2
Борис Всеволодович Гайдар, начальник Военно-медицинской академии, профессор, академик РАМН, лауреат Госпремии РФ, заслуженный деятель науки РФ, генерал-лейтенант медицинской службы.
Получить интервью у начальника Военно-медицинской академии, профессора и генерал-лейтенанта Бориса Всеволодовича Гайдара мне помог его бывший подчиненный Александр Анатольевич Вагин – нейрохирург высшей категории из 1-го военно-медицинского клинического госпиталя.
Мы встретились у здания Академии, на углу, и было заметно, что Вагин нервничает. Мы опаздывали, торопились и даже сначала заблудились в бесконечных коридорах. Было видно, что он волнуется не только из-за того, что мы опаздываем, а и потому, что переживает: как все начнется, как пойдет, как нас встретят, понравимся мы сразу или сразу не понравимся.
Мне про Гайдара говорили разное. Говорили, что он жесткий и ни с кем не церемонится, что подчиненные его боятся, что человека он может уничтожить просто взглядом.
После довольно долгой беготни по коридорам мы наконец попадаем в парадную часть Академии, где все просторно, и вот мы уже у его кабинета, в предбаннике. Там сидит секретарь. Она по селектору называет наши имена с отчествами – нас просят подождать – у Гайдара кто-то в кабинете есть.
А вот и наша очередь, входим.
Гайдар поднимается из-за стола и идет навстречу. Он высокий, костистый, седой. Одет он в гражданское, хоть на службе и генерал.
Генералы обычно предпочитают свое, генеральское – блестящее, золотое, а раз тут не так, значит, знания человек ценит выше погон – редкость, мне это нравится.
И еще мне нравится то, что его бывший подчиненный Александр Вагин сразу же попадает к нему в объятия – это о многом говорит. Прежде всего о том, что человеческие отношения тут на первом месте.
Мне достается крепкое рукопожатие – Гайдар хирург, у них крепкие руки.
Он говорит, что давно хотел со мной познакомиться. Мы садимся, я прошу его рассказать о себе.
– А чего о себе рассказывать? Я лучше расскажу об Академии. Вот восемнадцатого декабря будем праздновать двести седьмую годовщину образования Академии.
Голос у Гайдара очень тихий. Он говорит, тщательно подбирая слова. Волнуется. Генерал волнуется? Такое бывает. Это значит, внутри у генерала еще много чего еще есть вполне человеческого.
– Госпиталь Адмиралтейства на берегах Невы был заложен Петром Великим в самом начале восемнадцатого века. Их было даже два – для лечения больных сухопутного и морского ведомств. Но прошло много лет, прежде чем в России стали формироваться врачебные школы. До этого в России врачей не учили. Их выписывали из других стран, они приезжали из Германии и Голландии. Указом императора Павла Первого 1798 года комплекс адмиралтейских сухопутных госпиталей со школами получил статус «Академии Императорской медико-хирургической». Говоря об Академии сегодняшнего дня, надо сказать, что мы с колен встали сначала на четвереньки, а потом почти что на ноги благодаря программе президента Российской Федерации, который нашел возможность поддержать Академию. Четыре года тому назад мы получили оборудования и монтажных работ более чем на двести миллионов долларов. И как результат: на сегодняшний день мы лучшие в мире по обеспечению лечебно-диагностической аппаратурой.
Что касается нашего потенциала: у нас около трехсот профессоров и около тысячи двухсот кандидатов наук. Академия сегодня – это девятнадцать с половиной тысяч человек персонала, это больше трех тысяч больных по всем профилям, шестьдесят восемь поликлинических кафедр по всем медицинским профилям, это четырнадцать Ученых советов по семидесяти восьми медицинским специальностям. Бюджет Академии ежегодно составляет почти два миллиарда рублей. Продукция Академии: пятьдесят-шестьдесят докторских диссертаций, около ста пятидесяти кандидатских и сотни завершенных научно– исследовательских работ по заказам Министерства обороны и Минздрава. У нас есть уникальные кафедры, которых нет ни в одном другом медицинском вузе. Мы готовим не просто врачей-лечебников, мы готовим врачей, готовых работать в условиях экстремальной военной медицины. Это и служба на подводных лодках, на надводных кораблях, и участие в ликвидации последствий стихийных бедствий, катастроф, и участие во всех военных конфликтах. Отсюда и печальная статистика: у нас в Афганистане шестнадцать человек погибли, у нас двенадцать человек погибли в Чечне. Условия деятельности военного врача зачастую связаны с такими ситуациями, когда надо разворачивать госпиталь в поле, под пулями. К работе в таких условиях мы и готовим специалистов. Ни один другой вуз этого не делает. У нас есть двенадцать уникальных кафедр, которых нет ни в одном гражданском вузе. Вот такова специфика Ленинградской медико-хирургической академии. Я привез из Москвы диплом, который хочу передать в музей Академии. Диплом выдан сто пятьдесят лет тому назад лекарю, окончившему Императорскую медико-хирургическую Академию. На обратной стороне клятва Гиппократа. Этот дар музею надо будет сохранять, потому что эта бумага еще ультрафиолетового света не видела, она в пенале хранится.
Гайдар достает из пенала диплом. Он именной, и на обратной стороне клятва Гиппократа.
– Академия сегодня – это триста десять зданий. Пятьдесят четыре гектара в центре города и пятьсот семьдесят гектаров на полигоне в Красном Селе. Из трехсот десяти зданий восемьдесят процентов имеют возраст более ста пятидесяти лет. У нас возникает масса сложностей в ведении этого хозяйства. Это же город в городе. Только энергетические коммуникации составляют сто восемьдесят километров. Поддерживать все это достаточно сложно, но и его величество конечный продукт того стоит.
У нас пять с половиной тысяч выпускников каждый год: пятьсот человек по получению первичного врачебного образования, в том числе около ста двадцати человек – это гражданские вольнонаемные слушатели, и около пяти тысяч – это врачи по циклам усовершенствования продолжительностью от трех месяцев до трех лет. У нас новый год начинается в сентябре.
Академия живет своей особенной жизнью. В Академии проводится до трех десятков конгрессов, симпозиумов.
В этом году мы провели такое большое мероприятие, как 36-й Всемирный конгресс военных врачей. Еще СССР являлся соучастником этой организации на протяжении пятидесяти послевоенных лет. В России конгресс проводился впервые в Военно-медицинской Академии в течение восьми дней.
Было семьдесят четыре страны. Все прошло блестяще, отличные отзывы. Была богатая культурная программа, ужин в мраморном зале Музея этнографии – этакое русское застолье плюс белые ночи, но главное – была обширная научная программа. Выступления наших зарубежных коллег были всякие. Некоторые очень хорошие, а иные выступали с примитивными докладами, говорили о банальных вещах, но с таким все это преподносилось апломбом! А потом они послушали наши доклады и скисли. Им стало стыдно за то, что они с собой привезли.
– То есть мы опять впереди?
– Не всегда, но хочется, чтобы всегда.
– Сейчас легче стало дышать?
– Да. Сейчас легче стало дышать всем, не только Академии, но и всей военной медицине.
– Расскажите немного о себе.
– Биография у меня не очень богатая. Родился я в Запорожье 19 января 1946 года, отец был строителем-инженером, жили в Минске, пошел в мужскую школу.
– Отдельно от девочек?
– Конечно отдельно. Тогда все было отдельно. А потом началась целина. Строительный трест, где работал отец, посадили в эшелон и отправили поднимать целину.
– Вместе с семьями?
– Всех. Время было такое – никто никого ни о чем не спрашивал. Приказали – вперед. Вместе с семьями. В Казахстан. Ехали в теплушках. Примерно месяц. Останавливались на каждом полустанке. Хорошо ехали, весело было – другой-то жизни не знали. Буржуйка – в середине, тепло, соседи в куче, дети тоже, на полустанках долго стояли, медленно ехали, вещи здесь же сложены, на полу.
– А как же удобства?
– Угол был выгорожен под туалет, там стояло два ведра, на полустанках ходили за кипятком. Я очень радовался, мы ведь приехали в начале сентября, в школу ходить не надо, в теплушках школы нет.
С 1957 года жил в Алма-Ате, окончил там школу, поступил в мединститут, окончил его, а потом более трех лет проработал там же, в Алма-Ате, врачом-нейрохирургом.
– А как в армию попали?
– А так и попал. Задумал диссертацию писать, а мне и говорят: «Ты же знаешь, в какой республике живешь. Сначала национальные кадры, а потом ты!» – я тогда как-то очень резко почувствовал на себе все это. То, что я не того сорта. Национализм не приемлю ни в каком виде. Мне это все очень трудно понять, потому что во мне много кровей намешано: и русская, и украинская, и грузинская. Кто я тогда? Говорю и думаю на русском, родился на Украине, жил в Белоруссии, потом жил в Казахстане. Кто я такой? Я больше двадцати лет в Казахстане прожил, и оказывается, я – изгой.
Так что как только мне сказали, что на диссертацию я в очереди последний, то я сказал: все, хватит, ребята, пошел в военкомат и сказал: «Хочу в армию!» – меня и призвали. Так что с 1972 года через военкомат был назначен ведущим хирургом отдельной медицинской роты отдельного санитарного батальона, два года там провел. Горы, горы, горы. Армейскую жизнь я начал в двадцать семь лет лейтенантом.
– То есть в армию не хотели?
– Ну почему же. Я в детстве летчиком хотел быть. В небо хотел, но медицина не пустила. Сердце к небу не готово было. Медкомиссию я не прошел и.
– Отправились в медицину?
– Не сразу. Сначала я пошел в политехнический институт и выбрал себе специальность «Геология, поиски и съемки полезных ископаемых».
– Хотели приключений?
– Хотел. Возвращаюсь домой и встречаю свою будущую жену, она была моей одноклассницей. И я ей тут же говорю, куда подал документы, а она мне: «Ну и дурак!» Тогда я взял и перешел в медицинский институт. Так и стал хирургом.
– Из-за жены.
– И из-за нее тоже. А потом в окружном госпитале Алма-Аты организовали нейрохирургическое отделение, и тут все вспомнили, что у них где-то в горах болтается нейрохирург, и перевели меня туда. Так что работал я там какое-то время.
А потом я набрал, как мне показалось, материал на кандидатскую диссертацию, и поехал в Питер в Академию, сдаваться.
Но тему мою не поддержали. Предложили мне поступать в адъюнктуру, куда я и поступил, потом защитил диссертацию, стал сначала преподавателем, а с 1985 года – старшим преподавателем, с 1992 года – начальник кафедры нейрохирургии, главный нейрохирург Министерства обороны, с 1 декабря 2000 года начальник Академии. Вот и вся история.
– Не тянет вас в Алма-Ату?
– Сейчас уже не тянет. Когда я приехал сюда, в первые годы тянуло страшно. Там была еще жива моя мама, была жива теща, и детей с женой я туда отправлял на летний отпуск, и сам рвался туда.
Там многое сейчас изменилось, я там был последний раз лет семь назад в командировке. Раньше это был город казачьих станиц и казачьих крепостей. Он стоял на шелковом пути, а потом это стал абсолютно казахский город, и потом… все эти всплески национализма. Трудно это все. Оттуда очень многие уехали – и корейцы, и немцы, и украинцы, и русские. Остался тот, у кого перспектив никаких нет. Хотя за последние годы ситуация несколько смягчилась, и нет такого жесткого прессинга, что в самом начале перестройки.
Мы же жили там, учились, работали. Мой отец в довоенные годы был инженером путей сообщения, проводил изыскания, строил и сдавал в эксплуатацию северную ветвь Турксиба – Петропавловск, Кокчетав, и все до Семипалатинска. Раньше была такая мода, что один и тот же инженер проводил изыскания, проектировал, строил и сдавал в эксплуатацию. У меня всегда была гордость за отца. Тогда же, как правило, когда сдавалась магистраль, инженер, который все это обеспечивал, стоял под пролетом моста, по которому шел нагрузочный поезд. Это была традиция. Не было измерительных приборов и всего прочего. Так что это был наглядный пример абсолютной надежности. И предмет гордости. Гордились своим делом. Делом всей жизни. И страной гордились.
– Как вы пережили девяностые годы?
– Сложно. Я никого не осуждаю, но нельзя говорить врачам: зарабатывайте, ребята, как хотите. Они и начинают зарабатывать. С больных дерут. Это потом искореняется не за один день. Это на десятилетия. Вычищать. Но надо вычищать – тут уж ничего не поделаешь. Чистим.
– Я слышал про вас, что вы деспот.
– А для таких и деспот. Они все сразу и ушли. Многие в Москве теперь живут. Я считаю, что удалось переломить ситуацию. Удалось создать команду единомышленников, каждый из них абсолютно надежен и по профессиональным, и по человеческим качествам. И меня это устраивает. Конечно, девяностые годы не скоро забудутся. Колоссальный они оставили негативный след. Нельзя торговать здоровьем больных. Просто нельзя. Нам потребовалось пять лет на создание команды, и она сумела переломить ситуацию. Сделать все это один человек просто не мог, но команда сделала. Работаем не без недостатков, конечно, но ценится прежде всего человеческая порядочность. А талантов в Академии хватает. Таланты, которые по-человечески непорядочны, – это же не таланты. Так что в основном сотрудники меня уважают. Но некоторые и боятся. Боятся те, у кого «рыльце в пушку». Ничего. И с этим справимся. Не все сразу.
– Критику в свой адрес воспринимаете?
– Да. Главное – дело, а сопли потом. Если человек говорит дело, то я приму его точку зрения.
– Помните тех, с кем начинали службу там, в горах Казахстана?
– Конечно помню. У меня есть друзья и по школе. Недавно, например, встречались с Володькой Грибовским, не виделись лет пятнадцать, а ведь школу-то закончили в 1963 году, прошло больше сорока лет, а мы продолжаем дружить. И по институту есть друзья, и по службе.
– Смерти боитесь?
– Не знаю, но понимаю, что каждый рожден и обречен на смерть. Вопрос в том, как долго прожить и с каким качеством. Когда в Моздоке госпиталь взорвали, так там были наши медики. Они выбрались из-под обломков и мне позвонили. Пока я туда самолеты организовывал, они уже сделали сами себе операции и всем, кого живыми из завалов достали. Я им потом ордена выбил.
– Трудно было ордена для них выбивать?
– Нет. Я же не для себя выбивал. А когда не для себя, тут я особенно не стесняюсь.
– Дети по вашим стопам пошли?
– Нет. Сын в школе, так же, как и я когда-то, решил стать летчиком, сам перешел в восьмом классе в физико-математическую школу. «Мне, – говорит, – нужна хорошая математическая подготовка». Ну и ладно. Летать он так и не летал, как и меня, медицина его в небо не допустила. Не судьба. После школы поступил на физический факультет Ленинградского университета.
А потом, через два года, после второго курса, он сам пошел в армию. «Все служат, и я должен отслужить!» Ну что ему сказать! Отслужил, вернулся, восстановился, окончил университет в девяностые годы. А потом физики стране стали не нужны, как, впрочем, и летчики тоже. И он пошел в уголовный розыск. Девять с половиной лет прослужил в системе МВД, потом разочаровался в этой системе и ушел из нее. В милиции, оказывается, можно закрыть пистолет в сейф, ключи сдать и оставить на столе рапорт: «Прошу исключить!» – что он и сделал.
После этого он в НПО «Радар» работал, затем – в банковском холдинге, отвечал за информационную безопасность. А 29 декабря прошлого года защитил диссертацию.
Так что по моим стопам он не пошел. Но и я же не пошел по стопам ни деда, ни отца, так что тут мы квиты. В нашей семье только мы с женой – два врача. Правда, дети летать хотели, наверно, генетическое что-то, может быть, в прошлой жизни вороной кто-то был. Вот на внуке и проверю. Внука зовут Павлом Андреевичем. Ему уже четыре года, так что главное – воспитать из него хорошего мужика.
А в небо он уже просится. Тоже летать хочет.