1
Ее имя Эбигейл Синклер, у нее темно-русые волосы, карие глаза, ей семнадцать лет, живет в Нью-Джерси, – но я зову ее Эбби. Я нашла ее на обочине дороги, в разгар зимы, спустя несколько месяцев после того, как она пропала.
История Эбби началась в сосновых борах, окружающих мой родной город. Вслед за летом пришла осень, жара спала, и никто ничего по-прежнему не знал о ней. Мир снов был совсем близко от земли, на уровне облаков, но их дымно-серые легкие словно скукожились от болезни, и никто не поднимал глаз, чтобы взглянуть вверх. Выпал снег, ощетинившиеся деревья дрожали на ветру, стараясь поделиться своими секретами, но никто не удосуживался выслушать их. Пока этого не сделала я.
Я была вынуждена остановиться. Мой старый фургон заставил меня сделать это: будто кто-то покопался в его моторе, в расчете на то, что он все равно дотянет по подъездной дорожке до главного отрезка пути, до того места, где перешептываются между собой сосны, и там заглохнет, и я застряну на середине, не добравшись до цели.
Я ездила по этой дороге практически каждый день: в школу и в «Шоп эн Сейв» – супермаркет на окраине Пайнклиффа, где расставляла товары на полках и работала на кассе по субботам и раза два на неделе днем. И, ничего не зная, проезжала то место, где старая автомагистраль встречается с шоссе 11, сотни раз. Не замечая ее там.
Увидела я ее через несколько минут после того, как заглох мотор моей машины – словно с крутой насыпи в нашем железнодорожном городе тем утром в середине декабря сошел туман.
Эбби Синклер. Там, на перекрестке. Нет, она не стояла, выставив вперед большой палец правой руки, ее волосы не трепал ветер, а голые коленки не были багровыми от холода – все началось не так. Впервые я увидела Эбби на фотографии: ее школьной фотографии, наклеенной на телефонный столб.
Когда загорелся зеленый свет и машины пришли в движение, я осталась стоять на месте. Я сделала это, потому что увидела висевшее через дорогу потрепанное непогодой объявление, на котором был запечатлен черно-белый образ Эбби – у нее надо лбом жирным шрифтом было напечатано всего два слова: ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК.
Помню, как сквозь пелену, что машины гудели и пытались объехать мой фургон, некоторые водители осыпали меня проклятьями, если им это удавалось. Помню, что не могла сдвинуться с места. Мотор фургона не заводился, а мое тело, руки и ноги были словно скованы. Зеленый свет сменился желтым – тот помигал-помигал, а потом зажегся красный. Я узнала об этом только потому, что увидела танцующие отблески светофора на руле, который крепко сжимала обеими руками, и мои костяшки – зеленые, затем желтые – снова становились красными.
Впереди меня, рядом с развилкой старой магистрали, кучка сосен вовсю сражалась со злым ледяным ветром. Деревья пригнулись к земле из-за падавшего много недель снега, но, не в силах оставаться неподвижными, качали стволами и ветками. Земля между ними и дорогой была белой и нетронутой, не замаранной ни единым следом. Посреди них стоял столб, а на нем, как на голой стене галереи, проступало лицо пропавшей девушки.
Я распахнула дверцу фургона, оставила ключи в замке зажигания, рюкзак на переднем сиденье и побежала к соснам. Какой-то грузовик резко затормозил; пронзительно засигналил. Машина чуть было не мазанула меня колесами, но я поменяла направление и успела увернуться от бампера. С трудом сообразила, что прямо позади меня остановилась желтая громадина – школьный автобус, на каком я ездила до того, как получила права и накопила на старый фургон, – но в тот самый момент я всеми силами стремилась к столбу.
Желая приблизиться к нему, я рванула по глубокому снегу. Объявление было старым. В последний раз девушку видели уже очень давно. Это была не первая копия ее фотографии, и с каждым новым отпечатком детали искажались все сильнее, так что лицо на выцветшем и заляпанном снегом листке можно было принять за чье угодно, за любую девушку.
Я хочу сказать, что она вполне могла не иметь ко мне никакого отношения. И у меня было полное право оставить ее в тот холодный день пригвожденной к столбу и никогда больше в жизни не вспоминать о ней.
Но при этом я почему-то чувствовала, что она не одна из многих незнакомых мне девушек. В голове что-то брезжило, казалось, я вот-вот ее узнаю, и потому даже не ощущала холода. Прежде подобное чувство было мне незнакомо. И я знала – мне предназначено найти ее.
Объявление содержало одни только факты. Ей было семнадцать. Мне исполнилось столько же неделю назад. Она пропала из какого-то летнего лагеря, о котором я никогда не слышала, хотя он находился поблизости, в районе Пайнклиффа, рядом с тем местом, что смотрело на холодный серый Гудзон с крутого холма, на котором расположен наш город. Летний поезд, идущий вдоль реки, останавливается здесь почти каждый час днем и проносится мимо ночью. Летний лагерь наверняка был где-то рядом.
Я сорвала страницу со столба, отодрав скотч, на котором она держалась и который был обернут вокруг столба несколько раз – чтобы не дать девушке упасть лицом в снег или же быть унесенной потоком выхлопных газов и пропасть в потоке машин, направляющихся к магистрали. Именно эта прозрачная лента уберегала объявление от полного уничтожения на протяжении нескольких месяцев, но благодаря ей было также практически невозможно сорвать его со столба.
Когда я снова пересекла перекресток – машины гудели еще сильнее – и добралась до своего фургона, то увидела, что Добрый Самаритянин (или же какой-то урод, маскирующийся под Доброго Самаритянина) остановился рядом со мной на обочине, чтобы предложить свою помощь. С двигателем машины было явно что-то не в порядке – возможно, пришел в негодность вентиляционный ремень, и струя серого дыма ударяла этому уроду в лицо, а потом поднималась вверх, и негодующее небо готовилось в ответ разразиться новым снегопадом. Потом приехал эвакуатор, оказавшийся слишком дорогим для меня, и я целый час просидела на грязном складном стуле в глубине гаража, потому что ждать на улице было слишком холодно. И только после того как мой фургон починили и я с опозданием поехала в школу, я смогла улучить момент, чтобы в одиночестве повнимательнее рассмотреть листок.
Я ничего не рассказала об этом Джеми, или Дине, или кому-либо еще. Не хотела никому рассказывать. Это было мое открытие, и я хотела оставить его при себе.
Сердце мое билось неровно – почти так оно бьется и сейчас. Словно дополнительный глухой удар вклинивался в обычный ритм, и я начинала думать, что в фургоне бьются два сердца.
Так оно и было – но поначалу я этого не знала. Все это произошло еще до того, как я поняла, что она едет вместе со мной.