Санитарная зона
Министерству путей сообщения Российской Федерации и Акционерному обществу «Российские железные дороги» посвящается
Саша Охлопков этим летом возвращался из отпуска вместе с супругой Екатериной, человеком, между прочим, принципиальным, со здоровым чувством справедливости, с умением свои требования правильно формулировать и настойчиво добиваться нужного для себя результата. Вернуться домой самолетом не получилось, так как не хватало денег на авиабилет, поэтому решили поехать поездом. Ни он, ни его жена, ни другие пассажиры, которые так же, как и они до четырех часов утра сидели в зале ожидания железнодорожного вокзала, не очень-то того хотели, но так как автовокзал после десяти вечера уже закрывался, и никаких рейсов не было, а таксисты «ломили» без зазрения совести неимоверные суммы, оставалось покориться судьбе. Других вариантов уехать в ближайшее время просто не существовало.
В отличие от супруги Александр готов был по рельсам идти, только не добираться поездом. Он знал, что это такое: постоянно испытывать неудобства, находясь на грани конфликта с персоналом вагона. Вступать же в конфликты он тем более не любил. Во имя того, чтобы не вступать в перепалку, он готов был отдать по первой просьбе последнее и самое лучшее, не требовать законное. А еще он обычно робко, неостроумно, неадекватно и бездарно отвечал на оскорбление, как будто голова у него, человека не глупого (как-никак он преподавал в институте ни много ни мало историю России) в этот момент – то есть в момент несправедливого и обидного обращения с ним – просто набита соломой. Ну нет, чтобы, пусть без особого остроумия, но хотя бы «послать» обидчика куда-нибудь, так начинает вдруг такую белиберду собирать, что самому потом противно становится, мучается: почему как следует не ответил, почему в морду не плюнул? Вот так впустую и сжигает себе нервную систему. Трусом, однако, он не был. Однажды летом Александр вытащил из реки тонущего ребенка и едва не утонул при этом сам, так как плавает не ахти; а еще был случай, когда он вступился за Катю: к ней пристал какой-то «отморозок», и Охлопков врезал ему очень прилично. Значит, дело здесь не в трусости, а в чем-то другом. В чем – Охлопков и сам не знал, наверно, он просто хотел, чтобы всем было хорошо. Этакое желание всеобщей гармонии. Конечно, ясно, что у такого человека жизнь в России – не сахар. А уж тем более ему категорически противопоказано садиться в пассажирский вагон российского поезда. Это все равно, что больного сердечника поместить в пустыню Сахара.
В этот же поезд, в тот же самый вагон, садился и командированный Петр Афанасьевич Лямин. Человек серьезный, работник акционерного общества сорока лет от роду, он думал непростую думу: в его портфеле был вексель Сбербанка на пятьсот тысяч рублей. Просил руководство дать машину, но директор возмутился:
– Да ты что, бензин такой дорогой! Да и мало ли, авто есть авто. Авария – и сам пропадешь, и вексель может пропасть. А поездом надежно и спокойно. Сядешь в купе, ботинки снимешь, растянешься на полке и бай-бай. А утром глаза открыл – уже приехали, ценности и документы на месте. Я, например, всегда в ответственных командировках предпочитал поезд – самый надежный вид российского транспорта. Так что валяй и ни о чем не беспокойся.
Но Лямин так не считал и тревожился не на шутку: отлучиться будет невозможно ни на минуту, потому что нельзя оставлять без присмотра портфель, ведь как назло именно в этот момент именно в этом поезде и вагоне отыщется тот самый роковой злоумышленник. В расстроенных чувствах заходил он в вагон, и сердце томилось, а в это самое время флюиды опасности (согласно установленному опытным путем, но малоизученному человечеством закону, который окрестили законом бутерброда) уже искали вибрации его перепуганной души. Чего больше боишься, то и случается. А может, все же пронесет? Только бы попались порядочные соседи по купе…
Среди прочих в вагон вошли молодой человек, восемнадцатилетний студент Эдуард Сосновский, и его английский друг (ровесник, приехавший к нему в гости) Фил Маккорник. Они были друзьями по Интернету и одному увлечению (оба скауты), то есть члены молодежного всемирного движения, вроде пионерского. Скаут значит «разведчик», не по-настоящему, а так, по-детски, человек, который должен уметь преодолевать трудности. Фил (когда Эдуарда не было дома, и не смотря на все его предостережения), абсолютно не зная русского языка, упрямо мотался по улицам города поздними вечерами, заходил в магазины, пытаясь делать покупки и смущая продавцов англоязычной речью, а однажды попал даже на местный городской пляж, где вообще заблудился. Когда Сосновский, связавшись с ним по сотовому, нашел его, тот восторженно твердил только одно:
– Гут сафари, вэри интрастинг!
Решив показать Филу еще один город, Эдик надеялся и параллельно удовлетворить исследовательский голод наивного иностранца. Сказал ему перед дорогой по-английски:
– Я тебе такое сафари покажу – всю жизнь вспоминать будешь. Это тебе покруче пирамид ацтеков!
– Что есть такое? Мы опустимся в городской коллектор?
– Зачем в коллектор? Мы поедем в русском поезде.
– Разве поезд есть сафари?
Сосновский загадочно ответил:
– Долго объяснять, на месте все сам увидишь. Прощаясь с родственниками, в вагон спешил еще какой-то мужчина. Он наскоро перецеловался со всеми и вдруг, по-детски стеснительно улыбнувшись, сказал:
– В туалет я очень хочу, в вокзале-то забыл.
Но ему хором возразили:
– Давай, давай в вагон, уже времени нет. Поедешь и тогда сходишь. С богом!
С богом… Поезд был проходящим и должен был, простояв всего минут десять, тронуться в путь.
Охлопков с женой зашли в вагон первыми. Проводница, открывшая им дверь, пока они взбирались по крутой лестнице, куда-то исчезла, не проверив у них билеты (наверно, вернулась в свою комнату досыпать, так как ее помятое лицо свидетельствовало о крайней усталости). В вагоне было тихо, пассажиры спали, свет плафонов бледно, но вполне достаточно для передвижения по вагону освещал путь. Только из какого-то купе временами доносился смачный храп. Александр и Екатерина знали, что у них места в первое по ходу вагона купе, но там было закрыто. Охлопков осторожно постучал.
– Громче, а то мы так в коридоре ночевать останемся! – сказала ему с укором Екатерина.
Охлопков стал стучать сильнее. Никто не отреагировал ни в этом купе, ни в помещении проводников. На супругов напирали другие вошедшие пассажиры. Кто-то недовольно крикнул:
– Ну неужели вы не можете открыть купе?
«Вот оно, началось…» – пронеслось в голове у Саши. Он с досадой и мольбой посмотрел на дверь проводников, и (о, удача!) дверь открылась, показалась лохматая голова проводницы. На ее заспанном лице обозначалось страдание от недосыпа и презрение к побеспокоившему ее Охлопкову. Она секунду смотрела на него похмельными, но очень представительными глазами некогда весьма привлекательной дамы, чем-то напоминающей по внешности Валентину Терешкову.
– У нас места в этом купе, – решительно заявил Охлопков, – а нам не открывают.
– И не откроют, – спокойно парировала проводница. – Там же люди спят, а на дворе ночь.
– А как же мы? – не успокаивался Саша. – Нам где спать?
– Да где хотите, там и спите – вагон полупустой. Найдите купе пустое и отдыхайте. Белье я вам принесу.
– Я что должен по всему вагону дергать двери, в поисках свободного купе?
– Да вон пятое свободное, там вообще никого нет.
– Интересно вы рассуждаете, – вступила в разговор «тяжелая артиллерия «Екатерина», уже не надеявшаяся, что муж сможет противостоять такому гиганту железнодорожного сервиса, как эта опытная, заматеревшая в походах женщина. – А если нас «попросят» другие пассажиры, у которых билеты на эти места, мы будем по вагону с простынями бегать?
– Вот именно! – спохватился Охлопков, огорчившись, что опять опоздал с простой логикой.
«Терешкова» улыбнулась снисходительно, она начала просыпаться, разговор ее слегка взбодрил:
– Да после Новосибирска никто и не сядет, все – только на выход. Это я вам гарантирую. Идите и отдыхайте. Не будем же мы сейчас людей среди ночи поднимать!
– Они, значит, люди, а мы – не люди? – слабеющим голосом агонизировал Охлопков, он уже сдался. – Пойдем Кать, ну только п-попробуйте поднять нас!
– Вот теперь вы правильно рассуждаете, идите спите, никто вас не потревожит! – царственно закончила диалог проводница, поставив жирную точку в споре.
Охлопков униженно согласился с ней, ему уже было почти стыдно, что он ломился в купе, в котором спали люди, стыдно, что задерживает возмущенных и таких же, как и они с Катериной, уставших пассажиров, которые тоже хотят отдыхать, даже перед проводником неудобно. Ну что тут, в конце концов, вредничать, ну отправили же в пятое купе, да еще пустое. Это даже к лучшему: купе пустое, значит, проводник хочет, чтобы им было лучше, и нет повода для конфликта.
– Саш, а почему мы должны идти в пятое, у нас места в первом. Положила там каких-то блатных, а мы, получается, скот? – не унималась за спиной жена.
Она теперь была единственным препятствием для окончания конфликта.
– Прекрати, перед людьми неудобно. Там, в пятом, нам будет даже лучше, там же пустое купе, – рассудил Охлопков.
– А в этом первом вообще только два места, как в СВ, – устало возразила Катерина. – Представляешь, как там было бы хорошо? Она, видите ли, не отказала кому-то в просьбе, может, и за взятку положила не на свои места, а мы должны быть крайними и не можем потребовать даже того, на что имеем законное право. Я ничего не понимаю, – ворчала она. – Надо было настоять, Саша!
Александр помолчал посрамленный и махнул рукой:
– Ай, ладно, ну ее к черту! – но внутри уже запереживал, что не настоял. Сильно запереживал. Однако это его переживание не означало намерение вернуться и продолжить неприятный разговор, скорее наоборот, оно свидетельствовало об очередной капитуляции. Но самое главное это Екатерина: она замолчала, насупилась. Ладно, если успокоится, а если нет? Если там, в этом пятом купе, будет плохо, если другие пассажиры все же придут на их места? Вулкан ее возмущения затих только на время, его лава вырвется при случае, и будет очень-очень жарко…
– Что написано на окнах? – спросил Эдуарда Маккорник.
– «Закрыто на зиму».
– Значит, летом их можно открывать?
– Можно.
– А зачем открывать, это же вредно – пыль?..
– Верно, но кондиционеров-то здесь нет.
– Ты меня разыгрываешь?
– Правда, нет.
– Тогда, если кондиционеров нет, почему не откроют, сейчас же не зима, а лето?
– Видишь ли, если откроют, то ночью в вагоне все замерзнут, опять же пыль. А днем не открывают, чтобы потом снова не закрывать. Это же непростой технологический процесс, надо применять специальные ключи и даже физическую силу. А проводниками работают одни женщины. Да и мужики не все смогут их открыть, даже ключами, крепко закрыты, надежно. Все логично.
– Тогда мы умрем от духоты.
– Да нет, что ты, все будет хорошо. В России от духоты в поезде еще никто не умер. Это сейчас тяжело, а когда тронемся, станет легче, в щели обдует.
Фил загрустил. Он никогда не говорил Эдику, что страдает легкой формой клаустрофобии и не терпит закупоренных душных помещений, из которых к тому же, как, например, из вагона поезда, не выйдешь на воздух, когда захочешь. Но он разведчик, он же скаут, он немножко охотился с зулусами на льва, а значит, сможет выдержать сутки в вагоне этого самого русского поезда.
Лямин с тревогой вошел в темное купе. Увы, на верхних полках спали два пассажира. Кто они, понять было невозможно: две горки, укрытые простынями. «Может, это добропорядочные пожилые женщины, или убогие старички», – с надеждой подумал он. Но родившаяся было слабая надежда, мгновенно умерла, потому что на правой от Лямина полке прохрипел полусонный молодой мужской голос:
– Батя, сколько времени?
Он не успел ничего сказать, как за него ответил сосед с левой полки:
– Какая тебе, хрен, разница, дави на массу, да и все!
Лямин расстроился. Самые худшие его предположения оправдывались. Поездка будет напряженной и придется потерпеть… Он включил малый свет над нижней полкой, осмотрел купе и с неудовольствием отметил еще одну деталь: в нише над дверью молодые люди уложили целую груду каких-то изделий, похожих на комплектующие к автомобилю. В голове полыхнула страшная догадка: «Дикари-челноки! Значит, есть деньги, нет совести, и завтра будет еще и пьянка…»
В купе к Охлопкову и его жене зашла проводница «Терешкова»:
– Ну вот видите, я же говорила, что купе пустое. И зачем так скандалить?
– Надо, чтобы все было правильно, согласно купленным билетам, а не как придется – наперекосяк, – с раздражением огрызнулась Екатерина. – Каждый на своем месте должен правильно обязанности выполнять, тогда и бардака не будет в стране!
– Ой, ну вы прям смешные вещи говорите, женщина, – ухмыльнулась проводница. – Можно подумать, вы на своем месте все идеально делаете. Белье брать будете?
– Ага, без белья будем на голых полках валяться! – продолжила в том же тоне жена Охлопкова.
Саше стало опять стыдно за нее:
– Кать, ну что ты, в самом деле! Человеку положено задать этот вопрос, она и задает.
– Всегда бы делали, как положено, так в России давно бы все по-другому было.
– Давайте тут без политики. Вот два комплекта, с вас шестьдесят рублей.
– За что только деньги дерут!
– Катя!
– А ты помолчи, ты все что мог, уже сказал. Теперь моя очередь.
Проводница больше ничего не стала говорить, положила белье, приняла деньги и, демонстративно хмыкнув, удалилась, не прикрыв за собой дверь.
– Вот хамье! Даже дверь не закрыла. Ну во всем хамство! Саша, закрой дверь, по коридору, вон, шастают, а нам стелиться надо.
Саша стал закрывать дверь, но дверь не сдвинулась с места, он навалился всем телом, она не подалась, как будто приросла к полу. Охлопкова постигла страшная догадка, почему их пятое купе оставалось пустым и, возможно, почему те инкогнито, в билетах у которых было это самое купе, уговорили проводницу, чтобы переселиться в другое. С досады он изо всех сил «деранул» дверь так, что сорвал себе плечо и от боли едва не закричал. Дверь все же закрылась. Ощущение было такое, что она волочится по голому полу, не попадая в конструктивно предусмотренный для нее внизу металлический паз-рельс. Он повернул ручку, установив замок, и тихо сказал убитым голосом:
– Кажется, в этом купе сломана дверь.
– Чего и следовало ожидать, – холодно подытожила жена и принялась стелить себе постель. – Когда я пойду в туалет, то разбужу тебя, чтобы ты открыл дверь, а когда вернусь, чтобы закрыл, и так всю оставшуюся ночь и утро до самого дома.
– Да ладно, чего там, встану. Просто надо немного на нее надавить…
– Ага, дави-дави. Лучше бы на проводницу надавил.
Охлопков стянул с себя рубашку и прислушался. В этот момент кто-то вежливо прошагал по коридору, но его остановила, судя по низкому грудному голосу, та же проводница:
– Мужчина, вы куда?
– В туалет.
– Какой еще туалет, мужчина, вы что? Мы в санитарной зоне.
– А когда она закончится?
– Туалет закрывается за двадцать минут до каждой станции и на двадцать минут после. Понятно?
– Понятно. Так я что, по часам отслеживать их должен?
– Как хотите. Между прочим, в других поездах санитарные зоны объявляют за час. Мы еще, мужчина, по-божески!
Маккорник в соседнем купе спросил Сосновского:
– Человек хочет сходить в туалет?
– Да.
– А его не пускают?
– Да.
– Почему?
– Мы в санитарной зоне.
– А что такое санитарная зона?
– Я тебе завтра расскажу, точнее сказать, покажу.
– Санитарную зону можно увидеть?
– Еще как. Спи, скоро обдует помаленьку.
– Эдик, я могу упасть, высоко…
– А ты вспомни, как в Африке спал на дереве. Ты же не упал?
– Нет.
– Ну, вот и все, спи. У нас завтра трудный день.
– Почему трудный, мы же просто едем?
– Потому что едем, потому и трудный.
Утро было прохладным, и хотя прохлада эта летняя, июльская, бархатная, за счет того, что вагон мчится ночью и ранним утром с большей скоростью (его аж швыряет из стороны в сторону, а иногда он просто подпрыгивает, как норовистый необъезженный мустанг), в нем начинает гулять, как и пообещал Сосновский своему иностранному спутнику, чувствительный ветерок.
Охлопков в своем злосчастном купе вообще проснулся от лютого холода. Здесь бушевал настоящий торнадо. Он быстро глянул на супругу, но она лежала неподвижно, отвернувшись к стенке, укрывшись с головой теплым одеялом.
– Кать, – негромко, виноватым голосом позвал он.
В ответ получил молчание. Подумал: «Спит». Но решил опять обратиться к жене:
– Кать…
– Что? – вдруг спокойно, бодрым голосом, не поворачивая головы, отозвалась она.
– Тебе холодно?
– Ничего, обойдется.
– А мне холодно.
– Укройся лучше.
– Мне кажется, это от окна несет.
– Мне тоже так кажется часа как четыре уже.
– Ты не спала все это время?
– А ты считаешь возможным спать в таких условиях? Хотя о чем я говорю, ты-то способен спать в любых условиях.
Александр, вздохнув, встал, направился к окну. Когда он приподнял кожаную шторку, то увидел причину холода. Окно было приоткрыто, и щель составляла примерно сантиметров пятнадцать-двадцать. Он попробовал окно закрыть, но ничего не смог поделать – оно «прикипело» крепко.
– Кать, тут окно приоткрыто, не заметили сразу. Может, ты переляжешь на мое место, оно под ветром.
– Никуда я не пойду, я укрылась, все нормально, ложись спать.
Охлопков что-то зашептал гневно про себя и изо всех сил, как на дверь, навалился всей мощью на окно, давя его вверх. Раздался треск и глухой удар, он больно ткнулся лицом в стекло. В глаза полетели древесная пыль и пятидесятилетняя сажа. На мгновение он даже глаза закрыл. Когда все рассеялось, обнаружил в руках у себя отломленный фрагмент в виде деревянного ободка, окаймляющего стекло, вместе с металлической ручкой на нем, которая теоретически предназначалась для открытия и закрытия окна.
– Кто тут и что мог делать? Дверь сломана, окно не закрывается, – с досадой выдохнул он.
– Теперь это уже неважно, – ехидно сквозь зубы сказала Екатерина. – Главное, что в купе холодно, дверь не работает, и что ты сломал окно. Все прекрасно, нас ждет потрясающее экстремальное путешествие!
– Что там так ударило? – спросил Эдика Маккорник.
– Не знаю, наверно выпивают.
– В такое время?
– Пить можно в любое время.
– А почему так громко?
– А тихо неинтересно. Зачем тогда пить?
Но тут же Фил и Эдуард услышали быстрые шаги по коридору, стук в дверь купе, голоса женщины-проводника и какого-то мужчины. Мужчина говорил громко, почти кричал. Фразы было трудно разобрать, они услышали только их обрывки из отдельных слов:
– Дверь… Окно… Вы специально… издевательство над людьми… В суд… Президенту…
– Вот пусть ваш Путин и… В каких условиях… Пусть все огнем… Жалуйтесь…
– …так не оставлю…
– Есть еще свободное купе…
– Ну, знаете ли…
Потом снова быстрые шаги и уже громкие голоса мужчины и женщины:
– Идиотизм…
– Это все потому, что ты…
– Ах, я?..
– Не надо, не надо здесь…
– Пойдем…
– Не пойду!
– Бери матрац!
– Не возьму!
– А кому лучше?
– Тому, кто забрался в наше купе!
– А что делать?
– Иди…
– Осталось эту бабу убить только.
– Убей, если сможешь. Только что ты можешь?
Перепалку слышал и Лямин, сон не шел к нему, тревога измучила векселедержателя вконец, а этот скандал и вовсе устрашил:
Конец ознакомительного фрагмента.