В начале было слово… или Знаете ли вы русского языка?
Задумывались ли вы о том, как плотно всю жизнь нас окружают всевозможные буквы и цифры? Они появляются сразу после нашего рождения на роддомовских бирках и долгие годы напоминают о нас после нашей смерти.
Буквы буквально преследуют нас повсюду. Одни нагло лезут в наше сознание с сумасшедших рекламных щитов и грязных заборов, другими испещрены всевозможные упаковки и любые предметы быта и одежды, третьи информируют и руководят нами в житейском море… И, конечно же, несметное количество букв таится в неисчислимом множестве книг и другой печатной продукции. Буквы заполонили абсолютно всё пространство вокруг нас.
Мы и людьми-то стали лишь благодаря изобретению письменности.
Надо сказать, что ранее к буквам, точнее – к слову – относились весьма почтительно и, если хотите, трепетно. В русском языке есть множество пословиц и иных мудрых наблюдений, посвящённых слову.
Ныне же, когда количество разных слов «на душу населения» постоянно растёт в геометрической прогрессии, на мой взгляд, столь же стремительно падает цена и смысл слова. Я ещё застал времена, когда к печатному слову относились более чем уважительно, а слова, напечатанные в газете, особенно – в «Правде», народ воспринимал как незыблемую истину.
За слово, как известно, ставили памятники, ссылали в каторгу и «пускали в расход»…
На удивление быстро подзабылось сравнительно недавнее время, когда далеко не каждый гражданин СССР имел конституционное право купить себе пишущую машинку. Нужно было собрать кучу документов, доказывающих необходимость и право иметь в личной собственности «множительную технику». И хотя на этой «технике» можно было с большим трудом «пробить» под копирку не более шести страниц «слепого» текста на папиросной бумаге, каждая машинка была зарегистрирована Великим Государством, и ты не имел права подарить или продать её кому-либо без разрешения этого государства. Такое было отношение к слову. Власть боялась слова.
Но ещё Маяковский три четверти века назад сокрушался, что «Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платья…».
Обратили внимание: на заборах и иных свободных уличных плоскостях ныне, по большей части, красуются надписи латинскими буквами, а родные, с детства привычные слова, начертанные угловатыми буквами славянского алфавита, ранее считавшиеся «непечатными», легко перекочевали в печатные издания? Но печаль, думаю, не в этом.
Когда-то большевики с успехом решили одну из своих главных задач – ликбез, т. е. ликвидацию безграмотности, и долгие годы мы гордились тем, что мы – самый читающий народ в мире. Не анализировалось, правда, что мы читаем и как.
Все члены КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) в обязательном порядке выписывали газету «Правда», а несметная армия комсомольцев (членов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодёжи) умело направлялась Партией и Правительством на новые подвиги не без помощи «Комсомольской правды». Все областные города необъятного Союза выпускали свою «Правду», а в Союзных республиках – минимум на двух языках. Получалось, что в стране великое множество правд. Хотя в Саратове, например, областная газета называлась не «Саратовская правда», а коротко и однозначно – «Коммунист». А молодёжная газета, с которой я долгие молодые годы сотрудничал, имела скромное название «Заря молодёжи». Тысячи и тысячи редакций и типографий районных газет заваливали квартиры законопослушных граждан своими «правдами», неустанно «сея разумное, доброе»… и вовсе не вечное. Прибавьте к этому сотни тысяч многотиражек, выпускаемых на каждом заводе, почти в каждом колхозе и в каждом уважающем себя учреждении. И все эти миллиарды кубометров газетной бумаги, испещрённой буковками и фотографиями преотвратного качества, так или иначе использовались в быту.
Надев после ВГИКа солдатскую форму, я, по мере своих возможностей, укреплял моральный дух Советской Армии, служа в дивизионной газете «Таманец».
Прошу также не забывать о многих сотнях самых разнообразных «тонких» и «толстых» журналов, бывших, в частности, хорошей и престижной «кормушкой» для художников.
Ныне остаётся только удивляться, что вся эта несметная масса печатной продукции, постоянно находящейся под «неусыпным государевым оком», была востребована. Вам, как художникам, необходимо знать, что самые длинные очереди по утрам выстраивались именно у газетных киосков (коих в советское время было великое множество), а уж потом – у пивных ларьков (коих было катастрофически мало). В любой квартире вы увидели бы кипы газет и журналов, несмотря на то, что вся эта «макулатура» в основном использовалась в качестве туалетной бумаги и обёрточного материала. Когда вам придётся воссоздавать «эпоху социализма», не забудьте, что дефицит обёрточной бумаги в магазинах вынуждал продавцов заворачивать в газеты селёдку и колбасу, что газета была идеальной одноразовой скатертью в любых условиях, что гладить брюки удобнее всего было через газету, что заботливые жёны заворачивали в газеты бутерброды и сменное бельё мужьям, отправляющимся на работу и в командировку; в газетные же кульки и кулёчки насыпали крупу, сахар и семечки, а смоченные и высушенные комки газет подчас служили отличным топливом… Нынешние газеты столь разительно отличаются от газет, например, двадцатилетней давности, что ныне ответственный художник вынужден за большие деньги изготавливать газеты тех времён даже для оклейки стен декорации.
Недавно молодой сорокадвухлетний реквизитор не смог сделать из газеты ни одной примитивной сигареты-самокрутки, которые долгие годы курил не только Непобедимый Советский солдат, но и почти весь рабоче-крестьянский народ. Да, время идёт…
Когда-то ненавязчивая советская реклама скромно утверждала: «Книга – лучший подарок!». Утверждала справедливо, ибо купить нужную или просто хорошую книгу было практически невозможно. Поэтому многие интересные книги мы перепечатывали на машинке или переснимали и печатали на фотобумаге, перепечатывали с перепечатанного и переснимали с переснятого… Помнится, что «Роковые яйца» М. Булгакова я прочитал в конце 60-х в очень плохом машинописном варианте и был потрясён. Мне так захотелось поделиться своими впечатлениями, что я самостоятельно перепечатал произведение, заняв машинку у друзей-сценаристов. «Собачье сердце» и «Мастера и Маргариту» я впервые прочитал тоже в «самиздатовском» виде. А в середине 70-х я переснял на фотоплёнку один из томов «Архипелага ГУЛаг», тайком привезённый друзьями из Лондона.
В СССР был хронический дефицит товаров. Хорошая книга не была исключением. Поэтому некоторые «наши люди», коим удавалось побывать в «загранице», привозили оттуда не джинсы и другие шмотки, а книги, изданные у нас же. В любой стране можно было легко купить книги, о существовании которых мы даже не подозревали. Судя по всему, это было частью внешней политики Советского Союза – издавать небольшими тиражами книги не особо жалуемых нашими властями писателей и торговать ими в иных странах, чтобы заткнуть пасти всяким недоброжелателям и пасквилянтам, нагло клевещущим на нашу Родину злобными измышлениями об отсутствии свободы слова и печати в СССР. Я тоже привёз году в 86-м из Польши «духовную пищу» в виде нескольких томиков Цветаевой, Ахматовой и Гумилёва, сэкономив на суточных, т. е. на пище гастрономической. Болгария и Польша были, пожалуй, самыми доступными для «простого советского человека» странами. И хотя бытовало выражение «Курица – не птица, Польша – не заграница», необходимо было преодолеть массу всевозможных препон и пережить ряд унизительных процедур (в том числе – медицинских), чтобы попасть туда. Я уж не говорю, что необходимо было пройти самый настоящий экзамен, где серьёзные люди легко могли «зарубить» твою кандидатуру по политическим соображениям. Например, собираясь в лояльную Канаду на съёмки нескольких эпизодов киноэпопеи «Вкус хлеба», снимаемой, между прочим, по госзаказу, мы были вынуждены всерьёз изучать историю, географию и политический строй Канады и старались запомнить фамилию Первого секретаря ихней Коммунистической партии. В Канаду я так-таки и не попал (по экономическим соображениям), но опыт и ненужные знания остались.
Думаю, вам следует знать, что таможенники любой страны мгновенно узнавали прибывшего советского человека не столько по одежде, сколько по «советским» чемоданам, забитым консервами, копчёной колбасой и супами в пакетах. Иметь валюту ты никак не мог, обменять деньги тоже было нельзя, суточные, даваемые государством на прокорм, были откровенным плевком в морду, а привезти хоть какие-то сувениры хотелось. И – голь на выдумки хитра – наши люди варили яйца и пельмени кипятильником в раковинах умывальников, механики съёмочной аппаратуры жарили картошку в банках из-под плёнки, а костюмеры Большого (!) театра запекали мясо между двумя утюгами.
Вряд ли вы сможете понять, сколь унизительно было наше положение на Международном кинофестивале 1988-го года в Каире, когда на все 8 дней нашего пребывания нам выдали по 10 долларов США на нос, справедливо объяснив, что жрачка там халявная, а 10 долларов – щедрость государства на случай непредвиденных обстоятельств. Непредвиденные обстоятельства возникли сразу же. В понтярном пятизвёздочном отеле «Semiramis», где нас поселили, действительно был халявный «шведский стол» с невероятным выбором всевозможных острых и сладких блюд, но любая жидкость, спокойно стоящая на наших столах (за исключением единственной бесплатной чашки кофе или чая на завтрак), была нам недоступна. Десятидолларовая купюра, которая в Москве казалась мне чуть ли не пропуском в незнакомый мир, оказалась бумажкой, на которую я мог купить в отеле 4 бутылки пива или минеральной воды, или 4 же чашки кофе. Вышколенные арабы-стюарды внимательно следили за всеми вкушающими пищу и, стоило тебе поднять взгляд от тарелки, мгновенно возникали перед тобой со слащавой улыбкой и неприличным предложением открыть бутылочку пива или воды. Я возненавидел их гадкую угодливость, мерзкие неискренние улыбки и нескрываемое чувство превосходства над окружающими. И где только понабрали этих мерзких типов!? Замечательные кварцевые наручные часы-штамповка стоили столько же, сколько стоила бутылка отвратительного египетского пива, поэтому я улетел из Каира, так и не попробовав ихнее знаменитое пиво «Stella», но осчастливив друзей часами и очень дешёвыми сувенирными папирусами. Наши кураторы, отрывая от госбюджета по 10 долларов на представителей культуры, конечно же, не могли предположить, что нам захочется сходить, например, в великолепный Каирский музей или, скажем, в туалет, находящийся вне отеля. Так что, в тот раз из Каира я никаких книжек не привёз.
Зато много книг мы обычно привозили из поездок по выбору натуры. Заезжая в любой посёлок или большую деревню, мы первым делом интересовались, где у них книжный магазин. В одном казахском ауле я приобрёл – вы не поверите – трёхтомник «Опытов» Монтеня и 2 тома «Мифов народов мира», которые в Москве можно было, похлопотав, достать за десятикратную стоимость.
Никто не знает, по какому принципу распределялась по торговой сети печатная продукция, но мы поняли – чем дальше населённый пункт от так называемых культурных центров, тем больше там неожиданной и превосходной литературы. Деяния наших чиновников от торговли и всякой там пропаганды не соответствовали никакой логике и здравому смыслу. (В письме «Созвездие Быка на карте Родины» я рассказал об освежителе воздуха для туалетов – одном из двух товаров на пустых полках магазина в глухой деревне Саратовской области. Вторым товаром был крем после бритья с витамином F. Больше там не было ничего. Но это – картинка из конца 2000-го года). В Советском Союзе прилавки магазинов не пустовали, но чаще всего были завалены ненужными товарами. Например, в бескрайних степях Казахстана я встречал в продаже бензопилу «Дружба», а также ласты и другие принадлежности для плавания. И, поверьте, мало бы удивился, если бы увидел в магазинах Туркмении лыжи и валенки. В провинциальных книжных магазинах вечно было не найти детских книг, учебников и школьных тетрадей, зато встречались труды Джонатана Свифта и великая книга Эразма Роттердамского.
В экспедициях мы заводили знакомства с продавщицами книжных и букинистических магазинов и удачно пополняли свои библиотеки. Особенно выгодно было ходить по магазинам с известными артистами и, «примазываясь» к их популярности, получать свою долю дефицита.
Ещё книги спасали в трудные времена, коих, к сожалению, было много. Когда «костлявая рука голода» в очередной раз сжимала стенки желудка, я нёс, как правило, дорогостоящие альбомы по искусству в букинистический магазин, успокаивая себя тем, что качество полиграфии растёт, значит, скоро выпустят более хорошие альбомы, которые я смогу купить, когда утрясутся финансовые проблемы. Оценщик сверялся с каталогом, и кассир сразу же выдавал деньги, вычтя справедливые 20 % за труды магазина. Со временем действительно выпускались новые альбомы, правда, возникали и новые финансовые проблемы. Поэтому, когда кто-либо из друзей дарил мне очередной альбом, я просил его сделать дарственную надпись на титульном листе – это было почти гарантией того, что альбом останется у меня.
Времена меняются, отношение к книгам – тоже, и теперь продать книгу не так-то просто. Зато достаточно легко можно приобрести почти любую книгу. Помнится, в так называемые «лихие девяностые» на любом книжном развале спокойно продавалась «Mein Kampf» несостоявшегося художника Адольфа Шикльгрубера. О, времена! О, нравы!..
А в 70-х и 80-х я безуспешно искал любую книжку моего любимого Виктора Конецкого, пока директриса какой-то районной библиотеки в сибирском городе Междуреченске, узнав об этой моей беде, не выкрала из собственной же библиотеки нечитанный двухтомник Конецкого и не подарила его мне.
Теперь не слишком капризному библиофилу вовсе не обязательно ходить в библиотеки и книжные магазины – многие издания можно легко найти в Интернете. Книга стала настолько доступной, что, на мой взгляд, пропала радость обладания новой книгой, и вообще изменилось отношение к слову.
Раньше охота за книгой была для многих подчас важнее и интересней самой книги.
На хорошие книги тоже была мода. По характеру домашней библиотеки можно было судить о социальном и интеллектуальном уровне хозяина, его интересах, связях, финансовых возможностях и т. д. Кажется, в середине 70-х началась подписка на двухсоттомник избранных произведений классиков мировой литературы. Издатели предполагали осилить этот проект лет за 10. Ажиотаж был просто сумасшедший. Те, кому каким-то чудом удалось оформить эту подписку, вызывали у прочих чувство жгучей неизбывной зависти и злости на свою разнесчастную судьбу. Не очень понятно, кто и по какому принципу составлял проект этого двухсоттомного книжного монстра, но довольно скоро стало ясно, что многие авторы и их произведения нормальным людям не очень нужны. Ажиотаж, тем не менее, не угасал. Но на полках букинистических магазинов стали появляться отдельные тома, и многие по инерции их покупали и с гордостью ставили в свои шкафы. Правда, я не встречал ни в одном доме больше 50–60 томов, да и те, по большей части, стояли «для красоты».
Если вам придётся делать декорацию советской квартиры 80–90-х годов, хозяева которой имеют «среднеинтеллигентный» статус, «вышесредний» доход и нужные связи, постарайтесь найти и изготовить хотя бы корешки суперобложек того двухсоттомника. Это очень характерно и недорого в изготовлении. Ещё в таких домах непременно были в моде любые подписные издания и полные собрания сочинений (неважно – кого). Корешки изготовить тоже несложно. (Кстати, совет о нужных связях. Старайтесь, по возможности, спекулировать на остатках бескорыстной любви народа к кинематографу – заводите любые нужные для работы и жизни знакомства. Дружите с хорошими нужными людьми, которых некоторые циники так и называют – нужники).
Ещё вам надо знать, что одним из показателей достатка и благополучия крепкой советской семьи на протяжении нескольких десятилетий была хрустальная и фарфоровая посуда, которую хозяйки держали в своих квартирах на самом виду за стеклянными дверцами сервантов и буфетов и которой эти хозяйки не позволяли пользоваться никому и никогда. Еде-то к середине 60-х все эти «хрусталя» и любовь к ним были всенародно высмеяны и обозваны одним оскорбительным словом – «мещанство». Постепенно с застеклённых и «зазеркаленных» витрин сервантов исчезла не только дорогая во всех смыслах посуда, но и сопутствующие статуэтки и прочие слоники. Теперь на самом видном месте в квартире семьи, не желающей быть «мещанской», красовались книги, которыми, впрочем, тоже, чаще всего, не позволялось никому пользоваться, и уж тем паче – выносить из дому. В иных домах я встречал полушутливые надписи, которые остужали желание гостя попросить у хозяев книжку на время: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!». Знаете, а по тому времени это было правильно. Я потерял много книг, давая друзьям их почитать. А некоторые из друзей и вовсе не считали зазорным умыкнуть у тебя понравившуюся книгу.
В кабинетах начальников самых разных рангов книги тоже были непременным антуражем и атрибутом. В кабинетах Больших Начальников в застеклённых шкафах обязательно стояли все тома полного собрания сочинений Ленина (а примерно до 55-го года – и Сталина) и Большой Советской Энциклопедии. Остальная литература – по усмотрению хозяина кабинета и профилю его работы. Некоторые начальники скромно напоминали, что они – люди интеллигентные, выставляя напоказ подписные издания, например, Пушкина, но не Достоевского. А в кабинете начальника Бутырского СИЗО в 1975-м я видел, кроме «непременного набора» книг, ещё и все тома прекрасно сохранившейся антикварной энциклопедии Брокгауза и Ефрона, явно попавшей туда не по разнарядке, а, скорее всего, подаренной ему кем-то из подследственных.
Вспомнился анекдот:
Берия приказал повесить в своём кабинете портрет Пушкина, объяснив удивлённым подчинённым:
– Это он первым призвал: «души прекрасные порывы!».
Пожалуй, стоит рассказать ещё об одном благом эксперименте, затеянном году этак в 1973-м, при помощи которого чиновники страны Советов в очередной раз собирались «убить» двух, а то и больше «зайцев» – утолить духовный голод народонаселения и одновременно якобы сохранить миллионы гектаров леса, истребляемого для производства бумаги, используемой, в частности, и в книгопечатании. Придумка была, как всегда, гениальной: гражданин сдаёт в приёмный пункт 20 кг макулатуры, а взамен получает талон, который даёт ему право приобрести хорошую книгу, изданную специально для поощрения интеллектуальных сборщиков макулатуры. Духовной жаждою томимый народ кинулся собирать макулатуру. Началась буквально всеобщая охота за бумагой и её производными. В азарте охоты обычно добропорядочные и законопослушные граждане часто преступали законы морального и уголовного кодексов. Очистив свои чуланы и антресоли от старых газет, журналов, растрёпанных детских книжек и писем друзей, солидные люди стали воровать с работы любые бумаги, бродить по задворкам магазинов в поисках бесхозной картонной тары и беззастенчиво рыться в мусорных контейнерах. Наши люди перестали выбрасывать пустые пачки-коробки из-под тортов и пельменей, стирального порошка и сигарет… Некоторые из моих знакомых буквально свихнулись: они утрамбовывали в бумажные мешки всё бумажное – от конфетных фантиков до специально сохранённых троллейбусных билетиков. Они обзавелись безменами и периодически взвешивали эти мешки. И это были люди, квартиры которых были битком набиты самыми разными, нужными им книгами! Они обвиняли меня, долго не поддающегося всеобщему ажиотажу, в нелюбви к деревьям, лесам и Родине. Их, имеющих огромные домашние библиотеки, судя по всему больше интересовало участие во всеобщем полезном мероприятии, чем книга, которую они смогут купить за эти проклятые 20 кг… А самой первой книгой, я бы сказал – Книгой с большой буквы – обещали выпустить замечательную и совершенно необходимую в домашней библиотеке, можно сказать, настольную книгу, без чтения которой советскому человеку очень скоро наступит хана – «Королеву Марго» Александра Дюма.
Затевая столь мощную общегосударственную кампанию, власть, играя на лучших струнах души советского человека, предусмотрела, как ей казалось, всё. В стране была быстро создана огромная сеть приёмных пунктов макулатуры, проведена большая пропагандистская работа, организован транспорт и, наверное, усилены мощности всяких комбинатов, подготовлены кадры специалистов по приёму этого ценного вторсырья, выпущены всевозможные листовки и плакаты типа «Сдал макулатуру – спас дерево», отпечатаны и распределены талоны… И т. д., и т. п. Народ, изголодавшийся по неполитизированной литературе, самозабвенно собирал всякий бумажный мусор, тащил его на приёмные пункты, где мок и мёрз в очередях в ожидании заветного талончика на право(!) покупки(!) книги(!) – такой любимой и долгожданной «Королевы Марго»! Какие дальновидные политики придумали осчастливить народ именно версией судьбы несчастной королевы – неизвестно, но фокус удался: народ на время забыл о хронической нехватке колбасы и прочих продуктов питания тела. Тем более, что следующей обещали выпустить книгу аж самого сэра Артура нашего… Конан Дойла! И выпустили-таки, сдержали обещание! Была она, правда, уже в мягкой обложке, но, что поделаешь, в стране – дефицит картона и коленкора. Зато называлась книжка очень завлекательно – «Собака Баскервилей» и содержала, кроме собственно «Собаки», ещё семь наиизвестнейших с детства рассказов. Однако я слишком забежал вперёд.
Мудрые власть имущие чиновники (как выразился пару десятилетий спустя незабвенный премьер В. Черномырдин) хотели – как лучше, а получилось – как всегда. Восседая в своих высоких кабинетах, они, как обычно, не учли такую мелочь, как так называемый человеческий фактор. Некоторые рассеянные граждане, мечтая о встрече с королевой, иногда увеличивали вес макулатуры добавлением металлолома. Но это – мелочи. Некоторые несознательные приёмщики, стремясь заполучить за свой героический труд лишние талоны, иногда оставляли тонны принятой макулатуры под дождём, а в сухую погоду поливали её из шлангов в свободное от работы время. Но это – мелкие издержки системы. Некоторые сомнительные личности, явно не сдававшие никакой макулатуры, предлагали купить талоны за умеренную цену. Но это – совсем уж не стоящая внимания чепуха.
Основная же масса сознательных и добропорядочных граждан трудолюбиво копила и сортировала свою макулатуру, вынимала скрепки и пружины из исписанных школьных тетрадей, связывала стопки бумажным шпагатом, везла плоды своих усилий к ржавым пунктам приёма и терпеливо, невзирая на погоду, – бывало, отмечаясь с вечера, – стояла в очередях на получение клочка бумаги с цифрами, означающими вес их лепты в дело спасения родной природы.
Чиновники слегка «зачесали репу», когда выяснилось, что талоны, напечатанные в некоем соответствии с предполагаемым тиражом «Королевы», кончились, а горы макулатуры всё росли и росли. Тогда было всенародно объявлено, что планируется ещё выпуск большинства шедевров Дюма и других, не менее великих писателей – список прилагался. Это подстегнуло народные массы к новым ухищрениям и разного рода хищениям. Тысячи и тысячи учреждений, доселе ежегодно и планово избавлявшиеся от накопившегося архивного хлама, перестали выполнять этот государственный план – многие тысячи тонн некогда «ценных бумаг» ушли за талоны, которые, к слову, были приравнены к ценным бумагам, имея на аверсе номера, как на денежных знаках, а на реверсе – устрашающую надпись: «Подделка абонемента карается законом». (На данном абонементе 1983-го года, к сожалению, эта фраза оказалась срезанной, можно разглядеть лишь верхушки букв «П» и «б» и «хвостики» скобок). Тысячи и тысячи библиотек по всему необъятному Союзу провели учёт и переучёт своих фондов и избавились от обветшавших книг, основную массу которых составляли нечитанные труды классиков марксизма и всевозможные материалы по съездам КПСС. И всё это несметное богатство было брошено под ноги «Королевы»! Государство взвыло. В срочном порядке были запрещены к приему книги с библиотечными штампами и в твёрдых переплётах, газеты и журналы в подшивках, архивные и другие папки, имеющие металлические скоросшиватели. Приёмщикам макулатуры было велено строго соблюдать новые правила приёма, что позволяло им ещё больше куражиться над гражданами, которым они и ранее, как правило, не платили определённые государством 2 коп. за 1 кг. Как думаете – помогло такое усиление контроля? Из продуктовых магазинов практически исчезла всяческая «завёрточная» бумага (полиэтилена тогда ещё не было), на афишных щитах и тумбах месяцами не обновлялась реклама, а во множестве всевозможных НИИ тоннами бесследно исчезали перфокарты для ЭВМ – «бабушек» нынешнего компьютера.
Абонемент на ПОЛУЧЕНИЕ книги
Народ спешил утолить духовный голод, надолго забыв о хлебе насущном.
Александр Дюма, побывав в своё время в России, самовлюблённо заявил: «Русские читают только меня! Это делает честь их вкусу…». Если бы он дожил до 1974-го, то лопнул бы от счастья и зависти к самому себе. Он, довольно откровенно презираемый большинством писателей, был почитаем только Максимом Горьким и, как оказалось, так беззаветно и непререкаемо любим нашим многомиллионными многонациональным советским народом, что страна «встала на уши»!
Обложка заветной книги
Да, теперь, издалека, всё видится достаточно весело. А тогда, заполучив, наконец, вожделенный талон со всеми необходимыми марками и печатями, ты только-только вступал на путь мытарств и унижений. «Королева» была растиражирована в 500 000 экземпляpax. Но разве это много – полмиллиона – для «самой читающей страны в мире»? Те, кто, так или иначе, был ближе к «товару», хорошо на нём «грели руки». Все остальные обладатели права на покупку книги, сбегая с работы и учёбы, вслепую метались по книжным магазинам, где их чаще всего встречало объявление: «Королева Марго» кончилась, осталась только «Собака Баскервилей». Миллионы пар башмаков, стоптанных в поисках несчастной «Королевы», тысячи несбывшихся надежд и обретённых разочарований, сотни разбитых судеб и расквашенных носов в драках у дверей и прилавков магазинов в стремлении обладать ею, десятки инсультов и инфарктов… Этот Великий Всесоюзный Макулатурный Эксперимент ещё ждёт своего исследователя или, как минимум, сценариста. Если бы я, досконально изучив тему, написал некое эссе, то, скорее всего, назвал бы его «Королева Марго» и Великая Советская Макулатура».
А теперь внимательно рассмотрите картинку – не зря же я её для вас разыскал. На ледериновом переплёте цвета спелой моркови художник смело изобразил нечто, на мой взгляд, не поддающееся никаким пристойным комментариям.
Да, чуть не забыл. Я ведь, в конце концов, поддался уговорам друзей и всесоюзному ажиотажу, прошёл тогда всю «цепочку» и теперь записал эту историю по собственному опыту и воспоминаниям, являясь счастливым спасителем родной природы и почётным обладателем и «Королевы», и «Собаки». Специально для вас раскопал в своих завалах книжонку любимого сэра Артура, стоившую 56 копеек (цена аж двух батонов хлеба или одиннадцати поездок на метро, или почти двух пачек сигарет «Ява») и множества трудов, мытарств и унижений, чем хочу доказать вам, что я, по роду нашей профессии вынужденный очень часто вырубать деревья и другие «зеленные насаждения» ради красоты кадра, тогда спас несколько веточек, которые, надеюсь, разросшись, по-своему благодарны мне. Обложку, как видите, отсканировав по частям, я старательно собрал воедино, дабы вы смогли в полной мере оценить уровень мастерства художника и степень его «глубины погружения в тему».
Разворот обложки сборника «Собака Баскервилей»
Вы не обращали внимания, что на корешках всех русских книг шрифт пишется снизу вверх, а на всех иноязычных – сверху вниз? Почему? Мы и в этом не такие, как все? Ведь кто-то когда-то придумал именно так и УЗАКОНИЛ! Казалось бы, какая разница – наклонить голову влево или вправо, когда книги стоят на полке? Но положите русские книжки на стол – хоть стопкой, хоть поштучно. Положили? А теперь вам придётся встать на голову, чтобы прочесть название книги. Неудобно? Вот и приходится класть книги «мордой» вниз – некрасиво, но удобно. Я неоднократно спрашивал разных издателей, откуда так повелось? Не знает никто. Но традицию изменить тоже не рискнул никто, даже частные книгоиздатели.
Такие вот мы – особенные во всём!
Вспомнился анекдот, почти похожий на правду. Когда наши инженеры проектировали первую российскую железную дорогу, они спросили Императора Николая Его:
– Нам ширину колеи делать такую же, как в Европе или шире?
– На… шире? – грубо удивился царь-батюшка.
С перепугу ли, сдуру, но перепутали интонацию Императора с вопросительной на восклицательную, и вот уже, почитай, 150 лет серьёзно мучаемся на всех границах, переставляя все вагоны на другие колёсные тележки, потому что наша колея шире, хотя и на лилипутский, но всё же – размер… И изменить это никак невозможно.
А про книжно-макулатурный бум я ёрничал по причине вечной, непрестанной тоски и боли за нас, особенных. По моим наблюдениям, с приходом эры компьютеров – парадокс – бумаги стали изводить в десятки раз больше, а макулатура вообще никого не интересует. Только за последние несколько лет, изъездив Архангельскую, Нижегородскую, Ярославскую, Московскую, Тверскую области, Горный Алтай и Пермский край, я имел печальную возможность воочию убедиться, сколь мы деградировали, чудовищнейшим образом истребляя ЛЕС, который издревле был НАШИМ БОГАТСТВОМ. То, как безнаказанно и безобразно расхищается это богатство, нельзя назвать даже хищничеством, потому что любой хищник ведёт себя разумно, в противном случае он и его потомство в ближайшее время сдохнут с голоду. И только на Нижегородчине я видел микроскопического размера (2–3 гектара) делянку, засаженную молодыми соснами. Везде, везде лес только ВАЛЯТ, валят торопливо, неумело и нещадно. Некрасов с его «Плакала Саша, как лес вырубали» умер бы на месте, увидев современную мощь машинных и алчность человеческих монстров. Извините, ненароком «сковырнул» ещё одну «болячку».
Стыжусь, но в деле спасения родной природы посредством сдачи макулатуры я тогда принял минимальное участие, ибо ни на «Женщину в белом», ни на «Перстень с печаткой», ни на «Похитителей бриллиантов», ни на серию «Проклятых королей», ни на «Голову профессора Доуэля», равно как и на все другие последующие «макулатурно»-литературные издания, меня не хватило.
Теперь я редко покупаю беллетристику. Многое нахожу в Интернете. Но – вот беда – часто бывает так, что, найдя в Интернете безуспешно искомое ранее произведение, я, обрадовавшись и даже напечатав и сброшюровав его, быстро и благополучно забываю о нём, так и не прочтя. То же происходит и с фильмами. У меня лежит с десяток дисков с бывшими новинками кино, которые посмотреть я так и не удосужился. Может быть, это нормальное свойство любого обладателя – терять интерес к предмету обладания? Во всяком случае – это тема для размышлений и всяких обобщений.
И, может быть, потому нынешняя молодёжь, на мой взгляд, менее любопытна, что всё стало более доступно?
Когда-то, в студенчестве нам дали всего лишь на ночь почитать «Окаянные дни» Бунина. Это были листки папиросной бумаги со «слепым» машинописным текстом и большим количеством раздражающих опечаток, но мы втроём напеременку почти всю ночь читали вслух, отвлекаясь на восторги и комментарии. Спустя годы, обнаружив в Интернете и распечатав «Окаянные дни», я «пробежал» глазами страниц 5–7, улыбнулся, что многое хорошо помню, и куда-то положил. Отчего пропал интерес?
Известно – запретный плод сладок.
В босоногом, вихрастом детстве, находясь в деревне, я совершал с местными пацанами набеги на колхозные сады, рискуя получить заряд соли в какую-нибудь часть тела. Мы набивали полные пазухи незрелыми яблоками, которые потом, надкусив и скривившись от оскомины, безжалостно выбрасывали. И хотя в своих садах такой же кислятины – завались, мы лезли в чужие, потому что – нельзя, потому что – опасно.
Мы иногда читали запрещённую литературу не потому, что она хорошая, а потому, что она – запрещённая, опасная.
Когда-то, не успев дочитать один из томов «Архипелага ГУЛаг», я переснял его на фотоплёнку, о чём упоминал выше. Но я не рассказал, что, пересняв, отдал книжку и успокоился. Кучу кассет проэкспонированной фотоплёнки я проявил лишь через несколько лет, когда срок годности плёнки уже истёк. Мне всё же удалось напечатать с плохих негативов страниц 20–30, и я снова успокоился – ведь теперь негативы не погибнут. Когда, наконец, «Архипелаг» появился в продаже, я купил пару томов, но, признаюсь, тоже толком не читал. 31-го июля 2010 года, я, вернувшись после съёмок в менее задымлённый, чем Москва, Переславль-Залесский, купил в гостиничном киоске «В круге первом», который тогда, когда он существовал только в «списках», мы зачитывали до дыр. Интересно, достанет ли у меня сил, желания и досуга прочесть его теперь?
Когда-то был анекдот:
Сидит бабка и что-то печатает на машинке.
– Семёновна! – кричит ей сосед. – Мемуары сочиняешь?
– Да нет, – отвечает она. – Внуку в школе задали прочесть «Муму», а он литературу читает только в списках.
Иногда, читая «литературу в списках», я удивлялся тупости наших властей. Во-первых, литература, подогретая ажиотажем запрета, быстрее и шире распространяется и вызывает больший интерес у народа, всегда неприязненно относящегося к любой власти. Во-вторых, власти своим запретом и гонениями резко поднимают, говоря по-нынешнему, рейтинг автора. В-третьих, даже самые антисоветские, но опубликованные произведения не причинили бы этой власти такого вреда, какой приносили запрещённые. В-четвёртых, – и это едва ли не самая большая, на мой взгляд, ошибка недальновидных цензоров, – часто в список «нерекомендованных к изданию» попадали слабые произведения посредственных авторов, которые впоследствии делали себе на этом имя, числясь в непризнанных гениях и десятилетиями гордо нося «терновый венец великомученика».
Примерно то же самое происходило и с фильмами. «Андрей Рублёв», например, лет 20 пролежавший «на полке», всё равно был многократно просмотрен, изучен и растаскан на цитаты коллегами-кинематографистами. Десятки же других, «многострадальных» лент, вызывали лишь недоумение, когда запрет был снят.
Власти в своём радении о благе народа, по-моему, никогда не отличались умом. Ещё, кажется, Герцен писал о том, как быстро распространился картофель во Франции благодаря умной политике Тюрго, который разослал всему высшему сословию картофель на посев, строго запретив давать его крестьянам. Но тайным указом велел не препятствовать им красть и тоже сажать картошку. За короткое время картофель заполонил всю Францию. (Вот вам ещё конкретный пример, что запретный плод – сладок). В России же заботливые власти доказывали глупым крестьянам преимущества заморского овоща перед всякой там репой и брюквой при помощи розог и картечи и вбивали кулаками урядников и казаков картошку в пасть упрямому селянину вместе с зубами. Так, привезённый из Голландии ещё великим Петром и ставший впоследствии, пожалуй, главным национальным продуктом, картофель был насаждён в России лишь в середине 19-го века.
Вот и мы, педагоги и преподаватели, иногда путая кнут с пряником, пытаемся, по мере своих слабых сил и возможностей, чему-то научить студентов, что-то им доказать. А студенты… студенты, пришедшие, казалось бы, учиться, мечтавшие и готовившиеся, выдержавшие огромный конкурс и испытавшие радость ощущения себя студентами, довольно быстро начинают лениться, «сачковать», кое-как выполняют задания и всячески сопротивляются любой программе обучения. К сожалению, амбиции и упрямство у студентов далеко опережают знания и стремление к ним.
Дорогие мои! Задайте себе вопрос: «А хорошо ли я знаю, например, русскую литературу хотя бы в пределах школьной программы?». Признайтесь, что и в школе вы, всячески сопротивляясь и изворачиваясь, учились весьма посредственно.
Тысячи амбициозных абитуриентов ежегодно заполняют коридоры ВГИКа, имея представление о Чехове, в лучшем случае, по мультфильму «Каштанка».
Вспомнился, по-моему, очень хороший анекдот.
Два мужика копают яму под фундамент для памятника.
– А кому памятник-то будет? – спрашивает один.
– Да этому, как его, Чехову.
– A-а, это который «Муму» написал?
– Да не-ет, «Муму» другой написал.
– Вот у нас вечно так: один написал, а памятник другому ставят!
Недавно я узнал, что Вадим Юсупович Абдрашитов дал своим студентам – будущим режиссёрам! – задание непременно прочитать за лето ряд книг. Угадайте – каких?
Список состоял из названий тех произведений тех авторов, которых они проходили по школьной программе. Судя по всему – прошли… мимо, не читая.
– Представляешь, – сетовал Абдрашитов, – я иногда не знаю, понимают ли они вообще то, что я им говорю. Сравниваю какой-то персонаж с Катюшей Масловой или Соней Мармеладовой и прихожу в ужас, выяснив, что студенты не знают, кто это такие…
С появлением калькуляторов мы быстро и радостно забыли таблицу умножения. С наступлением эры глобальной телефонизации и компьютеризации мы очень облегчили работу почте. Но писать письма молодёжь стала многократно больше. Она ловко строчит корявые «эсэмэски» и сутками сидит в разных чатах, обмениваясь информацией и эмоциями на чудовищном языке. Понимаю, что это – не есть показатель всеобщей деградации, но тенденция успешного освоения лексикона современной «Эллочки-людоедки» с уголовно-дебильным уклоном весьма очевидна.
Исходя из многолетнего опыта общения со студентами, с сожалением констатирую, что подавляющее большинство из них не обучено не только грамотно писать, но и не умеет читать. Для нашей профессии это, можно сказать, катастрофично.
Друзья! Учитесь читать! Ведь одной из основ профессии художника кино является грамотное во всех отношениях понимание сценария, понимание слова!
Я иногда зачитываю вслух студентам куски текста того произведения, которое они же выбрали для работы, а потом задаю самые разные вопросы, убеждаясь из их ответов, что они не утруждались при прочтении пониманием незнакомых для них слов и выражений, а заполнять зияющие пробелы в своём образовании им попросту лень. Да, мы, как всегда, ленивы и нелюбопытны. И это, пожалуй, главные наши беды вместе с «дураками и дорогами».
Студент ныне, мало того, что «пошёл» какой-то хилый, болезненный – часто пропускает занятия по болезням, не подтверждённым впоследствии никакими справками, – так ещё норовит улизнуть с занятий, на которые, осчастливив мастера, пришёл. Покажет свои работы, послушает вполуха замечания, немножко повозражает и поупрямится «для порядка», потом откровенно заскучает и начинает отпрашиваться, выдумывая всевозможные причины. Обычно я отпускаю. Зачем удерживать против его воли человека, добровольно пришедшего учиться? Зная, что любое обучение – это, так или иначе, насилие, я всё равно уверен, что армейский принцип – не умеешь – научим, не хочешь – заставим – для вуза непригоден. А «линяет» студент с занятий, потому что ему нелюбопытно увидеть, что сделали его сотоварищи и что скажет мастер по поводу их темы и их работ. Такой студент, как правило, интересен только сам себе.
Дорогие мои студенты! Учитесь быть любопытными, не стесняйтесь задавать вопросы, обнаружив этим своё незнание. Ведь, получив ответ, вы будете знать чуточку больше. Не ленитесь добывать самую разную информацию. Она расширит ваш кругозор и всегда может пригодиться. Обязательно перепроверяйте полученную информацию – так вы уменьшите количество неизбежных ошибок, а знания станут объёмней.
Работая над любой, даже, казалось бы, очень простой и знакомой темой, изучите то, что находится «вокруг и рядом», постарайтесь понять предпосылки возникновения данного произведения и условия его написания, непременно ознакомьтесь с биографией автора, обратите внимание на круг его друзей и интересов, характер политического строя и географического положения страны, в которой жил автор и живут персонажи, осознайте их социальный статус, попробуйте «влезть в их шкуру», чтобы лучше понять их характеры и «среду обитания»… Постарайтесь прочесть другие произведения данного автора и многократно перечитывайте вещь, над которой вы работаете, внимательнейшим образом следя за стилем, композицией и языком автора…
Эти советы – всего лишь капля напоминаний о том необъятном море несистематизированных знаний, коими вы должны обладать, работая над любой темой. Короче – без добросовестного и глубокого изучения материала, по-моему, в нашей профессии работать нельзя. И бессовестно. Учитесь ставить себе самые неожиданные задачи и искать пути их решения. Никто, кроме вас, их не решит, если, конечно, вы хотите быть художниками, а не бездумными исполнителями чьих-то замыслов, придумок и указаний.
В качестве примера расскажу всего лишь одну «историю» из нашего с Виктором Ивановичем Юшиным многолетнего совместного педагогического опыта.
Тема семестрового задания – «Русская классика». Мы предложили почитать и взять для работы любое небольшое произведение И. А. Бунина. Встреча с великолепной прозой Бунина – всегда праздник. Для художников – двойной праздник: Бунин замечателен не только прекрасным и «вкусным» русским языком, но и потрясающими описаниями природы, быта, костюма, вниманием к разнообразным деталям.
Одна из студенток выбрала один из моих любимых рассказов «Натали», и мы благословили её на работу.
Естественно, мы многократно и терпеливо разъясняли и советовали студентам, на что надо обращать особое внимание при прочтении произведения и работе над темой. Но, зная по опыту, что студенты читать не умеют, я обычно заготавливаю «каверзные» вопросы.
Итак, барышня сама выбрала рассказ «Натали». Значит, она должна была читать его, как минимум, не единожды и очень внимательно, сделать разные выписки, составить список вопросов себе и нам, собрать кой-какой изобразительный материал по теме… Несколько недель она «читала», а когда принесла первые свои наброски, мы снова убедились, что научиться грамотно читать – дело трудное. Уже по первым «почеркушкам» было видно, что студентка плохо слушала наши советы, рассказ читала очень невнимательно, а потратить время на изучение материала просто поленилась. Пришлось устроить «показательный допрос», в ходе которого она и мы убедились, что по теме она не знает абсолютно ничего. Ведь она даже не удосужилась прочесть биографию Бунина!
(Много лет я пытаюсь буквально заставить студентов начинать работу с изучения времени и места рождения автора, пытаюсь научить их пользоваться географическими картами, которые ныне – хвала Интернету – стали более чем доступны, и из которых художнику многое становится понятным. Тщетно! Сколько ни доказывай, что писатель, как правило, «живописует» родные и знакомые места, редкие студенты прислушиваются к этим настоятельным советам и даже требованиям).
На одной из её картинок был нарисован некий «среднеарифметический» «помещичий» дом, стоящий на невнятном бугре, на фоне невнятной же «кучерявой» растительности. (Не хватало только пруда с лебедями на переднем плане, чтобы стать эскизом для намалёванного на клеёнке ковра). Открываю рассказ и зачитываю: «Я походил по саду, лежавшему, как и вся усадьба, в речной низменности». Ладно, не заметила описания, бывает. Привычная невнимательность к «буковкам».
– Дом, – спрашиваю, – деревянный или каменный?
– Деревянный, – отвечает.
Открываю заранее подчёркнутые строчки: «Потом мы стояли на балконе, облокотись на каменную балюстраду…» и «…опиралась на нагретый солнцем старый камень балюстрады…»,
– Видишь, – говорю, – Бунину не лень было описывать такие детали, а тебе эти детали почему-то неинтересны, ты, следя за сюжетом, судя по всему, «картинок» не видишь. Кстати, где происходил бал студентов, в каком городе? И в какой губернии находилась усадьба?
– Кажется, Воронеж… – робко отвечает студентка.
– Замечательно! – радуюсь я. – Выходит, не напрасно дядя Бунин столько раз упоминал родное с детства название. Смотри: «…– кстати, кто она, – откуда? – Наша воронежская, из прекрасной семьи…», а вот какая деталь: «… покрасивее причесал свои чёрные мокрые волосы, подстриженные вчера в Воронеже…», а тут даже дважды название повторяется в одном предложении – «…был бал воронежских студентов в Благородном собрании в Воронеже». А где, кстати, находится Воронежская область?
Ответом был потупленный взор.
– Ну, хотя бы приблизительно! Севернее Москвы, западнее, или южнее? – допытывался я. – Неужели не интересна география страны родной? Вот поэтому ты нарисовала эти невнятные домики… Читай внимательно, что дядя пишет: «…только что село солнце, горел закат. Справа краснел против него правильный ряд белых одинаковых хат…». Смотри, как вкусно – краснел ряд белых хат… Что такое хата, знаешь? Нет? И в словарь заглянуть досуга не было? Тогда читаю дальше: «…бессознательно вышел на широкий шлях, пролегавший между усадьбой и хохлацкой деревней немного выше её, на степном голом взгорье. Шлях вёл в пустые вечерние поля. Всюду было холмисто, но просторно, далеко видно».
Короче, в очередной раз выяснилось, что барышня не только не поняла, не увидела в рассказе ничего, кроме сюжета, но и не захотела ничего понять и увидеть. Пришлось долго и подробно объяснять ей, кто такие хохлы и кацапы, почему хаты белые, что такое шлях, пришлось быстренько и схематично рисовать карту юга России и её «украин», дабы хоть как-то заполнить пустоты образования. Ведь милая и очаровательная студентка сама нимало не озадачилась, прочтя у Бунина: «…она в холстинковой юбочке и вышитой малороссийской сорочке…». Я прочитал ей коротенькую лекцию по истории России, рассказал, что такое Малороссия, а заодно – что такое Белая Русь, Великая Русь и холстинковая юбочка. Внутренне я бесился, прекрасно понимая, что все наши усилия напрасны, мы с Виктором Ивановичем наперёд знали, что работать барышня ни в какое кино не пойдёт, что она благополучно выйдет замуж, благополучно родит, благополучно же защитит диплом и будет благополучно жить без этого дурацкого кино… Но я, неприятно ощущая, как утекает время, скудно отмеренное расписанием на всех студентов, торопливо и настойчиво пытался пробиться через её лень и безразличие, пробиться к ней, где за спокойной красотой внешности должна была быть мятущаяся душа молодой девушки, остановившей нынче свой выбор именно на «Натали». Впопыхах перекачивая свои немногие знания по этой теме, я, в который раз, наивно надеялся пробудить в ней интерес к выбранному ею же произведению, к слову, к изображению, к самой себе… Её красивое лицо оставалось безмятежным. Заранее зная ответ, я, на всякий случай, почти злобно спросил её, помнит ли она, сколько лет было Бунину, когда он написал этот рассказ? Получив, естественно, отрицательный ответ, я, наконец-то, удивил её, сообщив по секрету, что столь молодой рассказ «дядя Бунин» написал, имея всего лишь 71 год от роду, живя уже больше 20 лет вдали от Родины и, видимо, очень скучая по своему воронежскому раздолью.
Нам так и не удалось научить эту студентку самообучаться путём кропотливого и самостоятельного изучения материала, путём самокопаний и самоистязаний…
В остальном же наши прогнозы относительно её судьбы полностью сбылись.
Хочу затронуть ещё одну проблему «буковок», напрямую связанную с изображением, а именно – с грамотностью начертания шрифта.
В любом фильме, как и в жизни, вы видите всевозможные буквы на вывесках, лозунгах, объявлениях, афишах, бортах грузовиков и пароходов… В кино они подчас несут главенствующую смысловую нагрузку. И от того, насколько грамотно и точно будет «работать» на экране тот или иной шрифт, иногда зависит смысл и судьба эпизода, а то и фильма.
Каждый шрифт должен соответствовать задачам. Вы же не напишете лозунг «Да здравствует 1-е Мая!» готическим или старославянским шрифтом, равно как вряд ли додумаетесь сварганить на православном надгробии эпитафию каким-нибудь «хиппи-шрифтом», заплетя его арабской орнаментикой. Шрифт, как и всё на свете, имеет свои законы. При этом он, как и всё на свете, постоянно меняется, подчиняясь влиянию времени и моды, технологий и… политики. По характеру начертания шрифта можно судить о культуре хозяина вывески на овощной лавке или о прочности политической и военной мощи сверхдержавы. Если, например, забабахать название мультфильма «Ну, погоди!» бронзовой объёмной «Антиквой» на чёрном фоне – станет страшно. Но страшно станет и при виде вывески «Ритуальные услуги», если сделать её шрифтом, заимствованным у киножурнала «Ералаш».
Когда-то в первом классе начальной школы был очень страшный для некоторых первоклашек предмет под названием «Чистописание». На уроках чистописания нас учили по «Прописям» правильному написанию букв в тетрадках, расчерченных плотными косыми линейками. Надо было очень внимательно следить за наклоном букв, ровностью строчек, плавностью соединительных «хвостиков», а также – за соответствующим нажимом пера, с которого всегда норовила соскочить клякса. Немногим удавалось получить заветную «пятёрку». (Моя дочь уже училась в эпоху шариковых ручек и о многих «глупостях» эры перьевых ручек ничего не знает. Исстари профессия писаря была в почёте, и князь Мышкин, как известно, недаром гордился своим каллиграфическим почерком. Нынче этот талант не в ходу). В средней школе на уроках черчения нас учили правильному, утверждённому ГОСТом, начертанию «чертёжного» шрифта…
С тех пор искусству шрифта меня учила жизнь. В достопамятную пору училищной младости мы зарабатывали на хлеб и прочее написанием несметного количества лозунгов, в коих перед каждым праздником у любого учреждения была острая нужда. Наша нужда в деньгах вынуждала нас набирать тьму заказов. Мы наловчились писать лозунги безо всякой разметки, подчас вдвоём «гоня» текст с двух сторон, чтобы соблюсти симметрию путём сжимания или растягивания букв в середине лозунга. Перед праздниками мы загодя «сметали» с прилавков аптек и парфюмерных отделов самый дешёвый (4 коп.) «Детский» зубной порошок, который, будучи разведённым на снятом (обезжиренном) молоке или казеиновом клее, был лучшими «белилами» для испещрения километров кумача непритязательным «брусковым» шрифтом. Надо сказать, что умение писать-рисовать «буковки» неплохо кормило многие поколения студентов. Я, например, учась во ВГИКе, изредка писал всякие объявления о партсобраниях, числясь механиком 7-го разряда на ближайшей от общежития автобазе. Ещё я, числясь, кажется, уборщицей, довольно долго писал объявления аж в самом Центральном выставочном зале, то бишь – Манеже. Кроме того, рисуя иллюстрации в разные журналы, я писал-рисовал и названия рассказов. Но тут меня довольно быстро урезонили, устыдив тем, что я отнимаю хлеб у художников-шрифтовиков. Зато полный карт-бланш я получал, делая книжные обложки, плакаты и почтовые марки. А для одного из своих фильмов меня даже попросили нарисовать титры.
Но, как говорится, «шли годы, смеркалось…» Художники-шрифтовики все вымерли или ушли в управдомы. Почти сбылась мечта Ильича – теперь каждая кухарка может сварганить на своём ПК любую красивую афишку, нимало не задумавшись. Однажды киносудьба свела меня с барышней, гордо назвавшейся дизайнером и уверенно заявившей, что она, кроме всего прочего, обучалась и шрифтовому дизайну. Обрадовавшись и извинившись за задание, я попросил её сделать трафарет для набивания на стене простого слова «ТУАЛЕТ». Она сразу же начала старательно размечать бумагу, и к концу рабочего дня гордо осчастливила меня плодами рук своих. Выглядело это примерно так:
Как видите, старательная барышня-дизайнер поместила все буквы в одинаковые клеточки с одинаковыми же интервалами между ними. Сразу стало ясно, что об архитектонике шрифта девушка имеет смутное представление, а понятие «оптический пробел» ей не знакомо вовсе. Не желая обидеть её, я использовал этот трафарет, рассудив, что в фильме такое написание имеет право быть, но больше не обременял её подобными заданиями.
В старых машинописных текстах все буквы, невзирая на их индивидуальность, занимали одинаковое место и располагались чётко друг под другом. Это объясняется техническими особенностями тех машин. Ныне же существует несметное количество разнообразнейших шрифтов, которыми можно пользоваться, «засунув» их в компьютер, который будет достаточно хорошо расставлять буковки по местам, в автоматическом режиме определяя промежутки между буквами. Значит, ребята-разработчики шрифтовых программ немного думали-волновались и об эстетике, и о целостности зрительного восприятия слова. Вот как выглядит то же слово, набранное на компьютере похожим шрифтом:
Очевидно, что ширина букв различна, а пробелы кое-где вовсе отсутствуют. Слово выглядит целостнее, так как оптически буквы расположены более ритмично, чем у «барышни», сделавшей ширину букв одинаковой, и одинаковыми же сделав пробелы. Поэтому буква «У» у неё визуально «отскочила» от «А», а «Л» и «Е» «прилипли» друг к другу. Компьютер, как видим, справился с задачей лучше, чем старательная барышня-дизайнер.
Однако, предлагаю свой вариант, немного изменив в Фотошопе ширину пробелов:
Прищурьтесь, и вы увидите, что площади пробелов визуально стали более равнозначны.
А сейчас я напечатаю на этом компьютере слово с «неприятным» соседством букв «Г» и «А», «Т» и «А», и посмотрим, как машина расставит все буквы в слове ГАЛЕТА.
Очевидно, что компьютер с заданием справился не лучшим образом. Возможно потому, что Word – не Photoshop, и тут не заложены всякие «высокохудожественные» тонкости. Я попробовал набрать то же слово в других, существующих у меня программах. Результат меня не удовлетворил. Вот что выдал Photoshop:
Как видите, и в этой программе компьютер просто расставил буквы данного шрифта на равном расстоянии друг от друга. Возможно, уже где-то существуют «умные» программы, способные различать буквы и каким-то образом следить за визуальными пробелами, но мне они не известны, поэтому я, по старинке, расставляю буквы «на глазок». И никакая машина в этом деле – не помощник.
Относительно недавно, до наступления эры всеобщей компьютеризации, хорошие художники-шрифтовики были востребованы практически везде, особенно – в полиграфии. Иные из них зарабатывали больше живописцев и даже монументалистов, причём, в отличие от последних, им не приходилось «ломать» себя и подстраиваться под дуновение дыхания Власти. Искусство шрифта – самое чистое из всех видов искусства.
Ныне, используя в своих «компах» десятки тысяч шрифтов (и зачем их столько?!), мы не задумываемся, что все эти шрифты придумали художники. Например, шрифт Times, которым я сейчас набираю эти строчки, был создан художником Стенли Моррисоном в 1931-м году для Лондонской газеты «Таймс», став впоследствии универсальной гарнитурой. Некоторые художники обессмертили свои имена созданием новых шрифтов, которые потом получили названия по фамилиям авторов. Например, есть гарнитуры Кудряшовская энциклопедическая и Словарная Кудряшова, есть Банниковская и Телингатерская. Шрифты придумывали многие книжные графики, в том числе наш непревзойдённый В. Фаворский и великий американец Рокуэлл Кент.
Гражданский шрифт, введённый Петром Первым в 1710-м году, по сути, мало изменился и поныне. Лишь отдельные литеры претерпели изменения.
Любой, даже самый, казалось бы, «расхристанный» шрифт имеет свои «железные» законы и жёсткую архитектонику построения. И законы эти надо, как минимум, понимать. Будь моя воля, я непременно ввёл бы на нашем факультете – хотя бы факультативно – занятия по «шрифтовой грамоте». Для работы в кино такие знания – утверждаю по своему опыту – просто необходимы.
Очень давно, работая над фильмом «Остановился поезд», мы столкнулись с проблемой отсутствия в городе Серпухове (где мы снимали) здания, мало-мальски годящегося для объекта «Гостиница». Проблема оказалась настолько серьёзной, что мы уже отчаялись что-либо придумать. Придумка пришла, как ни странно, не ночью, а ярким солнечным утром. На площади стоял (он цел и поныне, его даже «улучшили») довольно большой «павильон», приспособленный под магазин «Детская обувь», и я обратил на него внимание в плоскости нашей проблемы. Здание было смешное, очень советское, с колоннами, балюстрадой и арочными окнами, но одноэтажное и какое-то лилипутское. Подумалось: если быстренько сгородить на крыше кусок стены с окнами, «намекнув» этим на двухэтажность здания, добавить вывески и другие «причиндалы», то домик, пожалуй, может «сканать» за гостиницу. Написал эскизик, чем убедил себя и товарищей в возможности такого решения. Так и сделали, так и сняли.
Вы будете смеяться, но через два года в том же Серпухове (уже для фильма «Парад планет») нам снова понадобилась «гостиница», но ещё ниже рангом – Дом колхозника. Эта задачка оказалась посложней.
Серпухов, магазин «Детская обувь»
Эскиз к фильму «Остановился поезд»
Там, по задумке, герои, переночевав в «Доме колхозника», отправляются из своего полутёмного, но ясного прошлого в светлое, но туманное будущее. Я обнаружил в одном из углов центральной площади (с названием площади могу наврать, но памятник там чудом сохранился) очень замызганный вход в какую-то контору, а рядом – арку-подворотню. Из этого-то угла я и вознамерился сделать объект. Беда была в том, что «полутёмное прошлое» почти весь день освещалось солнцем, а «светлое будущее» было достаточно тёмным из-за деревьев, растущих за аркой. Но отступать было некуда, за нами – как обычно – Москва. Пришлось пошить несколько больших чёрных полотнищ и натянуть их, тем самым пригасив освещение над всем объектом. А до того я по несколько раз в день заезжал на площадь и отмечал по часам время наиболее яркого освещения пространства за аркой. Сейчас с завистью к самому себе – прежнему – вспоминаются времена, когда художник мог выгадывать состояние освещения, а потом назначать время съёмок! Ныне про такие «капризы» все давно забыли – «лудят» когда ни попадя. А тогда на один такой коротенький кадр – вышли мужики из двери и куда-то пошли – не жалелось ни сил, ни времени. И задолго до съёмок был, естественно, выбор натуры и время на написание эскизов. В этом эскизе я практически (почти с натуры) нарисовал всё, как там было. Добавил только, конечно же, вывеску и другие мелочи, придумал лужу, как очень характерную деталь нашей провинции, «притащил» остов ржавого автомобиля, как некий образ безысходности, «повесил» вечно горящую лампочку и «приподнял» статус захолустья дурацкими, грязными рекламными стендами о пользе мяса кроликов и «птицы». Эскиз получился настолько убедительным, что ни у кого не возникло и тени сомнения в необходимости этого объекта именно в таком виде. Хочется похвалиться, что Вадим Юсупович Абдрашитов забрал в экспедицию несколько эскизов и расставил их у себя в гостиничном номере, надеюсь, для душевного настроя. А наш любимый оператор Владимир Карлович Шевцик однажды поздним вечером, встретив меня в коридоре гостиницы, заволок к себе в номер со словами: «Надо посоветоваться». Оказалось, что он выпросил на время у Абдрашитова этот эскиз и внимательно его изучал.
Эскиз к фильму «Парад планет»
– Тебе хорошо, – сказал он. – Нарисовал, и доволен. А мне-то как так снять?
– Володь, – попытался успокоить я его. – Сообразим как-нибудь совместными усилиями.
И ведь сообразили! И сняли! И не абы как, а хорошо сняли. И ещё, скажите на милость, – где, когда, какой ещё режиссёр держал в своей гостиничной «камере» эскизы художника «для настроя» и какой ещё оператор взирал на те же картинки по ночам, думая о своём, «девичьем»?!
Когда я изготовил и повесил вывеску, члены группы, не видевшие эскиза, подходили ко мне со словами: «У тебя буква «О» упала».
– Это не у меня упала, – отвечал я. – Это у них упала. Я сам, честное слово, видел, что у них на одном мебельном магазине буква «М» совсем отвалилась, и ничего. Месяца три никто не «чесался».
Ещё один эскиз «с буковками» для того же «Парада планет». Такого объекта не было в сценарии, нет его и в фильме. Однако когда я повесил и его в кабинете Абдрашитова, Вадим Юсупович минут пять смотрел на него, а потом спокойно изрёк:
«Вот об этом наша картина». По-моему – высшая похвала.
Эскиз к фильму «Парад планет»
Не знаю, что подвигло меня на написание этого эскиза. В сценарии мельком было сказано, что герои, чтобы убить время, зашли в кинотеатр. И всё. На эскизе – реально существующий и поныне Серпуховской драмтеатр. Что мне тогда «мерещилось», не знаю, но приземлённость мерцающего в предрассветных сумерках странного здания и – контрапунктом – высокий, уже освещённый солнцем, инверсионный след самолёта… Что-то в этом было. Не знаю что, но было что-то щемящее… Я этого не видел. Я это придумал. Потом придумался какой-то ранний дворник, равнодушно делающий свою опостылевшую «приземлённую» работу… Дворник у меня никак не хотел мести этот гнусный асфальт, и, в конце концов, сам, почти без моего участия, бросил эту чёртову метлу. Я лишь помог ему одеться во что-то лётно-военное, явно с чужого плеча. И этот слегка опустившийся человек тупо воззрился в небо… Это я сейчас (тоже, кстати, на рассвете) так длинно и «красиво живописую», тогда же сделал эту картинку довольно быстро (за ночь) и, как помнится, не шибко задумываясь. И – что правда, то правда – слово «Дружба» возникло как-то само по себе на этом странном фронтоне и возымело здесь совершенно определённый смысл.
Случайно нашёл плохонькую фотокарточку-контрольку, сделанную Валерой Кречетом в 1971-м году на картине «Пришёл солдат с фронта». Под ней можно сделать подпись: Сам играю, сам пишу. Этот лозунг на вагоне, как и другие, которыми мы оформили поезд с возвращающимися домой солдатами-победителями, написал я. А потом Николай Губенко, полушутя, сказал мне примерно следующее:
– Я боюсь, что Элик (оператор Элизбар Караваев) сильно заволнуется, когда кто-то будет обнимать его молодую жену. Ещё камера, не дай Бог, задрожит. Сыграй ты.
Вот мы с Наташей Бондарчук и сыграли этот микроскопический эпизод.
Но это воспоминание, как вы понимаете, тоже на тему «буковок».
Почти кадр из фильма «Пришёл солдат с фронта»
Нынче народ всё больше куда-то спешит, торопится, часто не обращая внимания, а иногда и вовсе не видя того, что его не касается конкретно. Теперь уже вряд ли кто скажет: «У тебя буква «О» упала». Изготавливая для кино всевозможные вывески и плакаты, я иногда шучу для самого себя и для особо наблюдательных товарищей. Совсем недавно, работая над шестнадцатисерийным телефильмом «Шпана замоскворецкая» (второе название «У каждого своя война») с режиссёром Зиновием Александровичем Ройзманом, я пошутил, «вплетя» его имя-фамилию в восьмиметровую(!) вывеску:
Компьютерная заготовка для изготовления вывески
Шутка предназначалась конкретно для режиссёра, и он её заметил и оценил. Он вообще – человек замечательный. Замечает абсолютно всё. Работа такая. Меня он всегда радовал тем, что замечал и отмечал в декорациях мельчайшие нюансы и старался их обыграть, с завидной лёгкостью и талантом переписывая под них куски сценария и «играючи» перестраивая любые мизансцены. А иной раз даже пугал своей наблюдательностью.
Такой вот наблюдательный и замечательный человек. Режиссёр.
Кроме Зиновия, шутку больше не увидел никто, несмотря на достаточно большой размер букв. Оно и понятно – люди настолько привыкли к перенасыщенности «окружающей среды» буквами, что часто совсем не видят их. Кто ж их читает – разные аббревиатуры и «служебные» надписи!? Укрупню для вас, чтоб понятней было.
Это всё безобидные и безвредные шутки. Шутки, так сказать, внутреннего пользования, рассчитанные на то, что зритель на экране их не прочтёт – мелко очень. «Назначить» на табличке в магазине ответственным за санитарное состояние дорогого директора или назвать, например, колхоз именем любимой продюсерши – «святое дело».
Деталь вывески
В советские времена в любых общественных местах висели солидные таблички, сделанные на стекле: «НЕ КУРИТЬ, НЕ СОРИТЬ», «СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ» и «УВАЖАЙТЕ ТРУД УБОРЩИЦ». Я недавно пошутил – повесил в объекте «Магазин», среди прочих, очень убедительную – золотыми буквами по бордовому фону – табличку: «УВАЖАЙТЕ ТРУД ХУДОЖНИКА!» Не заметил никто.
Но вот один мой коллега зафигачил огромную рукотворную орясину, где в две строки было написано: АГЕНСТВО НЕДВИЖИМОСТИ.
Подивившись такой грамматике, я спросил, не комедию ли они снимают. Оказалось, что снимают «мыло», где пресловутое «АГЕНСТВО» выступает в «главной роли», вывеску видели и одобрили режиссёр с оператором, но она ещё не снималась. Так что, я подоспел к этим «грамотеям» вовремя. А может – зря? Ну, заметили б, кроме меня, ещё миллиона 3–4 зрителей… И что? В кино ведь почти всегда можно «отбрехаться», что «так задумано», что это не авторы, а персонажи выдали «лажу».
Посложнее дело обстоит с устной речью. Тут, если что «ляпнул», то – надолго. А в литературе – вовсе беда: ежели допустил огрех – не отмоешься. Помнится, в своей книжонке «Как делать стихи» В.В.Маяковский писал, что надо следить за звучанием слов, приведя в качестве примера не самую удачную строчку из стихотворного сборника, выпущенного великим Валерием Брюсовым: «Мы – ветераны, мучат нас раны». А по-своему целомудренная советская поэтесса Вера Инбер, книжек стихов которой я не встречал уже лет 40, врезалась в память народа (который её не читал) и стала бессмертной даже не из-за строчки «Сруби лихую голову» в поэме «Степан Разин», выпущенной ещё году в 25-м, а лишь благодаря едкой эпиграмме, написанной будто бы Маяковским на поэтессу, которая «прозевала» звуковую «лажу» в этой строчке. Можете убедиться, открыв Интернет, – зубоскальство не утихает и по сию пору. Признаться, я тоже сначала когда-то услыхал эпиграмму, а уж потом купил сборник стихов, увидев на обложке знакомую «смешную» фамилию.
Друзья! Старайтесь меньше допускать ошибок. Они вас всё равно найдут, ибо… Дальше можно привести ряд пословиц, посвящённых ошибкам. Будьте внимательны и требовательны к себе и в дальнейшем к своим подчинённым.
Мне, например, приходится постоянно таскать хвост своих и чужих «грехов», когда я чересчур доверчив и неосмотрителен.
Друзья, не забывайте о ЦЕНЕ СЛОВА. Во всех смыслах…