5
Мы вообще-то с Жанной познакомились случайно. Приятель уговорил меня пойти с ним в театр. Да, в театр. Случается такое. Давным-давно, ещё в эпоху стабильного апокалипсиса довелось мне устроиться на одну из местных радиостанций. Краснея и бледнея от одной мысли предлагать себя в качестве наёмного сотрудника, я, все-таки, уговорил себя прийти в их офис, где по пришествии был подвергнут скрупулезной аудио-визуальной проверке со стороны местных старослужащих, чей рабочий стаж исчислялся несколькими месяцами. На мои невнятные бормотания по сути вопроса о потенциальной работе в штате коллектива мне было дано понять, что мои возможные коллеги не очень стремятся видеть меня среди себя. Тем не менее, последнее слово оставалось за продюсером, произнесшим всего два слова.
– Ладно, пробуем.
В общем, принять меня приняли, но до сих пор у меня есть подозрение, что это выглядело как жест доброй воли и акт милосердия одновременно. Причём главным аргументом, как я думаю сейчас, склонившим чашу весов в мою пользу было наличие у меня пакетика с семечками, которые разошлись по карманам и рукам высокой аттестационной комиссии во время моего прослушивания, подчас принимавшего форму допроса.
Прошёл год моей работы на радио. Микрофон стал вторым я, диски и мини-диски подчас служили подушкой и подставкой под горячий кофе и быстрорастворимую еду, а кресло ди-джея – кроватью.
Работа во времена первого общенационального постдефолтья оплачивалась не слишком щедро. Заработанного едва хватало на мечту детей того времени – упаковку сока Юпи. Многие так и говорили.
– Как дела? Где работаешь? На Юпи хватает?
Вот как раз на Юпи и хватало. Юпи стал мерилом успеха и процветания. Фактически, по шкале удовольствий он вытеснил все остальные порошки всевозможных цветов. Вот так, весело, от Юпи до Юпи проживали мы свои дни, недели и месяцы.
Страна, тем временем, отходила от сильнейшего наркоза, постепенно приходя в чувство.
Одной из немногих привилегий работы в храме звуков и ФМ частот были контрамарки на посещение любых культурно-массовых мероприятий, проводимых в родном городе.
Пользуясь служебным положением абсолютно цинично, мы с коллегами постоянно зависали на дискотеках, закрытых кинопросмотрах, лекциях, показах, плавно переходящих в лёгкий фуршет и резко заканчивающихся банальной пьянкой.
Обычный апрельский день грозил быть похожим на предыдущий апрельский день. Это не совсем входило в мои планы.
Утро было недобрым, несолнечным, непродуктивным, неудачным. Короче, у меня было серьёзное похмелье, доставшееся в наследство от посещения ночного клуба в предыдущий день.
Юрий, мой коллега по эфиру, замечательный диджей и неудавшийся в прошлом гангстер, старался изо всех сил помочь мне добрым матерным словом. Совместный утренний эфир уже подходил к концу, а мой язык, отказавший мне в способности правильно артикулировать звуки из-за невероятной сухости в рту, постоянно подводил меня при произнесении названий композиций, идущих в эфире.
– У меня есть пара контрамарок в театр. Пойдёшь? – Юра использовал последнее средство в борьбе с моим посталкогольным синдромом в надежде пробудить во мне доброе, разумное и, что греха таить, вечное.
– Там в буфете для информационных спонсоров фуршет намечается. Пойдём. Заодно и поправишься. – Юра мягко, но неуклонно настаивал на совместном времяпрепровождении вечером.
При упоминании слова фуршет я сдался. Кутузов сдал Москву французам, свято полагая, что вернёт Первопрестольную назад, а я сдал себя себе сам, не менее наивно полагая, что обрету душевное и физическое умиротворение после участия в фуршете.
Местный драматический театр был местом сборищ юных возвышенных и, как правило, одиноких девушек и, как второе правило, весьма приземлённых дам пост-бальзаковского возраста. Те и другие искали здесь отдушину в своих сомнительных жизнях. И те, и другие жаждали встречу с прекрасным. При все этом, театр посещала и третья категория лиц – маргинальные представители сильного пола. Последние, правда, посещали спектакли с другими целями.
Камерное настроение охватывало каждого уже при входе в этот храм академической культуры. Массивные лестницы, красные ковры с жестким ворсом, номерки на одежду из неведомого науке сплава, гранитные стены, сантиметровое стекло – все настраивало на встречу с прекрасным. Но у меня было ещё одно наблюдение. Мне всегда казалось, что в антрактах в буфете театра было гораздо больше людей, чем в самом зале. Возможно, это были всего лишь юношеские максималистские суждения, возможно, слабое знание основ элементарной математики или просто сила самоубеждения, но буфет областного театра, будучи по площади сравним с площадью самого зала, очень часто не мог вместить всех желающих отведать канапе с тёплой водкой или молдавским качественным вином. Что самое любопытное, после третьего звонка на вторую часть представления многие не выказывали очевидного желания возвращаться в зал. Обычно посетители театра после завершения антракта просили официанток повторить по пятьдесят или по сто с порцией канапе. Женщины, тянувшие на себе нелегкую лямку служения Мельпомене на ниве разноса горячительных напитков и доставки бутербродов, никогда не сопротивлялись пожеланиям своих гостей. Напротив, служительницы театрально-ресторанной культуры вкладывали все своё усердие, все силы и все напряжение лицевых мышц именно в этот момент, когда второй акт неизвестной пьесы современного автора уже начинался в свете софитов.
Но мы отвлеклись.
– Какого черта! Театр!? Ладно, я согласен, – моё сознание было готово к потреблению очередного шедевра местной режиссуры.
Вечер наступил, как и положено, по расписанию. Мы сидели в диджейской, готовясь ко встрече с прекрасным. Мой друг посмотрел на часы и, взяв со стола щетку для обуви, стал тщательно начищать туфли. Я посмотрел с некоторой укоризной на Юру, и, надев куртку, поплёлся за моим другом навстречу судьбе.
Жанна сидела в полном одиночестве. Один из последних рядов. Вокруг ни души. Считая про себя ступени, я спустился в зал, где в нерешительности остановился, пытаясь понять, где были наши места, указанные в контрамарках.
Несмотря на то, что на них был указан второй ряд, я остановился глазами на верхней части партера.
– Ты глянь, какая фифа! – за что я любил Юру, так это за его точные формулировки.
– Идем, идем. С ней сядем, – мой соведущий слегка толкнул меня локтем, не давая шанса сориентироваться. Мне не оставалось ничего кроме, как последовать за ним.
– Вы не возражаете, мы присядем рядом? – с очевидной мартовской интонацией Юра поинтересовался у неизвестной девушки.
– Пожалуйста, – чуть слыша, ответила юная любительница провинциальных постановок.
Юра сел справа от неё, я по другую сторону. Лицо девушки мне показалось знакомым.
Через месяц мы поженились.