1941. На главном направлении. 1941. На главном направлении (Л. Н. Лопуховский, 2017)

Красная армия перед Второй мировой войной

Несмотря на кардинальное сокращение армии после Гражданской войны, в военной среде наблюдался небывалый расцвет военно-научной мысли. Этому всячески способствовал нарком по военным и морским делам СССР М.В. Фрунзе. Надо было решать, в каком направлении вести строительство вооружённых сил с учетом реальных материальных возможностей страны, экономика которой была подорвана войной и последующей разрухой. Военачальники, военные историки и теоретики обратились к проблеме руководства войной и большими массами войск. В военных журналах печатались дискуссионные статьи, в которых анализировался опыт Первой мировой и Гражданской войн. Сейчас трудно представить, но в эти годы публиковались даже труды белых генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля и Я.А. Слащева, а в академиях и различных курсах преподавали бывшие царские генералы. И победители и побежденные пытались разобраться в причинах побед и поражений. Появились труды по военной истории и теории А.М. Зайончковского и А.А. Свечина, сохранившие свое значение до наших дней.

К сожалению, по мере усиления культа личности И. Сталина обсуждение проектов и предложений по строительству вооружённых сил приняло формальный характер. На деле всё решала воля человека, критиковать которого не каждый мог решиться. В практической работе учитывалась одна точка зрения, утверждённая высшей инстанцией. Это сковывало творческую мысль теоретиков. Поэтому практика зачастую отставала от теории.

Поскольку социалистическое строительство в стране осуществлялось в условиях капиталистического окружения, считалось, что «мирная передышка» не может продолжаться слишком долго; она сменится неизбежным военным столкновением капиталистического мира с СССР. Поэтому следовало готовиться к войне с коалицией враждебных приграничных государств при материально-технической и финансовой поддержке со стороны крупнейших стран Европы. При этом не исключалась и возможность прямого участия в войне английских и французских вооружённых сил, а также армий других крупных держав. Эта оценка наиболее вероятных противников и их стратегических целей во многом сохранялась неизменной до начала Второй мировой войны.

На 1 января 1927 г. Красная Армия насчитывала 607 125 человек. По мобплану № 8 1928 г. в Красной армии после развертывания предусматривалось иметь 103 стрелковые и 12 кавалерийских дивизий, семь кавбригад и 16 артполков РГК общей численностью в 2,9 млн. человек. Такую армию необходимо было заблаговременно оснастить соответствующим вооружением. По поводу дальнейших путей развития Красной армии в военном руководстве РККА возникли разногласия. 20 декабря 1927 г. М.Н. Тухачевский[1], занимавший тогда должность начальника Штаба РККА, направил наркому обороны Ворошилову служебную записку «О радикальном перевооружении РККА». Это был план коренной реорганизации Красной армии. К концу 1-й пятилетки, в 1933 г., в составе армии военного времени он предлагал иметь до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, а также 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов[2]. В этом случае численность армии достигла бы 5,8 млн. человек, то есть вдвое больше. С учётом низких материальных возможностей СССР предложения будущего маршала были отвергнуты, как нереальные.

Весной 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило следующие основные принципы плана строительства вооружённых сил на будущее пятилетие, выдвинутые Штабом РККА и К.Е. Ворошиловым:

«<…> по численности – не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны; по технике – быть сильнее противника по двум или трем решающим видам вооружений, а именно – по воздушному флоту, артиллерии и танкам»[3].

Таким образом, во главу угла ставилось достижение количественного превосходства над потенциальными противниками не в людях, а в технике. Однако Тухачевский, занявший в мае 1928 г. пост командующего Ленинградским военным округом, продолжал настаивать на необходимости более резкого увеличения численности армии. 11 января 1930 г. он отправил Ворошилову ещё одну записку. На этот раз, сохранив неизменным число предложенных им ранее соединений, Тухачевский добавил рекомендацию иметь на вооружении Красной армии в военное время 40 тыс. самолетов и 50 тыс. танков. Между тем, согласно действовавшему в то время мобплану № 10, в РККА предусматривалось иметь всего 1420 самолетов и 429 танков[4].

Эта записка вызвала в военном и политическом руководстве страны нешуточную дискуссию. Возник конфликт между перспективно мыслящими военными деятелями, в том числе старшими офицерами и генералами царской армии, и малообразованными героями Гражданской войны. При этом научная аргументация в спорах зачастую подменялась чисто идеологическими оценками и навешиванием незаслуженных ярлыков. А вместо доказательств в ход пускался, как сейчас бы сказали, административный ресурс.

Считалось, что большинство трудящегося населения капиталистических стран, с которыми придется воевать СССР, станет относиться к Красной армии, как к своей освободительнице. Поэтому военное руководство основное внимание уделяло развитию теории подготовки и ведения наступательных операций. Одним из условий успешного наступления было решение проблемы прорыва хорошо подготовленной обороны противника, насыщенной бесчисленными пулеметами и орудиями, опутанной густыми рядами колючей проволоки. В ходе Первой мировой войны на территории Европы попытки прорыва такой обороны оканчивались для армий противоборствующих сторон, как правило, неудачами и большими потерями. На завершающем этапе войны не помогло и применение немногочисленных и тихоходных танков и даже отравляющих веществ.

Предложения Тухачевского о массовом производстве танков и боевых самолетов и были направлены на решение «позиционного тупика». Именно ему принадлежит большая заслуга в техническом перевооружении Красной армии, совершенствовании её организационной структуры, в развитии новых видов и родов войск, таких как танковые, моторизованные и воздушно-десантные. Но взгляды и предложения Тухачевского тогда (и потом, после его реабилитации) подверглись немалым искажениям и высмеиванию. Уже в наше время ему ставят в вину, что он не уделял внимания развитию тех или иных средств, заказывал не те танки вместо тех, которые стали выпускать перед войной и т. п. Но он бы не стоял на месте, если бы его не расстреляли, вносил бы коррективы в свои взгляды! А его астрономические, по взглядам того времени, цифры исходили из планов производства в СССР в 1932/1933 хозяйственном году тракторов и автомобилей. И речь в его записке шла о производстве танков и самолетов для ведения полномасштабной войны на Западном ТВД. При этом, по мнению Тухачевского, только танки и самолеты первой линии должны были представлять собой новейшие образцы, а в последующих за ними эшелонах достаточно было иметь максимально упрощенные и дешевые типы боевых машин.

При этом Тухачевский предлагал не строить специализированные военные заводы, а выпускать боевую технику, опираясь, главным образом, на обычные предприятия, которые в мирное время должны были частично заниматься изготовлением товаров гражданского назначения. Производство такого типа создавало реальные предпосылки для резкого увеличения выпуска военной продукции в случае необходимости. Поэтому он и считал возможным построить за первый год боевых действий такое астрономическое количество боевой техники.

Нарком обороны Ворошилов, возражая Тухачевскому, ссылался на необходимость экономии народных средств: «Если вы хотите разорить государство и оскандалить себя, вы организуете такое количество танков в армии в мирное время. <…> Это очень дорогое удовольствие, с одной стороны, а с другой стороны – это ненужная вещь <…>. Это значит съесть все, что государство будет тебе давать, с тем, чтобы быть голодным, когда настанет война»[5].

На самом деле никакие рациональные соображения руководство страны в расчет не принимало, отдавая приоритет развитию военно-промышленного комплекса и продолжая наращивать производство вооружений. В январе 1931 г. в планы строительства вооружённых сил была внесена принципиальная поправка: отныне РККА должна была превосходить вероятных противников на главном ТВД по всем показателям, а не только по двум или трем решающим видам вооружений, как это было прежде. На этом фоне идеи Тухачевского были замечены и получили признание Сталина, который ценил ум, деловую хватку и стремление молодого военачальника ко всему новому. В июне 1931 г. будущий маршал был назначен на высокий пост начальника вооружений РККА и заместителем наркома Ворошилова.

Одновременно с наращиванием производства вооружений в Красной армии проводилась большая работа по поиску наиболее эффективных способов и методов ведения военных действий. Заметный вклад в этом отношении внес грамотный и энергичный теоретик и практик военного дела В.К. Триандафиллов[6], выдвинутый М.В. Фрунзе в 1924 г. на ответственейший пост начальника оперативного отдела Штаба РККА. В своих статьях Триандафиллов на основе обобщения опыта Первой мировой и Гражданской войн разработал практические рекомендации по строительству и модернизации Красной армии. Он ещё в 1929 г. в книге «Характер операций современных армий» наметил перспективы развития оперативного искусства и теоретически обосновал теорию «глубокой операции». Её сущность заключалась в прорыве обороны противника сразу на нескольких направлениях на всю её глубину и дальнейшего развития успеха путем ввода в прорыв массы подвижных войск – танков, мотопехоты и конницы. Их действия с выходом на оперативный простор должна была поддерживать авиация, при этом в тылу противника планировалась высадка воздушных десантов с целью разгрома его резервов. Это должно было обеспечить высокие темпы наступления – до 15 км в сутки и большую глубину операции – 150–200 км, что не позволяло противнику организовать эффективное противодействие наступающим войскам.

За период 1930–1933 гг. в СССР удалось изготовить 9224 самолета (и военных и гражданских)[7] и 7865 танков и танкеток[8]. Возникла необходимость создания крупных авиационных и танковых частей и соединений. Единомышленник Триандафиллова заместитель начальника Управления механизации и моторизации РККА К.Б. Калиновский[9], разработал положение об использовании групп средних и тяжелых танков для решения самостоятельных задач при развитии успеха в глубине вражеской обороны. Будучи хорошо знакомым с немецкими теоретическими разработками в танковой школе «Кама», он использовал их при обосновании создания крупных механизированных соединений в Красной армии. По его инициативе в мае 1930 г. была создана первая механизированная бригада. К сожалению, 12 июля 1931 года В.К. Триандафиллов и К.Б. Калиновский погибли в авиационной катастрофе: неподалеку от Москвы их самолет, летевший на малой высоте, в тумане зацепился за деревья. Осенью 1932 г. были сформированы два механизированных корпуса, каждый в составе двух механизированных и одной стрелково-пулеметной бригады. В состав корпуса входили также разведывательный, химический и саперный батальоны, батальон связи, зенитно-артиллерийский дивизион, рота регулирования и техническая база[10].

Советское руководство было уверено в неизбежности близкой войны. Новый мобилизационный план на завершавший первую пятилетку 1933 год предусматривал полуторный (по сравнению с прежними наметками) рост армии военного времени. Её состав планировалось довести до 150 стрелковых и 22 кавалерийских дивизий, двух мехкорпусов и 10 мехбригад, в которых числилось 4467 тыс. человек, 20 073 орудий, 8463 танков и танкеток, 979 бронемашин и 3740 боевых самолетов. Согласно принятой в 1932 г. «Танковой программе», только за первый год войны предусматривалось произвести 13 800 малых и 2000 средних танков, а также 15 000 танкеток[11]. В марте 1935 г. штатная численность Красной армии мирного времени впервые превысила миллион человек.

К 1938 г. Штаб РККА планировал иметь достаточные индустриальные мощности для выпуска только в течение первого года войны 74 тыс. самолетов, 85 тыс. танков и 40 тыс. танкеток. Эти показатели намного превышали предложенные Тухачевским, к тому времени уже расстрелянным. Но на этот раз Ворошилов был согласен с такими поистине астрономическими цифрами.

Советский Союз не на шутку готовился воевать со всеми своими ближайшими соседями, которые зачислялись в потенциальные члены антисоветской коалиции. О каких-либо союзниках даже и речи не было. К «вероятным ближайшим противникам» Советского Союза были отнесены все без исключения соседние с ним страны Запада, а также Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Согласно расчетам, только Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Литва и Эстония в 1938 г. могли развернуть армии, насчитывавшие в общей сложности до 3,4 млн. человек, 3000 самолетов и 2800 танков. Прогнозировалось, что соседние государства на Западе, Юге и Дальнем Востоке смогут выставить против СССР в 1938 г. 122 пехотные и пять кавалерийских дивизий, семь пехотных и 24 кавалерийские бригады, в которых будут числиться 6,9 млн. человек, 6600 самолетов и 6000 танков[12]. Устрашающие цифры не имели ни малейшего отношения к действительности, но именно ими обосновывались реальные планы развития Красной армии на вторую пятилетку.

Характерно, что за воображаемыми угрозами военное руководство СССР проглядело настоящую опасность: в Германии к власти пришли нацисты во главе с Гитлером. Эта страна стала быстро превращаться в наиболее сильного и опасного вероятного противника СССР, которую ранее занимала Польша. Но и Польшу отнюдь не списали со счетов, её только начали прочить в союзники Германии. Советское руководство, разумеется, знало о непримиримых противоречиях между этими странами, но, тем не менее, опасалось, что они все же могут сговориться против Советского Союза. Время показало, что для создания германо-польской коалиции против СССР не было достаточных оснований, ведь давний глубокий антагонизм между этими странами существенно перевешивал их общие антисоветские интересы. Но руководство Советского Союза этого не осознавало или не желало осознавать.

Военное руководство страны, наряду с развитием новых видов и родов войск, уделяло должное внимание и развитию старейшего рода войск – артиллерии, в том числе и тяжелой. К концу 1917 года в русской армии имелось в наличии около 18 тыс. артиллерийских орудий разных систем и калибров. К февралю 1918 г. половина из них была утрачена в результате наступления германских войск. Из оставшихся после Гражданской войны более чем 9 тыс. орудий исправными оказались только 1798[13]. В ходе модернизации Красной армии количество орудий и минометов войсковой артиллерии в составе соединений и частей постепенно увеличивалось. К началу войны их насчитывалось более 110 тыс. Например, стрелковые дивизии по штату стали иметь по два арт-полка, один из которых был гаубичным. Суммарный вес залпа её штатной артиллерии и минометов достиг 1822,2 кг, увеличившись за 5 предыдущих лет почти на 70 %.

В отношении тяжелой артиллерии Красная армия долгое время была вынуждена довольствоваться только тем, что ей досталось от старой русской армии. В конце 1915 г. за счет реорганизации осадных частей, имевших на вооружении орудия крупных калибров, были сформированы тяжелые артиллерийские бригады, отдельные тяжелые артиллерийские дивизионы. В 1916 г. они были сведены в части и соединения ТАОН (тяжелой артиллерии особого назначения). К 1 марта 1917 г. в их составе находилось всего 338 тяжёлых орудий.

В связи с развалом старой армии началось расформирование и частей ТАОН. Лишь 5 апреля 1918 г. приказом Наркомвоенмора объявленное расформирование этих частей было прекращено. Но к тому времени значительная часть исправных тяжелых орудий была утрачена. В связи с плохим состоянием материальной части и, главное, из-за маневренного характера гражданской войны части ТАОН в боевых действиях в 1918–1921 гг. участия почти не принимали. По свидетельству известного исследователя артиллерии А.Б. Широкорада в боях под Каховкой в августе 1920 г. применялись пять 120-мм и шесть 155-мм французских орудий обр. 1878 г.

Фактически воссоздание частей ТАОН началось 9.10.1918 г. с утверждением их штатов. В последующем они составили основу артиллерии Резерва Главного командования (РГК) Красной армии. К концу 1921 года в частях ТАОН состояло 10 280-мм мортир Шнейдера. К началу 1933 г. за счет восстановления пришедших в негодность экземпляров число таких мортир довели до 20. На вооружении пушечных (пап) и гаубичных (гап) артполков и отдельных дивизионов РГК, кроме орудий таких же калибров, как и в войсковой артиллерии, имелись орудия большой (БМ) и особой (ОМ) мощности.

Кстати, провести четкую грань между артиллерией БМ и ОМ и корпусной артиллерией довольно трудно. Так, В 1915–1935 гг. многие орудия, например, 152-мм пушки Шнейдера обр. 1910 г., 127-мм пушки Виккерса и другие таких же калибров относили к артиллерии большой и особой мощности. В настоящее время к артиллерии БМ относят пушки и гаубицы калибра 175–240 мм. Они предназначаются для разрушения особо прочных оборонительных сооружений и уничтожения (подавления) важных объектов в глубине обороны противника. К ним относятся пушки и гаубицы, которые, в отличие от орудий береговой и железнодорожной артиллерии, могут передвигаться или перевозиться хотя бы и по частям по грунтовым дорогам. Артиллерийские формирования РГК в годы минувшей войны являлись важнейшим средством в руках командования оперативно-стратегического объединения – фронта или группы фронтов. Надо сказать, что историки и исследователи, в отличие от новейших видов и родов войск (авиации и танковых войск), незаслуженно мало уделяли внимания вопросам применения артиллерии РГК в Отечественной войне, особенно в её первый период.

Рассмотрим подробнее историю создания и тактико-технические характеристики орудий большой мощности на примере 203-мм гаубиц, доставшихся РККА от старой армии. 203-мм английская гаубица была создана английской фирмой «Виккерс» 1 марта 1916 г. и получила название Mark VI (тип VI). Россия заказала её заводу 32 таких орудий. К 1917 г. из Англии поставили 31 гаубицу. Чтобы удовлетворить потребности армий Антанты, 14 апреля 1917 г. американской фирме «Midvale Steel and Ordnance Co.» заказали 100 таких гаубиц. К 14 ноября 1918 г. фирма изготовила 146 гаубиц Mark VI, 96 из них были отправлены в Европу, остальные остались на вооружении армии США. 32 таких гаубицы закупили финны во время советско-финской войны. Но они прибыли туда уже после заключения перемирия, и с тех пор хранились на складе до конца 60-х г.

203-мм гаубица «Мидвэйл-VI» в Музее артиллерии С.-Петербурга

К концу 1921 года в РККА имелось 59 203-мм гаубиц иностранного производства, большинство из которых было «Мидвэйл-VI»[14], К 1.08.1923 г. в составе ТАОН остались 203-мм гаубицы только этого типа (её основные тактико-технические характеристики показаны в Приложении 1). На 1.11.1936 г. в РККА имелось 50 исправных и одна учебная гаубица. В СССР и Англии эти орудия состояли на вооружении до 1943 г.

Гаубица была снабжена специальным механизмом для быстрого приведения ствола к углу заряжания (+7°30′) и обратно. В этом положении осуществлялось раздельное заряжание орудия: сначала при помощи крана к казенной части подавался снаряд весом 90,7 кг, затем – заряд. Противооткатное устройство гаубицы состояло из гидравлического тормоза отката и гидропневматического накатника. Устойчивость и меткость орудий на испытаниях и на боевых стрельбах в частях были признаны весьма удовлетворительными. Гаубица «Мидвэйл-VI» считалась очень ценным орудием. Несколько раз её пыталось модернизировать, чтобы увеличить начальную скорость снаряда и дальность стрельбы. Но эти попытки оказались неудачными вследствие недостаточной прочности ствола и лафета.

Транспортировка гаубицы осуществлялась трактором в нераздельном виде. Для этого орудия требовались хорошие дороги, но и тогда скорость передвижения была невелика. Было разработано два варианта модернизации хода лафета. Но работы по изготовлению гусеничного хода и колесных повозок для раздельной транспортировки гаубицы в 1930 г. были прекращены, и увеличить скорость перевозки гаубицы также не удалось.

Однако ограничиться использованием только тех тяжелых орудий, что достались от старой армии, было неразумно. Отечественные конструкторы постоянно работали над созданием артиллерийских систем, не уступающих, а то и превосходящих иностранные образцы по тактико-техническим характеристикам. В содружестве с опытными заводскими специалистами они осваивали серийное производство орудий большой и особой мощности.

К ним относилась 203-мм гаубица Б-4 образца 1931 года (точный калибр этого орудия составлял 203,4 мм, то есть 8 дюймов). Официально 203-мм гаубица Б-4 была принята на вооружение 10.06.1934 г. После доработки ходовой части она считалась удачным орудием, и по основным параметрам превосходила «Мидвэйл-VI» (см. Приложение 1). Особенностью Б-4 являлся лафет с гусеничным ходом, что обеспечивало гаубице достаточно высокую проходимость на короткое расстояние в собранном виде и возможность ведения стрельбы с грунта без использования специальных платформ. Заряжание гаубицы производилось также с помощью крана с лебедкой.

Перевозка гаубицы на большие расстояния осуществлялась двумя тракторами. Для этого она разбиралась на две части: ствол, снятый с лафета, укладывался на специальную повозку БР-10. В этом случае скорость перевозки гаубицы достигала 25 км/час. Гусеничный лафет, соединенный с передком, составлял лафетную повозку. Для транспортировки использовались гусеничные тягачи типа «Коммунар», наибольшая допустимая скорость передвижения по шоссе составляла 12–15 км/ч.

Сначала выпускали два типа этой гаубицы – малой и большой мощности. Если к 6 марта 1933 г. в войсках имелось всего семь гаубиц Б-4 (видимо, все малой мощности), то к 1.01.1937 г. было изготовлено 31 гаубица Б-4ММ и 88 гаубиц Б-4БМ. Попытки создать для корпусной артиллерии новую гаубицу такого же калибра, но более мобильную, закончились неудачей.

В войне в Финляндии 1939–1940 годов гаубицы Б-4 использовались для разрушения долговременных сооружений линии Маннергейма. На 1.03.1940 г. там имелось 142 гаубицы Б-4, из них в ходе боев из строя вышло четыре орудия. Всего же было произведено 31 гаубица Б-4ММ и 977 гаубиц Б-4БМ. В конце войны они состояли на вооружении 30 артбригад и четырех отдельных полков БМ. Всего по штату к 1 мая 1945 года Б-4 должно было быть 768 гаубиц, имелось – 760.

На случай войны штабом РККА (Генштабом) разрабатывались оперативные планы использования в ней войск и сил. Эти планы дорабатывались или разрабатывались заново по мере изменения мобилизационных планов Красной армии, роста её рядов и оснащения, а также международной ситуации. До начала Великой Отечественной войны такой план разрабатывался и уточнялся не менее 15 раз, т. е. практически ежегодно. К 24 марта 1938 г. под руководством нового начальника Генштаба Б.М. Шапошникова был разработан очередной оперативный план. На этот раз в нём исходили из того, что «<…> Советскому Союзу нужно быть готовым к борьбе на два фронта: на западе против Германии и Польши и частично против Италии с возможным присоединением к ним лимитрофов, и на востоке против Японии».

Общие силы вражеской коалиции на Западном ТВД оценивались в 157–173 дивизии, 7780 танков и танкеток и 5135 самолетов, из них на советских рубежах ожидались 120 пехотных и 12 кавалерийских дивизий, 7500 орудий, 6300 танков и танкеток и 3700 самолетов. Против них СССР готовился выставить только на Западе 106 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 20 танковых бригад, 9466 орудий, 8046 танков и 4458 самолетов[15]. На каком направлении будут сосредоточены главные усилия противника, севернее или южнее Припятских болот, Шапошников рассчитывал определить не позже, чем к 10-му дню мобилизации. Он полагал, что для врага предпочтителен северный вариант. Оперативный план с учетом этого положения был утвержден на заседании Главного Военного Совета 19 ноября 1938 г. После этого в советском военном планировании наступила необычно долгая пауза продолжительностью почти в два года.

В целях обеспечения перехода вооружённых сил с мирного на военное положение в каждой части имелись неприкосновенные запасы (НЗ) вооружения, транспортных средств, снаряжения и амуниции по штатам военного времени. Такие же запасы создавались на передовых и головных складах армий пограничных округов и в глубине страны. Использование НЗ в мирное время категорически запрещалось. Потребность в нем исчислялась на основе схемы мобилизационного развертывания, в которую включались соединения и части, содержавшиеся в мирное время, а также формируемые в первый месяц войны. При переходе с мирного на военное положение на базе некоторых частей и соединений предусматривалось развернуть несколько аналогичных структур. При этом размеры НЗ зависели от установленного Генеральным штабом коэффициента, то есть кратности, развертывания. Например, если он равнялся трем («тройчатка»), то с объявлением мобилизации данная войсковая часть развертывалась в три аналогичные структуры.

Согласно утвержденному в августе 1939 г. плану оргмероприятий, в составе артиллерии РГК предусматривалось иметь 17 артполков БМ по 36 203-мм гаубиц с численностью личного состава в каждом 1374 человека. Потребность в орудиях для них (612 единиц) покрывалась полностью. По имеющимся данным, из указанных выше 17 полков 13 были двойного развертывания. Существовал план превратить все 17 артполков в части тройного развертывания. Тогда при объявлении мобилизации количество таких полков увеличивалось бы до 51. Достигалось это за счет сокращения в существующих частях четвертых дивизионов и соответствующего уменьшения количества орудий в полках с 36 до 24. Для покрытия потребности военного времени планировалось произвести ещё 571 203-мм гаубицу. При этом во вновь формируемые части могли быть поставлены и другие образцы орудий.

Процесс развертывания частей и переход их со штата мирного времени на штат военного рассмотрим на примере одного из старейших артиллерийских полков Красной армии – 120-го гап БМ РГК. Он был сформирован в октябре 1929 г. на базе дивизионов 3-й Южной группы ТАОН, которые принимали участие в боях на Южном фронте, в том числе на Каховском плацдарме и у Перекопа. Полк дислоцировался в г. Днепропетровск Харьковской области. Он неоднократно подвергался инспекционным проверкам, показывая, как правило, хорошие результаты в стрельбе и других видах боевой подготовки. В 1932 году личный состав участвовал в спасении гражданского населения при большом разливе Днепра, за что полк получил благодарность от Правительства. В 1936 г полком командовал полковник Струнин, военкомом был батальонный комиссар Петров, начальником штаба – капитан Прибойченко.

120-й гап состоял из четырех дивизионов (в каждом три батареи по 2 орудия), всего 24 гаубицы. При этом два дивизиона полка имели на вооружении 152-мм гаубицы, остальные два – 203-мм орудия: один из них – гаубицы Б-4 образца 1931 г., другой – английские гаубицы «Мидвэйл-VI» образца 1916 г. Полк считался частью «тройного развертывания». Численность личного состава на 3 декабря 1937 г. составляла (в скобках – по штату) 1561 (1741) чел, в том числе: комначсостав – 104 (155), младший комсостав (в т. ч. и сверхсрочники) – 113 (183) и срочной службы – 160 (203), рядовой состав – 1184 (1195).

В полковых школах подобных частей заблаговременно готовились соответствующие кадры специалистов. «Переменный» рядовой состав регулярно обновлялся в ходе призывов и во время различных сборов. Из числа красноармейцев 2-го и 3-го годов службы в полковой школе готовили младших командиров запаса. За счет этого удавалось создать значительный резерв подготовленных командиров орудий и специалистов различного предназначения.

К сожалению, военное руководство недооценивало трудность проблемы подготовки достаточного количества людей, способных в совершенстве овладеть новой техникой, которая начала поступать в войска во все в больших количествах. Это было связано с низким образовательным уровнем населения. В СССР только 7,7 % жителей к 1939 г. закончили хотя бы семь и более классов. Поэтому технические рода войск испытывали острый дефицит грамотных специалистов.

В РККА фактически не имелось полноценных младших командиров. По своему образованию, обученности и опыту они мало отличались от красноармейцев. Для выполнения функций, которые в других армиях поручались унтер-офицерам или сержантам, в Красной армии приходилось привлекать командиров среднего звена, Но и они не отличались необходимым объемом и качеством знаний, так как начинали освоение избранной специальности, не имея для этого достаточной образовательной базы.

Слабую подготовку и низкую эффективность работы тогдашних красных командиров приходилось компенсировать увеличением штатов командного и начальствующего состава. Так, в 1939 г. на одного командира РККА приходилось шесть рядовых, в германском вермахте 29, в английской армии – 15, во французской – 22, а в японской – 19[16]. Поэтому, несмотря на большое количество красных командиров (к июню 1941 г. – 659 тыс.), Красная армия постоянно испытывала некомплект комначсостава относительно штата.

При этом командиров, не имевших военного образования или получивших его лишь после окончания краткосрочных курсов, в армии было 37 %. У командиров среднего комначсостава, от младшего до старшего лейтенантов, эта доля была ещё выше. А именно от них во многом зависел реальный уровень боеготовности подразделений. Не лучше обстояло дело и с подготовкой командиров запаса. Из состоявших на учете 916 тыс. командиров запаса армии и флота 89,9 % имели за плечами только краткосрочные курсы или вообще никакого военного образования[17]. Даже среди 1076 предвоенных советских генералов и адмиралов высшее военное образование получили только 566, или немногим больше половины. При этом их средний возраст составлял 43 года, таким образом, и большим практическим опытом они тоже не обладали[18].

В СССР перед войной было 19 академий, 10 военных факультетов при гражданских вузах, 278 училищ и школ, 68 курсов усовершенствования командного состава. Одновременно там обучались свыше 300 тыс. человек. Положение с подготовкой командных кадров, в том числе специалистов родов войск, постепенно менялось, но полностью выправить его к началу войны не удалось. Остро не хватало квалифицированных преподавательских кадров. Качество подготовки слушателей и курсантов считалось делом если не второстепенным, то наживным.

Массовые репрессии в РККА и РКВМФ

Репрессии, организованные по инициативе Сталина, усугубили недостатки в подготовке кадров для Красной армии. Он знал, что комсостав армии поделен на сторонников Ворошилова и Тухачевского. Многие из тех, кто прошел горнило Гражданской войны, знали истинную цену тому же Ворошилову, как военному руководителю, и не боялись высказать свое отрицательное мнение о наркоме. Но к этому времени обычная полемика между сторонниками тех или иных взглядов на развитие военного дела была уже невозможна. Один из известных деятелей времен Гражданской войны Е.А. Щаденко в 1935 г., будучи заместителем начальника Военной академии им. Фрунзе, запретил чтение курса лекций по теории стратегии, сказав: «Какая ещё стратегия? Стратегией занимается лично товарищ Сталин».

Для устранения раскола в военном руководстве Сталин должен был сделать выбор между личной преданностью старых соратников, в том числе кавалеристов, выходцев из 1-й Конной армии – Тимошенко, Буденного, Щаденко и других, и представителями передовой военной науки. Сталин, стремясь укрепить личную власть, выбрал первых. Вместо дискуссий в ход пошли аресты и расстрелы.

Главным проводником кампании репрессий в Красной армии, которая нанесла громадный урон её боеспособности, стал нарком обороны К.Е. Ворошилов[19]. Он был в числе вдохновителей расправы над высшим командным составом Красной армии под видом ликвидации так называемого «военно-фашистского заговора» (дело М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича и других).

Информация о масштабах репрессий в армии и на флоте содержится в отчете начальника Управления по начсоставу Наркомата обороны СССР Е.А. Щаденко «О работе за 1939 год» от 5 мая 1940 г. Согласно ему, за три года (1937–1938) только сухопутные войска из 36 898 уволенных потеряли по политическим мотивам 19 106 человек, а ещё 9579 чел. были арестованы. Получается, что только прямые потери от репрессий и только в сухопутных войсках СССР достигли 28 685 человек. Причинами увольнения для ещё 4048 человек за это же время было пьянство, моральное разложение и воровство. Остальные 4165 человек были исключены из списков армии по причине смерти, инвалидности или болезни[20].

В результате в 1938 г. некомплект комначсостава достиг 34 % от их штатной численности. Только кадровой армии недоставало 93 тыс. командиров, а командиров запаса требовалось гораздо больше – 300–350 тыс.[21] В этих условиях репрессии пошли на спад, больше того, в 1937–1939 гг. были реабилитированы и восстановлены в армии 11 178 человек, из них 9247 уволенных по политическим статьям и 1457 арестованных. Следовательно, безвозвратные потери советских сухопутных войск от репрессий за эти три года составили 17 тыс. человек, по другим данным несколько больше – 17 981 человек[22]. Далеко не все из них были физически уничтожены. По оценке известного ученого-историка доктора исторических наук О.Ф. Сувенирова, в результате репрессий в предвоенные годы погибли примерно 10 тыс. человек комначсостава РККА.

Люди, оправдывающие репрессии, обычно ссылаются на незначительную долю репрессированных относительно общего количества комсостава армии и флота. Но разве дело только в количестве? Они сознательно закрывают глаза на то, что наиболее тяжело репрессии отразились на верхушке командных кадров Красной армии и Военно-Морского флота, их самой квалифицированной, опытной и образованной части.

Первые маршалы Советского Союза (слева направо): М.Н. Тухачевский, К.Е. Ворошилов, А.И. Егоров (сидят), С.М. Будённый и В.К. Блюхер (стоят)

За период 1937 и 1938 гг. было арестовано только три младших лейтенанта и лиц, соответствующих им по званию, что на их общей численности никак не отразилось. Но зато из пяти состоявших на службе в РККА в 1936 году маршалов Советского Союза было расстреляно трое, то есть 60 %. За два указанных года были арестованы и осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР 408 человек руководящего и начальствующего состава РККА и РКВМФ, из них к высшей мере наказания – расстрелу был приговорен 401 человек. Так, были арестованы 14 командармов 1-го и 2-го рангов, что соответствовало 100 % имеющихся на сентябрь 1936 г., 84 комкора, или 135,5 % от их наличия в 1936 г. (аресту подверглись и те из них, которым это звание было присвоено уже после начала репрессий)[23]. Для комдивов эти цифры составили 144, или 71,6 %, для комбригов – 254, или 53,6 %, для полковников – 817, или 47,7 %, для майоров – 1342, или 24,4 %, для капитанов – 1790, или 12,5 %, для ст. лейтенантов – 1318, или 5,1 %, а для лейтенантов – 1173, или 2,0 %[24]. Но все эти цифры не учитывают политсостав и тех арестованных, которых в 1939 году успели освободить и восстановить в армии. В далеко неполном списке политсостава, репрессированного за 1937–1938 г., числятся 14 армейских комиссаров 2-го ранга, 27 корпусных комиссаров, 72 дивизионных комиссара и 110 бригадных комиссаров[25].

В итоге, даже по неполным данным только за два мирных года вооружённые силы СССР безвозвратно потеряли 738 военачальников из своего высшего командного, начальствующего и политического состава, носивших звания, соответствующие генеральским. Для сравнения: безвозвратные потери высшего командного состава СССР за годы войны составили 350 человек, в том числе: погибло в боях – 273, попало в плен – 77 (из них погибло и умерло – 23). Таким образом, только за два года репрессий потери генералитета (известные нам далеко не полностью) в два с лишним раза превысили безвозвратные потери за четыре долгих года самой кровопролитной в истории человечества войны. Но к этим цифрам репрессированных генералов надо прибавить ещё 13, которые были арестованы накануне войны, а расстреляны уже после её начала. Нет полной статистики и по тем из них, которые покончили с собой, не дожидаясь, когда за ними придут, как это сделали, например, армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник, армейский комиссар 2-го ранга А.С. Гришин, комкор Е.И. Горячев и бригадный комиссар С.Т. Соломко.

Наглядной иллюстрацией репрессий является судьба членов Военного Совета при наркоме обороны СССР, созданного 19 ноября 1934 г. В него входило 85 представителей высшего военного и политического руководства армии и флота, в том числе пять маршалов Советского Союза и пять командармов 1-го ранга. В начале войны в нем оставалось всего 9 человек[26]. Что могли присоветовать Сталину оставшиеся члены Совета, над которыми постоянно висел «дамоклов меч» репрессий, сразивший почти всех их соратников!

Замечу, что репрессии, вопреки расхожему мнению, начались не в 1937 или в 1934 гг. (убийство С.М. Кирова), и даже не в 1931-м (репрессии в отношении командиров Красной армии, служивших ранее в царской армии и гражданских лиц, в том числе бывших белых офицеров). Они были развязаны в 1928 г., когда началась коллективизация, и коснулись всех слоев советского общества. Путем репрессий в первую очередь избавлялись от людей, самостоятельно мыслящих, принципиальных и честных. Цель была достигнута: нагнали страх не только на армию и флот, а заодно, – и на всю страну, – чтобы неповадно было.

Причиной многочисленных недочетов и провалов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск «врагов» и их разоблачение стали первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. Развязали руки злонамеренным и завистливым людям, которые путем доносов устраняли своих конкурентов по должности, или просто из зависти. Начавшаяся вакханалия доносительства поразила и страну, и армию: за два года «большого террора» в компетентные органы поступило примерно 5 млн. доносов[27]. В стране руками «вождя всех народов» и его приспешников была создана атмосфера всеобщего страха, все боялись сказать правду. В Красной армии, как в партии и в обществе в целом, с инакомыслием было в основном покончено.

Но вернемся к военным делам. На должности репрессированных командиров поневоле пришлось ставить тех, кто остался под руками. Так, командующий войсками Закавказского военного округа комкор Н.В. Куйбышев на заседании Военного совета 21 ноября 1937 г. доложил, что в округе тремя дивизиями командуют капитаны, а ещё двумя – майоры. На вопрос с места, а куда же девались командиры? Куйбышев ответил: все остальные переведены в ведомство НКВД без занятия определенных должностей. Это ему не простили: через два с половиной месяца Куйбышев Николай Владимирович (13.12.1893 – 1.8.1938) был арестован и через полгода расстрелян (реабилитирован в 1956 г.).

Жестокие репрессии, продолжавшиеся вплоть до самого начала войны вырывали из армии наиболее опытных и способных военачальников высокого ранга. Непосредственно перед войной сменилось практически всё руководство Наркомата обороны, Генерального штаба, главных и центральных управлений, а также командование войск военных округов и флотов. Их заменили молодые, энергичные, но, как правило, недостаточно опытные офицеры и генералы, не имевшие необходимых знаний и навыков работы на ответственных должностях. Главным критерием при назначении на высшие должности была личная преданность вождю и готовность настойчиво и твердо проводить его решения в жизнь.

У нас не принято вспоминать о сотрудничестве германского рейхсвера и Красной армии, которое, безусловно, оказалось взаимовыгодным. Рейхсвер получил возможность создать в глубине территории СССР тайные школы и полигоны, чтобы проводить там обучение личного состава, а также исследования и испытания тех видов боевой техники, которые были запрещены ему Версальским договором. В то же время Красная армия могла перенимать немецкий опыт и готовить своих курсантов с помощью немецких преподавателей.

Кроме того, тесные контакты с рейхсвером были тогда единственной возможностью для руководства РККА непосредственно познакомиться с современной западной армией. Начиная с 1925 г. в армиях СССР и Германии практиковались регулярные взаимные визиты наблюдателей на проводимые маневры, тактические занятия и штабные учения. На них особое внимание уделялось тактике маневренных боевых действий и способам тесного взаимодействия различных родов войск. Учения, в том числе и командно-штабные, были прекрасной школой для любого командира. Кроме того, в благодарность за разрешение организовать и содержать в СССР вышеупомянутые школы немцы предоставили советским командирам возможность обучения на завершающем, четвертом курсе восстановленной академии генштаба. Многие красные командиры учились в этой академии[28]. Но мало кто из них дожил до начала войны… Отсутствие в рядах армии командиров, которые «изнутри» знали германскую армию, немецкие методы организации и проведения крупномасштабных наступательных операций, несомненно, отрицательно сказалось на результатах сражений первой половины войны, пока наши военачальники не набрались своего опыта.

Президент Германии фон Гинденбург приветствует делегацию РККА на маневрах. Слева второй – М.Н. Тухачевский (1932)

Сейчас находятся недалекие или злонамеренные люди, которые утверждают, что масштабы репрессий сильно преувеличены и образовавшуюся в количественном отношении брешь удалось закрыть. Так что «чистка» кадров не сказалась на боеспособности РККА и ВМФ, а наоборот – укрепили их. К этому мнению присоединились и авторы новой 12-томной истории Великой Отечественной войны, утверждающие, что «масштаб репрессий, развязанных режимом (Сталиным) в 30-е годы, был незначителен, и их вред ещё не доказан»! Видимо, для «доказательства» маловато расстреляли…

Между тем, репрессии продолжались и после годов «большого террора» и с началом войны. Так, уже в первые ее дни в числе репрессированных оказались вчерашний командующий ВВС РККА генерал-лейтенант П.В. Рычагов, начштаба ВВС РККА генерал-майор П.С. Володин, командующий ВВС Северо-Западным фронтом генерал-майор А.П. Ионов, командующий ВВС Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Е.С. Птухин, его начштаба генерал-майор Н.А. Ласкин, заместитель командующего ВВС Западного фронта генерал-майор А.И. Таюрский (список можно продолжать).

Перед войной было сформировано большое количество новых соединений и объединений. И при их формировании особенно остро ощущалась нехватка квалифицированных кадров оперативного звена. На вакантные должности зачастую назначались люди, не имевшие достаточного опыта и знаний, которые боялись принимать решения, не согласованные с вышестоящей инстанцией. Кроме того, надо учитывать моральную сторону последствий террора. Уцелевшие в ходе репрессий, за редким исключением, были запуганы. Лишенные самостоятельности, они подавляли в себе любую инициативу, ведь в случае неудачи их могли обвинить в умышленном вредительстве. Гораздо проще и безопаснее было старательно выполнять спущенные сверху приказы, какими бы бессмысленными они не казались в изменившейся обстановке, а потом пассивно дожидаться новых руководящих указаний и, главное, «не высовываться». Качественный уровень командных кадров резко снизился. В дальнейшем читатель будет иметь возможность убедиться в этом.

Репрессии заметно обострили и без того тяжелую ситуацию с обучением командных и технических кадров, особенно в высших военных учебных заведениях. Ведь их руководящий и преподавательский состав тоже серьезно пострадал в тот период. Из всех начальников военных академий уцелел лишь один. Были последовательно расстреляны пять сменявших друг друга начальников Военно-морской академии и шесть руководителей курсов «Выстрел»[29]. После разоблачений многочисленных «врагов народа» многие труды видных советских военных теоретиков и практиков, особенно тех, кто был репрессирован, оказались под запретом. Их выводы и рекомендации по подготовке вооружённых сил и всей страны к будущей войне так и не были реализованы

Последствия предвоенных репрессий оказались для Красной армии особенно тяжелыми ещё и потому, что она имела очень небольшой резерв офицеров, обладавших боевым опытом Первой мировой войны. Ведь значительное число офицеров старой армии погибли или бежали из страны в ходе революции и Гражданской войны. К концу этой войны в Красной армии служило примерно 75 тыс. из 250 тыс. бывших царских офицеров. При этом многие из них занимали ключевые должности. Например, за годы Гражданской войны в должности начальников штабов дивизий служило примерно 600 бывших офицеров. Но их последовательно «вычищали» из армии. В 1937–1938 гг. жертвами репрессий стали ещё 38 из уцелевших к тому времени 63 бывших начштадивов[30]. При этом большинство из них лишились своих должностей только по причине неподходящей анкеты. Подобные меры окончательно добили преемственность Красной армии со старой русской военной школой, и без того уже основательно разрушенной революцией.

Не менее тяжело отразились репрессии на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно: многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить повсюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями.

В обстановке развязанной кампании по разоблачению «врагов народа» бойцы теряли веру в своих командиров, с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры, в свою очередь, снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать недовольство «обиженных». Уклонение их от исполнения служебных обязанностей и пьянство стало повсеместным. Широкий размах этого позорного явления вынудил наркома обороны 28 декабря 1938 г. отдать приказ «О борьбе с пьянством в РККА», который начинался откровенным признанием: «За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава»[31]. Не лучше в этом отношении обстояло дело и на флоте.

В мире мало кто верил постоянным заклинаниям в тогдашней советской печати, что «очищаясь от военно-фашистской скверны, Красная Армия тем самым укрепляет свои ряды». Иностранные военные специалисты не могли поверить, что заместители наркома путей сообщения, как это было официально объявлено в печати, устраивали крушения поездов, а заместители наркома обороны готовили поражение своей армии в будущей войне. Они не могли понять, как мог нарком Ворошилов выдвинуть на посты своих заместителей и командующих военными округами матерых шпионов и изменников?

В июне 1937 г. французский военный атташе подполковник Л. Симон докладывал своему правительству, что «<…> Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба её боеспособности. <…> Если же официальные объяснения не соответствуют действительности, то какова цена режиму, который стремится уничтожить энергичных и сведущих людей, служивших ему почти двадцать лет?»[32].

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник О.А. Паласе, который постоянно выступал за тесное сотрудничество своей страны с Советским Союзом и был склонен оправдывать многие происходившие в нем тогда события, тем не менее, доносил в Париж:

«1) Красная Армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров.

2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую <…> объявили вредительской и отменили, более не существует.

3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутыми, что позволило им избежать всякого контакта с „врагами народа“. В нынешних условиях выдвижение в Красной армии представляет своего рода диплом о некомпетентности.

4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования. В этом отношении весьма показательны все более многочисленные нарекания на плохое обслуживание военной техники и учреждение Ворошиловым „комиссий по экономическому сотрудничеству“. Примечательно, что деятельность этих комиссий, <…> затрудняющая обучение, тремя годами ранее была признана вредной и отменена.

5) Непрекращающиеся перемещения офицеров <…> против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными <…>.

6) Учреждение института военных комиссаров[33] <…> и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом.

7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных <…> своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся „врагами народа“.

Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война <…> несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы»[34].

В этой пространной цитате изложен весьма компетентный, на наш взгляд, анализ кадровой политики советского руководства и состояния боеспособности РККА в связи с репрессиями. Низкого мнения о боевой готовности Красной армии и уровне подготовки её командного состава придерживались и будущие её противники. Так, начальник Генштаба сухопутных войск Германии (ОКХ) Ф. Гальдер записал в своём дневнике: «Русский офицерский корпус исключительно плох (производит жалкое впечатление), гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня»[35].

Между тем с высоких трибун съездов партии и заседаний по разному поводу восхваляли военную мощь страны, заявляя о готовности на удар врага ответить тройным ударом, хвастались увеличением веса артиллерийского залпа стрелковой дивизии, но мало думали, как создать условия, чтобы этот залп точно лег по цели. На XVIII съезде партии в марте 1939 г. командарм 2-го ранга Г.М. Штерн заявил, что наши люди «сумеют, если им нужно будет отдать свою жизнь, сделать это так, чтобы раньше получить десять жизней врагов за одну жизнь нашего драгоценного человека». К.Е. Ворошилов из президиума подал реплику: «Десять мало. Надо двадцать». Под аплодисменты всего зала Штерн согласился, попросив занести это в стенограмму съезда[36].

В действительности степень подготовки армии к войне, как выяснилось в ходе вооруженных конфликтов в 1939–1940 гг. и войны с Финляндией, была далека от подобных шапкозакидательских заявлений. В Красной армии соединениями зачастую командовали люди, не имевшие достаточной квалификации и тем более – боевого опыта. Особенно плохо обстояло дело с оперативной подготовкой руководящих кадров. Её уровень, как и уровень боевой подготовки войск, далеко не соответствовал требованиям современной войны. И таких командиров на всех этажах служебной лестницы, к несчастью, было много. Боевым мастерством им пришлось овладевать в ходе боев ценой больших и порой неоправданных потерь.

Советские пропагандисты, чтобы подчеркнуть авантюризм планов Гитлера, где надо и не надо приводили его слова: «русские вооружённые силы – глиняный колосс без головы». При этом они, по своему обыкновению и по понятной причине, приводили только часть цитаты, что совершенно меняло смысл высказывания фюрера. Гитлер же дословно сказал следующее: «Хотя русские вооружённые силы и глиняный колосс без головы, однако, точно предвидеть их дальнейшее развитие невозможно. Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена, и когда русским приходится преодолевать большие трудности в военной промышленности, созданной с посторонней помощью[37]» (выделено мною. – Л.Л.)

В 1967 г. беседе с писателем К. Симоновым маршал А.М. Василевский так сказал об этом:

«<…> В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в тридцать девятом году <…> был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы»[38].

Участие в военных конфликтах на Западном ТВД

Надежды на долговременный мир в Европе, порожденные Мюнхенским сговором за счет Чехословакии, были похоронены Гитлером. 5 марта 1939 г. немецкие войска начали оккупацию Чехии (Богемии) и Моравии, которые были присоединены к Германии в качестве протектората. Следующей жертвой германской агрессии должна была стать Польша.

23 августа 1939 г. был подписан печально знаменитый пакт Молотова-Риббентропа, который вступил в силу немедленно, до его ратификации. Когда Гитлер узнал о его подписании, он от радости начал стучать кулаками по стене и кричать: «Теперь весь мир у меня в кармане!» Он точно охарактеризовал соглашение с советской страной: «Это пакт с сатаной, чтобы изгнать дьявола»[39].

Политика «умиротворения» со стороны Англии и Франции и заключение советско-германского пакта о ненападении привели к тому, что политический кризис 1939 г. перерос в сентябре в войну, развязанную Германией. При этом Гитлер до последнего момента надеялся, что Англия и Франция не предпримут никаких активных военных действий против Германии, которая не была готова к ведению войны на два фронта. 31 августа Гальдер записал в своем дневнике: «Фюрер спокоен. <…> Он рассчитывает на то, что французы и англичане не вступят на территорию Германии»[40].

В Москве внимательно следили за развитием событий в Европе, рассчитывая использовать их в своих интересах. Участие СССР в войне с Польшей секретным протоколом, приложенным к пакту Молотова-Риббентропа, не предусматривалось. Восточные районы Польши отходили к нему без всяких усилий с его стороны, только за благожелательный к немцам нейтралитет. Но явная угроза развертывания военных действий в непосредственной близости от западной границы СССР потребовала принятия соответствующих мер по повышению боевой готовности РККА. Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) 30 августа опубликовало сообщение о том, что «<…> ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР».

Но мероприятия по скрытному усилению боевого состава Красной армии начали проводить намного раньше. С подписанием пакта осуществление этих мер было лишь ускорено. В Белорусском и Киевском особых военных округах (БОВО и КОВО) приступили к развертыванию группировок войск, которые усиливалась артиллерией и частями других родов войск. Например, в БОВО на базе трех дивизий (33-я, 62 и 29-я сд) в августе 1939 г. было развернуто девять дивизий и одно управление 24-го ск. Активизировалась работа по подбору кадров, предназначенных для вновь развертываемых частей и соединений. Длительные командировки и отпуска военнослужащих, вывод частей в лагеря, а артиллерии на полигоны, о чем просили командующие округами, были запрещены. В органах местного военного управления (военкоматах) и в войсковых частях проверялся и уточнялся учет приписного личного состава, лошадей, автотранспорта и тракторов.

Укомплектование новых частей и соединений командными кадрами осуществлялось в основном за счет перемещения наиболее подготовленных командиров на одну ступень выше во вновь сформированные соединения. На их места прибывали командиры из других соединений округа. Так, убывшего командира 92-го гап 33-й сд 19.08.1939 г. сменил начальник штаба 184-го гап 135-й сд майор Н.И. Лопуховский. Однако в связи с нехваткой кадров возникли сложности при комплектовании штабов новых соединений. Туда пришлось откомандировать значительное количество штабных работников из основных штабов корпусов и дивизий, а частично и из штабов армейских групп и округов. В результате в отделах вышестоящих штабов зачастую осталось только по 1–2 кадровых командира, что впоследствии отрицательно сказалось на их работе.

В августе в соответствии с мобпланом на базе двух дивизионов 120-го гап были развернуты два новых гаубичных полка: 375-й гап получил на вооружение 152-мм гаубицы, 360-й – 203-мм гаубицы Б-4. Третий дивизион, вооружённый 203-мм гаубицами «Мидвэйл-VI», был развернут в полк, сохранивший номер полка – 120-й гап. Полку было вручено Боевое Знамя с надписью «47 отд. тяж. дивизион РККА». Временно исполнявшим обязанности командира этого полка был назначен бывший командир дивизиона капитан Г.В. Воронков, военкомом – политрук Нагульнов, начальником штаба – капитан М.В. Барыбин (бывший помощник начальника штаба полка). Командир батареи старший лейтенант Ф.К. Работнов стал командовать 2-м дивизионом. Все три полка сразу после сформирования были переброшены по железной дороге в БОВО, где планировалось доукомплектовать их автотракторной техникой до полного штата. В Днепропетровске до середины 1940 г. продолжал существовать 120-й артполк Харьковского военного округа, на базе которого продолжалась подготовка кадров для других артчастей РГК. Командиром его стал бывший начальник штаба капитан Прибойченко.

Описывать обстоятельства разгрома Польши подробно не будем. Она была обречена, так как силы и средства её и Германии в количественном соотношении трудно сопоставимы – слишком велик был разрыв в людском и экономическом потенциале этих стран. В довершение к этому в вермахте широко использовалось вооружение, боевая техника и боеприпасы, захваченные в Чехии. Немцы превосходили поляков по людям в 1,5 раза, по танкам – почти в 6 раз, по орудиям – в 3 раза, боевым самолетам – в 4 раза. Превосходили они поляков и в качественном отношении. Остановлюсь лишь на некоторых моментах, которые имеют отношение к событиям 1941 года.

Сосредоточение и мобилизация вермахта велись с соблюдением всех мер маскировки и дезинформации, чтобы не вызвать соответствующих действий со стороны Польши. В Восточную Пруссию войска направлялись под предлогом празднования 25-й годовщины разгрома русских войск в августе 1914 года. В Померанию и Силезию дивизии выдвигались якобы для усиления обороны. Танковые и моторизованные соединения были выведены на учения в готовности к быстрому выдвижению в исходные районы в последний момент перед вторжением.

Целью первых операций германских войск ставились срыв мобилизации и развертывания польских вооружённых сил и последующий их быстрый разгром путем глубокого охвата и окружения главных сил польской армии в районе западнее рек Висла и Нарев. Решающая роль в осуществлении плана отводилась танковым и моторизованным соединениям и авиации. Тем самым Гитлер надеялся поставить Англию и Францию перед совершившимся фактом.

В соответствии с мобилизационным планом в Польше приступили к скрытой частичной мобилизации войск заблаговременно – с 23 марта 1939 г. Были усилены соединения в ряде округов и созданы управления четырех армий и оперативной группы. В течение 13–18 августа были отмобилизованы ещё 9 соединений. А 23 августа, в день подписания в Москве пакта Молотова-Риббентропа началась скрытая мобилизация основных сил. Поляки, учитывая сложившееся соотношение в силах и средствах, готовились к позиционной обороне.

Основной порок польского плана обороны заключался в стремлении удерживать все районы по периметру границы, что привело к распылению усилий польской армии. Более целесообразным представлялся вариант создания подготовленной обороны в глубине на менее растянутом фронте по берегам рек Висла и Варта. В этом случае польская армия имела бы лучшие шансы продержаться до начала активных действий Франции и Англии и тем самым затянуть войну. Но поляки предпочли принять бой на границе. При этом предполагалось, что активные действия развернутся только после полного сосредоточения войск сторон и какого-то периода столкновений сил, прикрывающих мобилизацию и развертывание главных сил.

29 августа в Польше собрались объявить общую мобилизацию. Но Англия и Франция, опасавшиеся, что решительные меры Варшавы могут подтолкнуть Германию к войне, настояли на её откладывании на 31 августа. Однако военное командование Польши 30 августа отдало приказ армиям и оперативным группам первого эшелона о занятии исходного положения. Благодаря этому к утру 1 сентября удалось выполнить основные мероприятия мобплана на 70 %, но лишь около половины соединений польской армии успели выйти в районы оперативного предназначения, да и тем не хватило времени, чтобы полностью занять свои позиции. Однако польская авиация успела рассредоточиться на полевые аэродромы.

Германские ВВС в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 г. нанесли массированный удар по аэродромам, узлам коммуникаций и связи, экономическим и административным центрам Польши. В это же время учебный артиллерийский корабль (бывший броненосец) «Шлезвиг-Гольштейн», заранее прибывший в Данцигскую бухту, открыл огонь по польскому гарнизону на полуострове Вестерплятте из 280-мм орудий главного калибра. Одновременно сухопутные войска Германии перешли границу Польши. Героическая оборона полуостровов Вестерплятте и Хель, Гдыни, а позднее и Варшавы, вызвала восхищение всего мира. Поляки сражались с большой самоотверженностью и отвагой, но этого оказалось недостаточно, чтобы остановить натиск подвижных войск немцев, поддержанных ударами авиации. Советские газеты из номера в номер отмечали, что поляки оказывают немцам лишь слабое сопротивление.

Неожиданно сильный удар Германии потряс всю систему политического и военного руководства Польши. Уже в первый же день войны польский президент И. Мосцицкий покинул Варшаву. С самого начала боевых действий из-за нехватки современных средств связи и в результате целенаправленных ударов люфтваффе, обладавшими превосходством в воздухе, по командным пунктам, польское командование по существу потеряло управление войсками. В связи с реальной угрозой прорыва к Варшаве немецких танков поляки перенесли Ставку главного командования в Брест. По предвоенным планам Брестская крепость должна была стать командным пунктом польской армии в случае войны с СССР. Но телефонную связь для главнокомандующего польскими вооружёнными силами маршала Рыдз-Смиглы сумели наладить только через 12 часов после его прибытия в Брест. Она работала неустойчиво и не со всеми армиями. Переброшенная на грузовиках из Варшавы в Брест радиостанция оказалась бесполезной, так как шифры к ней отправили отдельно, по железной дороге. Но немцы разбомбили её передатчик, едва он начал работать. В результате польской армией в эти решающие дни фактически руководил начальник Главного штаба генерал В. Стахевич, который с небольшой группой офицеров до 9 сентября оставался в Варшаве.

Постоянные налеты немецкой авиации вынудили 10 сентября перебросить польскую Ставку во Владимир-Волынский, 13 сентября – в Млынов, а 15 сентября – в Коломыю. Потеря управления войсками в условиях количественного и качественного превосходства вермахта, безраздельно владеющего инициативой, несмотря на мужество солдат и офицеров польской армии, поставили страну на грань катастрофы.

Участие РККА в военных конфликтах на Западном ТВД

Гитлер был заинтересован в том, чтобы советские войска вторглись в Польшу как можно скорее: это приблизило победу Германии и высвободило бы основные силы вермахта для переброски их на запад. Кроме того, он надеялся, что выступление СССР автоматически сделает его союзником Германии. В этом случае Англия и Франция, вступившие 3 сентября в войну на стороне Польши, вынуждены будут объявить войну и Советскому Союзу. Уже вечером этого дня Риббентроп через германского посла в Москве Шуленбурга предложил советскому руководству послать свои войска в Польшу, мотивируя это тем, что после разгрома польских армий в западной части Польши немцам придется действовать против их сил, которые к тому времени будут находиться на территориях, входящих в сферу русских интересов.

Через 2 дня Молотов, отвечая на этот запрос, заявил, что «чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов»[41]. Советское руководство рассчитывало, что война в Европе будет столь же длительной, как и в 1914–1918 годах, и продолжал последовательно проводить политику выжидания. По свидетельству Генерального секретаря исполкома Коминтерна Г.М. Димитрова 7 сентября 1939 г. Сталин констатировал, что война идёт между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром. И мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему. Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались[42].

Вроде бы, обычные слова государственного деятеля о войне, разразившейся между потенциальными врагами своей страны. Но о них предпочитают не вспоминать, так как они перекликаются с весьма откровенным заявлением сенатора США Г. Трумэна, которое он сделал 23 июня 1941 г. о войне Германии против СССР:

«Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах» (выделено мною. – Л.Л.)[43]. Это заявление советская пропаганда использовала (а кое-кто и сейчас использует), где надо и не надо, как пример величайшего по наглости цинизма, каждый раз, предусмотрительно опуская выделенные слова.

Охарактеризовав Польшу как фашистское государство, угнетающее другие народности, Сталин заявил, что «уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории и население».

В официальной советской истории Второй мировой войны утверждается, что «СССР, несмотря на враждебное к нему отношение буржуазно-помещичьего правительства Польши, предпринял шаги к оказанию помощи соседу, попавшему в столь трудное положение»[44]. Польше предложили приобретать у нас необходимые ей товары, в частности санитарные материалы. Одновременно, сославшись на объявленную политику нейтралитета, отказали полякам в военных поставках. Также был запрещен транзит военных материалов в Польшу из других стран через советскую территорию.

О том, как на самом деле соблюдалась советским руководством политика нейтралитета, свидетельствуют следующие факты. Германское посольство в Москве, сообщив Молотову о начале военных действий, тут же передало просьбу начальника генштаба германских ВВС, чтобы радиостанция в Минске во время передач своей программы как можно чаще повторяла слово «Минск», которое летчики люфтваффе могли использовать в качестве радиомаяка. Советская сторона дала согласие на это. Советское правительство также дало разрешение на заход в Мурманск торговых и грузопассажирских судов Германии, находившихся в море или в иностранных портах к моменту вступления Англии в войну. В первые дни войны этим разрешением воспользовалось 18 германских судов, которые в противном случае стали бы легкой добычей английского флота. При этом Москва гарантировала последующую транспортировку их грузов в Ленинград, а затем в Германию.

С началом военных действий между Германией и Польшей были приняты дополнительные меры по повышению боевой готовности войск приграничных округов. С 20 часов 2 сентября на советско-польской границе ввели режим её усиленной охраны. Нарком обороны СССР 4 сентября отдал приказ о задержке на один месяц увольнение в запас красноармейцев и младших командиров в войсках Ленинградского, Московского, Калининского, Харьковского военных округов, БОВО и КОВО (этот приказ коснулся 310,6 тыс. человек). Официально части семи военных округов (к перечисленным выше шести добавился Орловский) получили приказ начать «Большие учебные сборы» (далее – БУС) с вызовом приписного состава с 7 часов утра 7 сентября 1939 г. Однако факты говорят, что в некоторых соединениях скрытая мобилизация под видом проверки реальности мобпланов началась ещё раньше. Так, отмобилизование 121-й и 143-й сд за счет кадра 33-й сд БОВО началось ещё 5 сентября и закончилось 15-го[45].

Под видом БУС и проверок боевой готовности началась скрытая мобилизация военнообязанных, лошадей и техники из народного хозяйства, а также развертывание соединений и частей всех родов войск Красной армии. Председателям правительств союзных и автономных республик и соответствующих облисполкомов было указано, что войсковые части, расположенные на их территории, привлекают на учебные сборы приписной состав, автотранспорт, лошадей и обоз, и что им необходимо оказать всемерное содействие. Одновременно было разъяснено, что вызов приписников производится строго по повесткам без опубликования в печати. Впоследствии чрезмерная скрытность сыграла плохую шутку с укомплектованием частей действующей армии, особенно их тыловых подразделений.

Приписной состав прибывал в части с опозданием и не в полном составе: среди учтенных приписников оказалось слишком много «мертвых душ». В ходе мобилизации выявилась слабая и несогласованная работа военкоматов. Во многих из них переучет военнообязанных не проводился с 1927 г. К тому же многие призывники не соответствовали заявленным военно-учетным специальностям (ВУС). В первую очередь это касалось наиболее квалифицированных специалистов. В неудовлетворительном состоянии оказался и учет лошадей, повозок, упряжки и автотранспорта.

Многие недостатки в работе военкоматов объяснялись проведенными в 30-е годы арестами специалистов, объявленных «вредителями» и «врагами народа». С приходом новых работников взамен репрессированных и ушедших в запас нарушилась преемственность в сложной и трудоемкой работе. Ведь к проведению мероприятий по БУС были привлечены управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых и 3 мотострелковые бригады[46]. Планомерной и четкой работе военкоматов не способствовала и их реорганизация, проведенная в связи с принятием 1 сентября 1939 г. Закона о всеобщей воинской обязанности.

Хуже всего оказалось положение с автотракторной техникой, прибывавшей из народного хозяйства. Автомашины и трактора в стране подлежали строгому учету. Руководители предприятий и хозяйств имели соответствующие предписания на случай объявления мобилизации. Но их эксплуатация в народном хозяйстве была налажена из рук вон плохо, своевременный текущий и восстановительный ремонт техники, приписанной для поставки в войсковые части в случае мобилизации, не был налажен. Директора МТС и автохозяйств преступно отнеслись к выполнению мобилизационного плана, отправив на сдаточные пункты негодные по своему техническому состоянию и неукомплектованные инструментом трактора и автомашины с изношенной резиной, оставив в хозяйстве лучшие экземпляры. Мобилизованные водители утверждали, что их послали на сборы, чтобы оттуда их технику направить на капитальный ремонт.

О трудностях в деле обеспечения войск автотракторной техникой знали. Но решить эту проблему в короткие сроки было невозможно. Её не решили и к 1941 году. Особенно сложное положение создалось в артполках на мехтяге. Я хорошо помню события, связанные с приемкой тракторов, переданных в армию из народного хозяйства. Наша семья жила в это время в г. Клинцы Брянской области, в военном городке 184-го гап 135-й сд. Это было в начале сентября 1939 года. В памяти отложился обширный луг посреди жилого городка, весь заставленный тракторами различных марок, в том числе ЧТЗ. Значительная часть их требовала среднего и даже капитального ремонта. Ремонтники целыми днями пытались их реанимировать и гоняли любопытных мальчишек, которые мешали им работать. Но для ремонта не хватало запчастей, не говоря уж о резине для автотранспорта. В результате в артиллерийских полках на мехтяге пришлось использовать трактора различных систем, которые к тому же работали на различных видах горючего. Это привело к тому, что с началом боевых действий неукомплектованные автотракторной техникой части не смогли вывезти положенные им материальные средства.

8 сентября германское посольство в Москве сообщило руководству СССР о взятии Варшавы. Молотов попросил передать его поздравления и приветствия германскому правительству, и заверил посла Шуленбурга, что советские военные действия начнутся в течение ближайших дней. Но сообщение оказалось преждевременным. Передовой отряд немецкой 4-й тд 8 сентября в 17.00 вышел на окраину Варшавы, и немцы посчитали захват польской столицы делом нескольких часов. Но поляки оказали неожиданно упорное сопротивление, и Варшава тогда устояла.

На следующий день Военные советы БОВО и КОВО получили приказ к исходу 11 сентября 1939 г. скрытно сосредоточить войска вблизи границы в готовности к решительному наступлению с целью разгрома противостоящих польских войск. Однако вскоре стало известно, что Варшава немцами не занята, а на франко-германской границе началось продвижение французских войск к «линии Зигфрида». К тому же выяснилось, что на отмобилизование и развертывание на штаты военного времени войск, предназначенных для действий против Польши, потребовалось больше времени, чем планировалось. Поэтому приказ не был доведен до войск.

Советское руководство в довоенные годы рассматривали Польшу, как серьезного вероятного противника. Её вооружённые силы тщательно изучались. В Генштабе составлялись соответствующие планы войны. Комсостав в обязательном порядке заставляли учить польский язык. Проводились командно-штабные и войсковые учения различного уровня, в том числе и с боевой стрельбой. Преподаватель огневой подготовки Ленинградского пехотного училища, заслуженный мастер спорта по пулевой стрельбе Н.В. Богданов участвовал в одном из них, носившем опытный характер. Против наступающей усиленной польской пехотной роты выставили две пары снайперов. Противника обозначали 129 мишеней точно по штату этой роты – от её командира до последнего подносчика патронов. В короткий срок снайпера поразили свыше 90 % мишеней.

С началом войны польские вооружённые силы почти в полном составе были задействованы против немцев. Можно было смело начинать вторжение, не дожидаясь полного развертывания и сосредоточения всей группировки советских войск. Но Сталин тянул с выступлением – выгоднее было наблюдать за ходом боевых действий со стороны. Тем более что скрытая мобилизация действительно проходила медленно и неорганизованно. Однако главная причина промедления была иной: вождь ни в коем случае не хотел в результате неосмотрительных действий оказаться вовлеченным в войну слишком рано.

В 16 часов 10 сентября Молотов пригласил к себе Шуленбурга и заявил, что Красная армия застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и ещё не готова к действиям. Военное руководство рассчитывало на несколько недель подготовки, и поэтому оказалось в трудном положении. Молотов сообщил Шуленбургу, что уже мобилизовано более трех миллионов человек. Коснувшись политической стороны дела, он отметил, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. Этот предлог представит интервенцию Советского Союза благовидной в глазах масс и даст Советскому Союзу возможность не выглядеть агрессором»[47].

Но Гитлер не оставлял своих попыток подтолкнуть Сталина к скорейшему вступлению в войну. В срочной телеграмме Риббентропа, полученной в Москве 15 сентября, говорилось: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создастся ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум»[48].

При этом немцы не ограничились только дипломатическими шагами. Во второй половине дня 14 сентября части 19-го мк Г. Гудериана, переправившись через р. Буг (по реке проходила согласованная линия между нашими и германскими войсками), овладели г. Брест. Действия вермахта в Польше показаны на схеме 1. На неё полезно взглянуть тем, кто до сих пор сомневается в существовании секретных протоколов к пакту Молотова-Риббентропа. Кроме того, она предвосхищает будущие события в белостокском выступе. На следующий день командование группы армий «Север» отдало приказ передовым частям корпуса выйти в район Слоним, Барановичи. Последний находился всего в 50 км от советско-польской границы. Польский гарнизон Брестской крепости, понеся тяжелые потери, в ночь на 17 сентября был вынужден оставить цитадель и уйти в сторону Тересполя. Немцы заняли крепость. При этом передовые части корпуса Гудериана продвинулись к ст. Жабинка (26 км восточнее Бреста), где с ходу разгромили польскую танковую часть во время разгрузки её танков с железнодорожных платформ.

Прозрачные намеки Берлина, подкрепленные решительными действиями германских войск, Москвой были поняты. Вечером 16 сентября Молотов сообщил Шуленбургу о решении советского правительства вмешаться в польские дела. Посол срочной телеграммой доложил об этом в Берлин:

«<…> Молотов заявил, что военная интервенция Советского Союза произойдет, вероятно, завтра или послезавтра. <…> Молотов добавил, что <…> Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно»[49].

Молотов был вынужден согласиться с тем, что высказанный им предлог для вторжения содержал в себе выражения, обидные для немцев, и решил объясниться:

«<…> Советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, по-скольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше (выделено мною. – Л.Л.) и должен был, так или иначе, оправдать за границей свое теперешнее вмешательство»[50].

В Красную армию и флот было призвано 2 610 136 человек, 634 тыс. лошадей, 117,4 тыс. автомашин и 18,9 тыс. тракторов[51]. Это позволило к 15 сентября сформировать на базе ранее существующих армейских групп шесть армий – по три в БОВО и КОВО.

17 сентября в 5.00 войска обоих фронтов – Белорусского (во главе с командармом 2 ранга М.П. Ковалевым) и Украинского (командующий – командарм 1 ранга С.К. Тимошенко), передовыми соединениями перешли границу Польши на всем её протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. Спецгруппы пограничников и передовые отряды дивизий первого эшелона быстро нейтрализовали польскую пограничную охрану. Подтвердились данные разведки об отсутствии значительных группировок польских войск в восточной части страны. Это позволило нашим войскам продвигаться в основном в походных колоннах. В состав 4-й армии, действующей на брестском направлении были включены 8, 143, 55-я и 122-я сд, 29-я и 32-я тбр, 120-й и 350-й гап б/м РГК, 5-й дивизион бронепоездов. Армию поддерживал 4-й иап[52].

Для польского руководства вторжение советских войск 17 сентября оказалось совершенно неожиданным. Сведения об их усилении у границы, поступавшие с начала сентября, воспринимались как понятная реакция на начало войны в Европе. Поставленный перед свершившимся фактом маршал Рыдз-Смиглы в 22.00 17 сентября 1939 г. отдал войскам приказ:

«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и Модлина, которые должны защищаться от немцев, без изменений. Части, к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию»[53].

Поляки, дезорганизованные внезапным вторжением советских войск, сопротивления, за редким исключением, не оказывали. Местное население в основном встречало наши части с хлебом-солью и цветами. Лишь в некоторых местах патриотически настроенные военные и местные жители выступили против них с оружием в руках. В отдельных случаях пришлось вести серьезные бои. Например, г. Гродно удалось овладеть лишь после нескольких дней упорных боев. Первые атаки конного корпуса комбрига А.И. Еременко были отражены. Только с подходом частей танкового корпуса И.Е. Петрова сопротивление было сломлено, и в ночь на 22 сентября польские защитники Гродно покинули город. Утром он был занят советскими частями, которые потеряли в бою за город 216 человек (из них 57 убитыми) и подбитыми 19 танков и 4 бронемашины[54].

Получив сообщение о переходе Красной армией польской границы, германское командование в 7.00 17 сентября отдало приказ войскам остановиться на линии Сколе, Львов, Владимир-Волынский, Брест. За три-четыре дня операции наши войска вышли на линию Вильно, Гродно, Белосток, Кобрин, Львов. В 10.30 21 сентября в штабы обоих фронтов поступил приказ наркома обороны остановить войска на линии, достигнутой передовыми частями к 20.00 20 сентября. Он поставил задачу подтянуть отставшие части и тылы, наладить устойчивую связь, находиться в состоянии полной боеготовности, усилить бдительность, приняв меры для охраны тылов и штабов. При этом нарком потребовал от войск всячески избегать конфликтов при встрече с немцами. Которые, кстати, с этого дня, ещё не закончив полностью операции в своей зоне, начали переброску войск на Запад.

22 сентября 29-я тбр, действующая в авангарде войск 4-й армии с задачей выйти к Бресту, остановилась, не дойдя до города, так как кончилось горючее. Горючее удалось достать, и к полудню бригада вышла на подступы к Бресту, занятому немцами. Советские представители, в том числе и сотрудник Наркоминдела, потребовали от германского командования отвести немецкие части за демаркационную линию. Германские войска были вынуждены покинуть Брест, оставив на месте подготовленное для отправки в Германию военное и гражданское имущество.

При выводе из города частей 19-го мк состоялся ныне широко известный парад советских и германских войск, который принимали генерал Г. Гудериан и командир 29-й тбр комбриг С.М. Кривошеин. Позднее Кривошеин писал, что был вынужден принять парад с Гудерианом, лишь бы побыстрее выпереть немцев за Буг. Видимо, он забыл свое донесение в штаб 4-й армии (11.55 23 сентября 1939 г.), согласно которому все в городе делалось в соответствии с протоколом, согласованным и подписанным представителями обеих сторон.

«К 13.00 22.9.39 бригада после 90 км марша сосредоточилась у входа в г. Брест-Литовск. В 16.00 (точно по времени, установленному протоколом) вступил с бригадой в город, где произошла процедура замены флагов и приветствия германских войск. Из частей германской армии остались до 12.00 23.9 отд[ельные] мелкие части, которые сейчас уже выходят. Ночь в городе прошла спокойно. Пехота – полк т. Фомина прибывал с 22.00 22.9 до 10.00 23.9. Бронепоезд прибыл в 22.00 22.9. <…> Настроение людей отличное. Потерь нет. Аморальных явлений нет. <…> Бригаду расположил в казармах польского бронедивизиона. Жду Вашего приказа»[55].

На этом эпизоде, к которому нам ещё придется вернуться, стоит остановиться подробнее. О «дружеской встрече» с немцами и совместном параде в Бресте впервые мне рассказал лейтенант в отставке П.А. Ершов в 1986 г. Я спросил его, как он, танкист, попал в артполк. Ершов рассказал, что 29-я танковая бригада, в которой он тогда служил, в сентябре 1939 года остановилась, не дойдя до Бреста, так как кончилось горючее. Тылы отстали, и никто не знал, где находятся головные склады горючего. Комбриг поручил Ершову возглавить колонну из 40 автоцистерн и, «кровь из носу», добыть горючее.

Ему повезло: в районе Барановичи он наскочил на С.М. Буденного, который видимо, действовал в роли представителя наркомата обороны.

Маршал возмутился, что танки стоят без горючего, дал кому-то взбучку, и оно сразу нашлось. На обратном пути Ершов, следуя на бронемашине во главе колонны, задержал встретившийся ему легковой автомобиль с немецким офицером.

Лейтенант в отставке П. А. Ершов (1981)

Тот следил за передвижением советских войск и вел какие-то записи. Несмотря на протесты «союзников», Ершов задержал офицера и водителя в чине фельдфебеля и их машину. Комбригу С.М. Кривошеину пришлось извиняться перед немцами. А Ершову, вместо благодарности за доставленное горючее, он объявил несколько суток ареста. Но тому опять повезло: С.М. Буденный, вспомнив Ершова и его весьма затрапезный вид, приказал того освободить и выдать ему новую кожаную танкистскую форму. Комбриг же при первой возможности избавился от Ершова, откомандировав его в 120-й гап. Факт совместного парада, по понятным причинам в советской прессе долгое время тщательно скрывался. Поэтому, откровенно говоря, я тогда Ершову полностью не поверил[56]. И только в 90-е годы советские люди в «Литературной газете» смогли прочитать рассказ о параде и даже ознакомиться с соответствующим снимком. Сейчас находятся люди, готовые с пеной у рта доказывать, что такого парада не было.

Парад в Бресте 22.9.1939 г.

Г. Гудериан и С.М. Кривошеин в Бресте в сентябре 1939 г.

При встрече наших войск с немцами 19 сентября на восточной окраине Львова дело дошло до боя. Танкисты 24-й тбр, приняв их за поляков, открыли по ним огонь. В ходе короткого боя немцы потеряли 3 человек убитыми и 9 ранеными, а также 3 противотанковых орудия. 24-я тбр потеряла 3 человек убитыми и 4 ранеными, а также один танк и две бронемашины[57]. Остатки польских соединений, пробивавшиеся от границы с Восточной Пруссией, попытались прорваться в направлении венгерской границы. После ожесточенного боя около 4 тыс. польских солдат и офицеров предпочли сдаться немцам, а не русским, которые уже захватили Львов.

Советские и немецкие войска в одном строю на параде в Бресте

К 28 сентября была, наконец, согласована новая демаркационная линия, проходящая по четырем рекам: Писса, Нарев, Висла, Сан. Наши войска, оказавшиеся западнее её, с 5 октября начали отход на линию, которая позже за некоторыми небольшими изменениями была закреплена в качестве государственной границы между Германией и СССР. Эта граница в основном совпадала с так называемой «линией Керзона», которая основывалась на этнографической базе. В этот же день был подписан «Договор о дружбе и границе», после чего все боеспособные части вермахта были переброшены на Запад. На оккупированной территории остались в основном второразрядные соединения, укомплектованные контингентами старых возрастов, и охранные части.

Польско-германская война продолжалась немногим более месяца.

Потери сторон в людях и боевой технике оказались несопоставимы[58]. Потери Польши в людях на территории, где действовали советские войска, составили порядка 481 200 человек, в том числе: убитыми – 3500, пропавшими без вести и ранеными примерно 20 тыс., пленными – 457 700; в вооружении: орудий и минометов – 900, самолетов – 300[59].

Наши войска в условиях отсутствия организованного сопротивления со стороны поляков потеряли 3858 человек, в том числе: 1173 погибли и умерли от болезней и ран, 302 – пропали без вести, 2002 – были ранены, а остальные 381 – заболели[60].

Безвозвратные потери в вооружении составили: орудий и минометов – 6, танков – 17, самолетов – 6, автомашин – 36[61].

Молотов в докладе на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939, перечислив богатые трофеи, взятые Красной Армией в ходе сентябрьского похода в Польшу (более 900 орудий, свыше 10 000 пулеметов, 300 самолетов, 300 тысяч винтовок и прочее), занизил потери наших войск в людях (обычная практика советского руководства):

«Общее количество жертв, понесенных Красной Армией на территории Западной Белоруссии и Западной Украины, составляет: убитых – 737, раненых – 1862, то есть в целом – 2599 человек <…>.

Перешедшая к нам территория Западной Украины вместе с территорией Западной Белоруссии составляет 196 тысяч квадратных километров, а её население – около 13 миллионов человек, из которых украинцев – более 7 миллионов, белорусов – более 3 миллионов, поляков – свыше 1 миллиона, евреев – свыше 1 миллиона <…>»[62].

Красная армия взяла в плен более 452,5 тыс. польских военнослужащих, в том числе войсками Белорусского фронта (с 17 по 30 сентября) – 60 202 (офицеров – 2066), Украинского фронта (с 17.9 по 2.10) – 392 334 (офицеров – 16 723)[63]. В число пленных, как оказалось позже, входили не только военнослужащие, но и полицейские, жандармы, и даже лесники – все, кто носил какую-то форму.

Командиры частей запрашивали, что делать с пленными, куда их отправлять. Транспорта для их отправки в тыл не хватало. На ст. Барановичи, забитой эшелонами с материальными средствами для войск, в октябре скопилось несколько эшелонов с пленными польскими солдатами и офицерами. С момента установления соприкосновения наших войск с германскими происходил неорганизованный обмен польскими военнопленными: немцы передавали их нашим войскам, зачастую отказываясь принимать таких же с нашей стороны. В последующем наше командование решило принимать от немцев столько пленных, сколько последние готовы принять от нас. Видимо, обмен пленными проводился с учетом их постоянного места жительства. Хотя отмечались случаи, когда поляки предпочитали сдаваться в плен немцам, нежели нашим войскам.

Советское командование, бросив против польской армии более 4,7 тыс. танков, имело возможность в реальных условиях проверить некоторые взгляды на их применение.

Заклятые «друзья» в Бресте

Однако отсутствие организованного сопротивления со стороны поляков и небольшой пространственный размах боевых действий не позволили на практике проверить теорию глубокой наступательной операции. Средний темп продвижения передовых танковых бригад в полосе Белорусского фронта составил 40–60 км в сутки, Украинского фронта – до 45 км.

Основные силы войск обоих фронтов действовали в походных колоннах. При этом зачастую пренебрегали разведкой маршрутов. Например, в 6-й тбр умудрились посадить в болото до 60 танков. В результате бригада опоздала с выходом в назначенный район на 12 часов. Служба регулирования не была налажена, как следует, попытки отдельных машин догнать свои части приводили к дезорганизации движения. Движение по дорогам осуществлялось в 3–4 ряда. Темп продвижения танковых частей по дорогам составил в среднем 8-10 км/час. Это привело к повышенному расходу горючего и масла.

В артполках на мехтяге разнотипные трактора, принятые от народного хозяйства, оказались в плохом состоянии. Уже на первых переходах многие из них вышли из строя. Недостаточное количество ремонтных средств и отсутствие запасных частей не позволяли быстро осуществить их ремонт в полевых условиях. В результате артиллерия отстала от пехоты. Радиосвязь работала плохо, к тому же радиосредства имели малый радиус действий. В результате слабо организованного взаимодействия отмечались случаи стрельбы по своим войскам.

Много недостатков было отмечено и в вопросах материального обеспечения боевых действий состава. В связи с недостатком автоцистерн войска использовали обычные грузовые машины с бочками для горючего, которых тоже не хватало. Например, 15-й тк, укомплектованный автоцистернами только на 18 %, смог поднять лишь 50 % горюче-смазочных материалов (ГСМ) и 25 % боекомплекта боеприпасов. Между тем, машины с ГСМ быстро отстали. Отстали и головные склады горючего. Забегая вперед, отметим, что все это повторилось с началом войны в июне 41-го.

Распорядительные станции и станции снабжения оказались забиты эшелонами (сказалась различная ширина колеи железнодорожных путей), и доставка войскам необходимых грузов была сорвана. Из-за отставания полевых хлебозаводов в некоторых соединениях возникли трудности в обеспечении личного состава хлебом. Пришлось обращаться в местные частные предприятия, использовать захваченные трофеи[64].

Выявленные недостатки и накладки во многом объяснялись слабой подготовкой войск, штабов и командного состава. При «двойном» и особенно «тройном» развертывании соединений и частей многие командиры, выдвинутые на одну, а то и две ступени вверх, не всегда соответствовали своим должностям. «Базовые» (их называли также соединениями первой очереди) и вновь созданные соединения потребовалось доукомплектовывать в срочном порядке, организовывать на ходу подготовку комначсостава к выполнению боевых задач, проводить хотя бы минимальное сколачивание частей и подразделений. Недочеты, прежде всего, касались вопросов управления войсками, организации взаимодействия и связи, боевого и тылового обеспечения.

Это коснулось и артиллерии. Так, вскоре выяснилось, что обеспечить в короткие сроки резко возросшее количество артполков орудиями, средствами тяги, автотранспортом и другим боевым имуществом, а также подготовленным личным составом трудновыполнимая задача. Например, вновь сформированный 350-й гап БМ РГК получил на вооружение 203-мм гаубицы Б-4 непосредственно перед отправкой в БОВО. При этом приемка орудий личным составом осуществлялась прямо на железнодорожных платформах. Большая часть командного состава полка новой для них матчасти и вопросов её применения не знала, не говоря уж о младших командирах и рядовых.

Степень боевой готовности вновь сформированных артполков к выполнению боевых (огневых) задач не соответствовала условиям современной войны. Поэтому от «тройчатки» пришлось отказаться. И уже со 2 сентября 1939 г. согласно плану реорганизации сухопутных войск приступили к переводу полков артиллерии РГК с тройного развертывания на двойное.

Тем не менее, наши войска получили пусть и ограниченный опыт ведения боевых действий, который необходимо было обобщить и сделать правильные выводы на будущее. Наметить меры, чтобы выявленные недостатки не повторилось при столкновении с более сильным врагом. Прежде всего, надо было продумать и отладить всю цепочку мероприятий по подготовке к боевым действиям, начиная с мобилизации (в том числе и скрытой), по своевременному приведению войск в боевую готовность, в том числе и в условиях внезапного нападения противника.

К сожалению, не все выводы из польской кампании оказались обоснованными. Так, в связи с выявленными громоздкостью и трудностью управления крупными танковыми соединениями было принято поспешное решение о расформировании имеющихся в Красной армии четырех танковых корпусов, а также стрелково-пулеметных бригад. Вместо них решили наращивать создание отдельных танковых бригад, которые «действовали лучше и мобильнее», но упразднив в них стрелково-пулеметные батальоны и сократив тылы.

Зима в 1939 году наступила необычно рано – в конце ноября ударили морозы, выпал снег. Для большой массы войск, скопившихся на присоединенной территории, не хватало казарменных помещений. Было решено рассредоточить войска, вышедшие к демаркационной линии. При этом руководствовались в первую очередь не оперативными соображениями, а наличием возможных мест размещения личного состава. 33-я сд, расположившаяся первоначально в Брестской крепости, была передислоцирована в г. Березу-Картузскую. Здесь находилась тюрьма для политических заключенных, переоборудованная поляками из казарм старой русской армии, известная чрезвычайно жестоким режимом. Теперь её вновь приспособили под казарменные помещения.

120-й гап РГК дошел до Бреста, но непосредственно в боях не участвовал – разрушать вражеские укрепления не потребовалось. В отношении размещения ему повело. Полк разместился в казармах бывшего польского уланского полка в 3 км западнее г. Пинск. Расположение подразделений в специально построенном поляками прекрасном военном городке не требовало от командования особых забот. Всех восхищала полковая баня для личного состава полка. Она представляла собой большое помещение, в котором на потолке были смонтированы в несколько рядов 50 душевых установок, на каждой из них имелся простейший рычаг, позволявший регулировать температуру воды. Для размещения семей командного состава предназначались два трехэтажных корпуса, квартиры в которых были оборудованы с невиданным для советских людей комфортом.

2 ноября 1939 года состоялось официальное воссоединение Западной Белоруссии с советской Белоруссией, а Западной Украины с советской Украиной. По утверждению официальных историков, «советский народ оказал большую помощь своим украинским и белорусским братьям. Туда были посланы десятки эшелонов с продовольствием, промышленными товарами широкого потребления, машинами и медикаментами». Но бойцы и командиры Красной армии, а позже члены их семей сразу отметили, что по сравнению с жизнью трудящихся в Союзе с его карточной системой на продовольствие и постоянным дефицитом товаров, положение «освобожденных» жителей было намного лучше. Эти настроения были зафиксированы в соответствующих докладах органов НКВД и вызвали озабоченность властей.

Советская власть в освобожденных областях ликвидировала все формы эксплуатации и неравенства трудящихся. Началась национализация банков и крупных промышленных предприятий, конфискация помещичьих поместий. За счет этого крестьяне Западной Украины получили в бесплатное пользование 1,5 млн гектаров земли, а Западной Белоруссии – более 400 тыс. Батраки получили землю и материальную помощь. Но вскоре стали организовывать колхозы, что не понравилось крестьянам. Затем прижали средние слои населения, мелких торговцев и предпринимателей, ремесленников. Некоторой части местного населения не нравилась политика, проводимая новой властью.

Но особую тревогу и недовольство вызвали открытые репрессии по отношению к «чуждым и контрреволюционным» элементам. Прежде всего, в специальные лагеря были заключены пленные и интернированные офицеры польской армии и полиции. Я видел на ст. Барановичи эшелон с пленными польскими солдатами и офицерами, в том числе в экзотической, на наш взгляд, уланской форме (наш поезд только что пересек старую советско-польскую границу под аркой, на которой было написан лозунг – «Коммунизм сметет все границы!»). Позднее, как теперь официально было признано Правительством СССР, офицеры польской армии и полиции по решению Политбюро были расстреляны. Когда места массовых захоронений расстрелянных поляков были обнаружены под Катынью, палачи из НКВД во главе с Берией попытались свалить это гнусное преступление на гитлеровцев.

Планомерная зачистка «освобожденной» территории началась в конце 1939 года. Она проводилась в несколько этапов. Сначала арестовали и изолировали почти поголовно сотрудников польского государственного аппарата. На 1 декабря на территории Украины и Белоруссии было арестовано 90 407 враждебных элементов, выселено в Казахстан и другие регионы 275 764 человека[65]. Кроме того подлежали высылке лица, подавшие заявления о желании принять гражданство Германии, но получившие отказ в германских комиссиях по переселению. Таких набралось 80 397 человек. С 10 февраля 1940 года началась массовая депортация основной массы бывших польских госслужащих, осадников[66] и их семей. Согласно справке НКВД СССР от 11 февраля 1940 г., было выселено 27 481 семья или 146 624 чел. На спецпоселениях было учтено 138 534 осадников и членов их семей, среди них поляков 82,6 %. Для осуществления столь масштабной акции, помимо органов и оперативных частей НКВД, пришлось привлекать и личный состав армии[67].

Например, лейтенант Н.И. Кондрашин из 120-го гап с шестью бойцами своей батареи был направлен 10 февраля 1940 г. на ст. Горынь. Согласно предписанию, он ровно в 24 часа вскрыл секретный пакет, в котором было сказано, что его группа поступает в распоряжение военного коменданта г. Речица. Несколько дней они вывозили семьи «осадников», полицейских и офицеров к эшелонам на станцию, откуда их отправляли на Урал и в Сибирь.

Потом дело дошло и до разрушения памятников жолнежам (солдатам) польской армии, погибшим в ходе советско-польской войны 1918–1920 гг. Я оказался свидетелем, как разрушали прекрасный мемориал погибшим у военного городка 120-го гап в Пинске. Сохранить его не представлялось возможным, так как наверху высокой и массивной стелы были установлены два красочных бронзовых барельефа с надписью «… павшим в боях с бандами Буденного и Ворошилова». Во вскрытой нише стелы обнаружили две свинцовых трубы, внутри которых были стеклянные ампулы с какими-то документами. Ампулы разбили, документы, в том числе и списки погибших, бросили обратно в нишу. Там на особых подставках стояло несколько солдатских касок, в которых находилась земля, взятая с братских могил на территории СССР. Это можно было понять по названиям городов. После этого памятник взорвали. Можно представить, как все это сказывалось на настроении поляков (и не только – в польской армии служили и белорусы, и украинцы) с их обостренным чувством отчизны, которую в четвертый раз в истории захватили и расчленили соседи.

Неудивительно, что к весне 1941 года у определенной части населения западных областей Украины и Белоруссии антисоветские настроения ещё больше усилились. Немцы умело использовали это в целях создания на нашей территории шпионских и диверсионных групп. Впоследствии враждебные нам элементы польского, украинского и белорусского населения оккупированной Польши, молдавского населения Румынии, населения Прибалтики с началом войны развили широкую диверсионную деятельность в нашем тылу.

Участие в «освободительном» походе в Польшу в силу ограниченного масштаба военных действий мало что дало Красной Армией в смысле приобретения боевого опыта. Немногочисленные попытки сопротивления поляков были быстро сокрушены советскими частями, имевшими подавляющее численное превосходство в живой силе и технике. Поскольку местные жители в большинстве своем радостно встречали красноармейцев хлебом-солью, цветами и объятиями, это было воспринято, как убедительное подтверждение тогдашних взглядов о классовом характере будущей войны. Ожидалось, что и впредь население стран, с которыми придется воевать СССР, станет относиться к Красной армии, как к своей освободительнице, а их армии, лишенные поддержки своего народа, неминуемо потерпят сокрушительное поражение. Однако война с Финляндией 1939–1940 гг. оказалась совсем непохожей на сентябрьский поход в Польшу. Здесь красноармейцы, к своему немалому удивлению, увидели совсем другое отношение к себе местного населения. Там они встретились с первым по-настоящему серьезным противником. Эта война стала ледяным душем для советского политического и военного руководства и быстро отрезвила многие горячие головы.

Ход боевых действий и особенно неудачные бои в декабре 1939 г. на Карельском перешейке выявили крупные недостатки в подготовке советских войск, прежде всего, в полевой выучке личного состава. Но ещё больше изъянов обнаружилось в подготовке командного состава в вопросах организации и подготовке операции (боя), управлении соединениями и частями, и особенно – в организации разведки, связи, взаимодействия и материального обеспечения войск. Это касалось командиров как тактического, так и оперативного звена. Многодневные бои на «линии Маннергейма» и в северных лесах, огромные потери советских войск в людях и боевой технике получили широкую международную огласку, отрицательно сказались на престиже Советского Союза и его армии.

Политическое руководство СССР попыталось скрыть ошибки и просчеты, допущенные военным командованием при подготовке операций, и сгладить неблагоприятные впечатления о действиях Красной армии в Финляндии. Молотов на заседании Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г. беспардонно занизил безвозвратные потери наших войск (даже не упомянув о пропавших без вести), соответственно многократно завысив потери финнов:

«<…> на нашей стороне количество убитых и умерших от ран составляет 48 745 человек, <…> количество раненых – 158 863 человека. <…> жертвы финнов значительно больше наших. По минимальным подсчетам нашего Генерального штаба у финнов количество убитых достигает не меньше 60 тысяч, не считая умерших от ран, а количество раненых не менее 250 000 человек»[68].

Читатель может сравнить эту официальную ложь с цифрами из статистического исследования, полученных авторским коллективом во главе с Г.Ф. Кривошеевым на основе итоговых донесений частей и соединений на 15.03.1940 г. По этим данным за 105 дней войны безвозвратные потери советских войск составили 84 994 человека, из которых 65 384 было убито и умерло на этапах санэвакуации, а 19 610 пропало без вести[69].

Но и эти цифры оказались далеки от реальных. Последующая продолжительная и кропотливая работа сотрудников Военно-мемориального центра ВС РФ, офицеров Главного управления кадров МО СССР и Главного штаба Сухопутных войск в 1949–1951 гг. позволила существенно уточнить эти данные. После составления поименных списков военнослужащих Красной армии, погибших, умерших и пропавших без вести в советско-финляндской войне 1939–1940 гг., оказалось, что их реальная убыль достигла 126 875 человек, то есть возросла в полтора раза (см. Таблицу 1.1). По мнению самого Г.Ф. Кривошеева, именно это число «более полно отражает демографические безвозвратные потери страны в войне с Финляндией».

Но и в этом труде финские потери оказались бессовестно завышенными. Ссылаясь на некие финские источники из газеты «За рубежом» № 48/1989, людские потери Финляндии авторы исследования оценили в 48 243 человек убитыми и 43 тыс. ранеными. И тут же напечатали, что по другим официальным источникам из «Военно-исторического журнала» № 4/1993, «финская армия потеряла в этой войне 95 тыс. убитыми и 45 тыс. ранеными»[70]. Отметим, то подбор таких сомнительных «источников» для подсчета приемлемого для «ура-патриотов» соотношения по безвозвратным потерям воюющих сторон характерен для авторского коллектива Г.Ф. Кривошеева.

Таблица 1.1.[71]

Людские потери вооружённых сил СССР и Финляндии с 30.11.1939 по 13.03.1940 гг.

Источник: Россия и СССР в войнах ХХ века. С. 211. Таблица 109.

Примечание: *Подбито в бою, из них безвозвратно потеряно 650.

В апреле-июне 1940 г. произошел взаимный обмен военнопленными. При этом 20 финнов и 99 советских пленных не пожелали вернуться на свою Родину. Наша страна встретила возвратившихся из плена военнослужащих неласково. Лишь 450 из них, попавших в руки врага ранеными, больными или обмороженными, были освобождены от уголовной ответственности. 4354 бывших пленных без всякого суда решением Особого совещания НКВД СССР получили от 5 до 8 лет исправительно-трудовых лагерей. По приговорам Военной коллегии Верховного суда СССР 158 были расстреляны. В противоположность им подавляющее число финских пленных после кратковременной задержки в фильтрационном лагере отправились домой[72]. Только 30 из них были осуждены на различные сроки тюремного заключения по обвинению в шпионаже в пользу СССР и измене Родине[73].

Советско-финляндская война нанесла огромный ущерб репутации СССР во всем мире. Сталин сразу принял радикальные меры. 21 апреля на заседании Главного военного совета по итогам войны он потребовал «расклевать культ преклонения перед опытом Гражданской войны, он закрепляет нашу отсталость»[74]. 7 мая 1940 г. он снял с должности наркома обороны своего верного соратника К.Е. Ворошилова. На этот пост был поставлен «победитель белофиннов» С.К. Тимошенко, которому присвоили звание маршала. Но Сталин не собирался упускать из своих рук контроль над военными: бездарный военачальник тут же был назначен председателем Комитета обороны, которому подчинялись наркомы обороны и ВМФ и все наркоматы оборонной промышленности.

Были приняты меры по укреплению единоначалия, усилению боевой подготовки и наведению порядка в войсках. Пришлось вплотную заняться и борьбой с пьянством, которое в конце 30-х годов приняло характер настоящей эпидемии. В обстановке постоянного поиска и разоблачения «врагов народа» карьеристы и демагоги получили возможность быстро продвигаться по службе, путем доносов устраняя конкурентов.

Нездоровая обстановка сложилась в 120-м гап РГК. Для восполнения больших потерь на Карельском перешейке на фронт отправили группу наиболее подготовленных командиров и специалистов. Исполнявший обязанности командира полка капитан Воронков по своим деловым и моральным качествам оказался неспособным командовать частью численностью более 2,5 тыс. человек Обстановка легкой прогулки вместо боевых действий и возможность бесконтрольно распоряжаться огромными трофеями способствовала его разложению. Комиссар полка Нагульнов пьянствовал вместе с командиром и во всем потакал ему. Глядя на руководство, пустились во все тяжкие и другие командиры и начальники. А поводы для очередного возлияния всегда находились…

Жившие до этого в Союзе от получки до получки, в условиях «загнившего капитализма» и искусственно завышенного курса рубля к польскому злотому командиры не упускали возможности лишний раз посетить многочисленные кафе и рестораны Пинска. Некоторые из них, напившись, устраивали гонки на приз на извозчиках – кто быстрее домчит их до военного городка. Попойки часто заканчивались драками с местными жителями и даже стрельбой. Так, командир взвода лейтенант Исаченко в январе 1940 года с пьяных глаз открыл огонь из нагана в командирском общежитии. При этом пуля рикошетом попала ему в бедро. Его чуть не засудили за самострел с целью избежать отправки на фронт в Финляндию. Единственный, кто пытался поддерживать хоть какой-то порядок в полку, был начальник штаба капитан М.В. Барыбин. Он мешал командиру и комиссару скрывать происшествия в полку. Видимо, противоречивые доклады по командной и политической линии затянули решение о замене командования полка в целях нормализации обстановки и укрепления порядка.

В январе 1940 года командиром 120-го гап был назначен командир 92-го гап 33-й сд майор Н.И. Лопуховский, который в это время занимался подготовкой и отправкой артбатарей на финский фронт для восполнения больших потерь наших войск. Наша семья в это время жила в доме польского осадника, начальника полиции г. Береза, который был арестован органами НКВД, а его семья депортирована.

Встреча после трех «фронтов» (польского, финского и румынского). Лейтенанты (слева направо): Н.В. Фризен, Г. Голосов, А.Н. Выходцев

Мать после всех мытарств жизни на частных квартирах и в общежитиях была в восторге от добротного кирпичного дома, к которому примыкал большой ухоженный сад. В глубине участка находился обширный крытый хозяйственный двор. Жене командира полка нравилась жизнь в усадьбе, и уезжать ей никуда не хотелось. Однако пришлось готовиться к переезду. Но в последний момент отцу сообщили, что приказ отменен! Отец, уже выведенный за штат 92-го гап, был привлечен к работе в составе смешанной советско-германской комиссии по демаркации новой границы между двумя государствами.

Вообще-то странный случай – объявили приказ и тут же его отменили. Но в те непростые годы и не такое случалось: вдруг куда-то пропадали командующие, командиры соединений и частей. Дивизиями и полками зачастую командовали майоры и капитаны. Чехарда со сменой руководителей коснулась и округов, и армий, не говоря уж о Генеральном штабе. За неполные три года сменилось три командующих важнейшим приграничным Белорусским (Западным) округом. С 1931 по 1937 гг. округом командовал командарм 1 ранга И.П. Уборевич, затем – командарм 1 ранга И.П. Белов, которого в сентябре 1939 г. сменил командарм 2 ранга М.П. Ковалев, а с июня 1940 г. командующим стал генерал армии Д.Г. Павлов.

4-й армией с июля 1938 по декабрь 1940 г. командовал комдив (затем генерал-лейтенант) Чуйков В.И., с января 1941 г. – генерал-майор А.А. Коробков. Начальника штаба армии полковника Викторова И.М. в августе 1940 г. сменил полковник Сандалов Л.М. В 10-й армии с сентября 1939 по март 1941 г. сменилось четыре командующих. С марта 1941 г. ею командовал генерал-лейтенант Голубев К.Д.

К 1940 г. отношения между СССР и Румынией обострились в связи с наличием спорного вопроса о Бессарабии, которая была захвачена Румынией в начале 1918 года. Весной 1940 г., после окончания войны с Финляндией на советско-румынской границе стали происходить многочисленные инциденты. 9 апреля 1940 г. Молотов вручил румынскому посланнику меморандум «о случаях обстрела с румынской стороны охраны левого берега Днестра, жителей и территории СССР». Сталин решил воспользоваться моментом, когда основные силы вермахта Германии были заняты боями во Франции, чтобы присоединить к СССР Бессарабию, а заодно и Северную Буковину, которая никогда не входила в состав России и не была отнесена к сфере советских интересов согласно пакту Молотова-Риббентропа.

На случай, если Румыния не пойдет на уступки, вопрос предусматривалось решить силой. Считается, что военные приготовления к освобождению Бессарабии начались 10 июня 1940 года с получением шифртелеграммы начальника Генштаба, а затем и директив наркома обороны Военными советами КОВО и ОдВО о приведении войск в боевую готовность и сосредоточении их на границе с Румынией. Однако меры по скрытому усилению группировки войск в Одесском военном округе были приняты намного раньше. По уже наработанному сценарию туда стали стягивать войска из других округов страны. Так, уже 10 апреля Военному совету БОВО было приказано к 25 апреля передислоцировать в ОдВО несколько артчастей. В их числе туда перебрасывался в полном составе и 120-й гап БМ численностью 2697 человек (по штату № 08/3) с артпарком численностью 169 человек (по штату № 08/22). Полк к этому времени содержался по штату мирного времени 8/3, и его численность составляла всего 1374 человека.

Между тем, положение с дисциплиной в полку становилось нетерпимым. В бывшем архиве ЦГАСА сохранились две телеграммы из управления кадров ЗапОВО от 10 и 14 февраля 1940 г. в наркомат обороны с просьбой ускорить решение вопроса о назначении командиром 120-го гап майора Н.И Лопуховского. Полк и артпарк в короткий срок необходимо было развернуть по штатам военного времени и подготовить к перегруппировке. Видимо, командование убедилось, что Воронков не способен выполнить поставленную задачу в установленный срок, тем более в предвидении боевых действий. Это ускорило решение, и 24 апреля командиром 120-го гап был назначен майор Лопуховский Н.И. Одновременно в полку были заменены комиссар и начальник штаба.

С получением приказа отец сразу забрал нас с собой в Пинск. Об обстановке, сложившейся в полку, говорит следующий красноречивый эпизод. С появлением в полку майора Лопуховского никто не удосужился даже ознакомиться с его документами и предписанием. Воронков обрадовался: наконец, удалось свалить неугодного капитана Барыбина. Он принял отца за нового начальника штаба, а тот не спешил его разочаровывать и, только осмотревшись, предъявил предписание о назначении командиром полка!

Отстраненный от должности капитан Воронков, толком не сдав дела, попытался вывезти из части две машины присвоенного трофейного имущества. Но к этому времени уже был объявлен приказ о строгом его учете и оприходовании, как имущества КЭЧ. Отец приказал сгрузить мебель и другое имущество. В ответ Воронков выхватил револьвер и заорал, что застрелит любого, кто подойдет к машинам. Все это происходило на моих глазах у дома начсостава, где наша семья получила квартиру. Отец приказал поднять караул «в ружье». И красноармейцы с удовольствием обезоружили бывшего командира части, который всем надоел своими пьяными выходками[75].

Член партии с 1921 года майор Н.И. Лопуховский вместе с вновь назначенными военкомом батальонным комиссаром Г.А Русаковым. и начальником штаба майором Ф.С. Машковцевым (М.В. Барыбин стал помощником командира полка по технической части) взялся за укрепление дисциплины и сколачивание воинского коллектива. Восстанавливать порядок было трудно: не всем по душе пришлась строгость нового командира. Не все сразу получалось. Тем более что новому командованию пришлось с ходу решать весьма сложную задачу, связанную с укомплектованием полка по штату военного времени и его передислокацией в другой округ.

Здесь самое время хотя бы коротко рассказать о новом командире 120-го гап (его послужной список представлен в Приложении 2). В военном деле он не был новичком. Н.И. Лопуховского, 1895 г.р. призвали в армию в 1915 г. Службу он начал канониром крепостной артиллерии в Бресте. После февральской революции его избрали членом полкового комитета. Прослужил он в старой армии до 1.12.1917 г. После демобилизации некоторое время работал секретарем сельсовета в родном селе Горки Камешковского района Владимирской области. В Красную армию вступил 10.11.1918 г. Через 3 месяца стал командиром отделения, да так и остался на всю жизнь военным. В Гражданскую войну в составе 6-го тяжелого артдивизиона он участвовал в боях против Деникина под Борисоглебском (июнь-август 1919), Врангеля и Махно (1920–1921). 3.07.1920 г. он стал курсантом Московских командных курсов тяжелой артиллерии. За отличия в боях курсант Н.И. Лопуховский в 1918 г. был награжден серебряными часами, а в 1920 г. – именным пистолетом.

Батарея 7-го отд. тяжёлого дивизиона АОН. Командир взвода Н.И. Лопуховский у 305-мм орудия (отмечен белым значком)

С 1.01.1921 отец стал курсантом Одесской артшколы тяжелой и береговой артиллерии, где был принят в члены ВКП(б). После успешного окончания школы 25.09.1922 он был направлен командиром взвода на остров. Эзель в 7-й отд. тяжелый артдивизион 4-й группы ТАОН, на вооружении береговых батарей которого находились 4 12-дюймовых (305-мм) орудия.

Далее началась служба, которая прерывалась только на учёбу. Имея всего 4 класса церковно-приходской школы, отец много и упорно занимался самообразованием, учился на различных курсах. Служил и учился он, видимо, хорошо. Последовательно осваивал всё новые должностные обязанности: помощника командира батареи, начальника связи артдивизиона, политрука учебной батареи, политрука школы 22-го отд. артдивизиона АОН (г. Ржев). Затем становится начальником штаба этого дивизиона, а чуть позже – командиром дивизиона 184-го гап 135-й сд. В 1938 году отец был награжден медалью «ХХ лет РККА». В августе 1939 г. становится командиром артполка 33-й сд, с которым в сентябре опять оказывается в Бресте, где начинал службу. Так что кадровики округа при подборе кандидата на должность командира артполка БМ, несомненно, учитывали опыт майора, полученный им в частях ТАОН.

3 мая 1940 года 120-й гап РГК в полном составе (в целях экономии подвижного состава почти все трактора были оставлены на месте) был погружен в эшелоны. К началу погрузки полк насчитывал (по штату/в наличии): 2866/2795 чел, в том числе комначсостав – 192/178, младший начсостав – 546/531, рядовой состав – 2128/2086. На вооружении состояло: 24 203-мм гаубиц (36 – по схеме развертывания), автомашин – 296/225 (в т. ч. легковых – 6, грузовых – 189, специальных – 30), тракторов – 165/9, тракторных прицепов – 150/75. Куда и зачем едут, в полку никто ничего не знал. Через двое суток оказались в Киеве. Через Одессу полк перебросили в г. Вознесенск, где он был доукомплектован личным составом и автотракторной техникой. Затем полк походным порядком через Коломыю вышел к Черновцам, где занял огневые позиции вблизи румынской границы.

Наши войска, сосредоточенные на границе с Румынией, были полностью готовы к боевым действиям. С 21 июня 1940 г. на основании директивы начальника Политуправления РККА армейского комиссара 1 ранга Л.З. Мехлиса в частях и соединения усилилась соответствующая работа с личным составом. Действия СССР объяснялись «воровским» характером захвата Бессарабии в 1918 г. и необходимостью помощи братским народам, которые живут «в ужасающей нищете и влачат жалкое существование»[76].

В действительности руководители Советского Союза в первую очередь, конечно, имели в виду стратегические интересы: с территории Бессарабии советская авиация могла держать под угрозой румынские нефтяные промыслы в районе Плоешти. Именно оттуда в соответствии с «нефтяным пактом», заключенным в мае 1940 г. с румынами, Германия могла получать это важнейшее сырье. Кстати, вариант о возможном силовом решении вопроса о Бессарабии и северной части Буковины заблаговременно был согласован с руководством Германии, которое больше всего опасалось открытия военных действий на территории Румынии.

26 июня в 22.00 Молотов вручил румынскому посланнику в Москве ноту советского правительства о возвращении Бессарабии и передаче ему северной части Буковины с ультиматумом, что Красная армия в противном случае начнёт боевые действия уже 28 июня. Но дело до этого и на этот раз не дошло. В 23.00 27 июня Москва получила ответ Бухареста с согласием на уступки и на предъявленные условия эвакуации своих войск с территории Бессарабии и северной части Буковины, упомянутой в ультиматуме.

Уже 29 июня части Красной армии вышли на реку Прут, где заняли переправы и установили порядок осмотра отходящих румынских частей в целях изъятия захваченного имущества местного населения. К исходу 1 июля новая граница была полностью занята, а с 14.00 3 июля закрыта. К Советскому Союзу перешла территория площадью 50762 кв. км с населением 3 млн 776 тыс. человек, а граница была перенесена на запад более чем на 200 км.

120-й гап возвратился в Белоруссию, где опять поступил в оперативное подчинение 4-й армии, которой до конца 1940 года командовал генерал-лейтенант В.И. Чуйков, очень жесткий человек, если не сказать больше. К тому времени военный городок в Пинске уже был занят другим артполком. И местом дислокации полка был назначен район г. Коссово Брестской области. Здесь условия для размещения полка численностью около 3 тыс. человек и большим количеством боевой техники и автотранспорта оказались несравнимо хуже, чем в Пинске. На 1.11.40 в полку насчитывалось: 2886 человек (в том числе начсостав – 167, мл. начсостав – 214, рядовых – 2505), 285 автомашин (в том числе легковых – 7, грузовых – 262, специальных – 16), тракторов – 67, прицепов – 4, винтовок – 1870, револьверов – 396, ручных пулеметов – 2, 203-мм гаубиц – 24, радиостанций – 29, кухонь – 18.

Подразделения полка оказались разбросанными на довольно большой территории. Штаб полка, третий дивизион капитана Морогина и полковая школа расположились в самом городе. Первый дивизион разместился в деревне Хороща (9 км северо-восточнее Коссова). Здесь пришлось строить бараки и землянки. Второй дивизион и артпарк расположился в г. Ивацевичи и частично на ст. Коссово-Полесское (12 км от Коссово). Четвертый дивизион капитана Доронина и подразделения боевого обеспечения полка разместились в двух километрах северо-западнее города в замке, построенном в 1840 г. польским графом В. Пусловским. В самом замке было более 160 комнат. Вблизи него в пяти маленьких домиках жили семьи старшего комсостава полка. Семьи остальных командиров проживали в городе на частных квартирах.

В связи с тяжелыми уроками финской войны и сменой военного руководства в Красной армии началась перестройка всей системы подготовки войск. Главное управление политической пропаганды Красной армии в докладной записке, адресованной ЦК ВКП(б) в январе 1941 г., было вынуждено признать:

«Освободительные походы Красной армии в Западную Украину и Западную Белоруссию в 1939 году и в Бессарабию и Прибалтику в 1940 году породили ряд неправильных толкований об интернациональных задачах Красной армии. <…> Глубоко укоренился вредный предрассудок, что будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной армии останется пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить Советскую власть»[77].

Новый нарком обороны маршал С.К. Тимошенко потребовал учить войска только тому, что необходимо на войне. По воспоминаниям ветеранов полка большая часть занятий проводилась в поле, на полигоне и стрельбищах в любую погоду. Личному составу, помимо боевой подготовки, приходилось заниматься устройством быта и созданием учебно-материальной базы – строительству казарм, парков и складов. Времени для отдыха оставалось мало.

Особенно напряженными были занятия в полковой школе, где готовили младших командиров, в том числе командиров орудий, и специалистов (разведчики, топографы, вычислители, радисты, телефонисты, водители автомашин и трактористы) не только для полка, но и других частей округа. Здесь же готовили и будущих командиров взводов, которым перед увольнением в запас присваивали звание младших лейтенантов. О командирах полковой школы, таких как Петренко, Морогин, Нюнин, старшинах Старостине, Бузько и других, с чувством благодарности за хорошую выучку и заботу тепло вспоминали после войны бывшие курсанты школы: Ершов А.Д. (профессор Куйбышевского госуниверситета), Беспалов М.М. (старший инженер Министерства сельского хозяйства БССР), учитель Пехота Н.С. и другие.

Начсостав полка был хорошо подготовлен в огневом и техническом отношении: основные должности занимали кадровые командиры. Половина из них в свое время окончила Одесское училище тяжелой и береговой артиллерии. На занятиях по командирской подготовке изучался опыт боев на Западном ТВД, где Гитлер за две недели разгромил Францию. По крайней мере, я видел, как отец вечерами готовился к занятиям, изучая статьи в военных журналах. У нас дома была хорошая библиотека, в том числе и военной литературы, что удивительно для человека, окончившего всего лишь 4 класса церковно-приходской школы.

Значительно ужесточились требования к дисциплине. Солдат и сержант за каждый час самовольной отлучки мог получить месяц дисциплинарного батальона, а командир за каждый день уклонения от исполнения служебных обязанностей – год тюрьмы.

Взвод курсантов полковой школы (1941). Кто из них уцелел в огне войны?

Лейтенант Каратаев отстал от эшелона при перегруппировке полка в Одесскую область и догнал свое подразделение только через пять суток. За это он был осужден на пять лет заключения. В 1942 г. Каратаев добился отправки на фронт, хорошо воевал и закончил войну майором.

В служебной характеристике на майора Лопуховского Н.И. (в целом положительной) командующий 4-й армией В.И. Чуйков лично дописал:

«<…> в целом подготовлен хорошо, хороший строевик, отличается умением предвидеть развитие обстановки, тактическая подготовка – удовлетворительно, самолюбив, недостаточно требователен: в полку была пьянка с дебошем и самовольная отлучка младшего командира с двумя бойцами».

Эпизод, связанный с самоволкой, наделал большой шум в маленьком городишке. Я видел, как вели самовольщиков под солидным конвоем с примкнутыми штыками мимо нашего домика. Мл. сержант отпустил какую-то шутку в адрес молодой жены командира полка (ей было в ту пору 35 лет), которую я не понял, а мать смутилась.

Тем не менее, 16 июля 1940 г. майору Лопуховскому Н.И. за отличное выполнение заданий командования в сложных условиях обстановки было присвоено звание «полковник».

Вопреки мнению Чуйкова, ветераны полка в один голос утверждали, что Лопуховский Н.И. был требовательным командиром. Но, в отличие от многих других начальников того времени, он не кричал на подчиненных, не оскорблял их и никогда не ругался матом.

Командир взвода полковой школы лейтенант Г. И. Нюнин

Командир 11-й батареи Н.И. Кондрашин вспоминал, что офицеры полка и члены их семей жили дружно. Праздники, как правило, отмечали вместе – накрывали общий стол, выпивали, танцевали. Кстати, отец на застолье любого уровня (дома или в коллективе командиров) никогда не пил больше одной рюмки.

По общему мнению, Н.И. Лопуховский был спокойный и выдержанный человек. Ему часто приходилось сдерживать чересчур горячего комиссара полка (а по идее должно было бы наоборот), который был младше его на 10 лет. Так, бывший начальник продслужбы полка М.Я. Кудрявицкий на полном серьезе утверждал, что полковник Лопуховский спас ему жизнь, когда комиссар грозился застрелить его в первый же день войны за то, что он не обеспечил доставку горячей пищи в подразделения.

Угроза войны нарастает

Командир 120-го гап майор Н. И. Лопуховский (1940)

С разгромом Польши, а затем и Франции обстановка в Европе резко изменилась. Наши войска оказались в непосредственном соприкосновении с победоносным германским вермахтом. Прежние планы подготовки страны и вооружённых сил к возможной войне нуждались в коренной переработке. В изменившихся условиях следовало оценить степень и очередность угроз. Начиная с 1940 года, в качестве основного вероятного противника стали рассматривать Германию и её союзников. В соответствии с этим следовало определить стратегические направления, на которых и сосредоточить основные силы Красной амии и флота.

В связи с переносом государственной границы на запад болотистый район реки Припять целиком оказался на территории СССР, ещё больше разделив театр военных действий на два разобщенных стратегических направления, что затрудняло маневр силами и средствами вдоль фронта. По этому поводу в политическом и военном руководстве страны существовали различные точки зрения. В начале августа 1940 г. наркому Тимошенко был доложен новый оперативный план, в основу которого были положены оперативные расчеты, выполненные маршалом Б.М. Шапошниковым. Общий замысел действий базировался на предположении, что главный удар немцы могут нанести севернее Припятских болот. Но это в корне противоречило взглядам Сталина, который после столь удачного присоединения утраченных территорий бывшей Российской империи, обладал непререкаемым авторитетом в военных и международных делах. Вождь, вопреки Генштабу, считал, что немцы обязательно захотят овладеть хлебом, углем и рудой Украины, необходимыми им для ведения длительной войны. Следовательно, именно это стратегическое направление и необходимо усиливать.

19 августа Б.М. Шапошников был заменен генералом армии К.А. Мерецковым. Под его руководством оперативный план был кардинально переработан, получив название «Соображения об основах стратегического развертывания вооружённых сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы». В нем был сделан вывод о необходимости быть готовым к войне на два фронта: на Западе и Востоке. Генеральный штаб, несмотря на заключенные с Гитлером соглашения, определил основного противника СССР в Европе – Германию – и возможный состав враждебной коалиции, в состав которой включил Финляндию и Румынию, лелеющие надежду в союзе с ней вернуть утраченные ими в 1940 г. территории. На Западном ТВД предусматривалось развернуть войска трех фронтов: Северо-Западного (СЗФ), Западного (ЗапФ) и Юго-Западного (ЮЗФ). На случай войны с Японией планировалось создать Забайкальский и Дальневосточный фронты.

План предлагал два варианта стратегического развертывания на Западе. Согласно первому из них, главные силы Красной армии должны были действовать южнее Припятских болот, имея главную задачу разгромить люблин-сандомирскую группировку немцев и отрезать Германию от Балкан, и прежде всего, от румынской нефти. Именно этот вариант считался основным. По второму варианту решающие сражения намечались севернее Брест-Литовска, где задачей советских войск ставилось: нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней. В объяснительной записке к плану указывалось, что окончательное решение на развертывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны. Считалось, что разведка сумеет своевременно определить, где будут развертываться главные силы вражеской коалиции, и советское командование сможет скорректировать план развертывания своих главных сил. На этом основании оба варианта развертывания Красной армии или к югу, или к северу от Бреста фактически рассматривались, как равнозначные. При этом в обоих случаях предполагалось, что боевые действия начнутся с активной обороны с задачей прикрытия мобилизации и сосредоточения главных сил советских войск.

Решение разрабатывать оба варианта развертывания главных сил можно признать оправданным только с точки зрения их предварительной проработки. На практике же, учитывая слабо развитую транспортную систему страны, в том числе и недостаточную пропускную способность железных дорог, необходимо было заранее, ещё в мирное время решить, где сосредоточивать основные усилия – севернее или южнее Полесья. Продолжать сидеть сразу на двух стульях, имея перед собой куда более грозного противника, нежели Польша, было, по меньшей мере, опасно.

Новый план 5 октября был доложен Сталину и Молотову. По указанию вождя состав войск будущего ЮЗФ был ещё больше усилен. В результате доработок плана на юго-западном стратегическом направлении с учетом войск РГК уже концентрировались 74,5 % всех соединений и 88 % авиачастей Западного ТВД. Завершить доработку плана в Генштабе намечалось к 15 декабря. В округах соответствующую документацию должны были подготовить к 1 мая 1941 г. Однако и эти сроки были сорваны, главным образом из-за продолжавшихся разногласий в руководстве на самом верху армии и государства.

В целях проверки и уточнения нового плана стратегического развертывания и оперативных планов фронтов в конце декабря 1940-го – начале января 1941-го в Москве были проведены оперативно-стратегические сборы высшего командного состава Красной армии. В них участвовали свыше 270 человек, в число которых входили руководящий состав Наркомата обороны и Генштаба, начальники Центральных управлений, командующие, члены Военных советов и начальники штабов военных округов и армий, начальники военных академий, генерал-инспектора родов войск, а также командиры некоторых корпусов и дивизий. После окончания совещания, составившего первую часть сборов, и празднования нового, 1941 года, под руководством наркома Тимошенко с целью отработки вариантов принятого оперативного плана были проведены две широкомасштабные оперативно-стратегические игры.

В обоих случаях, согласно исходным данным, нападение летом 1941 г. совершили «западные». Но действия по отражению «агрессии» в ходе обоих игр не отрабатывались. Общий сценарий конфликта предполагал, что за первые неделю-две боевых действий «западные» совместно с их союзниками, не завершив развертывания и осуществив нападение на «восточных», сумели продвинуться в глубь их территории на 50-120 км. «Восточные», превосходившие «западных» по танкам в первой игре – в два с половиной раза, во второй – в три, по самолетам, соответственно, в 1,7 и 1,3 раза, нанеся мощные контрудары, отбрасывали войска «западных» в исходное положение или даже переносили боевые действия на вражескую землю. И только с этого момента, собственно, и начинался на обеих играх розыгрыш «боевых действий», посвященных уже отработке наступательных операций «восточных».

Таким образом, начальный период войны был полностью проигнорирован. Поэтому коренные изменения в характере действий противостоящих сторон в этот период (по опыту войны в Польше) так и не были учтены при планировании мероприятий по прикрытию госграницы и тем более при подготовке командных кадров, штабов и войск. Вообще, игры, вопреки широко распространенному мнению, не имели ничего общего с реальными проблемами, которые пришлось решать нашему командованию и войскам с началом войны.

На эту явную недоработку наложилось следующее обстоятельство. Теория глубокого боя и операции заслонила для нашей армии разработку проблем обороны, встречных сражений, не говоря уж о проработке сложных вопросов вынужденного и преднамеренного отхода. Оборону, как способ ведения боевых действий, на словах признавали, но на практике вопросы ведения оборонительных действий не отрабатывались. Войска и штабы в ходе командно-штабных и войсковых учений в основном учились организации и ведению наступательных боев. Например, в 4-й армии осенью 1940 года состоялась единственная оперативная игра на местности, на которой отрабатывались вопросы обороны. Соединения армии под напором превосходящих сил «противника» отходили от рубежа к рубежу к старой границе. В ходе игры вторгшаяся на нашу территорию группировка «противника» была разгромлена. Забегая вперед, заметим, что через полгода на этом же направлении немцы за одну неделю прошли 350–400 км, захватив 28 июня Бобруйск.

Между тем известный крупный военный ученый А.А. Свечин[78], вопреки мнению военного руководства, ещё в 30-е годы утверждал, что «право на наступление ещё надо заработать. Только успешная операция сотен дивизий на всех фронтах позволит четырем десяткам нанести молниеносный удар на избранном направлении и добиться безусловной победы». Он открыто предостерегал от пагубной недооценки роли стратегической обороны. Свечин сделал поразительно точный прогноз сценария будущей войны. Он предугадал, что основными целями потенциального агрессора станут политические, поэтому главный удар будет нанесен на Москву по кратчайшему пути через Белоруссию, а не на Украину с её многочисленными экономическими центрами. Поэтому Свечин предлагал сосредоточить основные силы Красной армии на московском стратегическом направлении.

Основной изъян разрабатываемых планов заключался в том, что все они исходили из наличия угрожаемого периода, предшествующего началу войны. Предусмотренный ими ввод в действие планов прикрытия госграницы с целью обеспечения развертывания главных сил намечался в день объявления мобилизации или с началом войны. При этом отразить первый удар противника и ликвидировать достигнутые им успехи предполагалось в любом случае. Таким образом, подтвердилось известное выражение, что «генералы всегда готовятся к прошедшей войне». И не только генералы, как оказалось, но и политики.

В ходе обоих игр выяснилось, что наступление на Восточную Пруссию из-за возведенных там мощных линий укреплений, насыщенных большим количеством стационарных огневых сооружений, сулило мало перспектив. Это подтверждал и печальный опыт прорыва «линии Маннергейма». Поэтому шансы на успех наступления на юге расценивались значительно выше. В результате был сделан вывод, что нанесение главного удара на юго-западном стратегическом направлении при одновременном сковывании противника путем частных операций на северо-западе и в Румынии позволит решить несколько ключевых стратегических задач, и обеспечит дальнейшие успешные действия Красной армии.

Подводя итоги совещания высшего руководящего состава РККА, нарком Тимошенко 31 декабря 1940 г. заявил: «В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового». Обосновывать свой вывод нарком не стал, дав понять присутствующим, что вопросами стратегии может заниматься только товарищ Сталин. Здесь нарком не обошелся без славословий в адрес вождя: «<…> мы углубляем и расширяем ту перестройку в Красной армии, которую стали осуществлять по директиве товарища Сталина полгода тому назад. <…> Мы начали по-настоящему выполнять указания товарища Сталина о поднятии военно-идеологического уровня наших командных кадров и положили начало созданию своей собственной военной идеологии» (выделено мною. – Л.Л.).

Далее Тимошенко отметил, что «в области оперативного искусства, в области фронтовой и армейской операции происходят крупные изменения. <…> сила и успех современного наступления – в высоком темпе и непрерывности наступления», которые обеспечиваются «массированным применением мотомеханизированных и авиационных соединений, используемых для нанесения первого удара и для непрерывного развития удара в глубину».

К сожалению, те, кто не понаслышке знал германскую армию и мог смело высказать свое мнение по поводу разрабатываемых планов, были уничтожены. А тех, кто по-настоящему мог оценить способы ведения войны, продемонстрированные немцами в Польше и на Западе, на совещании не оказалось – инакомыслие к этому времени было в основном выкорчевано. А жаль. Например, видный военный теоретик Г.С. Иссерсон[79], имевший большой опыт командной и штабной работы, в 1940 г. на основе тщательного анализа опыта начавшейся Второй мировой войны написал небольшую, но глубокую по содержанию книгу «Новые формы борьбы (опыт исследования современных войн)». В ней он за год до начала Отечественной войны пророчески утверждал:

«Война вообще не объявляется. Она просто начинается заранее развернутыми вооружёнными силами. Мобилизация и сосредоточение относятся не к периоду после наступления состояния войны, как это было в 1914 году, а незаметно, постепенно проводятся задолго до этого. Разумеется, полностью скрыть это невозможно. В тех или иных размерах о сосредоточении становится известным. Однако от угрозы войны до вступления в войну всегда остается ещё шаг. Он порождает сомнение, подготавливается ли действительное военное выступление, или это только угроза. И пока одна сторона остается в этом сомнении, другая, твердо решившаяся на выступление, продолжает сосредоточение, пока, – наконец, на границе не оказывается развернутой огромная вооружённая сила. После этого остается только дать сигнал, и война сразу разражается в своем полном масштабе»[80].

Но никто не пожелал прислушаться к мнению какого-то полковника. А начальник штаба ПрибОВО генерал-лейтенант П.С. Кленов на декабрьском совещании самоуверенно заявил:

«Я просмотрел недавно книгу Иссерсона „Новые формы борьбы“. Там даются поспешные выводы, базируясь на войне немцев с Польшей, что начального периода войны не будет, что война на сегодня разрешается просто – вторжением готовых сил, как это было проделано немцами в Польше, развернувшими полтора миллиона людей.

Я считаю подобный вывод преждевременным. Он может быть допущен для такого государства, как Польша, которая, зазнавшись, потеряла всякую бдительность, и у которой не было никакой разведки того, что делалось у немцев в период многомесячного сосредоточения войск. Каждое уважающее себя государство, конечно, постарается этот начальный период использовать в своих собственных интересах для того, чтобы разведать, что делает противник, как он группируется, каковы его намерения, и помешать ему в этом»[81].

П.С. Кленов не понял смысл доказательств Иссерсона и переоценил возможности советской разведки, которая, как он считал, всегда сможет своевременно вскрыть подготовку агрессора к нападению. За что вскоре и поплатился: 1 июля 1941 г. он был смещен с должности начальника штаба СЗФ, 11 июля – арестован, а 23 февраля 1942 г. расстрелян без суда вместе с большой группой генералов и руководящих работников военной промышленности.

Но те, кому положено следить за отклонениями от генеральной линии партии, крамольные идеи полковника заметили: Иссерсона арестовали за две недели до начала войны. Расстреливать, правда, не стали: ведь его прогноз полностью подтвердился.

В результате проработок различных вариантов планов оперативного развертывания было принято окончательное решение сосредоточить основные усилия советских вооружённых сил в будущей войне южнее Припятских болот.

В проекте «Соображений по стратегическому развертыванию» (март 1941 г.) излагался вероятный замысел действий противника

«Германия, вероятнее всего, развернет свои главные силы на юго-востоке – от Седлец до Венгрии, с тем чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину. Этот удар, по-видимому будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере – из Восточной Пруссии на Двинск и Ригу или концентрическими ударами со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи».

В то же время не исключалось:

«<…> что немцы сосредоточат свои главные силы в Восточной Пруссии и на Варшавском направлении, с тем, чтобы через Литовскую ССР нанести и развить главный удар в направлении на Ригу или на Ковно, Двинск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжи и Бреста с последующим развитием их в направлении Барановичи, Минск»[82].

В записке к «Соображениям…» особо оговаривалось, что более 200 немецких дивизий могут быть направлены против СССР только при условии окончания войны с Англией.

В документе слишком много неясностей в оценке возможных оперативных планов противника. Ближайшие и последующие задачи войск противника по направлениям просматриваются, а каковы дальнейшие? В нем вообще не сделана попытка определить, с какой же целью Германия может развернуть на своей восточной границе столь крупную группировку сухопутных войск. Из оценки возможного замысла действий противника получалось, что Гитлер просто хочет отобрать у Сталина то, что он уступил ему по пакту Молотова-Риббентропа – не более того. Похоже на полицейскую операцию с целью наказать непослушного союзника. И для этого могут быть развернуты столь крупные силы, перечисленные во втором разделе плана? Может быть, разработчики боялись, что их обвинят в пораженческих настроениях? Нет, конечно. Они априори считали, что первые удары врага в любом случае будут отражены. Вопрос был уже решен «высшей инстанцией», и Генштабу оставалось в соответствии с этим решением только распределить силы между Западом, Востоком и финским фронтом.

При разработке плана развертывания исходили из того, что противник будет наносить главный удар на юго-западном стратегическом направлении. И здесь же сосредоточивалась основные силы Красной армии. И сосредоточивались они не столько для отражения нападения противника, сколько для проведения в последующем наступательной операции с целью разгрома его главной группировки и отсечения Германии от её союзников – прежде всего, от румынской нефти. Хотя следовало ожидать, что столкновение двух крупнейших группировок войск сторон неизбежно приведет к затяжным боям с неясным исходом.

Основа решения на операцию в наступлении – выбор направления главного удара, в обороне – направления (района) сосредоточения основных усилий. Важно быть сильным в нужном месте и в нужный момент. Поскольку предполагалось, что агрессором может выступить Германия, необходимо было определить наиболее вероятное направление главного удара вермахта и в соответствии с этим противопоставить ему силы, достаточные для его отражения. При протяженности линии фронта 1500 км особенно важно было сделать правильный выбор направления (района) сосредоточения основных усилий. Невозможно оборонять все и вся – для этого всегда не хватает сил. Тем более когда вооружённые силы содержатся по штатам мирного времени.

Выбор юго-западного стратегического направления в качестве главного стал фатальным просчётом политического (в первую очередь) и военного руководства страны. И заключался он не столько в усилении юго-западного направления: это естественно – усилить фронт на возможном направлении главного удара врага. Просчёт заключался в неправильной оценке намерений противника и, соответственно, в ослаблении западного стратегического направления, что стало одной из основных причин поражений наших войск в 1941 году.

План стратегического развертывания и замысел первых стратегических операций были рассчитаны на полное отмобилизование Красной армии до начала боевых действий. При этом совершенно необоснованно предполагалось, что «примерный срок развертывания германских армий на наших западных границах – 10–15-й день от начала сосредоточения»[83].

Планомерный и своевременный переход от организации и штатов армии мирного времени к организации и штатам военного времени осуществляется на основе мобилизационного плана, наличие которого является одним из условий обеспечения обороноспособности государства. Однако в связи с большими изменениями в составе и дислокации войск округов, вызванными присоединением к СССР новых территорий и войной с Финляндией, мобилизационный план на 1940 год уже не отвечал реалиям. Однако работа по его разработке недопустимо затянулась.

В акте передачи Наркомата обороны К.Е. Ворошиловым новому наркому С.К. Тимошенко в мае 1940 г. было отмечено, что нового мобилизационного плана Наркомат Обороны не имеет. Мероприятия по отмобилизованию распорядительным порядком не закончены разработкой. То же самое было отмечено в августе 1940 г.: и в акте передачи Генштаба Б.М. Шапошниковым К.А. Мерецкову.

«В связи с проведением оргмероприятий, передислокацией частей и изменением границ военных округов действующий мобплан в корне нарушен и требует полной переработки. В настоящее время армия не имеет плана мобилизации»[84].

Отсутствие мобплана поставило под вопрос реальность планов стратегического и оперативного развертывания, выполнение которых невозможно без своевременных поставок людских и материально-технических ресурсов. Между тем, мобилизационная заявка НКО, представленная в июне 1940 года, устарела. А новая заявка по основным видам вооружения и боевой техники могла быть представлена лишь после утверждения плана и схем организационного развертывания, которые определяли порядок развертывания войск военного округа (армий), их состав, дислокацию и сроки готовности.

Политическое и военное руководство СССР, сознавало, что схватки с гитлеровской Германией не избежать. Обстановка надвигающейся большой войны требовала продолжать ранее начатую реорганизацию и перевооружение войск. Знаменательно, что за год до начала войны в первом пункте «Наставления по мобилизационной работе войсковых частей, управлений и учреждений Красной армии» был сделан весьма актуальный вывод:

«1. Война против СССР, находящегося в капиталистическом окружении, „может вспыхнуть неожиданно. Ныне войны не объявляются. Они просто начинаются“ (Сталин).

Поэтому в основу подготовки Красной армии к защите социалистического государства положены указания т. Сталина о том, что „нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая „случайность“ и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застигнуть нас врасплох… (Сталин)“ »[85].

К сожалению, этот вывод так и остался простой декларацией, и не был учтен при разработке основных планов Генштаба. Существующую структуру войск ломали беспощадно, не сообразуясь с реальными сроками на осуществление планируемых мероприятий, возможностями промышленности и с обстановкой на западной границе. Не доведя одно дело до конца, тут же затевали другое. При этом не учитывали, что любая реформа войск неизбежно приводит к снижению мобилизационной и боевой готовности тех соединений и частей, которые подверглись переформированию.

С мая 1940 года по июнь 1941-го мобпланы кардинально перерабатывались четыре раза. В каждом из них предусматривалось увеличение численности Красной армии по штатам военного времени и числа соединений и частей видов и родов войск. Соответственно увеличивалось и необходимое количество вооружения и боевой техники для них.

Но в связи с реорганизацией, перевооружением и изменением схем развертывания все расчеты и согласования по поставке мобресурсов, отработанные к февралю-марту 1941 г., большей частью оказались бесполезными. В составе округов появились вновь сформированные части и, наоборот, некоторые части были расформированы. Менялись штаты частей и соединений и пункты (районы) их дислокации. А значит, изменялись места и сроки подачи мобресурсов при переводе их на штаты военного времени. В связи с этим пришлось разрабатывать новую схему мобразвертывания Красной армии. В её основу была заложена возможность отмобилизования войск по очередям и каждого округа в отдельности в сроки, которые устанавливались в зависимости от дислокации соединений (частей) и их оперативного предназначения.

12 февраля 1941 г. новый начальник Генштаба Г.К. Жуков представил советскому руководству новую схему мобилизационного развертывания Красной армии на 1941 год, которая была утверждена Постановлением СНК СССР. В схеме был определен объем мобилизационного развертывания Красной армии на 1941 год в случае объявления общей мобилизации. Согласно ей, численность личного состава РККА после мобилизации по сравнению с предыдущим планом практически осталась неизменной, вместо 8 678 135 человек стало 8 682 827. Но количество дивизий всех видов достигло 303, мехкорпусов – до 30, артполков РГК – 72, отдельных дивизионов БМ – 15. По штатам военного времени войска должны были иметь 61 223 орудий, 45 576 минометов, 36 879 танков, 10 679 бронеавтомобилей, 22 171 самолет во фронтовой и 10 284 в тыловой авиации[86]. В целом для реализации нового мобплана требовалось призвать из запаса до 5 млн. человек, в том числе около 600 тыс. командиров и 885 тыс. чел. младшего начсостава.

Тем самым, указанной схемой были определены рамки (задачи) мобплана, в результате осуществления которого должна быть создана армия военного времени предложенного состава. До детально разработанного плана мобилизации вооружённых сил было ещё очень далеко. Это отнюдь не лингвистические отличия в терминах. В конечном счете, от степени разработки мобплана, тщательности его расчетов зависели мобилизационная и боевая готовности Красной армии к войне.

Задержка с подготовкой руководящих документов по разработке мобплана в Генштабе и округах привела к тому, что на практическую организаторскую работу войскам оставалось слишком мало времени. Ведь чтобы спланировать подачу мобресурсов в людях, вооружении и технике, надо сначала определить: откуда, куда, как и в какие сроки, они должны быть поданы. В марте округам было приказано доложить точные места и районы дислокации соединений и частей и уточненные схемы их развертывания с расчетом готовности мобплана к 1 мая 1941 г. Войсковые части и учреждения приступили к работе с получением выписок из схем развертывания из штаба округа. Работа на местах в силу необходимости многочисленных согласований совершенно не поспевала за частыми изменениями в предназначения и дислокации соединений и частей. Из-за отсутствия штатов, норм и табелей вооружения для вновь сформированных и переформируемых частей невозможно было спланировать их потребность в личном составе, вооружении и технике. Поэтому мобплан МП-41 рождался долго и трудно. Срок окончания всех работ, как в центре, так и на местах, пришлось перенести с 1 мая на 1 июля 1941 года.

Затевая масштабную реорганизацию, руководство страны и командование РККА рассчитывали, что Гитлер не решится на войну на два фронта. Мероприятия по перевооружению войск, утвержденные ЦК ВКП(б) и Правительством (по предложению Генштаба) весной 1941 г., намечалось закончить лишь в 1942 году. К сожалению, меры по улучшению оргструктуры войск не всегда были достаточно обоснованными и оправданными. Высшее военное руководство допускало шараханье из стороны в сторону. Как проходила реорганизация Красной армии в последние предвоенные месяцы, можно проследить на примере танковых войск, которые накануне войны подверглись неоднократным и наиболее кардинальным преобразованиям.

Совсем недавно, после польской кампании расформировали четыре танковых корпуса из-за их якобы громоздкости (560 боевых танков). Не прошло и года, как принимается решение о формировании мехкорпусов в составе более тысячи танков в каждом. При этом не учитываются возможности военной промышленности. Успех молниеносного разгрома Польши, а затем и Франции, был во многом определен применением моторизованных корпусов, состоящих из танковых и моторизованных дивизий. Это заставило командование Красной армии пересмотреть свое критическое отношение к созданию крупных танковых и механизированных соединений. Не дожидаясь окончания боев во Франции, 21 мая 1940 г., Сталин дал указание руководству Красной Армией незамедлительно вновь сформировать несколько более мощных танковых корпусов по подобию немецких, в состав которых включить две танковые и одну мотострелковую дивизию. В их танковых полках он пожелал иметь не менее 200 танков, а в корпусе – 1000–1200 танков. Кроме них, в состав корпуса наметили включить мотоциклетный полк, дорожный батальон и батальон связи, а также разведывательную авиаэскадрилью. Возражать вождю не посмели. И уже 27 мая Тимошенко с Шапошниковым доложили Сталину детально проработанное предложение сформировать шесть танковых корпусов, в каждом из них иметь 1031 танк.

Для сравнения. Перед началом Второй мировой войны в пяти первых немецких танковых дивизиях первоначальной организации насчитывалось в среднем по 340 танков. Во время кампании на Западе весной 1940 г. в 10 участвовавших там танковых дивизиях (два танковых полка по штату) число боевых машин снизилось в среднем до 258 штук (уменьшилось на 24 %). Тем не менее, немецкое командование пришло к выводу, что даже такие дивизии оказались перегружены танками. В то же время они страдали от недостатка пехоты, необходимой для их поддержки в бою. К январю 1941 г. в танковых дивизиях оставили лишь один танковый полк. В результате число дивизий было удвоено и доведено до 20, при этом общее количество танков в вермахте увеличилось не столь значительно. Число танков в 17 танковых дивизиях действующей армии перед нападением на СССР уменьшилось и в среднем составило 206 машин. При этом за счет включения в штаты танковых полков новых средних боевых машин Pz.III и Pz.IV, заменивших легкие танки с их слабым бронированием и вооружением, ударная мощь танковых дивизий была существенно усилена. Решение уменьшить число боевых машин в танковых дивизиях оказалось на редкость удачным. Но Гитлер надеялся в дальнейшем, резко увеличив темпы производства танков, довести их число в армии до 26 700 штук к концу 1944 г. и вернуть в танковые дивизии второй танковый полк Но план фюрера оказался очередной утопией[87].

Сталин посчитал предложенное число корпусов недостаточным. Через пять дней ему доложили новый вариант, который предусматривал формирование уже восьми танковых корпусов предложенного состава, назвав их механизированными. Это было своевременное и правильное решение, в основном обеспеченное достаточным количеством боевой техники, снаряжения и транспорта. Хватало для мехкорпусов и обученного личного и командного состава. Поэтому уже к началу октября 1940 г. их штаты были полностью заполнены людьми, но танков все же не хватило: в половине мехкорпусов имелось 83-102 % штатных танков, ещё в трёх – 61–78 %, а ещё в одном – лишь 47 %[88].

Но стремление обеспечить тройное количественное превосходство над вероятным противником привело, в конечном счете, к гигантомании. Согласно информации Главного Разведуправления, немцы довели количество своих моторизованных корпусов до 8-10, а общее количество танков до 10 тысяч штук[89]. В действительности танков в германской армии было около половины этого количества. Разведчики исходили из того, что немцы возьмут на вооружение трофейные французские и английские танки. А дальше простым умножением на 3 пришли к необходимости иметь в Красной армии 30 мехкорпусов примерно по 1000 танков в каждом. В начале мая 1941 г. управление только что созданного на Дальнем Востоке 29-го мк было расформировано. К началу войны в Красной армии осталось 29 мехкорпусов.

Решение о дополнительном формировании 20 мехкорпусов было принято в марте 1941 года. Мобпланом предусматривалось формирование уже 60 танковых и 30 моторизованных дивизий. План был утвержден Сталиным практически без поправок. Для полного оснащения всех мехкорпусов требовалось почти 31 тысяча танков. Обеспеченность же бронетехникой составляла только 52 %. На организацию новых соединений были обращены все существовавшие танковые бригады и отдельные танковые полки, пять кавалерийских дивизий, недавно появившиеся моторизованные дивизии стрелковых войск и пулеметно-артиллерийские моторизованные бригады, а также штатные танковые батальоны стрелковых дивизий. Но согласно утвержденному штату, только тяжелых и средних танков новых типов требовалось свыше 16 тысяч. При сохранении существовавшего в 1941 г. темпа выпуска танков (5220 штук) полностью укомплектовать все мехкорпуса удалось бы только к концу 1943 года[90]. Не хватало и подготовленных кадров. Недаром А.М. Василевский говорил, что нам было нужно ещё год-два мирного развития, чтобы решить задачи военного плана. Таим образом, развитие вооруженных сил страны носило в основном экстенсивный характер: в первую очередь шел количественный их рост (не сбалансированный и не учитывающий возможности промышленности), зачастую в ущерб качеству.

В связи с нехваткой людских и материальных ресурсов первоочередными для укомплектования личным составом и техникой были намечены 19 мехкорпусов, названных боевыми (из них к началу 1942 г. планировалось обеспечить танками по штату лишь четыре). Из 11 мехкорпусов сокращенного состава 7 относились к формированиям первой очереди и остальные 4 – ко второй очереди с дислокацией во внутренних военных округах Советского Союза.

В конечно счете для завершения укомплектования всех мехкорпусов перед войной не хватило ни времени, ни техники, ни подготовленных кадров. В результате многие мехкорпуса и их танковые дивизии и полки оставались сформированными только формально. Из 20 мехкорпусов, дислоцированных в западных приграничных округах, половина к началу войны была укомплектована танками на 50 и менее процентов (см. Приложение 3). Мехкорпуса не были укомплектованы и вспомогательной техникой, транспортом и средствами связи, не были решены вопросы снабжения их горючим и боеприпасами. Все это откладывалось на потом Многие из них больше напоминали учебные соединения, чем боевые единицы, так как их устаревшая и изношенная матчасть годилась разве только для обеспечения учебного процесса.

Артиллерия Красной армии перед войной по обеспеченности материальной частью находилась в наиболее благополучном положении по сравнению с другими родами войск. Артчасти были, как правило, укомплектованы орудиями до штатных норм. Только в западных военных округах на 22 июня 1941 насчитывалось 52 666 исправных орудий и минометов. Например, в ЗапОВО имелось 10 296 орудий и минометов, а в КОВО и того больше – 12 604, и это не считая 50-мм минометов. В то же время в войсках ощущался недостаток зенитных и мощных противотанковых пушек, что отрицательно сказывалось на их возможностях по отражению ударов противника с воздуха и его танковых атак на земле.

С учетом опыта боев на Карельском перешейке, где пришлось взламывать оборону, насыщенную долговременными сооружениями, количество артчастей, имевших на вооружении орудия крупных калибров, в Красной армии постепенно увеличивалось. Так, согласно мобплану, в целях усиления артиллерии РГК предлагалось дополнительно сформировать полки: три пушечных 122-мм, четыре гаубичных 152-мм и один гаубичный 203-мм, а также дивизионы: один пушечный 210-мм, три гаубичных 280-мм и один гаубичный 305-мм.

Увеличилось и количество артполков БМ, имевших на вооружении 203-мм гаубицы. На 1.9.1940 года в составе Красной армии их было 18, на 1 декабря – 21. К 1 января 1941 г. их стало уже 33 (сколько из них было частей двойного развертывания, установить не удалось). Для их вооружения по табелю (36 орудий на полк) требовалось 1188 203-мм орудий (без учета мобзапасов). Имелось 650 203-мм гаубиц Б-4 образца 1931 г. и 36 английских гаубиц «Мидвэйл-VI»., всего 686. Обеспеченность составляла 58 %. Если же исходить из расчета по 24 гаубицы на полк, то их требовалось по штату 792 штук, фактически имелось – 727 (из них 41 гаубице требовался капитальный ремонт). К 22 июня 1941 г. в наличии имелось уже 861 203-мм гаубица, в том числе 825 Б-4 образца 1931 г. и 36 «Мидвэйл-VI». (68,3 % от общей потребности)[91].

152-мм гаубиц различных типов на 22 июня 1941 г. в наличии имелось 3817 (77,6 % от общей потребности). По плану на мобилизационное развертывание требовалось 4798 гаубиц, на мобзапасы – 120, всего – 4918. 152-мм гаубиц-пушек МЛ-20 образца 1937 г. в наличии имелось 2897 (68,3 % от общей потребности). На мобразвертывание требовалось 2801 орудие, на мобзапасы – 96, всего – 2897[92].

Всего к началу войны в состав артиллерии РГК входили: 61 гаубичный и 14 пушечных артполков, 12 отдельных дивизионов особой мощности, девять отдельных минометных батальонов и две отдельные пушечные батареи[93].

К началу войны в составе ЗапОВО было: 6 гаубичных полков РГК, 3 пушечных и 15 корпусных полков (не считая отдельных дивизионов). Всего на 22 июня 1941 г. в нем имелось (в скобках – с учетом Пинской военной флотилии): орудий наземной артиллерии 6043 (6515), зенитных – 1052 (1139), минометов – 6106 (6610), всего – 13 201 (14 264)[94]. В округе было четыре гап БМ: три (5-й, 301-й и 318-й) в распоряжении округа (фронта) и один (120-й) – в оперативном подчинении 4-й армии.

С началом мобилизации планировалось формирование дополнительно двух гаубичных арт-полков БМ второй очереди (612-го на базе 120-го и 537-го на базе 318-го) по 24 гаубицы Б-4 в каждом. По штату пяти полкам требовалось 120 203-мм гаубиц Б-4. На 1 июня в округе имелось 101 гаубица Б-4. Недостающие орудия должны были передать из 318-го гап, который, кроме своих 25 203-мм гаубиц Б-4, имел на складе «НЗ» ещё 29. По аналогии с другими подобными частями срок мобготовности полков второй очереди мог быть М-6. Однако для 537-го гап не было тракторов и автотранспорта.

Основная слабость артчастей РГК заключалась в нехватке средств тяги и транспорта, особенно специального. Так, в батарее гаубичного полка РГК, имевшей на вооружении гаубицы Б-4, на два орудия полагалось четыре тягача типа «Ворошиловец» и два трактора С-2 под боеприпасы, всего шесть. К ним полагалось четыре трехтонных прицепа (которых тоже не хватало). Всего в полку РГК на 24 орудия по штату мирного времени 8/44 было положено 88 тракторов[95]. В гаубичных полках РГК БМ, входивших в состав армий прикрытия, по штату военного времени, утвержденному 19.02.1941 г., на 24 203-мм гаубицы полагалось 112 тракторов.

Штатными тягачами артчасти РГК были укомплектованы только на 20 %. Поэтому в качестве средств тяги приходилось использовать обычные сельскохозяйственные гусеничные тракторы ЧТЗ-60 и ЧТЗ-65, которые могли перевозить тяжелые орудия со скоростью пешехода 4–5 км/час. Но даже такой безнадежно устаревшей техники не хватало. Ведь, кроме орудий, в полках надо было на чём-то перевозить до 2-х боекомплектов боеприпасов, приборы, различного рода принадлежности, а вместе с ними инженерное, вещевое и химическое имущество. В артчастях стрелковых войск более половины орудий имели конную тягу.

Потребность в мобресурсах (личного состава, вооружения, техники, лошадей и обоза) рассчитывалась как разница между штатом мирного и военного времени. При этом некомплект по мирному времени в мобпотребность не включался. К началу войны значительный некомплект в средствах транспорта и тяги в войсках устранить не удалось. Уже здесь закладывалась возможность вступления в бой не полностью укомплектованных соединений и частей. Особенно это сказалось на готовности соединений приграничных округов, которые должны были первыми встретить врага.

Из-за неразвитости коллективных хозяйств и отсутствия МТС на вновь присоединенных территориях автотракторная техника, как и специалисты для её обслуживания могли поставляться в основном только из областей европейской части СССР. В целях ликвидации дефицита мобресурсов автотракторной техники (даже с учетом замены в некоторых частях мехтяги конной) пришлось запланировать с началом мобилизации перевозку до 100 000 единиц мехтранспорта. Но сроки возможной их поставки из районов приписки зачастую значительно превышали установленные сроки мобготовности частей. Например, срок мобготовности части был установлен М-3 (на 3-й день мобилизации), а поступление техники и мехтранспорта для нее планировалось не ранее М-5.

В связи с несовпадением размещения ресурсов военнообязанных (особенно специалистов) с потребностью в них также пришлось запланировать межокружные перевозки в количестве: на восток – до 500 000 человек и на запад – 300 000–400 000 человек[96]. А это приводило к увеличению нагрузки на железнодорожный транспорт и значительному увеличению сроков подачи людских ресурсов. В целях разрешения этого противоречия в ЗапОВО последовало указание:

«<…> Военнообязанных коренных жителей территории Западной Белоруссии разрешается, при тщательном отборе, обращать на укомплектование боевых частей, если для них по срокам готовности невозможен завоз других ресурсов и на укомплектование тыловых частей и учреждений, в том числе и войсковых тылов»[97].

При этом военнообязанных местных национальностей разрешалось после тщательной проверки приписывать к боевым и тыловым частям рассредоточено, не создавая национальных подразделений. Аналогичные указания были отданы и другим округам.

Согласно схеме развертывания в соответствии с мобпланом МП-41, комплектование начсоставом частей по штатам военного времени планировалось осуществить путем перемещения кадра внутри части (и выделения его в другие части), сводя некомплект к низшим должностям. При этом заместители командиров дивизионов становились их командирами, а командирами батарей становились их заместители или лучшие командиры взводов. На место последних должны были прибыть младшие лейтенанты запаса (бывшие сержанты, сдавшие соответствующие экзамены). Приписка личного состава для частей, не существующих в мирное время, согласно инструкции, осуществлялась к тем частям, на которые возложено их формирование.

Как это должно было осуществляться на практике, рассмотрим на примере 120-го гап БМ РГК. По штату, утвержденному 19.02.1941 г., полк состоял из четырех дивизионов трехбатарейного состава (в батарее – 2 взвода, в каждом одна гаубица), всего 24 гаубицы «Мидвэйл-VI». Личный состав насчитывал 2304 человек (из них 174 командира). В апреле 1941 года полк перешел на штат 08/44[98]. По новому штату в полку по-прежнему осталось четыре дивизиона, так как это была часть двойного развертывания. Но поскольку 4-й дивизион стал скадрованным, численность личного состава полка несколько уменьшилась и составила 2171 человек, в том числе: начсостав – 166, младший начсостав – 419, рядовых – 1586.

На базе 120-го гап с началом мобилизации должен был формироваться 612-й гап БМ РГК (по штату военного времени 08/44) и 612-й артпарк (штат 08/53). Поэтому в полку, вместо штатных 112 тракторов, 242 автомобиля и 12 мотоциклов, имелось более 150 тракторов и свыше 300 автомашин (в том числе несколько десятков вездеходов «ЗИС-33» на полугусеничном ходу, прибывших с финского фронта). Основная часть автотракторной техники полка, в то числе и все сверхштатные трактора, тракторные прицепы и автомашины, предназначавшиеся для полка второй очереди, находилась на консервации. С началом мобилизации 612-й гап должен был получить из народного хозяйства дополнительно 60 тракторов, 52 грузовых автомашины и 2 мотоцикла[99]. На складах «НЗ» 120-го гап для полка второй очереди хранилось вещевое и другие виды имущества, но не в полном объеме. Не хватало некоторых видов оборудования и специальных приборов.

В аналогичном положении находился перед войной и 320-й гап БМ, дислоцированный в г. Дубно[100]. Его командир доложил начальнику артиллерии КОВО генералу Яковлеву, что очень обеспокоен боевой готовностью как своего, так и формируемого им в случае мобилизации второочередного полка. Для этого полка уже получены из центра 24 гаубицы калибра 203 мм, а механической тяги нет. Теперь он ждет, когда она будет поставлена из внутренних областей СССР. Кроме того, согласно директиве штаба округа в случае мобилизации ему следует передать во второочередной полк сорок процентов кадрового личного состава. Остальные шестьдесят необходимо подготовить за летний период из приписников, жителей Западной Украины. Забегая вперед, отметим, что вопрос с мехтягой и подготовкой личного состава 320-го гап так и не был решен. 22 июня этот полк в числе первых подвергся бомбардировке с воздуха. Никакого второочередного полка на его базе так и не было создано[101].

К 1 июня из 318-го гап БМ РГК в 120-й гап для 612-го гап было поставлено 6 гаубиц Б-4, затем ещё 6. 21 июня на станцию Коссово-Полесское прибыло ещё 6 таких орудий, которые к началу войны так и не успели разгрузить с платформ.

По свидетельству ветеранов, для нового полка заранее были подобраны лучшие средние и младшие командиры. Выбирать было из кого: многие командиры участвовали в Польской кампании, в войне с Финляндией и в походе в Бессарабию. Незадолго до отправки полка в лагерь на складе «НЗ» в Коссово, где хранились первые поступившие в полк гаубицы Б-4, с командирами дивизионов и батарей, большая часть которых не знала новую матчасть и способы её применения, были проведены ознакомительные занятия, но при этом было запрещено что-либо записывать!

В феврале 1940 года в полк прибыло много молодых командиров, окончивших Одесское училище тяжелой и береговой артиллерии. Среди них были лейтенанты Жуковский Н.А., Стульнев Н.М., Токарчук М.Е., Нюнин Г.И., Бекетов В.Ф., Востоков Ю.Б., Бураков К.И., Кожарский Н.П. и другие. В отличие от многих командиров 120-го гап, они изучали гаубицу Б-4 и 152-мм БР-2 (также на гусеничном шасси). За неделю до начала боевых действий в полк прибыло ещё несколько молодых командиров. Ещё один явился в часть за сутки до начала войны – 21 июня.

В апреле и мае из полка в другие части округа отправили несколько средних и младших командиров, а также значительное число специалистов, подготовленных в полковой школе, в том числе много водителей и трактористов. В связи с этим и увольнением военнослужащих срочной службы в запас в полку не хватало водителей и трактористов для имеющейся техники.

Выпускники ОАУ взвода капитана Яворского (1941)

Некоторую путаницу в знания исследователей по вопросу формирования новых артполков накануне войны невольно внес бывший начальник штаба 4-й армии генерал-полковник Л.М. Сандалов. В своей книге он записал: «В полосе армии на окружном полигоне юго-западнее Барановичи весной 1941 года имелось 480 152-мм орудий для формирования десяти артиллерийских полков РГК. Создать и сколотить эти полки до начала войны также не успели»[102]. На это его утверждение ссылались авторы многих книг, опубликованных как при его жизни, так и позже. Но подтверждений этому факту обнаружить в архивах не удалось. Нет никакого намека о создании десяти артполков РГК и в мобплане на 1941 г.

Между тем, небезызвестный В. Резун[103] использовал слова Л.М. Сандалова в качестве ещё одного «доказательства» подготовки Советским Союзом упреждающего удара по Германии в начале июля. При этом он не постеснялся указать время (в мае) и даже тип поставленных орудий – гаубицы-пушки МЛ-20. И подчеркнул, что к каждому из этих орудий было заготовлено по десять боекомплектов (один б/к – 60 снарядов на орудие). Автор «Ледокола» пишет, что выдвижение артполков к границе могло насторожить противостоящую сторону. Поэтому коварный Сталин вкупе с Тимошенко и Жуковым нашли способ скрытного усиления группировки артиллерии в приграничных округах:

«<…> Поэтому орудия ночами небольшими партиями без расчетов (в армии говорят – россыпью) перебрасывали к границам. А где-то в другом месте готовятся командиры и солдаты. <…> В последний момент в приграничные районы прибывают тысячи солдат и офицеров, но без тягачей, без пушек, без боеприпасов. <…> Солдаты получают свои орудия, снимают с них смазку – и десять полков к наступлению готовы»[104].

Как бывший военный, Резун хорошо знает, что формирование, подготовка и приведение в готовность вновь сформированных частей сложное дело, требующее много времени. Но он сознательно оставляет за скобками вопросы, которые ему могли задать люди, маломальски разбирающиеся в военном деле. Укомплектовать командирами и рядовым составом батареи и дивизионы для создания полка недостаточно. Чтобы гаубицы большой мощности (как и другие орудия крупных калибров) начали стрелять и попадать в цель, недостаточно приставить к ним боевые расчеты, подвести снаряды и заряды. Так, в полку РГК для подготовки и управления огнем 12 батарей (24 орудия) необходимы 16 взводов управления, а также штабная батарея полка в составе шести взводов (разведки, комендантской службы, связи, топоразведки, саперный и ПВО). И все эти подразделения должны быть обучены и сколочены, чтобы суметь действовать, согласно своему предназначению. Кроме того, надо создать и укомплектовать специалистами подразделения технического (парковую батарею и артпарк) и тылового обеспечения.

Гаубичные и пушечные полки насчитывают порядка 2 тыс. человек, в десяти полках – 20 тыс. И каким же образом можно доставить «в последний момент» десятки тысяч солдат и офицеров – самолетами? По железной дороге, вместо переброски укомплектованных личным составом, вооружением и техникой и сколоченных частей и соединений?

Далее Резун расписал, как доблестные немецкие войска захватили под Барановичами 480 новеньких, только что с завода гаубиц-пушек МЛ-20. Для сведения: в первой половине 1941 г. гаубиц-пушек МЛ-20 было изготовлено всего 497 штук. И что же, почти все они были отправлены на полигон под Барановичи? А почему не в КОВО или в другие округа? Наконец, как можно хранить дорогостоящее вооружение и сложную боевую технику, приборы и другое имущество где-то в лесах? И зачем сосредоточивать здесь столько снарядов (выстрелов), для формируемых полков, где их хранить, на чем перевозить? Для начала полку достаточно иметь возимый запас выстрелов (1–2 б/к). Остальные боеприпасы хранятся на складах. И кто все это будет охранять и обслуживать на небольшом полигоне бывшей польской армии в районе Барановичи, который считался нештатным? Он имел небольшую команду и обслуживался силами прибывавших на него артчастей[105]. Рассуждения Резуна о 480 орудиях для скрытного формирования 10 артполков, как и другие его домыслы о готовности Красной армии к нападению на Германию в 1941 г. притянуты за уши.

И все же документ о выделении 480 орудий ЗапОВО буквально накануне войны все-таки существовал. Но каких и для чего? Здесь придется на время оставить артиллерию и вернуться к вопросу формирования 30 мехкорпусов, для укомплектования которых к началу войны, как мы знаем, не хватило ни времени, ни танков, ни подготовленных кадров.

С каждым днем поступало все больше данных о сосредоточении германских войск у западной границы страны. И реально мыслящие военные, несмотря на заверения вождя о невозможности ведения Гитлером войны на два фронта, чувствовали назревающую опасность. Оставлять неукомплектованные кадрами и техникой танковые части и соединения приграничных округов в небоеспособном состоянии, граничило с преступлением. Начальник ГАБТУ генерал-лейтенанта Я.Н. Федоренко. 14 мая 1941 г. обратил внимание наркома обороны на то, что из-за неполного обеспечения мехкорпусов танками они «являются не полностью боеспособными. Для повышения их боеспособности впредь до обеспечения их танками считаю необходимым вооружить танковые полки мехкорпусов 76-мм и 45-мм орудиями и пулеметами с тем, чтобы они в случае необходимости могли бы драться, как противотанковые полки и дивизионы».

В распоряжении ГАБТУ имелось 1200 76-мм орудий, 1000 45-мм противотанковых орудий и 4000 пулеметов «ДП», которых хватило бы на вооружение 50 танковых полков – по 24 76-мм и 18 45-мм орудий и по 80 пулеметов в каждом. Для перевозки этого вооружения имелась возможность выделить частям 1200 машин ЗИС и 1500 машин ГАЗ. Предложение Я.Н. Федоренко касалось танковых полков 16-ти мехкорпусов, 11 из которых находились в приграничных округах.

15 мая нарком обороны утвердил ведомости распределения вооружения и автомашин по округам. На следующий день начальник Генштаба направил в соответствующие округа директивы о проведении в жизнь принятого решения к 1 июля 1941 г. Мероприятие следовало «провести таким образом, чтобы не нарушать организационный принцип полка, как танковой единицы, имея в виду, что в последующем на вооружение будут поступать танки». Конечно, это было паллиативное решение, но оно давало довооруженным частям, по выражению Я.Н. Федоренко, возможность «драться, как противотанковые полки и дивизионы».

ЗапОВО выделили 480 орудий и 590 автомашин для их перевозки. Л.М. Сандалов мог услышать о выделении округу такого количества орудий, но наверняка не знал плана Генштаба, тем более его деталей: кому, сколько, какого калибра и для чего они поставляются, ведь напрямую 4-й армии это не касалось. Поставки орудий калибра 76 и 45 мм в округ пошли нарастающим темпом. Так, по сравнению с 1 января 1941 г. количество 76-мм пушек различных образцов в округе увеличилось (с учетом поставок в июне) на 174 единицы, а 45-мм пушек – на 374[106].

В трех мехкорпусах округа планировалось довооружить не менее 11 танковых полков. В какой мере это удалось осуществить, установить не удалось. Но нашим танковым частям и соединениям пришлось с ходу вступить в тяжелейшие бои не полностью укомплектованными и вооружёнными. Грозные, лишь на бумаге, мехкорпуса быстро растаяли в приграничных сражениях, так и не сумев нанести ощутимого урона противнику.

В целях увеличения возможностей войск Красной армии по отражению массированных атак танков противника первоначально предполагалось создать 20 бригад ПТО в составе трех полков по три дивизиона в каждом. В конце концов, хоть и с большим опозданием, 23 апреля 1941 г. было принято более реалистичное решение о формировании 10 артиллерийских противотанковых бригад РГК двухполкового состава. Они предназначались, прежде всего, для усиления приграничных военных округов: пять в Киевском, две в Прибалтийском и три в Западном.

Бригады создавались за счет расформирования стрелковых дивизий внутренних округов. Например, в ЗапОВО к 10 мая должны были прибыть две стрелковые дивизии из МВО и ещё одна к 15 мая – из СибВО. К 1 июня 1941 г. на базе матчасти и личного состава шести артполков этих дивизий за 15–20 дней и надо было сформировать три противотанковые бригады. Каждая бригада численностью 5309 человек должна была состоять из управления, двух артполков, штабной батареи, минно-саперного и автотранспортного батальонов. По штату она должна иметь 136 орудий, в том числе 48 76-мм, 48 85-мм зенитных, 24 107-мм и 16 37-мм противотанково-зенитных пушек. 37-мм противотанково-зенитные орудия образца 1940 г. были использованы в связи с прекращением производства 45-мм ПТО обр. 1937 г. Это повышало также возможности бригады по отражению ударов противника с воздуха. Половина из требуемых 144 76-мм пушек покрывались за счет трех легких артполков расформированных дивизий. Остальные орудия для бригад должны были поставить в централизованном порядке.

В ЗапОВО из трех бригад, укомплектованных к 13 июня личным составом лишь на 47–52 %, две придали 3-й и 10-й армиям и одну (8-ю) оставили в распоряжении округа[107]. 4-й армии, прикрывавшей важнейшее брестское направление, не досталось ни одной. В бригадах не хватало людей, способных освоить обязанности младших командиров и специалистов. На покрытие образовавшегося некомплекта было приказано отобрать и направить в западные округа наиболее подготовленных красноармейцев из ЗакВО (2000 чел.) и САВО (1400). Во вновь формируемых частях предлагалось срочно создать войсковые школы. Чтобы полностью покрыть потребность в младшем начсоставе и специалистах после очередного осеннего увольнения старослужащих, выпуск курсантов из них назначили на декабрь 1941 года.

Каждой бригаде по штату требовалось 165 тракторов и 718 автомашин. По состоянию на 9 июня 1941 г., то есть за 12 дней до начала войны, отмечалось, что укомплектование бригад осуществляется медленно, особенно тракторами, автотранспортом и боеприпасами[108]. По свидетельству члена Военного Совета округа А.Я. Фоминых, в сформированные три противотанковые бригады не дали ни одного трактора. Это лишало их мобильности и ставило под угрозу выполнение задач согласно их предназначению. Округу пришлось принимать экстраординарные меры.

«И только в последнее время было разрешено по нашему ходатайству взять трактора из стрелковых дивизий, а артиллерию стрелковых дивизий перевести на конную тягу (там, где брались трактора). Перекантовка тракторов из стрелковых дивизий происходила в июне месяце самым энергичным порядком, и к началу войны ПТБр были в основном тракторами укомплектованы»[109].

Но трактора забирали не только из артполков стрелковых дивизий. Буквально за день до начала войны, 21 июня из 301-го гап БМ РГК, находившегося на артполигоне Обуз-Лесьна, отправили в г. Лиду в адрес в/ч 3066 (в 8-ю противотанковую бригаду РГК. – Л.Л.) 56 новых тракторов СТЗ-НАТИ. Хотелось бы надеяться, что они не попали под бомбежку на одной из станций 22 июня и успели дойти по назначению. О боеготовности и тем более сколоченности частей противотанковых бригад РГК, сформированных в такой спешке, говорить не приходится. С началом боевых действий они, за редким исключением (на ЮЗФ), возлагаемых на них надежд не оправдали, так как их не использовали на выявленных направлениях массированного применения танков противника, а растащили по частям для затыкания незначительных прорывов.

В те же сроки в Красной армии осуществлялось и формирование пяти воздушно-десантных корпусов (вдк), каждый из которых состоял из трех воздушно-десантных бригад, танкового батальона, авиазвена и взвода связи общей численностью 8020 человек. В ЗапОВО на базе девяти стрелковых полков и других частей тех же стрелковых дивизий был сформирован 4-й вдк – его 7-я и 8-я воздушно-десантные бригады (214-я была сформирована ранее) и корпусные части (корпус по штату имел 18 76-мм и 36 45-мм орудий).

Перебежчик Резун и здесь не упустил случая наспех сформированными из пехоты воздушно-десантными корпусами и 2-мя миллионами мифических «парашютистов» удивить многих несведущих в военном деле граждан СССР и напугать заграничных обывателей! Он заявил, что только упреждающий удар Гитлера помешал осуществлению внезапного удара Красной армии по застигнутому врасплох вермахту. Он даже назвал конкретную дату нападения СССР на Германию – 6 июля, Для этого Резун процитировал вырванную из контекста труда под редакцией генерала армии С.П. Иванова «Начальный период войны» фразу:

«<…> немецко-фашистского командованию буквально в последние две недели удалось упредить наши войска» (здесь и далее выделено мною. – Л.Л.). При этом лгун обрезал конец фразы: «в завершении развертывания и тем самым создав благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны»[110].

А речь в труде шла о сосредоточении и оперативном развертывании войск в целях обороны для прикрытия госграницы. И ничего не говорилось о переходе в наступление. Но Резун через 16 страниц уже переиначивает процитированную фразу на свой лад (уже без ссылки на страницу), придавая ей совсем другой смысл: «<…> германским войскам удалось нас упредить буквально на две недели».

Чтобы дальше не возвращаться к аргументации Резуна, рассмотрим здесь и вопрос о так называемых «красных пакетах», на теме которых он спекулирует, стараясь выставить СССР поджигателем войны. Ссылаясь на Рокоссовского и других командиров, он пишет, что «ничего они там [в пакетах] нужного для обороны не обнаружили». Спрашивается, зачем ставить задачи на оборону соединениям (тем более механизированным), находящимся в сотнях километров от границы? Они по тревоге выдвигались в районы своего оперативного предназначения. Но Резун сразу делает глобальный вывод: «планы войны у советских командиров были, но планов оборонительной войны не было».

При этом он утверждал, что боевые задачи на наступление были определены всем советским командирам. Но командиры тактического уровня знать их не имели права (?!). Эти «задачи в вышестоящих штабах были четко определены и сформулированы, опечатаны в секретные пакеты и хранились в сейфах каждого штаба, до батальона включительно». Тем самым Резун пытается внушить неискушенному читателю, что советскому командованию оставалось только дать условный сигнал, и все командующие и подчиненные им командиры разом вскроют секретные пакеты, и войска первого стратегического эшелона большевиков дружно ринутся на врага. Но Гитлер упредил Сталина в нанесении удара, и содержание «красных пакетов» так и осталось тайной за семью печатями. И Резун продолжает лгать:

«Ни один командующий фронтом, флотом, армией, флотилией, ни один командир корпуса, дивизии, бригады или полка НИКОГДА не получал приказа на вскрытие „красного пакета“».

В том, что это утверждение не соответствует истине, читатель убедится далее. Телеграммы (условные сигналы) на вскрытие «красных пакетов», вопреки утверждениям Резуна, были даны, но с большим опозданием. Но он по своему обыкновению, использует из высказываний военачальников только то, что работает на его версию событий, сознательно отбрасывая остальное. Известный прием научной недобросовестности (сплошь и рядом используемый Резуном и его последователями), когда не концепция (версия) создается на базе известных фактов, а факты подгоняются под заранее выдуманную концепцию. Лживые «аргументы» Резуна, изданные миллионными тиражами, поразили воображение не только неискушенных обывателей, но и некоторых публицистов.

На самом деле, согласно инструкции, упомянутые пакеты с грифом «Сов. секретно, особой важности» хранились у начальников штабов соединений и объединений в личном сейфе вместе с мобпланом и схемой развертывания. С конкретным содержанием хранящихся там документов можно ознакомиться на примере «красного пакета» 1-го ск 10-й армии, который принял на хранение 15 июня 1941 г. начальник штаба корпуса подполковник С. Иванов. Этот пакет был захвачен немцами, хранился в архиве Данцига, откуда и был возвращен в ЦАМО. На нем имеется надпись по-немецки – Inhalt: 1 rote Originalmappe mit Originalverreichnes (Blatter von 1-176 durch nummerriert und geheftet). В переводе это означает: «Содержание: 1 красная подлинная папка с подлинными распоряжениями (листы с 1 по 176 пронумерованы и сброшюрованы)». Немцы даже не посчитали нужным переводить ни один из документов пакета, потому что речь в них шла только об обороне. Сообщение о пакете я опубликовал в 2008 г. в очерке «В первые дни войны»[111].

В пакете указывалось: кто может поднять части по боевой тревоге, боевой состав соединений и частей, в котором они должны выйти в свои районы (участки, подучастки) прикрытия, время готовности частей к выступлению (отдельно для лета и зимы) и занятия районов обороны и т. д. Указывалось, что шифртелеграмма о вводе в действие плана обороны будет иметь вид: «Командиру… объявляю тревогу со вскрытием красного пакета. Подпись».

Здесь невозможно изложить содержание всех 46 документов пакета: в них были детально расписаны действия по тревоге всех частей и подразделений корпуса по прикрытию границы. Вопросы выдвижения к госгранице (не доходя до неё ближе 5 км) неоднократно отрабатывались ими во время учебных тревог с проведением хронометража. Так что командиры соединений знали содержание документов в пакетах, так как являлись участниками их составления.

Обеспечении мобресурсами перевода вооружённых сил с мирного на военное положение, мобилизацию в полном объеме и развертывание группировок войск на Западном театре военных действий планировалось осуществить в течение 15–30 суток с очередностью в четыре эшелона. Сроки мобилизации конкретных соединений (частей) определялись в зависимости от мест их дислокации.

К войскам первого эшелона относились соединения (части) армий прикрытия, дислоцированные вдоль западной границы. Они составляли 25–30 % всех боевых частей и соединений Красной армии и уже в мирное время имели личного состава 70–80 % от штатов военного времени. Они развертывались в два этапа. Танковые, моторизованные и кавалерийские дивизии должны были выступить по тревоге уже через 2–4 часа после получения приказа (танкисты на сборы летом получали два дополнительных часа, зимой – четыре). В эти же сроки должны были подготовиться к походу и бою гарнизоны укрепрайонов первой линии, воздушно-десантные войска, свыше 75 % частей ВВС, 85 % войск ПВО и 34 артполка РГК. В состав первоочередных формирований входили все строевые подразделения с большей частью кадрового состава, необходимый личный состав и средства для хозяйственного, технического, санитарного и ветеринарного обслуживания, а также вся боевая техника (танки, орудия, пулеметы, зарядные ящики и пр.), которая могла быть поднята и обеспечена наличными в частях транспортными средствами. Пополнения (людские и транспортные средства), которые успевали прибыть в часть к сроку готовности первого эшелона, тоже включались в его состав.

Оставшиеся войска, входившие в первый эшелон, должны были закончить мобилизацию в течение первых трех суток. К ним относились военнообязанные запаса, транспорт и материальная часть, поступившая из народного хозяйства, оставшаяся часть кадрового состава (и материальных ресурсов), необходимая для проведения мобилизационных работ, приема пополнений и доставки их в виде маршевых команд для присоединения к первому эшелону, а также тыловые подразделения. Таким образом, соединения первого эшелона армий прикрытия предполагалось мобилизовать за 2–3 дня, остальные соединения и части, а также службы тыла – за 4–7 дней.

Ко второму эшелону относились танковые и моторизованные соединения, не вошедшие в состав первого эшелона, 109 стрелковых и горнострелковых дивизий, содержавшихся по усиленному штату, а также армейские части усиления и боевого обеспечения, включая тыловые формирования и учреждения. Им на отмобилизование отпускалось от четырех до семи суток.

Третьим эшелоном через 8-15 дней после объявления мобилизации разворачивались тыловые и запасные части, а также ремонтные базы фронтового подчинения. Последним, четвертым эшелоном в период с 16 до 30 суток достигали боевой готовности все остальные соединения и части, включая стационарные госпитали[112].

Таким образом, из 303 имеющихся в РККА дивизий 172 должны были быть полностью готовы на 2, 3 или 4-е сутки мобилизации, а ещё 60 – на 4–5 сутки[113]. Заметим, что стрелковые дивизии 6-тысячного состава (штат 4/120) достигали необходимого уровня боеспособности за 20–30 дней. За это время в дополнение к 5864 бойцам и командирам кадрового состава они получали шесть тысяч резервистов[114].

Следует подчеркнуть, что все вышеприведенные расчеты, составленные в мирное время, с началом войны оказались далеки от реальных. В первую очередь это относится к частям и учреждениям тыла, готовность которого была значительно ниже боевой готовности войск. Так. укомплектованность войскового тыла составляла всего 25–30 % от штата военного времени. Для полного отмобилизования и развертывания дивизионного тыла требовалось трое суток, армейского – до семи, фронтового – до 15 суток. В мирное время в армиях фактически отсутствовал автомобильный транспорт, укомплектованность им тыловых частей и учреждений дивизий была крайне низкой. Не удивительно, что в первые же дни боевых действий наши войска стали испытывать острый недостаток боеприпасов, горючего и продовольствия.

Основным изъяном оперативно-стратегического и мобилизационного планирования на 1941 год являлось заложенное в его основу предположение, что противнику при подготовке нападения на СССР потребуется до 15 суток для полного стратегического развертывания войск. В действительности вермахт к началу нападения на СССР оказался полностью развернутым.

Начиная с февраля 1941 года, Генштаб принял меры по корректировке окружных планов прикрытия госграницы. По замыслу нашего командования войска армий первого стратегического эшелона (армии прикрытия и резервы приграничных округов) должны были отразить первый удар врага, обеспечить отмобилизование, сосредоточение и развертывание главных сил Красной армии и тем самым создать благоприятные условия для нанесения ответного удара. Основу обороны по планам прикрытия составляли укрепленные районы и полевые укрепления, которые строились вдоль новой государственной границы.

Однако по мере получения новых данных о сосредоточении и развертывании у границы войск противника, становилось очевидным, что в случае внезапного нападения возможностей армий прикрытия окажется недостаточно, чтобы парировать удар крупных немецких группировок и тем самым обеспечить своевременное отмобилизование и развертывание наших главных сил. В связи с этим были предприняты некоторые шаги по усилению обороны наших западных границ. 8 марта 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило постановление СНК СССР о призыве в период с 15 мая по 20 октября на сроки от 30 до 90 дней 975 870 военнообязанных запаса. За счет призыва на учебные сборы были пополнены личным составом войсковые соединения западных и части некоторых внутренних военных округов, в том числе и ряд частей ВВС, ПВО, артиллерии, инженерных войск, связи и тыла. Для обеспечения сборов привлекли 57 500 лошадей и 1680 автомашин[115].

По сравнению с мобпотребностями Красной армии это была лишь капля в море. Мобилизационные потребности войск в автотранспорте (447 тыс.) и тракторах (50 тыс.) удовлетворялись за счет передачи техники из народного хозяйства только после объявления мобилизации. Лишь 87 тыс. автомобилей планировалось получить путем промышленных поставок[116]. В условиях нарастающей угрозы нападения противника мер, принимаемых нашей стороной, было явно недостаточно. Даже пополненные бойцами и командирами дивизии по-прежнему имели большой некомплект автотранспорта, средств мехтяги и конского состава.

В апрельской директиве Генштаба о разработке плана оперативного развертывания армий ЗапОВО, было записано:

«<…> V. Прикрытие отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск фронта.

1. Учитывая возможность перехода противника в наступление до окончания нашего сосредоточения, прикрытие границы организовать на фронте всех армий по типу прочной, постепенно усиливающейся по мере прибытия войск, обороны с полным использованием укрепленных районов и полевых укреплений, с всемерным развитием их в период сосредоточения»[117].

Стремление следовать буквально понятому политическому лозунгу – «своей земли вершка не отдадим» привело к решению прикрыть госграницу на всем её протяжении. Соединения армий прикрытия были вытянуты вдоль границы «в ниточку». Это напоминало жидкую завесу, которую организовал Реввоенсовет молодой советской республики весной 1918 г. для обороны (!) демаркационной линии с Германией после заключения с ней Брестского мира. В 1941 г. для прикрытия госграницы протяженностью 1500 км задействовали в первом эшелоне 55 дивизий и две бригады. Кого могла остановить такая «завеса» с недостроенными УРами? Эти соединения были заведомо обречены на разгром. Например, упомянутый выше 1-й ск в составе двух стрелковых дивизий с приданными частями должен был прикрыть подучасток № 1 района прикрытия границы № 2 10-й армии ЗапОВО, шириной 157 км.

В боевом приказе, подписанном 18.2.41 г., указывалась его задача:

«<…> а) Оборонять госграницу в полосе предполья, не допуская вторжения противника на территорию СССР. Прорвавшиеся через госграницу части противника окружить и уничтожить.

б) В случае наступления явно превосходящих сил противника прочно занять и оборонять основной оборонительный рубеж».

В объяснительной записке командир 1-го ск записал:

«<…> вести упорную оборону во взаимодействии со всеми родами войск, вести бой на широком фронте отдельными гарнизонами самостоятельно, до последних сил, не покидая своего места, так как отходить корпусу не разрешено»[118].

О какой прочной обороне при такой ширине участка прикрытия может идти речь? Аналогичное положение создалось и на других участках госграницы. При этом командование армий прикрытия сознавало, что даже в случае своевременного занятия подготовленных позиций их возможности недостаточны для выполнения поставленных задач. Так, начальник штаба 8-й армии генерал-майор Г.А. Ларионова в январе 1941 г. докладывал командованию ПрибОВО:

«Две стрелковые дивизии, находящиеся на участке границы 8-й армии, прикрыть госграницу <…> не в состоянии, фронт прикрытия 160 км слишком широк <…> Плотность огня ничтожная (одно орудие и два пулемета на километр фронта)»[119].

Расчет строился на том, что войска прикрытия сумеют занять подготовленные рубежи и полевые укрепления ДО НАЧАЛА военных действий (в угрожаемый период). И что удастся в короткие, по нашим меркам, сроки усилить войска прикрытия за счет резервов округа. Так, согласно графику накапливания частей, выделенных для прикрытия госграницы ЗапОВО от 29 мая 1941 г., на 3–4 день мобилизации в назначенный район должна была выдвинуться 13-я армия, в состав которой намечалось включить 11 дивизий (сд – 6, тд – 2, мд – 1, кд – 2). Однако эта армия, район прикрытия которой был назначен между 10-й и 4-й армиями, к началу войны так и не была полностью сформирована. На 22.6 в её подчинении совсем не оказалось войск, они стали поступать только с 24 июня. В связи с этим 113-ю сд и 13-й мк пришлось переподчинить 10-й армии, а 49-ю сд – 4-й. Сроки выдвижения других соединений округа составляли: управление 21-го ск и его 17-й сд на 5–8 день, а 50-й сд – на 8-10; управление 47-го ск (121-й и 155-й сд) и 55-й сд – на 4–7 день.

Артчасти РГК, выделенные для поддержки соединений армий прикрытия, выдвигались в назначенные им районы в следующие сроки: 124-й гап – на 3-5-й день мобилизации, 301-й гап – на 4–7, 311-й гап – на 3–5, 5-й гап – на 6–8 день. И только 375-й гап РГК должен был войти в состав 1-го ск 10-й армии сразу после объявления боевой тревоги[120]. 120-й гап РГК по плану прикрытия госграницы должен был поддерживать 42-ю сд, которая дислоцировалась в Березе-Картузской (30 км западнее Коссово). Позднее её перебросили в Брест, а на её месте была сформирована 205-я мд 14-го мк. По боевой тревоге полк должен был выйти в район Рачки на ружанском направлении (40 км северо-западнее Коссово) на 4-5-й день мобилизации.

Первые бои будущей войны представлялись нашим военным руководителям столкновением передовых частей, как это происходило в начале Первой мировой войны. Они не учли опыт военных действий во Франции, руководители которой надеялись отсидеться за мощной «линией Мажино». В этом заключался грубый и труднообъяснимый просчет руководства Красной армии, которое недооценило возможность скрытного развертывания ударных группировок противника ещё в мирное время. Немцы, используя более развитую на их территории сеть железнодорожных путей сообщения и дорог, в любом случае могли опередить наши войска в сосредоточении сил отмобилизованного вермахта.

К началу войны командование западных военных округов так и не успели создать ни наступательных, ни оборонительных (на вероятных направлениях ударов противника) группировок. При выборе мест дислокации войск на вновь присоединенных территориях руководствовались не целесообразностью их оперативного предназначения, а наличием казарменного фонда и других возможных мест размещения личного состава частей и соединений. Никаких реальных мер противодействия возможному замыслу противника сменяющими друг друга начальниками Генштаба предпринято не было.

Многие стратегические ошибки советского руководства при подготовке к неизбежной схватке с Германией в значительной степени объяснялись целенаправленной кампанией дезинформации, разработанной германским командованием. Чтобы скрыть подготовку к операции «Барбаросса», немцы широко использовали прессу, радио, передачу секретных и шифрованных телеграмм с расчетом их перехвата разведкой и контрразведкой определенных стран с последующей передачей их руководству СССР, а также распространение ложных слухов по различным каналам, в том числе дипломатическим. Все мероприятия были увязаны по времени и осуществлялись в соответствии с единым замыслом при ведущей роли военного командования.

На первом этапе планировалось «<…> усилить уже и ныне повсеместно сложившееся впечатление о предстоящем вторжении в Англию». Для этой цели использовались преувеличенные сведения о разработке новых транспортных средств для высадки морского десанта и о количестве привлекаемых для вторжения сил 10-го авиационного корпуса, данные. Ложные сведения стали известны нашей разведке. 15 мая 1941 г. Разведуправление Генштаба доложило, что в составе люфтваффе имеются 8-10 парашютно-десантных дивизий, из которых 1–2 находились в Греции, 5–6 – на северном побережье Франции и Бельгии, а ещё две – в Германии[121]. Несомненно, эта информация подтолкнуло советское командование к форсированному созданию воздушно-десантных корпусов. В действительности, в то время в составе вермахта имелась только одна 7-я воздушно-десантная дивизия, которая находилась в Греции, и 22-я пехотная, обученная высадке на транспортных самолетах и планерах.

Но сами немцы понимали, что скрыть от советской разведки сосредоточение на территории враждебной им бывшей Польши огромных масс людей и военной техники армии вторжения невозможно. 22 мая 1941 г. начался завершающий этап переброски соединений и частей вермахта к советским границам. С этого момента сами немцы больше не считали возможным сохранять всю операцию в секрете от противника[122].

С учетом этого они приступили ко второй фазе кампании дезинформации советского руководства.

«1. Вторая фаза дезинформации противника начинается одновременно с введением максимально уплотненного графика движения эшелонов 22 мая. В этот момент усилия высших штабов и прочих участвующих в дезинформации органов должны быть <…> направлены на то, чтобы представить сосредоточение сил к операции „Барбаросса“ как широко задуманный маневр с целью ввести в заблуждение западного противника <…>.

2. <…> среди расположенных на востоке соединений должен циркулировать слух о тыловом прикрытии против России и „отвлекающем сосредоточении сил на востоке“, а войска, расположенные на Ла-Манше, должны верить в действительную подготовку к вторжению в Англию.

<…> При этом было бы целесообразно <…> отдать возможно большему числу расположенных на востоке соединений приказы о переброске на запад и тем самым вызвать новую волну слухов.

3. Операция „Меркурий“[123] может быть при случае использована службой информации для распространения тезиса, что акция по захвату острова Крит была генеральной репетицией десанта в Англию.

4. Верховное главнокомандование вооружённых сил <…> дополнит меры дезинформации тем, что вскоре на ряд министерств будут возложены задания, связанные с демонстративными действиями против Англии <…>.

5. Политические меры дезинформации противника уже проведены и планируются новые»[124].

10 июня 1941 г. верховное главнокомандование вооружённых сил Германии (ОКВ) окончательно определило день «Д» начала операции «Барбаросса» – 22 июня, оговорив, что в случае переноса этого срока соответствующее решение будет принято не позднее 18 июня.

Были установлено, что в 13.00 21 июня в войска будет передан один из двух сигналов:

а) сигнал «Дортмунд», который означал, что наступление, как и запланировано, начнётся 22 июня и что можно приступить к открытому выполнению [ранее отданных] приказов;

б) сигнал «Альтона», который означал, что наступление переносится на другой срок (при этом констатировалось, что это, несомненно, приведет к полному раскрытию целей сосредоточения немецких войск, так как последние будут уже находиться в полной боевой готовности).

ОКВ также установило время начало наступления сухопутных войск и перелета авиации через границу – 22 июня, 3 часа 30 минут, оговорив, что если метеорологические условия задержат вылет авиации, то сухопутные войска начнут наступление самостоятельно[125].

В этот же день содержание решения ОКВ, время и час вторжения были доведены до сведения командующих армиями. Перевозка германских войск в назначенные районы приняла ещё более интенсивный характер. 10 июня началась погрузка в железнодорожные эшелоны танковых и моторизованных соединений. Они занимали исходные районы на удалении 20–30 км от границы, пехотные соединения – в 7-20 км. Массовый перелет авиасоединений люфтваффе на аэродромы оккупированной Польши начался позже. Две самые крупные истребительные эскадры (авиадивизии) 2-го воздушного флота перелетели на аэродромы генерал-губернаторства к 15 июня 1941 г. Дивизии первого эшелона, предназначенные для прорыва обороны советских войск, должны были 18 июня начать занимать исходное положение для наступления. Именно поэтому перенос сроков вторжения после этой даты был признан нежелательным.

В июне обстановка на советско-германской границе продолжала накаляться, хотя внешне это не было особенно заметно. Со стороны Германии не выдвигалось каких-либо политических требований. При этом немцы всеми способами стремились скрыть от нашей разведки масштабы сосредоточения войск у нашей границы, которое продолжалось все более нарастающим темпом. Они усилили охрану границы за счет привлечения личного состава частей вермахта в форме пограничной таможенной охраны. Так, посты охраны и патрули от 34-го артполка ещё 6 июня получили указания препятствовать обмену [через границу] агентами и собаками. При этом избегать каких-либо провокаций русских, отдельные русские самолеты, перелетающие границу, не обстреливать. В разведдонесении штаба этого полка от 10 июня отмечалось, что войска и гражданское население в районе Белостока, Гродно, Бреста к войне не подготовлены <…>[126].

Но скрыть массовые перевозки войск на восток и выдвижение их к границе было невозможно. Нашей разведке удалось зафиксировать изменение в графике перевозок немецких войск. Так, 4 июня 1941 г. начальник разведотдела штаба ЗапОВО полковник С.В. Блохин доложил генералу Павлову, что агентурными данными установлена разгрузка большого количества железнодорожных составов с авиабомбами, порохом, посадка на аэродромах крупных соединений авиации, что передвижение местного населения в пограничной полосе сведено к минимуму, а из многих районов оно выселено. В своем сообщении Блохин сделал однозначный вывод: «Сведения о форсированной подготовке театра и об усилении группировки войск в полосе против ЗапОВО заслуживают доверия»[127].

Таким образом, командование войсками в пограничных военных округах и Генеральный штаб в начале июня 1941 г. уже располагали фактическими данными, чтобы сделать вывод о намерении Германии напасть на СССР в ближайшее время.

Советское руководство не могло безучастно наблюдать за разворачивающимися событиями. Мероприятия по усилению группировки войск у западной границы СССР, безусловно, предпринимались, в том числе и за счёт выдвижения из глубины страны резервных армий. Последний факт Резун и его вольные или невольные последователи считают основным и неопровержимым доказательством подготовки советской агрессии против Германии. Они умалчивают, что решение об усилении группировки войск на Западном ТВД было принято в связи с концентрацией немецких войск вблизи границы.

Были приняты и начали осуществляться и другие меры по усилению обороны нашей западной границы и повышению мобилизационной готовности войск приграничных округов. Так, 13 мая нарком обороны приказал досрочно произвести выпуск курсантов вторых курсов военных училищ, направив их не позднее 15 июня сразу в войсковые части. В это же время Генштаб разрешил в танковых частях держать боекомплект непосредственно в танках, находящихся на консервации[128].

С учетом того, что нападение может произойти в ближайшие дни, 19 июня были отданы распоряжения по маскировке аэродромов, воинских частей и других военных объектов. Срок исполнения – к 1 июля. В этот же день начальник Генштаба от имени наркома отдал распоряжения округам о выделении фронтовых управлений и выводе их к 21–23 июня на полевые командные пункты (указания об их строительстве в срочном порядке в пограничных округах были даны ещё раньше – 27 мая). Так, штабу ЗапОВО было приказано развернуть КП штаба фронта в Обуз-Лесна с готовностью к вечеру 22 июня. Балтийский, Черноморский и Северный флоты были переведены на оперативную готовность № 2. Однако, угрожающая ситуация требовала от советского руководства более решительных действий нежели те, что были предприняты.

Но Сталин ошибочно считал, что Гитлер никогда не решится на большую войну на Востоке, не покончив предварительно с Англией. Его основной целью было тянуть время, ведь через месяц-другой решиться на войну в 1941 году в преддверии осенней распутицы и суровой русской зимы было бы безумием. К сожалению, в обстановке, сложившейся к началу лета 1941 года, когда противник уже упредил войска Красной армии в сосредоточении и развертывании своих войск, вариант организации стратегической обороны в целях отражения агрессии даже не рассматривался.

Во второй половине июня в приграничной зоне были отмечены участившиеся случаи действий диверсантов. Два диверсанта, задержанные 14 июня 1941 г. на участке 19-й погранзаставы 87-го погранотряда НКВД БССР назвали дату начала войны 22 июня 1941 г. Они показали, что с 15 по 22 июня 1941 г. на территорию СССР будет переброшена диверсионная группа численностью 20 человек, прошедшая специальную шестимесячную подготовку. Эти сведения вскоре полностью подтвердились. В ночь на 18 июня 1941 г на участке той же 19-й погранзаставы в районе пограничных столбов 2/104 и 2/106 госграницу пересекла ещё одна группа диверсантов из 8 человек. Им удалось на 3 км углубиться на советскую территорию, В 8.00 утра нарушители границы были окружены и частично уничтожены, а уцелевшие задержаны. Показания членов этой группы о сроке нападения немцев совпадали с показаниями пары, задержанной 14 июня. Очередная группа диверсантов в количестве 12 человек нарушила границу СССР в ночь на 20 июня 1941 г. на участке 87-го погранотряда. Эта группа также была частью уничтожена. Захваченные диверсанты подтвердили, что 22 июня 1941 г. Германия нападет на СССР[129].

До этого назывались различные сроки нападения. Так, о дате нападения на СССР 15 июня в Москву поступило не менее 13 сообщений. Но Гитлер перенёс начало операции «Барбароссы» с 15 мая на 22 июня из-за необходимости провести операции на Балканах. После этого источники, сообщившие верную, но оказавшуюся ошибочной дату, в значительной мере утратили доверие со стороны Сталина. Поэтому к сообщениям разведки о следующей предполагаемой дате – 22 июня, отнеслись с большой долей недоверия.

В июне среди командного состава войск западных приграничных округов слухи о возможной войне заметно усилились. Реально мыслящие командиры били тревогу. В середине июня командир 125-й сд генерал-майор П.П. Богайчук доложил: «<…> полоса предполья без гарнизонов войск наступления немцев не задержит <…> Полоса предполья дивизии <…> по расчету времени немцами будет захвачена ранее вывода туда наших частей»[130].

Высокое начальство успокаивало подчинённых: «Никаких провокаций, трусости, паники. Силы и средства у вас есть. Крепко управляйте, смело и умело все используйте, не нервничать, а быть по-настоящему в полной боевой готовности»[131].

В войсках приграничных округов попытку руководства СССР путем публикации 14 июня заявления ТАСС прозондировать намерения германского руководства и начать с ними хоть какой-то диалог о его ближайших намерениях приняли за «чистую монету». Политработники буквально поняли эту фразу из этого сообщения: «<…> по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям»[132].

В связи с этим в частях была начата активная борьба с распространением «панических» настроений. Директивой наркома начсоставу запретили отправлять семьи из приграничных округов в глубину страны. Поэтому с началом боевых действий многие семьи командиров, проживавших в районах, непосредственно прилегающих к границе, так и не успели эвакуировать.

Население Западной Белоруссии, в среде которого действовали наши агенты и добровольные осведомители, продолжало поддерживать довольно прочные связи со своими родственниками по другую сторону границы. Местные жители прямо говорили, что скоро начнётся война и сюда придёт «герман». Поэтому они, стараясь сбыть советские деньги, раскупали всё подряд: муку, сахар, соль, керосин, мыло, спички, В магазинах образовались очереди (небывалая до того вещь). Владельцы небольших частных предприятий и ремесленники охотно принимали заказы (особенно у военных) на изготовление одежды, обуви и т. п., но не спешили их исполнять.

Жены командиров 120-го гап, обеспокоенные слухами, очень волновались. Пришлось батальонному комиссару Г.А. Русакову собрать их, чтобы успокоить. Он заявил женщинам:

– Ну что вы волнуетесь? Плохо вам здесь живется? Ну, начнётся «заваруха», окончится, и будете жить в Варшаве или в Берлине!

Ксендз г. Коссово прямо сказал квартировавшему у него лейтенанту Алексееву, что в воскресенье начнётся война. И посоветовал тому отправить беременную жену рожать к матери, в Ленинград. Алексеев отправил жену в субботу 21 июня, чем спас жизнь ей и родившемуся сыну. А сам он погиб в окружении под Вязьмой.

А массированная немецкая дезинформационная атака продолжалась. Одним из примеров изощрённой дезинформации является газетная «утка», в создании и реализации которой принял участие сам рейхсминистр пропаганды Геббельс. По согласованию с Гитлером 13 июня в центральной нацистской газете «Фелькишер беобахтер» была опубликована его статья «Крит как пример». Речь в ней шла о том, что недавняя высадка воздушного десанта на Крит была генеральной репетицией готовившегося вторжения на Британские острова. После поступления в продажу весь сохранившийся тираж этого номера был спешно изъят и уничтожен. В Берлине распространились слухи о крайнем недовольстве, которое Гитлер выразил своему рейхсминистру за то, что якобы Геббельс неосторожно выболтал военные планы немцев.

В целях дезинформации использовались и официальные каналы. За неделю до вторжения – 15 июня, на следующий день после публикации сообщения ТАСС, Риббентроп попытался ещё раз забросить в Москву ложные сведения с целью внушить Сталину, что ничего не случится, по крайней мере, до начала июля. А если и случится, то вовсе не война, а только переговоры по поводу каких-то неясных германских требований. Аналогичные указания были отправлены немецким послам в Италии и Японии[133].

В потоке противоречащих друг другу сведений безнадёжно тонули агентурные донесения о реальных немецких приготовлениях к войне и о сроках её начала. Сталин принимал за дезинформацию и правдивые сообщения из надёжных источников.

На нашей стороне границы продолжали жить по законам мирного времени. В это сложное предгрозовое время единственный план, который неукоснительно соблюдался в ЗапОВО, так это план летних отпусков. С понедельника 23 июня в округе намечались сборы начсостава, предназначенного для вновь формируемых артполков РГК. В это время начальник артиллерии 4-й армии генерал-майор Д.П. Дмитриев был в отпуске. В конце мая убыл в очередной отпуск и командир 120-го гап, батареи которого должны были провести на сборах показательную стрельбу. Начальник штаба полка майор Ф.С. Машковцев в это время был вызван на сборы в академию им. Дзержинского. В отпуске были и другие командиры, в том числе и командир 2-ого дивизиона капитан Ф.К. Работнов. Отпускники вернулись в полк только 28 июня уже на Березине, а четверо из них в своих подразделениях так и не появились.

Подобное положение сложилось и в других артчастях округа. Например, 318-й гап БМ РГК находился в лагерях с 31 мая. С 12 июня для прохождения 1,5 месячных сборов военнослужащих запаса в полк прибыло: среднего комсостава – 20 человек, младшего – 52, рядовых – 412. На 1–7 июля были запланированы соревнования по артстрелковой подготовке, проводимые начальником артиллерии округа. Тем не менее, начальник штаба полка с 16 июня убыл в отпуск по 24 июля. В течение 17 и 18 июня в полку занимались отгрузкой со ст. Белица гаубиц Б-4 в адрес 120-го гап. Отправив орудия, командир полка и сам 20 июня убыл в отпуск[134].

Таким образом, оба артполка РГК, входившие в состав Брестского района прикрытия, к 22 июня остались без своих командиров и начальников штабов. Командир 301-го гап БМ РГК (на 22 июня он числился в резерве Ставки, с 1 июля – в 13-й армии), также находившегося на артполигоне Обуз-Лесьна в 2-х км западнее Барановичи, полковник Гришин был в отпуске и явился в место постоянной дислокации полка 23 июня. С началом войны полк из лагеря в район доформирования повел командир одного из дивизионов[135].

Отпуска командному составу частей округа отменили только в середине июня. Как все это было не похоже на обстановку, когда собирались выступить против сравнительно слабой Польши. На этот счет есть интересная запись в военном дневнике писателя К. Симонова, который с началом войны пытался добраться до Гродно для работы в газете политотдела 3-й армии:

«В вагоне ехали главным образом командиры, возвращавшиеся из отпусков. Было тяжело и странно. Судя по нашему вагону, казалось, что половина Западного военного округа была в отпуску. Я не понимал, как это случилось»[136].

Не добрался до своего соединения и полковник Лизюков, назначенный командиром 36-й тд 17-го мк, как и 16 командиров из числа отпускников 301-го гап БМ РГК. Поезд, на котором они ехали, был разбомблен авиацией противника восточнее Минска.

Войска округа занимались плановой боевой подготовкой. При этом каждый начальник планировал подготовку подчиненных ему частей и соединений на летний период, исходя из интересов своего вида (рода) войск. Пришло время, и войска, в том числе и артчасти, отправились в летние лагеря и на полигоны. Так, артчасти 10-й и 3-й армий были собраны на учебные сборы и стрельбы на бывшем польском полигоне Червонный Бор юго-восточнее Ломжи[137]. Ответственным за проведение сборов был назначен начальник артиллерии 10-й армии генерал М.М. Барсуков. По некоторым данным на сборы были привлечено не менее 22 артчастей, в том числе: 124-й и 375-й гап РГК, часть 311-го пап РГК, 130-й и 262-й артполки 1-го ск, артчасти 7-й тд, 8-й и 86-й сд.

Зенитчики ЗапОВО были собраны на окружном полигоне в 120 км восточнее Минска в районе с. Крупки, а связисты 4-й армии – на сборах в районе Кобрина. С началом боевых действий некоторые зенитные части и подразделения так и не смогли вернуться в свои соединения и районы ПВО. Немецкая авиация получила возможность практически безнаказанно бомбить и обстреливать наши войска. Инженерные части армий и округа, а также саперные и выделенные стрелковые подразделения дивизий первого эшелона вели работы по строительству оборонительных сооружений укрепрайонов на границе. Это также самым отрицательным образом сказалось на действиях соединений армий прикрытия.

То, что большая часть артиллерии пограничных округов оказались к началу войны на полигонах и в учебных центрах, бывший начальник Генштаба Г.К. Жуков позднее объяснил тем, что дивизионная, корпусная и зенитная артиллерия в начале 1941 года ещё не проходила полигонных боевых стрельб и не была подготовлена для решения боевых задач. Поэтому командующие округами приняли решение направить часть артиллерии на полигоны для отстрела. В результате некоторые корпуса и дивизии войск прикрытия оказались без значительной части своей артиллерии. К 120-му гап РГК, кстати, это не относилось: его артиллеристы стреляли и при этом очень хвалили точность огня старых английских гаубиц.

Между тем, согласно директиве Генштаба от 15 мая, во избежание срыва плановой боевой подготовки частей и их мобилизационной готовности (выделено мною. – Л.Л.) запрещались какие-либо перемещения в пределах западных округов[138]. Что же больше беспокоило Генштаб в это тревожное время? Выполнение планов боевой подготовки частей, утвержденных в начале учебного года, или боеготовность войск округов с учетом признаков подготовки Германии к нападению?

120-й гап убыл на артполигон в районе Обуз-Лесьна юго-западнее Барановичи 15 июня. Полигон расширялся. И личному составу полка пришлось корчевать лес, строить дороги, парки для размещения матчасти и техники, оборудовать лагерь для размещения подразделений. 21 июня работу приостановили. На воскресенье личному составу предоставили отдых, так как на 23 июня намечались боевые стрельбы.

На зимних квартирах в районе Коссово осталось ограниченное количество личного состава для охраны мест расположения подразделений и складов «НЗ». Специально выделенные командиры из 4-го дивизиона занимались начальной подготовкой мобилизованных под видом учебных сборов местных жителей. Однажды я со стороны наблюдал за занятиями с новобранцами. В это время над Коссово на низкой высоте пролетел самолет. Один из призывников под хохот остальных с криками ужаса бросился в ближайшую мелиоративную канаву, полную воды. Выяснилось, что этот солдатик так и не оправился от стресса, полученного в 1939 году во время бомбежки его местечка немецкими самолетами. Меня тогда удивило (и запомнилось), что довольно глубокие и широкие канавы в июне месяце были буквально до краев заполнены водой. Эта картина встала перед моими глазами, когда в немецких источниках мне стали встречаться постоянные жалобы на труднопроходимую местность вне дорог в Белоруссии.

Топовзвод штабной батареи полка во главе с его командиром лейтенантом Прокофьевым находился в Бресте в распоряжении командования укрепрайона и занимался выполнением топогеодезических работ по привязке огневых сооружений и изготовлению различных схем для штаба УРа. Одно отделение располагалось в городе в бывшем помещении дефензивы (польской контрразведки), остальные два – в крепости. Вечером в субботу 21 июня личный состав взвода на станции Брест погрузил в выделенный вагон вещевое имущество для полка. В числе других грузов в Коссово в сопровождении взвода отправили тысячу с лишним котелков для полка второй очереди. Оставшееся в крепости первое отделение должно было вернуться в полк с оставшейся партией имущества на следующий день.

21 июня в штабах немецких соединений Восточного фронта был принят сигнал «Дортмунд». К исходу этого дня сосредоточение и развертывание соединений вермахта, предназначенных для вторжения, было полностью закончено. С этого момента германские войска приступили к открытому выполнению ранее отданных приказов по осуществлению операции «Барбаросса». Остановить запущенную военную машину Гитлера уже никто не мог, никакие дипломатические ходы. На германской стороне границы началось выдвижение соединений первого эшелона армии вторжения на исходные рубежи для атаки. Скрыть это было уже невозможно, но немцев это уже не волновало. Начальник штаба 4-й немецкой армии генерал Г. Блюментрит вспоминал:

«Как мы предполагали, к вечеру 21 июня русские должны были понять, что происходит, но на другом берегу Буга, перед фронтом 4-й армии и 2-й танковой группы, то есть между Брестом и Ломжей, все было тихо. Пограничная охрана русских вела себя как обычно. Вскоре после полуночи международный поезд Москва – Берлин беспрепятственно проследовал через Брест <…>»[139].

Ему вторит Гудериан:

«Тщательное наблюдение 21 июня за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе Брестской крепости, который просматривался с наблюдательного пункта, под звуки оркестра производился развод караулов. Береговые укрепления вдоль реки Буг не были заняты русскими войсками <…>. Перспективы сохранения момента внезапности были настолько велики, что возник вопрос, стоит ли при таких обстоятельствах проводить артиллерийскую подготовку в течение часа, как это предусматривалось приказом. Только из осторожности, чтобы избежать излишних потерь в результате неожиданных действий русских в момент форсирования реки, я приказал провести артиллерийскую подготовку в течение установленного времени»[140].

Как только сгустились сумерки вечером 21 июня, солдаты 3-й танковой дивизии 24-го[141] мк погрузились на автомашины, мотоциклы, бронетранспортёры и танки и начали 20-километровый марш из района сбора на западный берег реки Буг, напротив Кодена (южнее крепости Брест-Литовск). 3-я и 4-я тд этого корпуса должны были одновременно форсировать реку и двинуться на северо-восток, обходя Брест с юга. Всю ночь с двух застав южнее Бреста пограничники докладывали, что за Бугом отмечается интенсивное передвижение немецких танков, автомашин и подразделений на конной тяге. 17-я и 18 тд 47-го мк выдвигались к границе для нанесения удара севернее крепости.

В субботний вечер 21 июня бойцы и командиры 4-й армии, прикрывавшей брестское направление, наконец-то получили возможность отдохнуть после напряжённой работы в течение недели. Все надеялись, что хоть в это воскресенье не будет учебных тревог. В клубах частей показывали кинофильмы. Командиры некоторых соединений, расположенных вблизи Бреста, решили посетить городской театр, где должны были выступить артисты московской эстрады. Отправились в Дом Красной армии в Кобрине на представление артистов Белорусского театра оперетты командиры и политработники управления армии, в том числе её командующий генерал А.А. Коробков и начальник штаба полковник Л.М. Сандалов. Но насладиться мастерством артистов им не удалось: около 23 часов обоих вызвал к телефону начальник штаба округа генерал В.Е. Климовских. Особых распоряжений не последовало, а о том, что нужно быть наготове, они и так знали. На всякий случай Коробков также вызвал в штаб ответственных работников армейского управления.

В Минске в субботу вечером также все было спокойно. Командующий округом генерал-полковник Д.Г. Павлов и его заместитель генерал-лейтенант И.В. Болдин в гарнизонном Доме офицеров смотрели комедию «Свадьба в Малиновке». Неожиданно в ложу вошел начальник разведотдела штаба округа полковник С.В. Блохин и, наклонившись к Павлову, что-то прошептал тому на ухо.

Из воспоминаний И.В. Болдина:

«Начальник разведотдела удалился.

– Чепуха какая-то, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы»[142].

Павлов и Болдин всё-таки досмотрели комедию. Позднее, уже арестованный генерал армии Д.Г. Павлов на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 22 июля заявит:

«Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что всё в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не могу»[143].

Следователи почему-то не стали добиваться фамилии того, на кого ссылался Павлов. Этот человек (И. Сталин) в протоколах допросов многочисленных «предателей» и «врагов народа» обычно фигурировал под названием – «инстанция».

О том, что нападение произойдёт в ближайшие часы, стало ясно лишь после полуночи. В час ночи 22 июня западнее Волчина (35 км северо-западнее Бреста) через Буг переплыл немецкий солдат, который заявил, что в 4 часа Германия нападёт на СССР. Начальник заставы объявил боевую тревогу и немедленно доложил о перебежчике коменданту участка, а через него – командиру погранотряда. Последний о перебежчике и его заявлении сообщил в Белосток, в штаб погран-войск Белоруссии, и отдал приказ всем заставам – держать под ружьем до 75 % личного состава. В штаб 4-й армии эти данные тогда не попали из-за нарушения связи.

Запоздавшая и противоречивая директива НКО

22 июня 1941 г. в 1.45 штаб ЗапОВО получил директиву Наркома обороны о возможном внезапном нападении немцев. Сразу после расшифровки ее с 2.25 начали передавать армиям:

«ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПОВО КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 3-й, 4-й и 10-й АРМИЙ

22 июня 1941 г.

Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения:

1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко Жуков Павлов Фоминых Климовских»[144].

Сразу отметим некоторые противоречия в тексте директивы: войскам быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар, а части привести в боевую готовность. По этому поводу исследователи спорят до сих пор. Некоторые из них, ссылаясь на весьма сомнительные источники и случайные высказывания участников событий, всерьез полагают, что полная боевая готовность для войск западных приграничных округов была введена директивой НКО ещё 18 июня. Вот только нерадивые командующие и «предатели», вроде Павлова, саботировали её выполнение. А то, что эту директиву до сих пор не могут найти, они объясняют происками ненавистников Сталина. Хотя Тимошенко, Жуков, Василевский и другие военные в известных нам документах, как правило, говорят о БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ.

Свою лепту в путаницу относительно степеней готовности внесли и авторы новой истории Отечественной войны:

«<…> По воспоминаниям Жукова, он „захватил с собой проект „Директивы войскам“, и они с Тимошенко „по дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность“. После тяжелых раздумий Сталин согласился направить в приграничные округа директиву и ОБЪЯВИТЬ В ЭТИХ ОКРУГАХ „ПОЛНУЮ БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ“» (выделено мною. – Л.Л.)[145].

На каком основании авторы 12-томника осуществили подмену понятий не ясно.

В связи с этим есть смысл более подробно рассмотреть содержание упомянутых терминов. Под полной боевой готовностью обычно понимают состояние наивысшей степени боевой готовности войск, при которой они способны немедленно (или в установленные соответствующими приказами сроки) приступить к выполнению боевых задач. К сожалению, в 1941 году в Красной армии, в отличие от Военно-морского флота, четкой системы боевых готовностей по мере их наращивания тогда не было установлено[146]. И полная боевая готовность в канун войны никакими документами не предусматривалась, ее содержание нигде не было расписано.

Судя по документам (некоторые из них цитировались выше) и воспоминаниям ветеранов, в Красной армии в предвоенное время существовали две основные степени готовности войск – мобилизационная и боевая.

МОБИЛИЗАЦИОННАЯ ГОТОВНОСТЬ – состояние, при котором войска, укомплектованные по штатам мирного времени, несут службу по законам этого времени и готовы к отмобилизованию. Ее содержание, порядок подготовки и проверки подробно расписаны в Наставлении по мобилизационной работе войсковых частей, управлений и учреждений Красной армии. Мобилизационная готовность в какой-то степени соответствовала постоянной готовности в нынешнем понимании этого термина и проверялась, как правило, подъемом частей «по тревоге». Для чего в соединениях составлялся план тревог мирного времени.

В определенный (угрожаемый) период мирного времени некоторые авиационные, механизированные части и части (подразделения) ПВО, в отличие от других, могли содержаться в постоянной боевой готовности. При переводе их в эту готовность каждый раз приходилось разрабатывать подробные указания на этот счет.

БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ – её, содержание определялось оперативными и мобилизационными планами, и было подробно расписано в порядке действий соединений (частей) в документах «красных пакетов». Перевод войск в эту готовность осуществлялся путем подъема их по «боевой тревоге», которая могла объявляться по двум вариантам: без вывода всей матчасти в районы сбора (в целях проверки) и с выводом соединения (части) в полном составе в районы сбора (сосредоточения/предназначения) в готовности к походу и бою (выполнению боевой задачи).

Второй вариант мог быть осуществлен только при получении шифртелеграммы (кодограммы): «Командиру № корпуса (дивизии). Объявляю тревогу с вскрытием „красного“ пакета. Подписи». Но такое распоряжение командующий армией (командир корпуса) опять-таки мог дать только с получением соответствующей шифртелеграммы Военного совета округа о вводе в действие плана прикрытия.

В связи с разной степенью укомплектованности личным составом, вооружением и техникой для соединений Красной армии были установлены разные сроки перевода с мирного на военное положение. Но в ней, к сожалению, не было соединений (частей), которые периодически в качестве дежурных содержались бы в боевой готовности. Скрытно проведенная, начиная с 15 мая 1941 г., частичная мобилизация под видом больших учебных сборов (БУС), проблем низкой укомплектованности соединений западных округов автотранспортом и тягловой силой не решила: слишком велики были мобпотребности Красной армии военного времени. К наиболее боеготовым относились соединения и части пограничных округов со сроком готовности М-1. Остальные вступили в войну, не полностью осуществив переход на штаты военного времени, с неукомплектованными подразделениями разведки и связи, без частей и подразделений тыла.

Поэтому в директиве и не говорилось о полной боевой готовности, как установленной и вполне определенной степени готовности войск. И фраза: «Одновременно войскам <…> округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников», лишь подчеркивала, что командующим (командирам) и войскам следовало быть в максимально высокой готовности (с указанными ограничениями) встретить (отразить) возможный внезапный удар врага – и не более того.

Единственное упоминание о полной боевой готовности относится к укреплённым районам при вводе в действие планов прикрытия:

«<…> 7) Все боевые сооружения переднего края УРа должны быть заняты полным составом гарнизонов и обеспечены пушками и пулеметами. Занятие и приведение сооружений, расположенных на переднем крае, в полную боевую готовность должно быть закончено не позднее, чем через 2–3 часа после объявления тревоги, а для частей УРа через 45 минут»[147].

Это просматривается и в приказной части директивы:

«а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов».

Гарнизоны заняли построенные ДОТы и ДЗОТы. Но части, выделенные для заполнения укрепрайонов, в большинстве своем сделать это не успели, что резко снижало устойчивость их обороны.

А, как можно было выполнить следующие взаимоисключающие пункты директивы:

«в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскированно»?

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Как рассредоточить и замаскировать войска, расположенные в военных городках? Вывести их в районы сбора без вывода матчасти? Проще это можно сделать в лагерях и на полигонах. Но там части имели, как правило, ограниченное количество боеприпасов, достаточное лишь для выполнения учебных задач. Как привести их в боевую готовность, если остальное боевое имущество, в том числе боеприпасы и имущество «НЗ», находится в пунктах постоянной дислокации? Для этого они должны возвратиться на зимние квартиры.

Командующим армиями, до которых директива дошла, не позавидуешь: им пришлось разгадывать этот ребус – как подготовить войска к отражению внезапного нападения врага и при этом не спровоцировать немцев. В штабы округов пошел вал недоуменных запросов. Маршал Малиновский вспоминал: «На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокацию не поддаваться и огня не открывать!»[148]. Боязнь обвинений в провоцировании немцев не только сковывало инициативу командующих по повышению готовности войск к отражению нападения противника, но порой приводило к противоположному результату. Так, в директиве штаба ПрибОВО 8-й и 11-й армиям прикрытия было указано: «В течение ночи на 22 июня скрыто занять оборону основной полосы <…>. Боевые патроны и снаряды не выдавать. <…> В случае провокационных действий немцев огня не открывать»[149].

Но даже такую противоречивую директиву армии получить сразу не смогли. Командующие 3-й и 4-й армиями ЗапОВО успели отдать командирам соединений только некоторые предварительные распоряжения. В штабе 10-й армии директива была получена уже после начала военных действий[150]. Уже война началась, а командующий 3-й армией все ещё ждал указаний «сверху». Он доложил в штаб фронта: «Авиация противника бомбит Гродно, жду распоряжений генерала Павлова <…> артиллерийско-пулеметная стрельба со стороны немцев <…> жду указаний»[151].

Примерно с 2-х часов ночи 22 июня на территории округа начался массовый выход из строя линий проводной связи. Это начала действовать вражеская агентура из местных противников советской власти, и его диверсионные группы, заранее заброшенные в приграничную зону. Была в значительной степени нарушена проводная связь в звене армия – корпус – дивизия. В 4-й армии практически была выведена из строя связь штаба армии с войсками и округом, исправной осталась только линия на Пинск. Связисты обнаружили, что на магистральной линии связи с Минском в двух местах – в Запрудах и Жабинке – были вырезаны участки проводов. Принятыми мерами примерно через час связь со штабом округа была восстановлена. Однако это не насторожило армейское командование.

В литературе иногда можно встретить утверждение, что данные о массовом применении немцами в самом начале войны диверсионных отрядов и групп, личный состав которых был одет в советскую форму и использовал нашу технику и вооружение, сильно преувеличены. Применение противником таких групп подтверждается многочисленными и документально установленными фактами. Приведу выдержки из приказа 800-го полка «Бранденбург», который в немецких документах в целях скрытности именовался учебным, а его подразделения – «охранными». Танковой группе вермахта придавались не менее одной роты этого полка в составе: офицеров – 2, унтер-офицеров и рядовых – 220.

В приказе о боевом использовании рот подробно расписаны порядок подчинения, взаимодействия с передовыми частями, взаимного опознавания и взаимопомощи, опознавательных знаках и т. п. В частности, в нем сказано:

«<…> 4. Боевое использование: <…> Исходя из имеющегося опыта, боевое использование их в составе передовых отрядов является особенно многообещающим. Войсковых командиров, в чье распоряжение будут выделены спецподразделения, необходимо тщательно проинструктировать о задачах и методах действий „охранной роты“.

<…> Пароль (для взаимного опознавания. – Л.Л) „Веклабрюк“

<…> должен быть доведен до передовых отрядов войск только с отдачей приказа на наступление.

<…> Первые захваченные у противника автомашины, в особенности разведывательные бронемашины и им подобные, оружие и боеприпасы, снаряжение должны быть незамедлительно переданы в спецгруппы „охранной роты“, так как они им более необходимы для выполнения специфических задач <…>»[152].

Забегая вперед, приведу свидетельство двух ветеранов 120-го гап, которые независимо друг от друга написали мне, как командир полка лично застрелил диверсанта в советской форме в звании майора, пытавшегося направить полковую колонну при отходе по неверному маршруту.

В соответствии с полученной директивой в течение короткой июньской ночи требовалось провести целый комплекс мероприятий. В 3.30 Д.Г. Павлов по телеграфу (БОДО) открытым текстом сообщил генералу Коробкову, что в эту ночь ожидается провокационный налет немецко-фашистских войск на нашу территорию. При этом категорически предупредил, что на провокацию наши войска не должны поддаваться. 10-я армия директиву НКО получила после полудня, когда ее войска уже несколько часов вели бой с противником[153]. 3-я армия директиву успела расшифровать. Уже в первые часы войны ее командующий генерал В.И. Кузнецов доложил в штаб ЗапФ: «Проводная связь с частями нарушена, радиосвязь до 8 часов не установлена»[154].

До многих соединений и частей приказ о приведении их в боевую готовность до начала боевых действий вообще не был доведен. Подъем войск по боевой тревоге осуществлялся по инициативе командиров соединений (частей), подвергшихся обстрелу или бомбежке. Выход их на назначенные рубежи прикрытия (в районы оперативного предназначения) осуществлялся неорганизованно. Попытки действовать в соответствии с планами прикрытия в изменившейся обстановке лишь усугубили неразбериху, возникшую в связи с внезапным нападением противника.

Представление о том, что делалось в штабе ЗапОВО в ночь с 21 на 22 июня – непосредственно перед началом войны, можно получить из допроса Д.Г. Павлова, арестованного несколько позже:

«Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?

Ответ: Я был арестован днем 4 июля с. г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК.

Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель.

Вопрос: В таком случае, приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности.

Ответ: Я не предатель. Поражение войск, которыми я командовал, произошло по не зависящим от меня причинам.

Вопрос: У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом.

Ответ: Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было.

Я также не виновен в том, что противнику удалось глубоко вклиниться на нашу территорию.

Вопрос: Как же в таком случае это произошло?

Ответ: Я вначале изложу обстановку, при которой начались военные действия немецких войск против Красной армии.

В час ночи 22 июня с. г. по приказу народного комиссара обороны я был вызван в штаб фронта. Вместе со мной туда явились член Военного Совета корпусной комиссар Фоминых и начальник штаба фронта генерал-майор Климовских.

Первым вопросом по телефону народный комиссар задал: „Ну, как у вас, спокойно?“ Я ответил, что очень большое движение немецких войск наблюдается на правом фланге, по донесению командующего 3-й армией Кузнецова, в течение полутора суток в Сувальский выступ шли беспрерывно немецкие мотомехколонны. По его же донесению, на участке Августов – Сапоцкин во многих местах со стороны немцев снята проволока заграждения. На других участках фронта я доложил, что меня особенно беспокоит группировка „Бялоподляска“.

На мой доклад народный комиссар ответил: „Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации – позвоните“. На этом разговор закончился.

Согласно указанию наркома я немедленно вызвал к аппарату ВЧ всех командующих армий, приказав им явиться в штаб армии вместе с начальниками штабов и оперативных отделов. Мною также было предложено командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа и даже недоделанные железобетонные.

На это мое распоряжение Кузнецов ответил, что согласно ранее мною данных указаний, патроны войскам он раздал и в настоящее время приступает к занятию сооружений.

Командующий 10-й армии Голубев доложил, что у него штабы корпусов после военной игры оставлены для руководства войсками на том месте, где им положено быть по плану. Я предупредил Голубева, чтобы он войска держал в полной боевой готовности и ждал моих дальнейших распоряжений.

Коробков – командующий 4-й армией, доложил, что у него войска готовы к бою. Боеготовность Брестского гарнизона он обещал проверить. На это я Коробкову указал, что гарнизон должен быть на том месте, где ему положено по плану, и предложил приступить к выполнению моего приказания немедленно.

Явившиеся ко мне в штаб округа командующий ВВС округа Копец и его заместитель Таюрский доложили мне, что авиация приведена в боевую готовность полностью и рассредоточена на аэродромах в соответствии с приказом НКО.

Этот разговор с командующими армий происходил примерно около двух часов ночи.

В 3 часа 30 мин. народный комиссар обороны позвонил ко мне по телефону снова и спросил – что нового? Я ему ответил, что сейчас нового ничего нет, связь с армиями у меня налажена и соответствующие указания командующим даны.

Одновременно я доложил наркому, что вопреки запрещению начальником ВВС Жигаревым заправить самолеты бензином НЗ и заменить моторы за счет моторов НЗ, я такое распоряжение отдал Копцу и Таюрскому. Народный комиссар это мое распоряжение одобрил.

<…> В течение дальнейших 15 минут я получил от командующих следующую информацию: От командующего 10-й армией – „все спокойно“; от 4-й армии – „всюду и все спокойно, войска выполняют поставленную вами задачу“. На мой вопрос – выходит ли 22-я танковая дивизия из Бреста, получил ответ: „Да, выходит, как и другие части“. Командующий 3-й армией ответил мне, что у него ничего нового не произошло. Войска Иванова – начальника укрепрайона – находятся в укреплениях, 56-я стрелковая дивизия выведена на положенное ей место по плану; 27-я стрелковая дивизия тоже на своем месте <…>.

Я отправился доложить новую обстановку народному комиссару обороны и прежде чем добился Москву, мне позвонил по телефону Кузнецов, доложив: „На всем фронте артиллерийская и оружейно-пулеметная перестрелка. Над Гродно до 50–60 самолетов штаб бомбят, я вынужден уйти в подвал“. Я ему по телефону передал ввести в дело „Гродно-41“ (условный пароль плана прикрытия) и действовать не стесняясь, занять со штабом положенное место. После этого я срочно позвонил в Белосток, Белосток ответил: „Сейчас на фронте спокойно“.

Примерно в 4.10 – 4.15 я говорил с Коробковым, который также ответил: „У нас все спокойно“.

Через минут 8 Коробков передал, что „на Кобрин налетела авиация, на фронте страшенная артиллерийская стрельба“. Я предложил Коробкову ввести в дело „Кобрин 41 года“ и приказал держать войска в руках, начинать действовать с полной ответственностью.

Все, о чем доложили мне командующие, я немедленно и точно донес народному комиссару обороны. Последний ответил: „Действуйте так, как подсказывает обстановка“.

Вопрос: Через сколько минут вы доложили народному комиссару обороны сообщение Кузнецова о том, что противник открыл в районе расположения его армии артиллерийский и оружейно-пулеметный огонь?

Ответ: Доложил я сообщение Кузнецова наркому минут через 10–12»[155].

Не все распоряжения, которые Павлов якобы отдал командующим армиями по телефону ВЧ, подтверждаются фактами. Он не мог дать сигнал армиям на приведение в действие планов прикрытия госграницы, так как сам ещё не решил, провокация ли это со стороны немцев или полномасштабное наступление. Не соответствовал действительности и доклад командующего ВВС округа (если он имел место) о том, что авиация приведена в боевую готовность и рассредоточена на аэродромах. Это и понятно: Павлову надо было любым способом оправдаться в предъявленных ему обвинениях. Телефонные разговоры к делу не пришьешь, а командующий ВВС округа генерал И.И. Копец, узнав о громадных потерях подчиненных ему частей, застрелился в первый же день войны.

Характерно, что Павлов на допросах не ссылается на конкретные указания вышестоящих начальников и тем более на разговоры со Сталиным. Не упоминается там и фамилия маршала Б.М. Шапошникова, который с 23 по 30 июня находился в штабе фронта, и курировал все распоряжения и действия командующего. Павлов понимает, что обвинение в предательстве выдвинул не следователь и что ссылки на вышестоящие инстанции – смерти подобны. А если он и сказал нечто подобное, то его слова просто не включили в протокол допроса.

Неудачное начало войны

Воскресный день 22 июня 1941 года не зря назвали днем Памяти и Скорби. В этот день Советский Союз подвергся внезапному и ничем не спровоцированному нападению заранее развернутых и сосредоточенных у советской границы соединений вермахта. На нашу страну обрушился удар сильнейшей в истории войн вражеской армии. Германия и ее союзники выставили против СССР 190 дивизий, более 4 тыс. танков, 47 тыс. орудий и минометов, около 4,5 тыс. самолетов, до 200 кораблей, всего более 5 млн человек[156].

Выходной день был выбран немцами с целью застать наши войска врасплох, чтобы, используя внезапность, добиться максимальных результатов в первый же день операции. При этом действия соединений всех видов и родов вооруженных сил Германии были спланированы по минутам. Основные усилия люфтваффе Германии в первый день вторжения были направлены на завоевание господства в воздухе. Время перелета границы было выбрано с таким расчетом, чтобы нанести удар по аэродромам истребительной авиации до рассвета, то есть до того, как русские смогли бы поднять ее в воздух. Но время наступления рассвета зависит от широты места. Например, на широте Сувалки (в полосе наступления 3-й танковой группы) 22 июня 1941 г. рассвет начинался в 3.00 (по берлинскому времени[157]). Южнее – на широте Бреста рассвет наступал несколько позже – в 03.15, а на широте г. Рава-Русская – в 3.30. В связи с этим ОКВ перенесло ранее намеченное время начала вторжения с 3.30 на 3.00.

Командующие германскими армиями и танковыми группами в зависимости от метеоусловий и обстановки в полосе наступления сами определяли время начала и продолжительность артподготовки, а также время перехода границы, – но не ранее 3.00 по берлинскому времени.

В Прибалтике немцы начали наносить удары по аэродромам наиболее подготовленными экипажами, начиная с 3.00 (с 4.00 московского времени). Они взлетали в полной темноте и пересекали границу на большой высоте. На участках, где артподготовка не проводилась, немцы перешли в наступление после коротких огневых налетов. Например, в полосе Северо-Западного фронта у Расейняй чтобы достичь внезапности, они начали переход границы ровно в 03.00. Так, 1-я тд пересекла границу в 03.05. При этом атака была поддержана залпом батареи 6-ствольных реактивных минометов. Немецкий участник этих событий позднее признавался, что о подобном они «никогда не слышали прежде и поэтому были столь же испуганы этим, как и враг!».

Г. Гудериан приурочил начало артподготовки ко времени нанесения ударов авиации – на 03.15 (в 4.15 моск.), когда уже было можно наблюдать результаты ведения огня (с наступлением т. н. артиллерийского рассвета). На Украине в полосе наступления 1-й танковой группы удары авиации, огонь артиллерии и переход границы начались с 3.30.

Таким образом, внезапное нападение на Советский Союз 22 июня было осуществлено немцами в период с 3.00 до 3.30 по берлинскому времени (с 4.00 до 4.30 моск.). Первые сообщения об этом поступили в Москву от командования белостокского пограничного участка в Главное управление пограничных войск: «Наступление по всему фронту. Части погранохраны ведут бой <…> Немцы наступают Кретинга <…> Белосток»[158].

Одновременно подобная информация поступила и в Генеральный штаб. Начальник оперативного управления ЗапОВО генерал И. И. Семенов доложил: «По всей границе ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь… Проводной связи с армиями не имеем»[159].

Поэтому странно читать в воспоминаниях Г.К. Жукова:

«В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного округа генерал В.Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом, который доложил о налетах вражеской авиации на Каунас и другие города.

Нарком приказал мне звонить И.В. Сталину <…>»[160].

Между тем, в оперсводке Генштаба № 1, подписанной им же, зафиксировано:

«<…>2. Северо-Западный фронт. Противник в 4.00 открыл артогонь и одновременно начал бомбить аэродромы и города <…>.

3. Западный фронт. В 4.20 до 60 самолетов противника бомбардировали города Гродно и Брест и одновременно на всей границе Западного фронта противник открыл артогонь.

<…> 4. Юго-Западный фронт. С 4.30 самолеты противника ведут бомбардировку городов Любомль, Ковель <…>. С 4.30 началась бомбежка городов Ковель и Луцк <…>. В 4.35 после артогня<…> наземные войска противника перешли границу и начали наступать в направлении Владимир-Волынский <…>.

Командующие фронтами ввели в действие план прикрытия и активными действиями подвижных войск стремятся уничтожить перешедшие границу части противника.

Противник, упредив наши войска в развертывании, вынудил части Красной армии принять бой в процессе занятия исходного положения по плану прикрытия.

Используя это преимущество, противнику удалось на отдельных направлениях достичь частного успеха»[161].

Возможно многочисленные редакторы и «рецензенты» мемуаров пропустили эту оплошность, чтобы дальнейший рассказ опального маршала о том, как он разбудил вождя около 4-х часов утра, выглядел естественным. К сожалению, в мемуарах и других военачальников встречается много подобных случайных, а иногда и преднамеренных несоответствий фактам. Авторы не рассчитывали, что советские архивы когда-нибудь раскроют свои тайны для широкой общественности.

Первый удар германской авиации, в котором участвовали 637 бомбардировщиков и 231 истребитель, был нанесен по 31 заранее разведанному советскому аэродрому приграничных военных округов. Уничтожение значительного количества наших истребителей позволило немцам применять в дальнейшем свои бомбардировщики без сопровождения, а свои истребители – для выполнения самостоятельных задач.

После доразведки ударам 400 бомбардировщиков подверглись ещё 35 аэродромов, расположенных в глубине. А всего в этот день в штурмовке 66 советских аэродромов (на территории ПрибОВО – 11, ЗапОВО – 26, КОВО – 23, ОдВО – 6), на которых находилось 70 % самолетов приграничных округов, участвовало 1765 бомбардировщиков и 506 истребителей врага.

По немецким данным, в результате в первый же день войны удалось уничтожить 890 советских самолетов, из них на земле – 668, в воздушных боях – 222. Потери люфтваффе при этом составили всего 18 самолетов[162].

По советским официальным данным, 22 июня авиация приграничных округов потеряла 1200 самолетов, из них на аэродромах – 900. Западный фронт в первый день потерял 738 самолетов, из них 528 – на земле. Одной из причин больших потерь ВВС явилась безынициативность и прямая неисполнительность командования ВВС военных округов. Вопреки неоднократным требованиям наркома обороны, в том числе и его последнего приказа от 19.06.1941 г. авиация во всех приграничных военных округах, кроме Одесского, так и не была рассредоточена и продолжала базироваться на постоянных аэродромах, хорошо известных и изученных противником. Кстати, более детальное исследование показало, что много самолетов на земле было потеряно не в результате ударов авиации противника, а оставлено по различным причинам на аэродромах в связи с быстрым продвижением наземных войск противника.

Немцам удалось в первый же день завоевать господство в воздухе, Это обеспечило германским войскам огромное преимущество в ходе боевых действий на земле. В течение дня самолёты люфтваффе продолжали наносить последовательные удары по командным пунктам и узлам связи, складам боеприпасов и горючего, местам дислокации наших войск, железнодорожным станциям. Расположение основных военных объектов в районах, присоединенных к СССР, немцам было хорошо известно по документам генштаба польской армии, захваченных ими в 1939 году. Например, в полосе 4-й армии немцы нанесли удар по стационарным окружным складам боеприпасов в Бронна-Гура и Пинске. Целенаправленными ударами авиации противника по узлам связи и командным пунктам округа управление войсками было нарушено. К рассвету связь штаба округа с армиями была полностью выведена из строя.

Все, что случилось 22 июня – в этот самый длинный день в году – описано в сотнях воспоминаниях и статей непосредственных участников, переживших начало войны, в том числе и под Брестом. Здесь будут рассматриваться в основном события в полосе Западного фронта, где немцы наносили главный удар силами самой мощной по своему составу ГА «Центр». Согласно записям в журнале боевых действий 4-й армии, в 4 часа 22 июня части были подняты по тревоге и начали выдвижение в свои районы без вскрытия «красного пакета». Проводная связь с соединениями, кроме гарнизонов Березы (205-я мд) и Малориты (75-я сд) прекратилась. Связь с ними осуществлялась делегатами[163].

Противник обрушил сильнейший внезапный артогонь по Брестской крепости, казармам, автопаркам, общежитиям командного состава, местам, где ночевали стрелковые и саперные батальоны, участвующие в строительстве огневых сооружений укрепрайона и самому городу. Наибольшие потери от артогня противника понесли соединения, находившиеся в непосредственной близости от госграницы, в том числе 6-я сд и главные силы 42-й сд, вывести личный состав которых из крепости не удалось. Положение усугублялось тем, что в результате обстрела и действий диверсионных групп многие командиры погибли, другие так и не смогли вовремя пробиться к своим частям и штабам.

В результате красноармейцы и младшие командиры группами и поодиночке самостоятельно пытались выбраться из крепости. Но на место сбора по тревоге они не могли попасть, так как немцы, зная о нем, вели по этому району сосредоточенный огонь. В первые же часы боя немцам удалось взять в плен многих бойцов и командиров, вырвавшихся из крепости. На получивших широкую известность кадрах немецкой кинохроники видно, как гонят полураздетых бойцов и командиров по железнодорожному мосту на другой берег Буга.

Потери в вооружении и боевой технике также оказались очень большими. Большая часть орудий, находившихся в открытых артиллерийских парках, была уничтожена. В автопарках сгорели автомашины, у своих коновязей погибли почти все лошади артиллерийских и минометных подразделений этой дивизии. Неприкосновенные запасы, находившиеся на складах, были частично уничтожены, в последующем большая часть их досталось немцам.

Из отчета 6-й сд о боевых действиях в первые часы нападения немцев: «В результате личный состав 6-й и 42-й стрелковых дивизий и других частей остался в крепости в качестве ее гарнизона не потому, что ему была поставлена задача по ее обороне, а потому, что из нее невозможно было выйти»[164].

Участники, пережившие начало войны на границе, свидетельствуют, что внезапные артобстрел и бомбежка привели к растерянности, в некоторых случаях возникла и паника. Но после некоторого замешательства отдельные группы военнослужащих под руководством наиболее инициативных командиров оказали врагу ожесточенное сопротивление.

По свидетельству начальника штаба 4-й армии Л.М. Сандалова, бой у переправ через Буг продолжался вплоть до 7 часов. Противник ворвался в Брест с юга, но крепость, железнодорожный узел и вся северная часть города оставалась в наших руках. Находившиеся в этом районе батареи 447-го кап и 131-го ап открыли огонь по немцам, переправляющимся через Буг, и нанесли им ощутимый урон. На железнодорожном мосту им удалось подбить немецкий бронепоезд, с которого ещё до начала артподготовки был высажен десант. Движение по мосту было прекращено.

В частях 22-й тд 14-го мехкорпуса боевая тревога была объявлена только с началом артподготовки противника. Ее военный городок хорошо просматривался со стороны противника. В результате этого дивизия понесла большие потери в людях и матчасти. Этому способствовало скученное расположение частей соединения. Были уничтожены значительная часть танков, артиллерии и автомашин, больше половины всех автоцистерн, мастерских и кухонь[165]. От огня противника загорелись и затем взорвались артиллерийский склад и склад ГСМ дивизии.

На артполигоне южнее военного городка 22-й тд, располагались в палатках подразделения 28-го ск, собранные для проведения опытных учений, а также дивизионы 204-го гап 6-й сд и 455-й кап. Когда на полигон обрушился огонь немцев, там решили, что произошла какая-то неувязка с началом учений. Предпринимались попытки с помощью ракет и звуковых сигналов приостановить артналет. Видимо, отсюда было отправлено донесение, которое перехватил немецкий пост подслушивания:

«Русская военная радиостанция запрашивает:

– Нас обстреливают. Что мы должны делать?

Из старшей радиостанции отвечают:

– Вы наверно нездоровы? Почему ваше сообщение не закодировано?».

О начале артобстрела Бреста в штабе 4-й армии узнали в 4.20 из донесения 42-й сд. В это самое время там как раз заканчивался прием директивы НКО № 1. Генерал Коробков, доложив об обстреле командующему войсками округа, тут же по телефону отдал краткий боевой приказ о приведении частей в боевую готовность начальникам штабов 42-й и 6-й стрелковых дивизий и коменданту Брестского укрепрайона.

Командирам 14-го мехкорпуса и 10-й смешанной авиационной дивизии, прибывшим в штаб армии по вызову, приказ был объявлен лично. Командирам 28-го ск, 49-й и 75-й сд приказ № 01 был послан с нарочными. Но распоряжения о приведении войск в боевую готовность опоздали: война началась, застав войска 4-й армии врасплох.

Только в 6 часов штаб 4-й армии получил телеграмму из округа:

«Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому. Павлов, Фоминых, Климовских»[166].

Одновременно был получен сигнал «Кобрин-41» на вскрытие «красных пакетов» и ввод в действие планов прикрытия госграницы. Соединения 4-й армии, вступили в бой с превосходящими силами противника в крайне невыгодных для себя условиях, не успев занять подготовленные позиции.

В 6.40 в штаб округа была отправлена телефонограмма:

«В 4.15 22.6 противник начал обстрел крепости Брест и района города Брест. Одновременно противник начал бомбардировку авиацией аэродромов Брест, Кобрин, Пружаны. К 6.00 артиллерийский обстрел усилился в районе Бреста. Город горит. 42, 6, 75 сд, 22 и 30 тд выходят в свои районы; о 49-й сд данных нет. Данных к 6.30 о форсировании противником р. Буг не имею. Штабом перехожу на запасной КП. Самолеты противника с 6.00 начали появляться группами по 3–9 самолетов, бомбили пружанскую дивизию, результаты неизвестны»[167].

30-я тд 14-го мехкорпуса была поднята по тревоге в 4 часа 15 минут с началом бомбардировки авиацией противника аэродрома Куплин в районе Пружаны[168]. Ее 61-й тп после ночных стрельб к 9 часам утра сосредоточился западнее Пружаны. Дивизия выступила в район предназначения двумя колоннами, имея два передовых отряда, каждый в составе танкового батальона, усиленного артиллерией. Боевая тревога в 205-й мд этого же корпуса была объявлена в начале пятого часа утра 22 июня. Её автобатальон получил задачу срочно заправить горючим танковый полк[169]. В рейс тотчас же отправили единственную автоцистерну и 7 бортовых автомашин, имевших дополнительные бензобаки с двух сторон емкостью по 80 литров. Колонна попала под бомбежку, и до танкового полка дошла только одна автомашина, остальные сгорели. Пострадал от бомбардировок и гаубичный полк дивизии.

Командир 14-го мк генерал С.И. Оборин доложил в штаб ЗапФ: «Батальон связи [корпуса] на 70 % погиб 22 июня 1941 г. утром, во время бомбардировки города Кобрина. Штаб 14-го мехкорпуса остался в составе 20 % штатного количества»[170].

Немецкое командование тщательно спланировало порядок захвата мостов через пограничную реку Буг. В результате в первые же часы вторжения в полосе наступления танковой группы Гудериана немцам удалось захватить в полной исправности четыре дорожных и два железнодорожных моста через Буг. Это в немалой степени обеспечило успех форсирования Буга и быстрое наращивание силы удара.

Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок уже в 8 часов утра с удовлетворением доложил командованию вермахта (ОКВ): «Наступление продолжается успешно. На всем фронте наступления противник до сих пор оказывает незначительное сопротивление. <…> противник на всех участках застигнут врасплох»[171].

В отчетном документе немцы сочли нужным подчеркнуть, что «ни один советский войсковой начальник не принимал самостоятельного решения уничтожать переправы и мосты»[172]. Для такого утверждения у них были все основания. 18 июня 1941 г. командующий 6-й армией генерал-лейтенант И.Н. Музыченко сообщил в штаб КОВО, что полосе его армии по линии госграницы немцы минируют мосты через р. Буг и Сан. Он запросил, что предпринять в мирное время: минировать ли мосты с советской стороны и что делать с ними в случае начала военных действий[173].

В связи с этим небольшое отступление. Ещё в 30-е годы в приграничной полосе СССР на случай внезапного вторжения противника были продуманы и выполнены специальные мероприятия по подготовке территории в предполье укрепрайонов, чтобы задержать его продвижение. В частности, все мосты были готовы к подрыву: созданы запасы взрывчатки, подготовлены шурфы. При проверке подразделений, охраняющих мосты, обязательно проверялась готовность мостов к подрыву. Но потом все эти меры были признаны вредительскими и отменены. С установлением новой границы все запросы и предложения из войск в Генштаб по этому поводу оставались без ответа. Если нельзя было заминировать мосты непосредственно на границе, то можно было бы это сделать в глубине своей территории. Своевременное уничтожение (разрушение) мостов позволяло бы надолго задерживать вражеские наступающие войска. Но воевать собирались на чужой территории, поэтому об устройстве минно-взрывных заграждений, в том числе оперативных, в целях противодействия наступающим танковым и моторизованным войскам противника не думали.

В первом эшелоне танковой группы Гудериана в обход Бреста наступали два моторизованных (танковых) корпуса – 47-й севернее города, 24-й – южнее. 3-й тд 24-го мк В. Моделя было придано подразделение саперов-понтонеров для наведения в случае необходимости понтонного моста через реку. Кроме того, в дивизии имелся небольшой отряд танков Pz.III, которые могли самостоятельно форсировать Буг по дну на случай, если русская охрана мостов на восточном берегу сумела бы взорвать мост у Кодена. Однако Модель добился от Гудериана разрешения сформировать специальное штурмовое подразделение из пехоты и саперов, чтобы незаметно пересечь мост за 20 минут до первых выстрелов. Они должны были внезапно атаковать гарнизон и разминировать мост. Затея удалась: в 03.11 офицер 24-го мк сообщил в штаб Гудериана, что мост захвачен, и пехота перешла реку на своих транспортных средствах[174]. В своих рассказах о вторжении немцы предпочли опустить подробности захвата этого моста. Восполним этот пробел.

Около 4 часов (моск) с немецкой стороны стали кричать, что по мосту к начальнику советской погранзаставы сейчас же должны перейти немецкие пограничник для переговоров по важному и не терпящему отлагательства делу. Наши пограничники ответили отказом. Тогда с немецкой стороны был открыт огонь из нескольких пулеметов и орудий. Под его прикрытием через мост прорвалось пехотное подразделение[175]. Советские пограничники, несшие охрану моста, пали в этом неравном бою смертью героев.

В 03.45 передовые группы пехоты и саперы 3-й тд под прикрытием огня артиллерии переправились через р. Буг на резиновых лодках. С захватом восточного берега Буга танки 3-го батальона, оборудованные для движения под водой, пересекли реку. Остальные танки из-за транспортных заторов начали переправу по мосту уже после 10.00. В первом же своем донесении В. Модель отметил, что была достигнута полнейшая оперативная внезапность. Боевые группы дивизии, возглавляемые командирами полков и бригад дивизии, начали продвижение в обход Бреста с юга[176]. В дополнение к захваченному мосту саперы спешно навели понтонные переправы в нескольких километрах выше и ниже по реке. По ним с 10.30 начали переправу части 4-й тд противника 24-го мк[177].

Севернее Бреста части 17-й и 18-й тд 47-го мк форсирование Западного Буга начали в 4.15 (5.15 моск.). Первыми в 4.45 переправились через реку танки, приспособленные для движения под водой. Они могли преодолевать водные рубежи глубиной до 4 м. С захватом противоположного берега немцы сразу же приступали к оборудованию мостовых переправ силами приданных понтонных подразделений, так как не все захваченные мосты можно было использовать для переправы танков и другой тяжелой техники. При этом понтонно-мостовое имущество соединений первого эшелона не использовалось. К исходу 22.6 все намеченные планом мосты и понтонные переправы в полосе группы армий «Центр» были готовы к пропуску войск.

3-й танковой группе, действующей на левом фланге ГА «Центр», не нужно было форсировать пограничную реку. Но в 130 км в глубине советской территории в меридиональном направлении протекала р. Неман, которую русские могли использовать в качестве оборонительного рубежа. Успех наступления группы Г. Гота зависел от быстроты его преодоления. Поэтому и здесь в первый эшелон были поставлены 57-й (12 и 19 тд, 18 мд) и 39-й (7 и 20 тд, 14 и 20 мд) моторизованные корпуса. Они нанесли удар из района Сувалки и быстро сломили слабое сопротивление 29-го (литовского) ск 11-й армии ПрибОВО. Уже к 13 часам 22 июня 7-я тд 39-го мк ворвалась в г. Алитус, захватив два моста в полной исправности. Позднее из допроса пленного командира саперной команды, назначенной для уничтожения мостов, они узнали, что тот имел приказ взорвать их в 19.00 22 июня. Раньше сделать это он не решился, поскольку по мостам непрерывно шли отступающие разрозненные подразделения войск и беженцы. Несколько позже передовой отряд 57-го мк захватил ещё одну переправу через Неман в 35 км выше по течению. Таким образом, уже в первый день вторжения на смежных флангах СЗФ и ЗапФ ударным группировкам вермахта удалось создать большой разрыв в оперативном построении наших войск.

В отличие от наших взглядов на применение в наступательных операциях танковых и мотомеханизированных войск, военачальники вермахта были сторонниками ввода их в сражение для прорыва обороны противника в составе первого эшелона. Это более соответствовало стратегии блицкрига и оказалось совершенно неожиданным для советского командования, которое не сразу установило состав ударных группировок врага. Не зная истинного положения дел, командующий СЗФ генерал Ф.И. Кузнецов доложил наркому обороны, что соединения 11-й армии продолжают сдерживать противника, хотя в действительности они с большими потерями поспешно и неорганизованно отступали[178].

Наконец, в Москве убедились, что на западной границе начались полномасштабные боевые действия. В 7 ч. 15 мин. 22 июня после долгих колебаний там была подписана директива НКО № 2:

«22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить (выделено мною. – Л.Л.).

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать»[179].

Эта директива с поправками и подписями Маленкова и Жукова передавалась в округа по телефонам ВЧ. Однако в другом фонде ЦАМО РФ имеется машинописный текст незаверенной копии этой же директивы (видимо, оформленной позже), в котором нет выделенной мной фразы о запрещении наземным войскам переходить границу[180]. Эти разночтения, возможно, отражают колебания Сталина, который, не представляя себе масштабов вторжения, не терял надежды, что конфликт удастся каким-то образом уладить.

Командующие округами пытались, используя мехкорпуса армий и свои резервы, действовать в соответствии с полученной директивой. Так, штабом ЗапОВО было отдано распоряжение:

«Командующему 4-й армией.

Командующий ЗапОВО приказал: прорвавшиеся и прорывающиеся банды решительно уничтожить, для чего в первую очередь используйте корпус Оборина (14 мк). В отношении действий руководствуйтесь „красным пакетом“. Авиацию используйте для совместных атак с мехчастями. Обращаю исключительное внимание на поддержание связи. Используйте радиосвязь, связь постов ВНОС, делегатов на самолетах прямо в штаб округа и до ближайшей переговорной телеграфной или телефонной станции. Информируйте через каждые два часа. Ответственность за это возлагаю на вас»[181].

Требования директивы наркома обороны и распоряжение штаба фронта не соответствовали сложившейся обстановке. Танковые клинья группы Гудериана, обошедшие Брест с юга и севера, сравнительно легко «протыкали» слабую, поспешно занятую оборону разрозненных соединений 4-й армии. Неся большие потери, они не смогли выдержать натиск врага, который, используя захваченные мосты, быстро наращивал силу удара. Встретив серьезное сопротивление на каком-либо рубеже, немцы немедленно вызывали авиацию. Пикирующие бомбардировщики противника, расчищая путь наземным войскам, выводили из строя орудие за орудием. Именно массированными ударами авиации врага во многом объяснялись безуспешные действия наших войск.

22-я тд и 6-я сд 4-й армии понесли большие потери в людях и боевой технике. Например, в танковой дивизии к этому времени оставалось около 100 танков с небольшим запасом снарядов и горючего. В связи с этим генерал Коробков попытался узнать мнение представителя штаба фронта генерала И.И. Хабарова, на что получил ответ: «Вам по обстановке виднее». И командующий армией, невзирая на возражения штаба армии и руководствуясь планом прикрытия («красным пакетом»), приказал привлечь для контрудара и 205-ю дивизию, которая только по названию была моторизованной (имевшимся автотранспортом дивизия могла перебросить в район Жабинки лишь незначительную часть своего состава). В 6 часов 23 июня войска 4-й армии нанесли контрудар из района Жабинки. Немцы на некоторых участках были отброшены на несколько километров. Но уже через полчаса над частями 14-го мк появилось множество вражеских самолетов. Началась бомбежка. О дальнейшем наступлении без достаточной поддержки артиллерией и отсутствии прикрытия с воздуха не могло быть и речи. К тому же в связи с выходом противника к Кобрину пришлось взорвать окружные склады ГСМ и соединения армии стали испытывать недостаток горючего[182].

По-прежнему плохо обстояло дело с радиосвязью. Низкая обеспеченность штабов радиосредствами и отсутствие заранее отработанных документов по скрытому управлению войсками при их использовании, а также радиобоязнь привели к тому, что этот вид связи войсками и штабами практически не использовался. В 4-й армии после неудачной попытки установить связь с округом и с корпусами с КП армии в Буховичи, было принято решение переместить штаб армии к 17 часам в Запруды, где к этому времени организовали новый узел связи армии. Но при перемещении штаба в результате авианалета противника были уничтожены штабные автобусы и две радиостанции, предназначенные для работы со штабом фронта и авиационной дивизией, убито и ранено много офицеров.

Судя по немецким источникам, в первый день войны немцы испытывали трудности не столько из-за сопротивления наших войск, дезорганизованных внезапным нападением врага и противоречивыми указаниями «сверху», сколько из-за труднопроходимой заболоченной местности. В их документах отмечено, что «лишь после 9 часов утра действия советских войск стали носить более целенаправленный характер». 3-я танковая дивизия Моделя вышла на танковый маршрут № 1, опередив 4-ю тд. Характерно, что в целях обеспечения высоких темпов продвижения танковым соединениям немцы выделяли специальные маршруты (Panzerstrasse), которые не должны были занимать пехотные части и их конные обозы.

Выдержки из истории 3-й тд Моделя:

«С этого момента основные силы обеих дивизий 24-го корпуса генерала Гейера, насчитывающие 440 танков, действовали вдоль дороги Кобрин – Береза – Слуцк, следуя друг за другом. <…> К исходу дня части дивизии Моделя достигли р. Мухавец. Так как деревянный мост был уже сожжен дотла, дальнейшее продвижение застопорилось. Общее продвижение, считая от границы, составило 18 км, вместо запланированных 80. На следующий день в полдень были захвачены Кобрин и мост через канал Буг-Днепр. Продвинувшись ещё примерно на 65 км, передовые части 3-й тд захватили районный центр Березу-Картузскую.

Русские были полностью захвачены врасплох нашим нападением. Они оказывали незначительное сопротивление и вели сдерживающие действия, используя условия местности (лес и болота). Вражеские танки, беспорядочно отходящие от Брест-Литовска на восток, были захвачены или уничтожены. В течение первых двух дней войны 3-я тд уничтожила 197 вражеских легких танков и несколько сотен орудий различных калибров. Но в эти же дни значительные потери понесли небронированные войска и тыловые колонны, причиненные вражескими войсками, отрезанными от своих главных сил. Они скрывались около маршрутов движения, открывали внезапный огонь, и могли быть побеждены только в интенсивном рукопашном бою. Немецкие войска раньше не испытывали этот тип войны. Вражеские самолеты имели хороший шанс напасть на наши войска, потому что мы шли только по одной дороге, но они были неспособны остановить наше наступление»[183].

Быстрое продвижение крупных сил противника в глубину нашей территории привело к срыву многих планов советского командования. Сразу же выявилось несоответствие планов прикрытия складывающейся реальной обстановке. В числе других были сорваны и планы введения в действие сил и средств разведки, которые на бумаге были отработаны до деталей. Подробно, по часам были расписаны порядок отмобилизования разведорганов, укомплектования их личным составом, вооружением и техническими средствами, определен порядок сбора и доподготовки агентов оперативных пунктов с началом отмобилизования для ведения разведки в тылу противника. Для этого были поданы заявки на обеспечение их иностранной валютой на три месяца войны (немецкие марки, а также польские злотые, не менее 300 в месяц на человека), цивильной одеждой, а также военным обмундированием и оружием немецкого образца. Планировалось и создание партизанских отрядов для действий, как на нашей территории, так и на территории противника[184].

Увы, с началом боевых действий сведения о противнике добывались главным образом в ходе боя. Но своевременно передать их в штабы армий и в штаб фронта из-за отсутствия и частых перерывов связи зачастую было невозможно. И дело было не только в низкой укомплектованности штабов радиосредствами и слабой подготовке связистов. Командиры и штабы не были приучены к использованию радиосвязи, не были отработаны документы по скрытому управлению войсками. Как выяснилось позднее, на радиоузле штаба фронта не было учета принятых донесений и шифрограмм, некоторые из них докладывались с опозданием от нескольких часов до 10 дней. Допускались даже задержки с передачей шифровок серии «молния».

Например, разведсводка № 7 на 22.00 25.6.41 с ценными данными о движении моторизованных частей противника на Слуцк и Слоним была доложена адресату только 29.6.41. В ней, в частности сообщалось:

«19.20 25.6. Движение автоколонн:

<…> 2-я – центр Миловиды – длиною 4–5 км,

3-я – головой мост через р. Грывда, хвост – ст. Косув,

4-я – от ст. Косув на пункт Косув,

5-я – мост через р. Жегулянка, хвост – ст. Гура,

6-я – Ружаны – Слоним – 4–5 км <…>»[185].

Генерал А.А. Коробков первое боевое донесение в штаб Западного фронта с началом войны смог направить только в 6.40. Командующий 3-й армией генерал В.И. Кузнецов до 10 часов утра 22 июня направил туда три боевых донесения, а командующий 10-й армией генерал К.Д. Голубев за это же время – всего одно сообщение[186].

Это объяснялось не только плохим состоянием связи. Командующие армиями, не имея достоверных сведений о положении своих войск и противника и надеясь поправить дело, не решались доложить правду о складывающейся обстановке, потере управления и несанкционированном отходе частей. Их доклады основывались на основе отрывочных и устаревших данных. Тем самым они вводили в заблуждение и штаб фронта. Основные сведения о передвижении частей противника в первые дни штаб фронта получал в основном только от авиации. На все запросы Генштаба о данных наземной разведки начальник разведотдела фронта отвечал, что штаб фронта два дня связи со штабами армий не имеет, и никаких данных от наземной разведки не получает. Он доложил, что в разведотделы армий высланы делегаты.

В штабе фронта, не получая донесений от армий, к 22.00 на основе отрывочных данных сделали вывод, что в отличие от войск 3-й армии, которые отошли, соединения 4-й продолжают вести бой у границы. Генерал Павлов в 17 часов доложил в Генеральный штаб:

«Части Западного фронта в течение дня 22.6.41 г. вели сдерживающие бои <…> оказывая упорное сопротивление превосходящим силам противника <…> Части 4-й армии вели оборонительные бои предположительно на рубеже <…> Брест, Влодава»[187].

На самом деле войска ЗапФ под сильным давлением превосходящих сил противника были отброшены от границы и в беспорядке отходили на восток. Хотя в немецком тылу в районе Брестской крепости, у Семятичи и южнее Волчина действительно ещё шли бои. А на пинском направлении у Малорита и Влодава части 75-й сд успешно отражали атаки незначительных сил противника.

Таким образом. Генеральный штаб был также введен в заблуждение относительно положения под Гродно, где возникла опасность охвата правого крыла Западного фронта крупными силами противника. Советское командование явно недооценивало силы вражеской группировки, вторгшейся в пределы нашей территории. В вечерней сводке Разведывательного управления Генштаба от 22 июня 1941 г. констатировалось, что противник с ходу ввел в бой значительные силы, «а именно 37–39 пехотных, 5 моторизованных, 8 танковых дивизий, а всего 50–52 дивизий. Однако это составляет лишь примерно 30 % сил противника, сосредоточенных к фронту…»[188] (вывод разведчиков по составу армии вторжения был недалек от истины: в ней на 22 июня насчитывалось 166 дивизий (германских – 151, румынских – 15), а с учетом всех сателлитов Германии – 192 эквивалентные дивизии. Но в Генштабе не могли даже представить, что противник в первый удар вложит максимум своих сил.

Но в разведсводке был сделан важный вывод, что

«по направлению главных ударов 22 июня видно, что противник имеет ближайшими целями:

а) охватить и уничтожить нашу белостокскую группировку и б) создать условия для окружения львовской группировки, пользуясь в обоих случаях своим охватывающим положением на белостокском и львовском выступах.

Активные действия в направлении Вильно и Ковно, ведущиеся одновременно с ударами на Гродно и Волковыск, очевидно преследуют цель разобщения Северо-Западного и Западного фронтов»[189].

Для выяснения обстановки и оказания помощи командующим фронтами в организации боевых действий из Москвы были направлены несколько высших военачальников. После полудня 22 июня Жукову позвонил Сталин:

«<…> Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования <…>.

– А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

И.В. Сталин ответил:

– Оставьте за себя Ватутина.

Потом несколько раздраженно добавил:

– Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся»[190].

Но и Ватутина, заместителя Жукова, отправили на Северо-Западный фронт. На Западный фронт, который получил задачу разгромить сувалкскую группировку противника и уже 24 июня занять город Сувалки, прибыли маршалы Б.М. Шапошников и Г.И. Кулик, заместитель начальника Генштаба генерал В.Д. Соколовский и начальник оперативного управления генерал Г.К. Маландин. Все планы организованного вступления в войну рухнули. Надо было принимать решения, соответствующие обстановке. Но в этот столь ответственный момент Генштаб был, по существу, обезглавлен. Вождю не нужны были рядом свидетели его «гениальной прозорливости»: мало ли что могло прийти в голову военным…

Схема 1. Боевые действия в Польше в сентябре 1939 г.

Схема 2. Боевые действия 23 и 24 июня 1941 г.

Схема 5. Положение войск противника в районе Вязьмы на 05.10.41 г.

Схема 6. Положение войск противника на 20.00 7.10.41 г.

Схема 7. Положение войск противника на 21.00 8.10.41 г.

Схема 8. Положение войск сторон на 9.10.41

Схема 9. Положение войск сторон на 11.10.41

Схема 10. Задачи соединений 19-й А на прорыв 11.10.1941 г.

Схема 3. Положение войск сторон на 23.00 27.06.41 (по немецким данным)

Советское руководство, недооценив силы вторгшейся группировки противника, решило, что сил для ответного удара достаточно. В 21.15 22 июня Главный военный совет отдал Военным советам Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов директиву № 3, разработанную на основе предвоенных планов, в которой в частности говорилось:

«1. Противник, нанося удары из Сувалковского выступа на Олита[191] и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский, Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шауляй и Седлец, Волковыск, в течение 22.6, понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях.

На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями.

2. Ближайшей задачей войск на 23–24.6 ставлю:

а) концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалкскую группировку противника и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки:

б) мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиации Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6 А окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24.6 овладеть районом Люблин»[192].

Изложенный в директиве план действий хоть в какой-то степени отрабатывался в штабах фронтов на картах. С началом военных действий в Генштабе не было ни времени, ни данных для выработки решения, соответствующего обстановке. Видимо, в Москве надеялись, что директива подтолкнет командующих и войска к решительным действиям, и, возможно, удастся перехватить инициативу у противника.

Разгром перешедшего границу противника и перенесение боевых действий на его территорию по плану предполагалось осуществить силами уже отмобилизованных войск. Между тем, ограниченных сил армий прикрытия, растянутых вдоль границы и к тому же понесших большие потери, даже с учетом резервов округов было недостаточно даже для того, чтобы отразить первый удар врага. Так что поставленные директивой задачи были заведомо невыполнимы. Поэтому неудивительно, что поспешно подготовленные контрудары войск СЗФ (23–24 июня), как и ЗапФ (23–25 июня) успеха не имели.

Можно представить, что думали о директиве НКО № 3 в штабе Западного фронта. На исходе 22 июня Д.Г. Павлов выслал своего заместителя генерала И.В. Болдина в 3-ю армию с задачей выяснить обстановку и организовать контрудар на гродненском направлении, как это предусматривалось планом прикрытия. Он приказал силами конномеханизированной группы в составе 6-го мехкорпуса и 6-го кавкорпуса 10-й армии и частей 11-го мехкорпуса 3-й армии нанести удар южнее Гродно с задачей уничтожить противника на левом берегу р. Неман, не допустив выхода его частей в район Волковыск[193].

Ставя задачу Болдину, Павлов ни слова не говорит о разгроме сувалкской группировки противника, главное – не допустить его выхода в тыл фронту. Но он не знал, что значительно более грозную опасность для его фронта представляли подвижные соединения танковой группы Гота, которые после захвата переправ на Немане стали развивать наступление в направлении Минска.

Соединения 6-го мехкорпуса под командованием М.Г. Хацкилевича (4-я и 7-я тд, 29 мд, всего танков – 1131, в т. ч. 452 КВ и Т-34), находившиеся в районе Белостока (в 60–80 км от Гродно), ещё при выдвижении на исходные позиции подверглись ожесточенным ударам с воздуха. Понесли большие потери от немецкой авиации и соединения кавкорпуса. Относительную боеспособность сохранила только 36-я кавдивизия. 11-й мехкорпус к этому времени был уже скован боями юго-зап Гродно и в контрударе не участвовал, за исключением 33-й тд, которую Болдин подчинил себе. Ограниченность времени на подготовку не позволили организовать сильный удар по противнику. Соединения подвижной группы Болдина бросались в бой по мере их подхода. Уже к ночи 23 июня наступление пришлось приостановить из-за нехватки горючего и боеприпасов. Понёс огромные потери и 11-й мехкорпус, входивший в состав 3-й армии. В нем из 243 танков осталось 50. На следующий день атаки возобновили. Но, несмотря на наше абсолютное превосходство на этом направлении над противником в танках, остановить его наступление не удалось.

Не имел успеха и поспешно подготовленный контрудар 4-й армии на брестском направлении. К исходу 22 июня ее соединения и части были отброшены от границы на 25–30 км. Передовым танковым частям противника удалось продвинуться ещё глубже – на 60 км и 23 июня занять Кобрин. Несанкционированный отход 4-й армии поставил в трудное положение левофланговые соединения 10-й армии. Оно осложнилось и тем, что на бельский участок прикрытия границы так и не вышла 13-я армия, которая к началу войны не закончила формирование. Её 49-ю сд, с которой у штаба фронта не было связи, пришлось переподчинить 10-й армии.

23 июня 14-й мехкорпус смог продвинуться лишь на несколько километров к Бресту. Артчасти усиления не успели выдвинуться в назначенные им районы, оставив пехоту и танки без поддержки. В условиях подавляющего превосходства противника на земле и в воздухе, наступление быстро выдохлось. А в корпусе за два дня боев из 518 танков в строю осталось 25[194].

Фон Бок ещё 22 июня записал в дневнике: «Бросается в глаза то, что практически ни на одном участке не наблюдается присутствия мало-мальски значительных сил артиллерии. Наши люфтваффе на две головы выше русских ВВС»[195].

Выдержка из журнала боевых действий 4-й армии:

«К исходу 23.6 разрозненные части 28-го ск и 14-го мехкорпуса, не успевшие привести себя в порядок [после не совсем удачных попыток контратаками остановить наступление противника], атакованные танками противника при поддержке большого количества авиации, начали отход, который превратился в неорганизованное сплошное отступление перемешавшихся частей за р. Ясельда. Организованные отряды заграждения не смогли остановить отступление»[196].

Выдвижение резервов ЗапФ из глубины и поспешно организованные контрудары и контратаки без должной поддержки артиллерии в условиях господства противника в воздухе, по существу, сыграли на руку немцам. Они больше всего опасались, что главные силы кадровой Красной армии смогут отойти на удобный для обороны рубеж Западная Двина – Днепр. Огромные потери наших войск исключили саму возможность создания устойчивой обороны на направлениях ударов противника.

В оперсводке № 1, впервые отправленной в штаб фронта на третий день войны (!) – 24 июня, командование 4-й армии решилось, наконец, сказать правду:

«<…> все части, за исключением 55 и 75 сд, не боеспособны и нуждаются в срочном доукомплектовании личным составом и мат. частью и приведении в порядок. <…> От постоянной и жестокой бомбардировки пехота деморализована и упорства в обороне не проявляет. Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и части приходится останавливать и поворачивать на фронт командирам всех соединений, начиная от командующего армией, хотя эти меры, несмотря даже на применение оружия, должного эффекта не дали»[197].

В более благоприятных условиях с началом военных действий развивались события в полосе ЮЗФ. В контрударе 26–29 июня в районе Луцк, Ровно, Броды против 1-й танковой группы Клейста (всего около 1 тыс. танков) и части сил 6-й полевой армии противника с нашей стороны участвовало пять мехкорпусов (около 5 тыс. танков, в том числе 747 КВ и Т-34). Но, несмотря на превосходство в танках и успешные действия отдельных соединений, выполнить задачу по разгрому люблинской группировки противника не удалось. Нашим войскам удалось лишь частично приостановить продвижение германских войск. При этом фронт потерял 2648 танков[198]. По существу, большая часть его мехкорпусов фактически утратила боеспособность.

Танки 14-го мехкорпуса, брошенные в Кобрине

А немцы продолжали планомерно осуществлять замысел по окружению и последующему разгрому основных сил Западного фронта в районе между Белостоком и Минском. Используя разрыв между СЗФ и ЗапФ, 3-я танковая группа Г. Гота быстро продвигалась в направлении Минска. По танковому маршруту № 2 Пружаны, Слоним, Минск навстречу ей развивали наступление соединения 47-го мк группы Г. Гудериана. Его 18-я тд 23 июня захватила Пружаны и ещё до наступления темноты, действуя совместно с частями 17-й тд, вышла к Ружанам. Русские непрерывно контратаковали, нанося удары по флангам колонн Гудериана. Несомненным свидетельством ожесточенности этой борьбы стало донесение 2-й танковой группы об уничтожении 220 русских танков в течение первых двух дней боев, половина из которых была на счету 18-го тп 18-й тд[199].

Но 47-й мк продвигался намного медленнее соединений группы Гота, так как его танковые части, действуя на заболоченной местности, быстро израсходовали наличные запасы горючего. А тяжелые топливозаправщики 18-й тд не сумели переправиться через Западный Буг, так как подъезды к наведенным переправам быстро превратились в болото. Чтобы не допустить снижения темпа наступления, пришлось прибегнуть к переброске бензина самолетами. О другой причине некоторого замедления наступления – сопротивлении противника – Гудериан, как правило, предпочитает умалчивать.

К вечеру 23 июня воздушная разведка немцев донесла, что дорога от Белостока через Волковыск на Слоним «забита вражескими колоннами всех родов войск, направляющимися на восток». Возникла угроза выхода крупных сил русских на левый фланг немецкого танкового клина раньше, чем он сможет достичь г. Слоним на важнейшей дороге Белосток, Минск. Командование ГА «Центр», опасаясь, что русские попытаются ускользнуть из готовящегося им белостокского котла, предпринимало все меры, чтобы ускорить захват Слонима с его важными мостами через р. Щару до их подхода.

Как оценивало обстановку, сложившуюся в первые дни войны партийное руководство Брестской области, можно судить по тексту Записки секретаря обкома М.Н. Тупицына от 25 июня 1941 года «О положении на фронте Брест-Кобринского направления», адресованной в ЦК ВКП(б) т. Сталину и в ЦК КП(б) Белоруссии т. Пономаренко:

«Брестский обком КП(б)Б считает необходимым информировать Вас о создавшемся положении на фронте Брест-Кобринского направления.

Брестский обком КП(б)Б считает, что руководство 4-й армии оказалось неподготовленным организовать и руководить военными действиями. Это подтверждается целым рядом фактов, в частности:

Вторжение немецких войск на нашу территорию произошло так легко потому, что ни одна часть и соединение не были готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать, или погибнуть. В таком положении оказались 6-я и 42-я стр. дивизии в Бресте и 49 сд – в Высоковском районе.

В Брестской крепости на самой границе держали две стр. дивизии, которым даже в мирных условиях требовалось много времени для того, чтобы выйти из этой крепости и развернуться для военных операций. Кроме того, несмотря на сигнал военной опасности, командный состав жил в городе на квартирах. Естественно, при первых выстрелах среди красноармейцев создалась паника, а мощный шквал огня немецкой артиллерии быстро уничтожил обе дивизии. По рассказам красноармейцев, которым удалось спастись, заслуживает внимания и тот факт, что не все части и соединения имели патроны, не было патронов у бойцов.

В Коссовском районе был расположен отдельный полк АРГК. 22 июня, когда областное руководство переехало туда, мы застали этот полк в таком состоянии: материальная часть находилась в г. Коссово, бойцы же находились в лагерях под Барановичами, а боеприпасы отсутствовали (в 150 км от Коссово). Чтобы вывезти материальную часть из Коссово, у командира полка не хватало шоферов и трактористов. Обком КП(б)Б помог мобилизовать эти кадры на месте в гражданских организациях. Но пока сумели перебросить часть орудий, было уже поздно – они были разбиты бомбами, и, по существу, все ценные орудия остались у немцев[200].

Много боеприпасов и оружия погибло в складах на Бронной горе (Березовский район), а в воинских частях боеприпасов и оружия не хватало. Можно было бы привести много примеров, подтверждающих, что командование 4-й армии, несмотря на то, что оно находилось в пограничной области, не подготовилось к военным действиям.

Вследствие такого состояния с первого же дня военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые врасплох нападением, командиры растерялись. Можно наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и начальников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно то, что эта паника и дезертирство не прекращается до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер. Работники обкома партии вместе с группой пограничников пробовали задержать бегущих с фронта. На шоссе около Ивацевичи нам временно удалось приостановить это позорное бегство. Но здесь необходимо принять более серьезные и срочные меры борьбы со стороны военного командования.

Возмутительным фактом явилось и то, что штаб [28-го] корпуса, не установив связь с обкомом, выехал на командный пункт за город [Брест], потеряв связь с частями. Таким образом много командиров и политработников вместо организации эвакуации в панике бежали из города, в первую очередь спасая свои семьи, а красноармейцы бежали в беспорядке.

Обком и Горком КП(б)Б вместе с обл. управлениями НКВД и НКГБ пыталось первое время навести порядок в городе [Брест], но эффективно ничего сделать не смогло, поскольку красноармейские части в панике отступали. Поэтому, не зная обстановки, не имея связи с военным командованием, не рассчитывая на боеспособность военных частей, мы вынуждены были оставить г. Брест.

Обком КП(б)Б считает, что необходимо принять самые срочные и решительные меры по наведению порядка в 4 Армии и укрепить руководство 4 Армии.

Секретарь Брестского обкома КП(б)Б Тупицын»[201].

Секретарь обкома нарисовал довольно мрачную картину всеобщего бегства. Обвиняя командование 4-й армии в неготовности к военным действиям, он, наверняка, знал, что у военных накануне войны были связаны руки, но по понятным причинам об этом не упоминает. Но бежали далеко не все. Он мог видеть только бегство по Варшавскому шоссе, но не знал, какие меры предпринимает командование армии, чтобы задержать противника. Не знал, что севернее – на направлении Пружаны, Ружаны танкисты 30-й тд полковника С.И. Богданова героически сражались с частями 47-го моторизованного корпуса, которые стремились прорваться на Слоним в тыл 10-й армии.

120-й гап БМ РГК в первых боях

О состоянии, в котором оказались артчасти пограничных округов, можно судить по действиям уже знакомого нам 120-го гап РГК, находившегося в оперативном подчинении 4-й армии. Полк в полном составе был выведен в лагерь на полигоне Обуз-Лесьна, который находился в 60–70 км от места дислокации. Для учебных стрельб было взято 120 выстрелов – один боекомплект для 6 орудий стреляющего дивизиона. Перед выходом в лагерь из полка в штаб артиллерии 4-й армии доложили, что многим тракторам и автомашинам требуется ремонт, в том числе и капитальный, но запчастей нет, а ремонтные мастерские, полученные из народного хозяйства в 1939 г., не укомплектованы ремонтным инструментом. Не было запчастей и для гаубиц Мидвэйл-6, в том числе для изготовления прокладок для них требуется 10 кг свинца[202].

Командир 120-й гап полковник Н.И. Лопуховский вернулся из отпуска в Коссово досрочно – 20 июня. Он не мог пропустить показную стрельбу для начсостава частей РГК округа, назначенную на 23 июня. Помню, как примерно в пять часов утра к нам домой прибежал дежурный по подразделениям полка, располагавшимся в замке Меречовщизна. Он не решился докладывать необычное сообщение по телефону:

– Товарищ полковник, неизвестные самолеты бомбили окружные склады боеприпасов в Бронна-Гура. По периметру ограждения складов кто-то зажег костры![203].

Узнав, что связи со штабом 4-й армии нет, полковник Лопуховский приказал доставить донесение о бомбежке мотоциклистом в Кобрин (это донесение дошло до адресата). Он объявил тревогу немногочисленным подразделениям в Коссово, приказав немедленно вооружить призванных 13 июня на сборы «приписников» и усилить охрану складов с вооружением, боевой техникой и имуществом «НЗ». Можно представить положение командира: что это – случайный налет, провокация или война?

В соответствии с планом мероприятий по боевой тревоге командир полка дал команду на отправку семей начсостава в расположение лагеря на полигоне в Обуз-Лесьна. В заранее намеченные пункты в городе подали автомашины. К нашим домам, где проживали семьи командиров 4-го дивизиона и командования полка, примерно в 7 часов утра подкатила полуторка. Взять с собой разрешалось только документы и личные вещи – не более одного чемодана. Перед самой отправкой машины командиру полка доложили, что в 8-10 км севернее Коссово жители наблюдали высадку парашютного десанта. Он приказал одному из командиров на велосипеде выехать на разведку в направлении, где видели парашютистов. Но в того вцепилась жена, повисла, ревет – не оторвать. Последний раз я видел отца, когда он, наскоро попрощавшись с нами, на «эмке» сам отправился туда для выяснения обстановки.

В 11.35 г. г. Коссово подвергся бомбардировке восемью самолетами «До-17». В результате на территории полковых складов возникли пожары. Стало ясно, что налет на склады боеприпасов в Бронна Гура – не случайность. Командир полка оказался в сложном положении. Связи со штабом армии и с полком в лагере нет, склады забиты техникой и материальными средствами, в парках – почти полуторный комплект автомашин и тракторов. А подготовленные водители и трактористы частью демобилизованы, частью ещё в апреле и мае отправлены на формирование других частей. Большая часть призывников из числа местных жителей, призванных на учебные сборы 13 июня, сразу после бомбежки разбежалась.

О выступлении Молотова и начале войны командиру полка стало известно в 14.00 от секретаря Коссовского райкома партии. Он сразу же отправился на полигон Обуз-Лесьна, где находился полк с материальной базой и имуществом всех видов, потребным для учебы в лагере в условиях мирного времени. Полученные полком 203-мм гаубицы Б-4, склады «НЗ», автотракторная техника, боеприпасы, имущество все видов оставались под охраной команды окарауливания.

По рассказам ветеранов, полку на полигоне боевую тревогу объявили 22 июня во время завтрака. Сразу начали вытягивать две колонны: в одной – артдивизионы, орудия и трактора с тракторными прицепами. В каждой батарее было по четыре трактора СТЗ НАТИ-3 – два для орудий и два с одним-двумя прицепами для боеприпасов и необходимых принадлежностей. Таким образом, только в колонне артдивизионов насчитывалось не менее 48 тракторов. Ограниченный запас снарядов, рассчитанный только на учебно-боевые стрельбы, перевозился транспортом взвода боепитания полка, Во второй колонне был собран автотранспорт подразделений полка. Конечно, все труды по устройству лагеря пошли прахом – исковеркали дороги, линейки, гнезда для палаток.

Полковник запаса В. В. Пресняков (1970)

Прибывший в лагерь командир полка объявил собранному начсоставу о начале войны. Известие это в полку встретили спокойно, никакой паники не было. Лишь одному командиру стало плохо. Возле штаба полка дежурили делегаты связи. Через пару часов полк был готов к выдвижению. Согласно Наставлению по мобработе, войсковые части, находившиеся в лагерях, для отмобилизования должны были по заранее разработанному плану возвращаться на зимние квартиры, где находились запасы вооружения и материальных средств «НЗ». Но выход туда почему-то не состоялся, и колонны полка простояли без движения до вечера.

На зимние квартиры на машинах отправили лишних водителей, трактористов и других специалистов для расконсервации и вывода техники. Видимо, туда же отправили и командиров, предназначенных для развертывания полка второй очереди. В пунктах постоянной дислокации полка в течение всего дня 22 июня проводились мероприятия по плану боевой тревоги. Расконсервацией матчасти и автотракторной техники, погрузкой боезапаса и другого имущества руководил адъютант командира полка лейтенант В.В. Пресняков.

Одновременно в Коссово формировали колонну, которая должна была соединиться с полком в Ивацевичи. Несмотря на помощь городских организаций, шоферов и трактористов не хватало. Поэтому на автомашины и трактора сажали всех, кто хоть немного умел обращаться с ними. На месте под охраной оставили гаубицы Б-4 и 46 автомашин (в том числе 28 полугусеничных ЗИС-33) и другое имущество для 612-го гап второй очереди, а также 13 тракторов, 6 тракторных прицепов и 13 автомашин, требующих капитального ремонта. Кто должен был возглавить полк второй очереди и руководить его отмобилизованием, так и осталось неясным. К сожалению, при жизни ветеранов я ещё ничего не знал о формировании 612-м гап и поэтому не расспрашивал их об этом.

Сформированная в Коссово колонна в составе 20 тракторов, 47 прицепов, из них 16 с боеприпасами и 3 с химимуществом, начала выдвижение в 23.00 22 июня в направлении ст. Коссово-Полесское. Она должна была присоединиться к полку в районе д. Гощево (10 км западнее Ивацевичи). С рассветом 23 июня эта колонна подверглась бомбежке в районе дома лесника у д. Алексейки и на подходе к Ивацевичи. Дом лесника упоминали в своих рассказах многие ветераны. По их словам, недалеко от него в связи с выходом из строя части автомашин и тракторов им пришлось закапывать и маскировать какое-то имущество. В результате задержки встреча с полком не состоялась. Уцелевшей части тракторной колонны, вышедшей из Коссово, удалось проскочить на Варшавское шоссе (видимо, после прохода 1-го дивизиона). Возможно, увлекаемая общим потоком отступающих, она двинулась на восток, где и была задержана. Во всяком случае, дивизионы полка, оставшиеся на восточном берегу Щары, боеприпасы получили. Снаряды и заряды выгрузили на грунт, да столько, что потом, когда пришлось отходить, их не удалось вывезти.

Надо сказать, что в аналогичном положении оказался и 301-й гап БМ РГК, который также находился на артполигоне в 2-х км западнее Барановичи у шоссе на Белосток. Полк имел на вооружении 36 203-мм гаубиц Б-4. Его 4-й дивизион находился на зимних квартирах (не исключено, что и на его базе планировалось развернуть полк второй очереди). Из полка 21 июня в г. Лиду в адрес в/ч 3066 (8-я противотанковая бригада РГК. – Л.Л.) отправили 56 новых тракторов СТЗ-НАТИ. Из остававшихся в полку 97 тракторов СТЗ-3, полученных из народного хозяйства в 1939 г., 22 отправили в 55-ю сд, а 20 оказались неисправными (им требовался капитальный ремонт). Согласно записи в Журнале боевых действий, полк в 16.00 22 июня получил телеграмму о проведении полной мобилизации. При выдвижении в район Снов для доформирования из-за нехватки исправных тракторов в лагере под охраной оставили и замаскировали три гаубицы[204].

В связи с отсутствием запчастей и резины, а также водительского состава (с объявлением тревоги из полка дезертировало 166 «приписников») пришлось оставить 94 автомашины различных типов, 19 неисправных тракторов СТЗ, 8 прицепов и часть имущества. Транспорт полка сумел поднять только 895 выстрелов. Остальные снаряды в количестве 3718 штук, хранившиеся на складах в Барановичи, при оставлении города пришлось взорвать[205].

По плану с объявлением боевой тревоги 120-й гап должен был выйти в район Рачки на ружанском направлении (40 км северо-западнее Коссово) на 4-5-й день мобилизации. Но он простоял в лагере до позднего вечера. Видимо, это было связано с изменением боевой задачи полка. Заместитель начальника штаба армии полковник И.А. Долгов по телефону в 14.00 отдал распоряжение о сосредоточении полка 23 июня к 20.00 в районе г. Береза-Картузская Брестской обл. (пройти предстояло порядка 80–90 км). Позднее оно было подтверждено с указанием, что полк подчиняется командиру 28-го ск. Уже в сумерках 22 июня к лагерю подъехали 5 машин с семьями из Коссова и других пунктов дислокации полка, которые привел лейтенант В.П. Одарюк. Командиры попрощались с женами и детьми, многие, как оказалось, навсегда. Но машина с семьями полковника Лопуховского и некоторых командиров из 4-го дивизиона в лагере так и не появилась. Долгое время о ней в полку ничего не знали.

120-й гап начал выдвижение из лагеря 22 июня в 22.00. Первыми отправились на автомашинах командиры дивизионов с разведчиками и связистами. Основные силы полка продвигались двумя колоннами: колесные машины по маршруту Обуз-Лесьна, Миловиды, Ивацевичи, ст. Коссово, Береза-Картузская. Орудия на тракторной тяге двигались напрямую по проселочным дорогам (автострады, которая проходит сейчас через Барановичи, в 1941 году не было) с выходом на Варшавское шоссе в районе Грудополь. Трактора с тяжелыми орудиями могли двигаться в колонне со скоростью не более 3–4 км в час. С выходом тракторной колонны на шоссе движение ещё более замедлилось. Порой вообще приходилось останавливаться: шоссе оказалось забито машинами и повозками с семьями военных, партийных и советских работников, уходящими на восток, а также отдельными группами военнослужащих. Ни о каком регулировании движения и речи не было.

Видимо, воздушная разведка немцев зафиксировала движение колонны тяжелой артиллерии. Ветераны полка рассказывали, что немцы организовали настоящую охоту за полком. Подразделения полка с рассветом и в течение всего дня 23 июня неоднократно подвергались бомбежке и обстрелу с воздуха. Взвод ПВО штабной батареи, имевший на вооружении три крупнокалиберных пулемета, не мог прикрыть колонны дивизионов. Вражеские пилоты действовали внаглую, как на полигоне.

Обстановка по-прежнему оставалась неясной. Полковник Лопуховский вместе с исполняющим обязанности начальника штаба полка старшим лейтенантом А.Е. Лященко выехал на машине вперед – в штаб 28-го ск для получения боевой задачи. Западнее Ивацевичи, они попали под бомбежку, но успели покинуть машину. Одна из бомб попала в командирскую «эмку» – только колеса полетели, да искореженное ружье, что командир захватил с собой, плюхнулось в кювете рядом с ним. В тот раз все остались живы (водитель командира полка Теселкин Михаил Иванович, 1916 г. р. погиб 5.10.41 г. севернее Вязьмы по пути в штаб фронта). Пришлось на попутке вернуться в Ивацевичи и уже оттуда на грузовой машине добираться до штаба корпуса. Там полку подтвердили задачу: выдвигаться не в район своего сосредоточения по боевой тревоге, а в район Березы-Картузской.

Соединения армий прикрытия были растянуты вдоль всей границы, располагаясь в глубину до 100 км, остальные войска фронта находились в 250–450 км от границы. Все расчеты советского командования на усиление армий прикрытия путем ввода в сражение резервов фронта оказались несостоятельными. По плану на это отводилось от 4 до 8 суток. Но резервные соединения прежде чем начать перегруппировку на расстояния, исчислявшиеся сотнями километров, должны были завершить отмобилизование. Недостаток автотранспорта и железнодорожных составов усугубил трудности. Соединения не успевали выдвинуться в назначенные районы, что приводило к срыву поставленных командованием боевых задач. При этом противник получал возможность громить наши войска по частям – по мере их подхода. К тому же эти соединения при выдвижении несли потери от ударов вражеской авиации. Им, как правило, приходилось вступать в бой с ходу. Поспешно организованная оборона не выдерживала атак противника с массированным применением танков.

Все это можно проследить на характерном примере выдвижения 55-й сд 47-го ск из Слуцка, которая по плану прикрытия должна была прибыть на усиление 4-й армии на 4–7 день после объявления мобилизации. Начало железнодорожных перевозок ее частей (как и 155-й сд), планировалось только с утра М-4 по окончании их отмобилизования, на которое требовалось трое суток. В новой истории войны несколько раз упоминают, что дивизия в числе других «глубинных» соединений округа, начала выдвижение ещё до начала войны. На самом деле, согласно журналу боевых действий, 22 июня ее части находились в Уреченском лагере в 15 км восточнее Слуцка. С 7.30 дивизия получила приказ о приведении в боевую готовность. В 17.30 ей была поставлена задача: к 7.00 24.06.41 г. сосредоточиться в районе Картуз-Береза. Прибытие артиллерии дивизии на конной тяге в указанный район ожидалось ещё позже – к исходу 26 июня[206].

В 18.30 штабом была получена телеграмма об объявлении общей мобилизации. Дивизия так и не получила запланированные ей по плану мобилизации автомашины и трактора от гражданских организаций. Части выступили в поход в 19.45 (228-й сп) и в 22.00 (107 сп), укомплектованные по штатам мирного времени, имея большой некомплект личного состава и автотранспортных средств. Обеспеченность частей составляла: продовольствием – 3 сутодачи, огнеприпасами – 1,5 б/к (из них 0,4 б/к – в автобатальоне дивизии). С 23 июня дивизия была подчинена командующему 4-й армией. Но выйти в назначенный район так и не сумела. В последующем ей несколько раз пришлось уточнять боевую задачу.

К полудню 23 июня стало известно о попытке противника обойти с севера части 205-й мд, обороняющиеся на р. Ясельда. И задача 120-му гап была уточнена – поддержать их огнём. Так как в полку имелось всего лишь 120 снарядов, командир полка принял решение выдвинуть вперед только 1-й дивизион. При выдвижении передовые подразделения полка и дивизиона вновь попали под бомбёжку на мосту через р. Гривда у г. Ивацевичи и понесли потери. На ст. Коссово-Полесское на запасном пути стоял эшелон с шестью неразгруженными гаубицами Б-4, прибывший туда 21 июня. Полковник Лопуховский распорядился немедленно отправить его на восток, в тыл. Полк основными силами 23 июня к 20.00 сосредоточился в лесу юго-восточнее Бытень на правом берегу Щары.

Так что в первом бою 23 июня участвовал только 1-й дивизион. Сведения о бое, как и о последующих событиях, неполны: многие участники их погибли. Картину боевых действий полка пришлось восстанавливать путем сопоставления рассказов тех, кто пережил войну, с архивными данными о ходе боев на брестском направлении, в том числе и с докладом командира полка о первых четырех днях войны, который был рассекречен по моему требованию только в 2007 г. (см. Приложение 4). В нем содержатся сведения о том, что из материальной части потеряно в бою и что оставлено на территории, занятой противником. О боях, в которых принял участие полк, говорилось без подробностей.

Наиболее полный рассказ о первом бое полка оставил младший сержант М.В. Лойфер[207]. Ему в составе отделения топовзвода штабной батареи полка удалось вырваться из Брестской крепости. На захваченной в неразберихе машине бойцы доехали до д. Нехачево (2 км юго-западнее ст. Коссово-Полесское), где они встретились с командиром полка. В этом районе, был развернут наблюдательный пункт первого дивизиона, на котором находился Лопуховский с другими командирами и разведчиками дивизиона. Впереди, справа и слева в многочисленных и довольно глубоких мелиоративных канавах (Лойфер принял их за траншеи времен Первой мировой войны) располагалась пехота. Судя по схеме, набросанной им в своем блокноте в июне 1941 года, немцы попытались выйти к Варшавскому шоссе в месте, где оно пересекается с железной дорогой (см. схему 2).

Артиллерия вела огонь по мотомехколонне противника, которая со стороны Бронна Гура пыталась выйти в тыл частям 205-й мд (дивизия была переподчинена командиру 28-го ск), обороняющимся на р. Ясельда. Выход танков противника к шоссе на какое-то время удалось задержать. В атаку пошла пехота противника. После огневого налета полковник Лопуховский и какой-то пехотный командир подняли людей в контратаку, к которой присоединились бойцы и командиры, находившиеся на НП. Дело дошло до рукопашной схватки. Лойфер видел, как старшину Прохода из штабной батареи полка «немцы подняли на штыках». Попытка немцев выйти на шоссе через лесной массив была сорвана.

Сержант топовзвода штабной батареи полка М.В. Лойфер в 1944 и 1988 гг.

Утром следующего дня противник вновь попытался выйти в тыл нашим частям, оборонявшимся на р. Ясельда. Из донесения 28 ск:

«<…> Около 6 часов 24 июня на одном из участков группе немецких танков удалось прорвать оборону 28-го ск и выйти на Варшавское шоссе южнее Бронна Гура. Второй эшелон дивизии контратакует прорвавшегося противника»[208].

Поредевшие части 28-го ск не выдержали атак противника, поддержанных большим количеством авиации, и начали отход[209]. В архивных документах сказано, что при отходе на р. Щара к остаткам 205-й мд на ст. Коссово-Полесское присоединился 120-й гап. На самом деле с этой дивизией отходил только 1-й дивизион и те, кто был с командиром полка в районе станции. При отходе дивизион был атакован танками. По рассказу заместителя командира 2-й батареи лейтенанта Н.К. Жуковского, несколько немецких танков догнали колонну дивизиона где-то восточнее Ивацевичи и с ходу начали ее расстреливать из пушек и пулеметов. Многие командиры и бойцы погибли на шоссе у орудий и тракторов. Но большая часть личного состава разбежалась по кустам. Немцы, не обращая внимания на бегущих русских солдат, проскочили дальше.

Жуковский в наступивших сумерках вернулся на дорогу, чтобы выяснить обстановку, а заодно забрать из тракторного прицепа, где везли личные вещи командиров, свой радиоприемник[210]. Двигатели некоторых тракторов на дороге продолжали работать на малом газу. И в этот момент около прицепа, в который забрался лейтенант, остановился немецкий легкий танк (видимо, командирский). Жуковский слышал, как немец по радио повторял: «Zu mir, zu mir!» («Ко мне, ко мне!»), а у него не нашлось гранаты, чтобы бросить ее в люк.

Судя по немецким данным, это произошло после захвата немцами моста через Щару. Так, согласно истории 3-й тд Моделя, разведывательный отряд в составе 7-й роты 6-го тп дивизии, несмотря на интенсивный прицельный артиллерийский огонь по дороге, к 22.00 24 июня прорвался от Доманово к Варшавскому шоссе и внезапной атакой захватил мост через Щару. Мотоциклисты и сапёры, приданные отряду, закрепились на предмостном плацдарме. Танки же проследовали по шоссе дальше и только с наступлением темноты повернули назад, чтобы надежно обеспечить удержание моста. Командир разведотряда первым из офицеров дивизии получил Рыцарский крест за «<…> молниеносный захват и овладение важным мостом через Щару, чем были созданы условия для быстрого продвижения танкового корпуса»[211].

Кстати, немцы в истории 3-й тд хвастливо утверждали, что мост через Щару им удалось захватить в ночь с 23 на 24 июня. Они захватили его ближе к полудню 24 июня. Иначе 1-й дивизион полка вместе с остатками 205-й мд не успел бы отойти на восточный берег Щары.

Закрепиться на рубеже Коссово, Ивацевичи остаткам 30-й тд и частям 205-й мд 14-го мк не удалось. Преследуемые противником они были отброшены на восточный берег р. Щара. Здесь командование 4-й армии попыталось, используя это естественное противотанковое препятствие, задержать дальнейшее продвижение противника.

К исходу 24 июня юго-западнее Барановичи образовался своего рода «слоеный пирог». Отряды разбитых наших частей, оставшись в тылу противника, не складывали оружие, продолжая нападать на его походные и тыловые колонны. Один из таких отрядов 22-й тд севернее Ружаны атаковал автоколонну 47-го немецкого корпуса, двигавшуюся по шоссе на Слоним. В составе этой колонны с группой машин своего штаба следовал командующий 2-й ТГр генерал-полковник Г. Гудериан. Автоколонна была разгромлена, несколько вражеских офицеров убито, а один захвачен вместе со штабной машиной. В машине оказался большой комплект топографических карт с нанесенным на них планом дальнейших действий группы Гудериана. По словам Л.М. Сандалова, пленный офицер на допросе довольно красочно обрисовал, как перетрусивший Гудериан улепетывал от наших танков в лес[212].

Гудериан об эпизоде на шоссе вспоминал несколько по-другому:

«Сидевший рядом со мной водитель получил приказание: „Полный газ“, и мы пролетели мимо изумленных русских: ошеломленные такой неожиданной встречей, они не успели даже открыть огонь. Русские, должно быть, узнали меня, так как их пресса сообщала потом о моей смерти; поэтому меня попросили опровергнуть это через немецкое радио»[213].

У Гудериана были все основания так заявить, ведь наша 22-я танковая дивизия была создана на базе 29-й тбр комбрига Кривошеина, с которым они принимали совместный парад в Бресте в сентябре 1939 года. Л.М. Сандалов не мог не слышать об этом параде. Но по понятной причине он в своей книге об этом не написал. Леонид Михайлович лишь отметил, что узнать Гудериана никто, конечно, не мог. Не такая уж это была знаменитость…

Конец ознакомительного фрагмента.