пиджак слишком мал для него и подтверждает слова Анны де Ноайль, которая, видя Бриана в кулуарах «Отель де Берг», всегда говорит: «Если бы это не был министр, я бы сказала, что это налетчик!»
У Луи Лушера большая круглая лысая голова и живые глаза. Он уже пятнадцать раз был министром, и именно он подписывал первый франко-германский торговый договор.
Сейчас, в начале сентября 1924 года, Лушер хочет получить от Бриана обещание дать ему портфель министра финансов в своем будущем кабинете.
Насмешник Бриан, который знает страсть Лушера к старинным книгам, отвечает ему в том же духе:
– Хорошо, я согласен, но при условии, что вы мне найдете какое-нибудь любовное письмо Кальвина.
Чувствуя, что его друг начинает соглашаться, Лушер, смеясь, опрашивает:
– Должно ли это письмо носить ярко выраженный любовный характер?
И снисходительно великодушный Бриан успокаивает Лушера:
– Нет, достаточно того, чтобы оно имело лишь любовный оттенок!
(Через несколько месяцев, став председателем Совета министров, Бриан сдержит свое слово.)
Будучи оба крупными земельными собственниками, они уделяют много внимания своим фермам. Оба любят поспорить о своих телятах и об увеличении поголовья своих коров!
– За сколько вы продали последний раз своих коров? – наступая, спрашивает Бриан.
Лушер вынужден констатировать, что он продал своих коров дешевле, чем Бриан. Но зато он расхваливает только что примененный им способ увеличения яйценоскости своих кур вдвое!
– В своем курятнике в Марли я велел устроить искусственное освещение. Таким образом, мои петухи и куры встречают восход солнца в любое время дня. И результат: куры несут яиц в два, часто в три и даже в четыре раза больше!.. Ну что вы об этом скажете, Бриан? Конечно, на ваших нормандских фермах в Кошреле нет ничего подобного!
Бриан отвечает:
– Да, да… но подумали ли вы о том, что, выполняя в три или четыре раза больше работы, ваши петухи и куры подохнут в три или четыре раза быстрее? А если учесть стоимость петухов и кур, то скорее выгадываю я, давая им возможность спать в Кошреле.
Лушер с самым серьезным видом помечает в своей записной книжке: «Изучить вопрос о себестоимости петухов и кур».
Каждый вечер Бриан и Лушер вместе прогуливаются по набережной Роны перед гостиницей «Отель де Берг». Бриан облокачивается на парапет напротив острова Жан-Жака Руссо. Для лебедей и уток, обитателей озера, построены на острове маленькие домики.
Драки, которые всегда начинает большой лебедь, отнимающий у маленьких уток кусочек хлеба, брошенный им Брианом, приводят последнего в восхищение.
– У людей и у животных, – восклицает он, – одни и те же нравы! Всегда все гонятся за куском хлеба! Но посмотрите на этих маленьких уток, которые все объединились против большого лебедя и в конце концов одолели его! Это утешительно для будущего малых стран в Лиге Наций!
Лушер пристально смотрит на бегущие воды Роны. Он объясняет Бриану, какую движущую силу для промышленности можно было бы извлечь из этой реки. Бриан, предавшись мечтам, бормочет: «Ах, старая Рона, ты видишь, они, конечно, кончат тем, что и тебя заставят работать! Но я – я сильнее тебя, и никакая сила в мире никогда не сможет победить мою божественную лень или направить в определенное русло течение моей судьбы!»
К концу сессии Ассамблеи Бриан покорен Женевой и Лигой Наций.
– В конце концов, – говорит он, – эта Лига Наций является живой и пластичной материей, над которой можно работать. Это решающий поворотный пункт: синтез всего мира постоянно у вас перед глазами!
И сессия заканчивает свою работу на том, что юрист Политис высказывает следующее суждение:
– Если бы Протокол премьер-министра Эррио не привел к подлинному франко-английскому согласию, то Лига Наций не выполнила бы свою задачу!