Глава 2. Предвоенные планы СССР
В ряде государств бытует мнение, что в результате присоединения к Советскому Союзу Западной Украины и стран Балтии границы СССР стали более доступными для Гитлера и, соответственно, обороноспособность страны значительно снизилась. Так ли это? Давайте разберемся.
Конечно, с одной стороны, перемещение границ в 1939 году не могло не сыграть свою роль. Ведь менее чем за два года – к моменту нападения фашистской Германии – подготовить надлежащим образом столь протяженный участок границы было вряд ли возможно. Хотя на строительство укрепленных районов на новой границе направлялись значительные средства. С другой стороны, вторжение немцев через советско-польскую границу в том виде, в каком она была до сентября 1939 года, имело бы куда более фатальные последствия. Фашисты заняли бы Минск не 29 июня, а гораздо раньше – всего через несколько часов. Но поскольку граница отодвинулась, на прохождение этой территории захватчикам потребовалось время. Кроме того, фашистов сдерживали героически сражавшиеся пограничники. Вопреки навязываемому сегодня мнению о тотальном отступлении советских войск в этих местах шли ожесточенные бои.
Таким образом, присоединение Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики накануне войны явно свидетельствует о геополитических планах И. В. Сталина, который стремился заново выйти к Балтийскому морю. Как считает доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН В. А. Невежин, в 1939 году Сталин думал об оборонительной значимости новых границ.
Подписанный на 10 лет Договор о ненападении, а также тот факт, что Германии будет сложно воевать на два фронта против Союза и Англии с Францией (как это показала Первая мировая), давали Сталину основания верить, что Гитлер все-таки не нападет. Хотя любое соглашение с противником для фюрера ничего не значило: это продемонстрировал и «мюнхенский сговор», и договор с Польшей. Однако СССР мог рассчитывать по крайней мере на то, что немцы вначале разберутся с Великобританией. А после этого произойдет то, что европейская печать впоследствии назовет столкновением миров.
Пока мы не можем знать всего, в частности потому, что многие материалы британских архивов по-прежнему засекречены. Но как считает В. А. Невежин, не исключался и вариант, что между Англией и Германией будет достигнут какой-то консенсус невоенным путем. Сегодня на тот же полет Гесса в мае 1941 года в Англию существуют различные точки зрения. В том числе такая, что он рассматривался как способ достижения мирного соглашения между Великобританией и Германией. И это создавало бы двойную опасность для СССР.
Поэтому постепенно мощь Красной армии наращивалась. С начала 1941 года активно формировались новые воинские подразделения, а после подписания договора с Японией в апреле 1941 года началась переброска частей на Запад.
И в связи с этим нельзя обойти вниманием вопрос о том, когда же в СССР окончательно перешли рубеж и перестали педалировать тему дружбы с Германией. Здесь, несомненно, важен такой аспект, как пропаганда. Ведь недаром говорят, что войну выигрывает не только винтовка, но еще и перо. В последнее время нередко звучат мнения, что Сталин был довольно наивным человеком и вся пропаганда Советского Союза начиная с 1939 года диаметрально поменялась. Раньше, дескать, все было понятно: гитлеровская Германия – враг номер один. Потом, в 1939 году, был подписан пакт Молотова – Риббентропа, и вдруг вектор пропаганды стал разворачиваться.
Историк В. А. Невежин, подробно изучавший данную тему и защитивший докторскую диссертацию по теме «Идеологическая подготовка к войне и состояние советской пропаганды во второй половине 1930-х годов и начале 1940-х годов», говорит об этом так: «Когда был подписан Пакт о ненападении с Германией, и особенно когда был подписан и опубликован в центральных советских газетах Договор о дружбе и границе, официальная пропаганда должна была показать германскому руководству, что антифашистская составляющая пропаганды у нас как бы ушла на второй план». То есть в качестве временной уступки общество ставили перед фактом, что нацистская идеология существует и это следует воспринимать как должное. Это было понятно в том числе из соответствующего выступления В. М. Молотова на сессии Верховного Совета в августе 1939 года. Об этом же свидетельствовал тон публикаций в прессе. Из репертуаров театров были исключены спектакли антифашистского характера и сняты с проката кинофильмы, имевшие хотя бы намек на антигерманское содержание.
Иными словами, с помощью цензуры советская сторона демонстрировала Гитлеру миролюбие, несмотря на то, что в Германии ситуация коренным образом не менялась.
Все это, конечно, не касалось военной сферы: политическая работа в военных кругах велась сообразно со складывающейся обстановкой.
Также параллельной идеологической подготовкой на случай, если дело все-таки дойдет до войны, занимался ряд государственных органов – от Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) до Главлита. И по крайней мере с весны 1941 года эта работа активизировалась. Ближе к маю-июню пропаганда перестроилась и вновь приобрела антинацистское звучание: всяческие материалы о дружбе с Германией исчезают со страниц газет.
В этой связи уместно упомянуть 40-минутное выступление Сталина перед выпуском слушателей академий Красной армии, которое состоялось 5 мая 1941 года в Кремле. (Кстати, вести его запись было строго запрещено.) Из речи Иосифа Виссарионовича, традиционно насыщенной ленинскими цитатами, следовало, что Германия – основной противник Советского Союза. И среди прочих его реплик на последовавшем приеме была следующая: «Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная».[4]
Сегодня, когда речь заходит про этот самый трагический в истории страны период, всплывает целый ряд новых мифов и, соответственно, появляются исторические передергивания. Прежде всего это бесконечная спекуляция на тему того, к чему на самом деле готовился Сталин. Версия о превентивном ударе, в общем-то, стала привычной. По другой версии, Германия вместе с Советским Союзом собиралась уничтожить Британию. В этой связи даже цитируются письма солдат вермахта, какие-то иные документы.
И здесь нельзя не упомянуть тенденцию, набравшую обороты в последнее время. Речь идет о многочисленных гипотезах, различных новых прочтениях известных фактов, авторских интерпретациях тех или иных событий, с чем мы нередко встречаемся в книгах современных писателей. Все это, конечно, в немалой степени подчинено коммерческому интересу издателей и подогревается постоянной полемикой в Интернете, имеющей мало общего с научной историографической дискуссией. К сожалению, доходит до того, что в восточноевропейских странах некоторые учителя даже начинают выстраивать курс истории XX столетия на основе все того же знаменитого «Ледокола» В. Суворова. То, как представляются в учебниках, да и в СМИ события довоенного периода и самой Второй мировой войны, действительно является серьезной проблемой.
Однако вновь вернемся к самому страшному для нашей страны дню ХХ века. Всякий раз, когда мы говорим о 22 июня, буквально первое, что вспоминает современная аудитория, – это паника Сталина. Хотя, конечно, звучат и опровержения: в частности, что никакого шокового состояния у главнокомандующего не было и работал он чуть ли не по 20 часов в сутки. Что же все-таки было на самом деле? Испугался ли великий вождь Советского Союза или действительно трудился как проклятый все эти дни?
Определенная растерянность у главы государства, несомненно, присутствовала, что вполне объяснимо. В пользу этого говорит целый ряд зафиксированных свидетельств. Но известно, что в первую неделю войны Сталин работал весьма напряженно. Судя по воспоминаниям члена Политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микояна, некая тревога появилась у вождя после падения Минска, то есть не 22-го, а 29 июня. Сталин покинул Кремль и переехал на «ближнюю дачу» в Кунцево. Члены Политбюро предложили ему создать Государственный комитет обороны и взять на себя всю ответственность.
Как сегодня считают многие, глубокое потрясение Сталина подтверждается тем, что в полдень 22 июня к советским гражданам по радио обратился не он, а В. М. Молотов. Речь наркома иностранных дел была неподготовленной, довольно скомканной и наверняка являлась импровизацией. Он закончил ее словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Верховный главнокомандующий выступил перед народом только 3 июля. Доктор исторических наук, старший научный сотрудник Всероссийского НИИ документоведения и архивного дела М. И. Мельтюхов считает, что этому есть вполне логичное объяснение: Молотов просто констатировал факт нападения, ведь ситуация на границе советскому руководству не была ясна до конца. Сам Молотов в воспоминаниях отвечал на этот вопрос так:
«Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек – это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах».[5]
3 июля картина была совершенно иной. У нашей страны уже был определенный опыт войны. И стало понятно, что происходит на самом деле. Именно этот момент был наилучшим, чтобы обратиться к чувствам людей. Что и сделал Сталин. В своем выступлении он пересказывает так называемую директиву ЦК партии местным партийным организациям от 29 июня. В ней в каком-то смысле была сформулирована программа мер, которые должны быть предприняты в условиях того, что враг продвигается вглубь страны.
Кроме того, нужно уделить внимание следующему моменту. Употребляя в начале выступления слова «Братья и сестры!», упоминая армии Наполеона и Вильгельма (то есть обращаясь к Отечественной войне 1812 года и Первой мировой войне), Сталин взывал к чувствам всех прослоек советского общества, в том числе тех людей, с которыми ранее у большевиков разговаривать было не принято. Взяв паузу, верховный вождь, который, вне всяких сомнений, обладал великим политическим чутьем, верно оценил положение в стране после приграничных сражений.
Как отмечает историк А. А. Музафаров, в речи 3 июля был, по сути, сделан реверанс в сторону всего русского, а не только советского общества. В этот же ряд можно поставить решение о возвращении погон и офицерских званий в Советской армии в 1943 году.
В том выступлении прозвучала некая декларация уступок и каких-то мелких шагов в политической практике, что выглядело как «косметический ремонт» (по чьему-то меткому выражению). При этом в политической сфере, в устройстве жизни общества не произошло ни малейших изменений. Юридически советское руководство ни на йоту не поступилось завоеваниями Октября. Советский Союз по-прежнему отрицал правопреемственность традиционной российской государственности. Ведь иначе рухнула бы вся политическая доктрина СССР.
В качестве результата и еще одного подтверждения подавленного состояния Сталина в те дни сегодня часто рассматривается расстрел Дмитрия Григорьевича Павлова. Можно сказать, что на командующего Западным фронтом возложили всю ответственность за катастрофу на нашей западной границе 22 июня 1941 года.
По мнению историка В. А. Невежина, во-первых, неверно взваливать на плечи Павлова всю вину за крах Западного фронта. Дмитрий Григорьевич был скован в своей инициативе и должен был действовать по указанию наркома обороны С. К. Тимошенко. Кроме того, с большой долей вероятности можно предположить, что сегодня нам доступны далеко не все архивные материалы, касающиеся этого периода. В частности, В. А. Невежин отмечает отсутствие соответствующих документов за май – начало июня 1941 года.
Я же по-прежнему задаюсь вопросом: как же все-таки могла случиться эта невиданная катастрофа во всей истории Русской армии? Вдруг наступило 22 июня, и сразу произошли столь драматичные события.
Обратимся к нашему врагу. Нацистская Германия получила опыт боевых действий с очень сильными противниками непосредственно перед вторжением в СССР. За довольно короткое время с 1 сентября 1939 года до июня 1940 года пали и Польша, располагавшая 60 дивизиями, и Франция, защищенная линией Мажино и имевшая предполье, обеспеченное нейтральными государствами.
Красная армия также обладала богатым, но несколько иным военным опытом. Это участие в боевых действиях против японцев на Дальнем Востоке, освободительные походы 1939 года и, конечно, советско-финская война. Да, нами была взята неприступная линия Маннергейма в ходе позиционной 105-дневной войны. В то же время немцы действиями своих механизированных частей доказали, что для них даже такая укрепленная система, как французская линия Мажино, не является препятствием. (Хотя среди историков существует и такое мнение, что германская армия просто ее обошла.) Кратковременные освободительные походы Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию в 1939 году вообще выявили ряд проблем, существовавших в наших боевых частях. И прежде всего это неуправляемость, во многом обусловленная массовостью войск. А еще заторы и перебои с транспортом.
Все это, естественно, вышло на поверхность в 1941-м. Точные удары немцев по уязвимым местам нередко вызывали панику, когда в отсутствие четких указаний командования никто не знал, что делать. И говоря об упорном сопротивлении Советской армии в первые дни войны (об этом писал даже Франц Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта), мы подразумеваем прежде всего героизм, мужество и самопожертвование наших низовых командиров и рядовых. Вспомним массовые тараны вражеских самолетов, отважное сражение 86-го Августовского погранотряда и, конечно, легендарную оборону Брестской крепости остатками различных частей. Вспомним и одно из крупнейших танковых сражений Второй мировой – битву за Дубно – Луцк – Броды, в которой были задействованы пять механизированных корпусов Красной армии и которую мы проиграли в первую очередь из-за отсутствия четких приказов командования и недостаточного опыта маневрирования.
С другой стороны, в такой же ситуации оказались и европейские страны, с которыми Германия воевала до 1941 года. Крах потерпели и сильная Польша, и Франция с огромной армией, к тому же имевшая в союзниках Англию.
Огромное значение для понимания причин поражений Советской армии на первом этапе военных действий имеет изучение стратегии и тактики СССР и Германии. Сегодня отстаиваются самые разнообразные гипотезы относительно тех событий. Какой-то канонической версии по поводу предвоенных планов Советского Союза выделить нельзя. Но, безусловно, существуют две основные позиции: СССР готовился к обороне и СССР готовился к наступлению. Как представляется, задача историков состоит в том, чтобы свести эти две точки зрения в одну.
Готовил ли СССР превентивный удар? Ведь было и перемещение войск, и соответствующее изменение тональности пропаганды. У нас имелись ресурсы и современная техника. Работала разведка. Почему же в первые дни войны все пошло не так?
Сталинское руководство, как и все в мире, понимало, что в техническом отношении Германия – очень серьезный противник, который демонстрировал, что он многому научился во время Первой мировой войны. И не было никаких иллюзий по поводу того, что этот противник нам угрожает.
В этой ситуации нашей стране было необходимо что-то предпринимать. По словам доктора исторических наук А. В. Шубина, здесь как аксиому нужно запомнить принцип: кто первый ударил – у того и инициатива.
И если бы советские войска занимали чисто оборонительную позицию, например, на той линии Минска, с которой многое началось, они были бы обречены. Об удержании Ленинграда не могло бы идти и речи. В случае полномасштабной реализации плана «Барбаросса» немцы легко отрезали бы советские части, во всяком случае Юго-Западный фронт на правобережье Днепра.
Что касается фронта, то на отдельных участках СССР выстраивалась именно оборона (Северо-Западный фронт); были участки, где шло формирование наступательной группировки (Западный и Юго-Западный фронты).
От разведки поступали противоречивые сведения относительно стратегии врага. Никто не мог предположить, что Гитлер будет действовать так, как он начал. Ведь в германском руководстве обсуждались варианты еще более абсурдные, чем знаменитый план «Барбаросса». А. В. Шубин рассказывает, что один из таких вариантов предполагал движение с юга в обход Москвы через Рязань! Германские войска должны были бы совершить блицкриг невероятных размеров и, конечно, просто не смогли бы успеть до осенней распутицы, как они планировали.
Сталину было известно, что для противника наиболее удобно выдвигаться на Москву с двух флангов, захватив Ленинград и Киев, отлично снабжавшиеся по Балтийскому и Черному морям. Поскольку если начинать наступление с центра, войска оказываются в уязвимой позиции, когда Красная армия сможет наносить удары с флангов.
В такой ситуации нам нечего было противопоставить немцам. И Сталин отодвигает границы. Как считает А. В. Шубин, именно отсюда вытекает история с финляндской кампанией.
Но вернемся к планам немцев. Итак, если выдвигаться с двух сторон (причем воевать в зимний период Гитлер не рассчитывал – все нужно было делать быстро, так как не исключался фактор Англии), то Красная армия будет постоянно грозить из центра. И в конце концов принимается абсолютно нелогичное решение: главные силы будут наносить удар в центр и одновременно по северу и югу, чтобы исключить возможность окружения. А. В. Шубин называет этот абсурдный с точки зрения военного искусства план «ударом растопыренными пальцами».
В руководстве СССР такого предположить не могли. К тому же наша разведка упустила из виду группу армий «Центр» как главное и самое мощное стратегическое объединение войск вермахта.
Советское руководство постоянно ждало сосредоточения вражеской группировки войск. Германии удалось сделать это скрытно, в меньшем масштабе и совсем не так, как нами ожидалось. Все это оказало решающее влияние на то, что 22 июня произошла катастрофа.
В основу немецкого плана «Барбаросса» была положена идея молниеносной войны – блицкрига. Предполагалось уничтожить главные силы советских войск в смелых операциях посредством глубокого и быстрого выдвижения танковых клиньев. Нужно было предотвратить отступление боеспособных войск Красной армии на широкие просторы русской территории. Группа армий «Север» наносила удар в направлении Ленинграда. Группа армий «Центр» двигалась к Москве. Группа армий «Юг» – через Украину к Волге.
Выиграть войну таким образом было нельзя, но, как метко выразился А. В. Шубин, именно благодаря тому, что план был безумен, «зверь получил шанс».
Вместе с тем, несмотря на потерю Западного фронта, Юго-Западный фронт в результате выиграл драгоценное время, ведь нашей главной задачей было не дать врагу подойти к Москве до осени. Потом, кстати, советское руководство пожертвовало и Юго-Западным фронтом, чтобы укрепить свой потенциал и получить возможность сражаться дальше.
В итоге знаменитый план «Барбаросса» был сорван. Клещи замкнулись не в Смоленске, а в Минске. Юго-Западный фронт был окружен не на Правобережье, а на Левобережье Украины. Да, вначале мы потерпели поражение. Но, как верно отмечает А. В. Шубин, это было не всесокрушающее поражение. Считается, что в ином случае у немцев появлялся бы шанс начать наступление на Москву до осени. Конечно, столица бы сражалась, ее оборона была к этому готова. Но если бы город пал, по некоторым оценкам, под вопросом оказывалось бы политическое руководство Сталина.
В публицистике, посвященной событиям Второй мировой войны, нередко можно встретить миф о значительно лучшей подготовке офицерского состава германской армии в сравнении с советской. Отмечаются выдающийся немецкий педантизм, многократно всеми воспетый профессионализм, прусская военная традиция. Такое же мнение высказывается и о разведке нашего противника. Но ведь получается, что именно эти германские «гении» создали план «Барбаросса», который ни при каких обстоятельствах не мог привести к успеху. Кроме того, немецкая разведка сработала значительно хуже нашей, так как ей не удалось в полной мере оценить оборонный потенциал СССР и немцы вообще не знали, с чем им придется столкнуться.
В данном случае нам на руку сыграло и то, что Германия воспринимала СССР как азиатскую державу. Немцы не верили в то, что «степным варварам» окажется по силам создать передовую промышленность, что они могут быстро учиться, находясь в процессе перехода к городскому урбанистическому обществу. В том числе поэтому данные немецкой разведки зачастую оценивались неверно.
В контексте разговора о первых днях войны не могу не затронуть еще один вопрос, который приобрел особое звучание в последнее время и у нас, и на Украине. Широко муссируется такая точка зрения, что советские люди в принципе не хотели воевать за Сталина, за коммунистическое общество, за колхозы. И при первой же возможности предпочитали сдаться в плен, чтобы потом с оружием в руках, которое им предоставит Гитлер, сражаться с большевиками.
Как считает В. А. Невежин, это может быть отчасти верно для Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии. Но в целом для СССР нужно учитывать демографический аспект. Ведь всеобщая воинская обязанность была введена в 1939 году, и в армию призывались 18–20-летние граждане, которые просто не могли успеть возненавидеть советскую власть.
Историк М. И. Мельтюхов отмечает, что эта война частично скрывала в себе некие элементы гражданской войны: попытки сведения каких-то счетов – политических, этнических, да и просто на бытовом уровне. Нельзя забывать и о том, что немцы специально разжигали этническую ненависть между разными народами Советского Союза, что, кстати, до этого было опробовано в Югославии. Но, как оказалось, советское общество, за исключением регионов, недавно вошедших в состав СССР, не слишком поддавалось на подобные провокации.
Случаев массового перехода русских и белорусов на сторону врага зафиксировано не было. Хотя отдельные примеры антисоветских настроений, конечно же, имели место. Если брать Украину, то с продвижением на восток немецкая пропаганда вызывала все меньший отклик у украинского населения. Но, к примеру, крымские татары, сводя какие-то собственные местные счеты, могли обращаться в союзников Германии.
Свою роль в ситуации на захваченных землях сыграла и слабая урбанизация Советского Союза, поскольку сельское население меньше подвержено подобным пропагандистским призывам, чем горожане.
В общем, у немцев не нашлось тех лозунгов, которые бы привлекли на их сторону значительную часть советского населения на оккупированных территориях. Да и в 1941 году перед германским командованием такая задача не стояла.
Вместе с тем историк, директор Центра информационных и социологических программ Фонда исторической перспективы А. А. Музафаров обращает внимание на то, что в Советской армии, как и в целом в обществе, присутствовали как минимум три достаточно выраженные общественные группы.
Первая – это традиционное русское общество, которое получило воспитание, образование и понимание мира в досоветском прошлом. И это были необязательно люди, родившиеся до революции. Так, перепись населения 1937 года показала, что больше половины молодежи при рождении были крещены и считали себя верующими.
Вторая группа – советское общество, люди, которые росли и воспитывались уже в советское время и в советском духе. Это первые комсомольцы, поколение, очень хорошо описанное в советской художественной литературе. С этой прослойкой были связаны отдельные проблемы, заключавшиеся в том, что до середины 1930-х годов молодые люди получали воспитание и образование в духе мировой пролетарской республики, а потом зазвучали призывы о защите социалистического Отечества. Отсюда возникали иллюзии, что немецкие рабочие поднимутся и как один перейдут на сторону Красной армии, чего, конечно же, не произошло.
Третью, довольно многочисленную группу составляли люди, уже переставшие быть русскими, но не превратившиеся в советских.
Эти три социальные группы имели совершенно разное мировоззрение, что оказывало соответствующее воздействие на ход военных действий, поскольку граждане одной страны в ряде случаев не находили общего языка друг с другом. Социум тех лет на страницах военных книг нередко выглядит обществом крайней подозрительности. Враги виделись повсюду. Одновременно нельзя отрицать бытовавшего недоверия ко всему советскому. И это взаимное недоверие тоже было фактором, который очень сильно влиял на моральный дух армии. В состоянии шока, паники многие просто не понимали, за что они должны воевать. Именно этим объясняется определенное количество людей, сдававшихся врагу добровольно.
В мемуарах и многочисленных архивных источниках мы можем найти информацию о совершенно разном поведении советских войск при столкновении с врагом. Например, пограничники, танковые части, авиация зачастую сражались до последнего патрона. В то же время пехотные дивизии проявили себя слабо. А. А. Музафаров объясняет это четкой сегрегацией – своего рода кастовым принципом при отборе в армию. Закон 1939 года о всеобщей воинской повинности отменил ограничения на призыв в армию по классовому признаку. И люди, которых ранее вообще не допустили бы к службе, потом составили кадры народного ополчения. С другой стороны, наиболее идейно подкованную молодежь направляли именно в пограничные войска, войска НКВД, танковые части и вообще в технические рода войск. Связано это было и с физическими качествами, и с образованием, но главное, что обязательно прописывалось в инструкциях, – с политической благонадежностью. В экипаже каждого танка должен был быть минимум один коммунист или комсомолец.
Конечно, сейчас эта тема приобрела большую актуальность, и историки отмечают риск ее излишней мифологизации и политизации. Но мне до сих пор неясно, почему данная проблема не изучалась в контексте трагической даты 22 июня. Ведь, казалось бы, определенная связь между различными событиями лежит на поверхности.
Итак, к концу июня 1941 года была занята большая часть Белоруссии. В этой ситуации ни оккупационным войскам, ни местному населению не было ясно, что именно теперь нужно делать. Постепенно у германского военного руководства зрело понимание того, что в этом году война не закончится. Соответственно, понемногу начала изменяться геббельсовская пропаганда. Несмотря на то что Гитлер воспринимал советских граждан не иначе как варваров с востока, которые не заслуживают никаких поблажек, с населением оккупированных районов нужно было что-то делать, в том числе использовать его в экономическом плане. По этому вопросу в германском руководстве единого мнения не было. И такое положение дел сохранялось вплоть до весны 1942 года, когда фронт уже более или менее стабилизировался и стало понятно, какие земли находятся под контролем Германии. Третий рейх начал осуществлять в большей степени однозначную политику.
Но вернемся к Советской армии, которая в своей массе оказалась в немецком плену. И опять мы сталкиваемся с искажениями: в последнее время нередко фигурирует удивительная цифра – 5 миллионов пленных в июне 1941 года. В частности, об этом я прочитал недавно в одной латвийской газете. Конечно, такое количество вряд ли соответствует действительности.
Так, по словам М. И. Мельтюхова (с опорой на немецкую статистику), к концу 1941 года германские структуры, занимавшиеся учетом военнопленных, насчитали 3,9 миллиона человек. Что касается самого начала войны, то, видимо, можно говорить о цифре 150–200 тысяч пленных к концу июня 1941-го. Но никак не о миллионах.
И в этой связи вновь возникает ставший уже традиционным вопрос: сколько же еще будет существовать этот своеобразный исторический ревизионизм, который мы наблюдаем в последние годы?
Историк В. А. Невежин отвечает на него так: «Политическая актуальность такого события, как Великая Отечественная война, будет, наверное, присутствовать для нас всегда. После распада СССР прошло почти 20 лет, но мы по-прежнему окружены государствами, воссоздающими и обосновывающими свою государственность… которая отрицает все советское».
Попытки переписать историю в ближайшее время вряд ли прекратятся. Военный период до сих пор содержит немало белых пятен. Работа же с историческими архивами как Прибалтийских государств, так и Украины, к сожалению, сегодня зачастую становится невозможной.
Именно поэтому Россия в лице и государственных органов, и научной общественности просто обязана выработать свою линию поведения, чтобы реагировать на эти вызовы и давать адекватные ответы.