День третий
Василий проснулся от стука в дверь. На пороге оказалась Тата Дядина:
– Доброе утро, Василий Кириллович. Маменька просит Вас позавтракать с нами. Не откажите.
Он взглянул на часы – девять утра. Проспал! Через полчаса придёт Исупова. И готовый завтрак у Дядиных был бы очень кстати.
– Благодарю Вас. Я буду через пять минут.
Разговоры за завтраком были одни – о вчерашнем ограблении Чикиных.
– Василий Кириллович, это правда, что грабителем был ребёнок? Какой ужас! – закатывала глаза Вера Никитична, – Молочница мне сказала, что кухарка Чикиных проплакала всю ночь; опасается, что Елена Аркадьевна теперь уволит её со всем семейством. А Вы тоже подозреваете слуг?
– Мы пока никого не подозреваем, – уклончиво ответил Аладьин.
– Но ведь попасть в дом воровка могла только через кухню; Парадная дверь была закрыта.
– Я в этом не уверен, – возразил Василий, – В доме было полно гостей. Кто угодно мог спуститься и открыть её.
– Зачем? – удивился Дядин, – Вы подозреваете кого-то из нас в сговоре с преступником?
– Это могло выйти случайно. Если вор пристально наблюдал за домом, то шансом для него была бы оставленная без присмотра дверь даже на полминуты.
– Из нашей семьи никто не отлучался из гостиной, – поспешно заявила Вера Никитична.
– Я спускался вниз за морсом, – возразил Георгий. И заметив испуганные взгляды домашних, возмутился, – Что вы на меня так смотрите? Я не подходил к двери. Я зашёл на кухню. Поболтал с Дуняшей. Она налила морса в кувшин, я отнёс его в гостиную.
– Дуняша, это кто? – уточнил Василий.
– Кухаркина дочь, – пояснила Вера Никитична и гневно поджала губы.
– Георгий Михайлович, а по дороге туда и обратно Вы ничего не заприметили? – спросил Аладьин, – Шаги, шорохи, иные подозрительные звуки?
Тот покачал головой.
– Дуняша на кухне была одна? – уточнил Аладьин.
– Нет. Нина Ермолаевна суетилась у плиты. Муж её Степан был во дворе; он колол дрова.
– А морс был готов?
– Нет. Пришлось сходить в чулан за клюквой.
– И сколько, приблизительно, времени занял у Вас с Дуняшей этот поход? – лукаво подмигнул ему Василий.
Георгий вдруг вспыхнул до корней волос и промямлил:
– Я… не знаю. Минут десять.
– Благодарю за завтрак, – Аладьин поднялся, – Вера Никитична, шаньги – просто объедение. Не могу остаться. Очень спешу.
Выйдя из комнаты, Василий приложил ухо к двери и услышал гневный крик Веры Никитичны:
– Сколько раз тебе говорила, чтоб не водился с этой Дуняшкой! Других девок в городе мало?! Подведёт она тебя под монастырь! Тетёха ты, неразумная…
Возле двери своей комнаты Аладьин застал Исупову.
– Простите сердечно, Анна Яковлевна! Я заставил Вас ждать, – покаялся он, открывая двери, – Прошу, проходите.
Она вошла, с интересом оглядывая комнату. Василий кинулся заправлять постель, внутренне проклиная себя за беспорядок. Анна медленно прошла вдоль стены, разглядывая развешенные на ней карты:
– Ваши?
– Мои.
– Воображаете себя путешественником? – лукаво улыбнулась она.
– Тренирую пространственное воображение.
На столе лежали книги. Исупова бегло прошлась по ним взглядом:
– Читаете на немецком?
– А так же на французском, английском и латыни, – не без гордости заметил Аладьин.
Она проигнорировала его хвастливое заявление и подошла к деревянной этажерке. Там рядом с чернильницей увидела камешек, извлечённый из ладони Дюрягина.
– Надо же, – удивилась Анна, – Какие странные предметы лежат у Вас на видном месте.
– Это так, пустяки, – отмахнулся Василий.
Она взяла камешек и покатала его в ладони:
– И где Вы взяли этот «пустячок»?
– Подобрал на улице, – брякнул он.
– Вы надо мной смеётесь?
Василий сдался:
– Ну, хорошо. Это улика. Я вынул её вчера из ладони покойника недалеко от Шугаевского посёлка.
Анна брезгливо отдала камешек Василию и, отряхнув руки, поинтересовалась:
– Что случилось с этим беднягой?
– Он бросился под поезд.
Она недоверчиво улыбнулась:
– Вы шутите? Держа в руках такую вещь, под поезд не бросаются.
Василий в недоумении умолк, пытаясь понять смысл сказанной ею фразы. Анна Яковлевна заметила его удивление:
– Постойте. Василий Кириллович, Вы что же, не знаете, что это такое?
– А что это?
– Это золото.
– …Золото?! – Аладьин судорожно сглотнул.
– Да. Прожилка долей на пять будет, – со знанием дела заявила она.
Василий впился глазами в корявый камень:
– А-а почему оно такое… тёмное и шершавое? – поразился он.
Исупова рассмеялась:
– Откуда Вы родом, Василий Кириллович?
– Из Тульской губернии.
– Понятно. Никогда не были на рудниках? – кивнула она, – Видите ли, прежде, чем золото попадёт к ювелиру и будет выглядеть вот так (она указала на свой перстень), изначально оно выглядит вот так невзрачно. У моего отца под Троицком два золотоносных рудника.
Аладьин припрятал самородок поглубже в карман жилетки:
– Впрочем, пока оставим это. Я пригласил Вас, Анна Яковлевна, чтобы задать один вопрос, касающийся происшествия в доме Чикиных. Я мучаюсь им со вчерашнего дня.
– Спрашивайте, – покорно согласилась она, присаживаясь в кресло, и потупила взгляд.
– Где Вы были с того момента, как вышли из гостиной до того, как вошли в спальню Ольги Александровны?
– Не понимаю.
– С тех пор, как Вы ушли за альбомом для Оленьки, прошло не меньше четверти часа. Мы успели поговорить о новостях в завтрашней газете, о цирке и фокусах. Потом я спустился вниз. И лишь затем минуты через три услышал, как Вы вскрикнули, увидев воровку; следовательно, вошли в комнату Ольги только что. Так, где же Вы были эти семнадцать-двадцать минут?
Анна невинно улыбнулась и постаралась увильнуть:
– Мне не хотелось бы об этом говорить.
– Очень сожалею. Но Вам придётся.
– Но какая, в сущности, разница, когда я зашла в комнату, сразу или, спустя какое-то время? – возмутилась она.
– Есть подозрение, что кто-то открыл вору дверь. Я вынужден проверить всех, кто покидал гостиную, – заявил Василий.
Исупова вспыхнула:
– Вы подозреваете меня?!
– Анна Яковлевна, я настойчиво советую сказать мне правду.
Она начала кусать губы:
– Мне неловко… Обещайте, что Вы никому не скажете.
– Если только это не будет связано с похищением.
– Господи! Ну, конечно, нет! – воскликнула она, – Одним словом, я ненавижу клюквенный морс. Когда его пью, становлюсь похожа на воздушный шар. А во время ужина у Чикиных я выпила целых два стакана! Поэтому, когда Ольга предложила кому-нибудь сходить за альбомом, я с радостью уцепилась за эту возможность улизнуть, наконец, из гостиной.
Она в ужасе взглянула на Аладьина:
– Надеюсь, Вы не запишите это в протокол?
Он подавил невольную улыбку:
– Клянусь, я унесу эту тайну в могилу. А, когда Вы шли через прихожую и по коридору, не заметили ничего подозрительного?
– Нет.
– А почему, увидев девочку, Вы решили, что она из прислуги? Разве Вы не знаете, что среди прислуги Чикиных нет детей?
– Понятия не имею! – фыркнула Анна, – Я никогда не интересуюсь прислугой.
– Странно, что от обуви воровки нигде не осталось следов. На улице жуткая грязь. Не по воздуху же она пролетела? – заметил Василий.
Анна пожала плечами:
– Может, она прилично воспитана. И, как все мы, оставила галоши в прихожей?
Аладьин хлопнул себя по лбу:
– Галоши! В этом городе все ходят в галошах! – он схватил Анну за руку и горячо поцеловал, – Анна Яковлевна! Вы – просто чудо! Постойте-ка, если девчонка выпрыгнула в окно и убежала, то значит галоши…
– Остались где-то в доме, – досказала Исупова
Василий вытащил Митрофана Ивановича из-за стола, где он завтракал в обществе супруги и двух ребятишек.
Идя по улице к дому Чикиных размашистым шагом, и всё ещё что-то дожёвывая на ходу, Новоселецкий, ворчал:
– Как я сам до этого не додумался? Галоши! Едрёный конь!
Семейство Чикиных они застали в полном составе. Александр Адрианович собирался на службу. Но остался узнать, чем закончатся поиски полиции.
Сперва обыскали всю кухню. Переворошили галоши кухарки, её мужа и дочери. Заглянули за двери, в чуланы. Пошарили даже в поленнице. Ничего.
Вернулись в прихожую.
– А что, если всё намного проще? – предположил Василий и вытряхнул из «галошницы» всю господскую обувь, – Итак, я полагаю, что самые большие – господина Чикина-старшего.
Конец ознакомительного фрагмента.