Глава 4
– К дежурному, вы сказали?
– Да, третья дверь по коридору налево.
– Инга, не отставайте! – Софья Павловна уверенно пошла по коридору. Инга только хмыкнула: ну как скажешь, что пять минут назад она боялась войти в дверь ОВД «Пресненское»? Вот и про ногу больную забыла, страдалица.
Кабинет нашли быстро. Постучали. Не дождавшись ответа, вошли.
Двое. Один у окна, гримаса на пол-лица. Второй за шкафом, заполненным канцелярскими папками, что-то сосредоточенно изучает в компьютере, головы не поднял.
Увидев посетителей, первый стукнул кулаком по столу, на подносе жалко звякнул графин о стакан.
– Блин, задолбали уже! Вы к кому, женщина?
Софья Павловна закашлялась.
– К Рыльчину Анатолию Сергеевичу, – сказала Инга.
– К дежурному следователю, – важно добавила Софья Павловна.
– Тогда ко мне. – Первый вздохнул, показал на стул напротив.
Софья Павловна села. Второй стул Инге пришлось искать.
– Я вдова известного журналиста, телеведущего, профессора Волохова Александра Витальевича, – начала Софья Павловна веско. – Пришла, чтобы заявить о краже ценного предмета.
– Волохова, говорите? – Рыльчин откинулся на стуле.
– Он умер несколько дней назад. Вы должны знать.
– У нас тут каждый день кто-то умирает, а то, бывает, и не по одному, а целым пучком. – Он хихикнул.
Противный тип. Тонкие длинные губы, не поймешь, то ли улыбается, то ли кривляется.
Софья Павловна немного смешалась.
– Про Александра Витальевича писали все газеты, показывали документальный фильм по телевизору. Да вы сами посмотрите, это есть в Интернете.
– Я бы посмотрел, – Рыльчин проглотил матерное слово, – да только у меня компьютер с утра висит! Слышь, Кирюха, – он глянул за спины женщин, – будь другом, найди этого лося-айтишника, пусть придет, проверит комп.
Инга обернулась и натолкнулась на недобрый взгляд второго. Он смотрел мимо нее – на Рыльчина. Смотрел насмешливо, зло, словно продолжая начатый до их прихода разговор. Не сказав ни слова, второй вышел из комнаты.
– Так что, говорите, у вас пропало? – Рыльчин стал до тошноты любезен. Он порылся на заваленном бумагами столе, откопал блокнот и взял ручку.
– Книга. – Софья Павловна приосанилась.
– Книга? – Рыльчин разочарованно положил ручку.
– Очень ценная. Можно сказать, антиквариат. – Софья Павловна заторопилась. – Это уникальное издание Жана Кокто с рисунками самого Пабло Пикассо.
– Ну что ж. – Рыльчин снова взял ручку и стал делать пометки в блокноте, Инге с ее места было видно, что он рисует клетку с попугаем. – Это меняет дело. Книга, конечно же, застрахована?
Повисла пауза. Такой вариант Софье Павловне в голову не приходил.
– Нет, вы знаете, мы об этом как-то не подумали.
Рыльчин снова отложил ручку.
– Ну разве можно быть такими беспечными? – сказал почти по-отечески. – Если нет страховки, то наверняка есть экспертное заключение об оценке?
– Тоже нет. – Софья Павловна заметно расстроилась, открыла сумочку, начала в ней шарить. Ничего не найдя, захлопнула сумку с резким щелчком.
– Да вы не волнуйтесь. – Рыльчин откинулся на стуле, крутанулся вправо-влево. – Водички выпейте, – предложил он, но даже не посмотрел в сторону мутного графина.
– Так что же делать? Что вы мне посоветуете? – Софья Павловна показала жестом, что воды не хочет.
– Давайте начнем с начала. – Рыльчин наслаждался беседой. – У вас была бесценная книга. Кстати, откуда она у вас?
– Ее подарил мужу сам автор, – гордо сказала Софья Павловна.
– И автор может это подтвердить?
– Позвольте, но автор давно умер.
Замолчали.
– Печально. В таком случае, у вас имеется дарственная?
– Ну что вы, откуда? – Софья Павловна опять открыла сумочку, закрыла. – В 1958 году эту книгу с оригинальными набросками великого Пикассо Жан Кокто подарил Александру Витальевичу во время фестиваля во Франции.
– И ваш муж нелегально ввез в Советский Союз произведение высокой художественной ценности? Не задекларировав должным образом?
Инга сидела позади Софьи Павловны, ерзала на стуле и никак не могла понять, что ей делать. Вмешаться в разговор, который напоминал пьесу абсурда? Осадить этого наглого ухмыляющегося типа? Но что это даст? Рыльчин, Инга это видела, был отнюдь не идиотом и не глупцом, он владел ситуацией и получал удовольствие от издевательства над Софьей Павловной. Но формально придраться было не к чему.
– Что же получается? – Рыльчин опять взял ручку и продолжил рисовать клетку. – Ваш муж, профессор, телеведущий, пользуясь своим служебным положением, контрабандой ввез вышеозначенную книгу. Книга эта много лет хранилась у вас дома. Конечно же, в сейфе?
– Нет, – совсем расстроилась Софья Павловна.
– Ну вот видите. – Он был почти ласков. – В открытом доступе. Теперь после смерти мужа выясняется, что книга исчезла. Таким образом, это дело подпадает под статью 158 Уголовного кодекса Российской Федерации, в действующей на сегодняшний день редакции, о краже. Или под статью 161 – грабеж. Или под статью 164, хищение предметов, имеющих особую ценность. Но проблема заключается в том, что вы не можете доказать не только то, что эта книга принадлежала вам, но даже сам факт ее существования.
– Как же так! Есть же свидетели!
– И если я, – непреклонно продолжал Рыльчин, не обращая внимания на возглас Софьи Павловны, – сейчас послушаю вас и заведу дело по одной из вышеперечисленных мною статей, а в дальнейшем выяснится, что ваш муж добровольно отдал эту книгу какому-нибудь своему другу, – он подумал, – или подруге, то… – тут он сделал многозначительную паузу, – я могу привлечь уже вас по статье 306 УК Российской Федерации за ложный донос.
Его голос то забирался вверх почти до фальцета, то резко спускался вниз. Волны сверлили мозг.
Если он не заткнется, я не справлюсь!
– Так что же мне делать? – совсем беспомощно спросила Софья Павловна.
– Вспомните лучше, кому мог отдать или дать на время эту вашу бесценную, как вы утверждаете, книгу, сам господин Волохов? У кого были ключи от квартиры? Может, кто-то бывал у вас дома в последнее время? – И вдруг резко: – Вспоминайте!
Софья Павловна в панике обернулась к Инге.
– А вы, гражданка, простите, кто будете? – Рыльчин заметил ее как будто только сейчас.
– Инга Александровна Белова. Я…
– Дочь? – бесцеремонно перебил ее следователь. – Племянница? Кем вы приходились покойному?
– Он был моим учителем, – твердо сказала Инга. – И другом.
– Другом, говорите. – Рыльчин опять откинулся на стуле и смерил ее оценивающим взглядом. – Подождите за дверью. Насколько я понимаю, это сугубо семейное дело.
– Прекратите издевательства, – тихо произнесла она, угрожающе вставая со стула. – Вы обязаны нам помочь! Эта книга существовала, в ней оригинальные эскизы Пикассо. И покойный хозяин не мог ее никому отдать. Мы требуем возбуждения уголовного дела. Вы должны заняться поисками.
– Ах, вы требуете… – протянул Рыльчин, жестко глядя на нее. – А вы знаете, что прежде всего по этому уголовному делу я буду вынужден задержать вдову покойного? Нет? По статье 33 УК РФ за необеспечение охраны культурного наследия. Книжечка ваша, насколько я понимаю из возмущенных воплей, музейная редкость?
Софья Павловна хватала ртом воздух.
– Эта книга из частной коллекции, к ней ваша статья неприменима, – гневно ответила Инга.
– Грамотные все стали, меня, юриста, учить будут. – Он не сводил с Инги глаз. – Так, давайте разбираться по-хорошему, – сдал немного назад Рыльчин. – Я понял суть проблемы. Поскольку вы не член семьи покойного, выйдите. Ваши свидетельские показания пока не требуются.
В глазах у Инги побелело. Еще немного – и она ослепнет, станет совсем беспомощной. Это редкое состояние накатывало на нее в минуты ярости и страха.
Срочно успокоиться, срочно. Почему именно сейчас, так не вовремя?
– Буду ждать вас на улице, – сказала она Софье Павловне. – Ничего не подписывайте.
Дверью хлопнуть получилось убедительно.
На улице было прохладно, но Инга этого не почувствовала. Она отошла за угол здания, прислонилась к стене, закрыла глаза. Ее накрывал белый шум. Кровь толчками била в висках, кончики пальцев онемели.
Я похожа на ведьму с бельмами вместо глаз.
Одной рукой она крепко держала сумку, другой шарила внутри – искала сигареты. Рутинное действие поможет расслабиться, знала по опыту, поэтому не бросала курить. Сунула сигарету в рот, зажигалка никак не находилась.
– Курите, – раздалось рядом вместе со щелчком. Инга поймала чью-то руку, прикурила. – А я смотрю, вы результативно поговорили с Рыльчиным, аж трясет всю.
– У вас тут все такие уроды? – спросила зло.
– Нет, есть особо выдающиеся. – Мужчина засмеялся, и Инге стало легче. Белый шум утих, напряжение спадало.
– Вы…
– Кирилл Архаров.
– Инга Белова.
Боль в висках прошла, но главное – она видела, хоть и в тумане. Тот самый второй, который сидел за шкафом и которого Рыльчин попросил сгонять за айтишником.
– Скажите, Кирилл, а Рыльчин вас тоже специально выставил из кабинета?
– Сами-то как думаете? – Кирилл прищурился то ли от дыма сигареты, то ли от избытка хитрецы.
– А вы в курсе, кто занимается Волоховым?
– Рыльчин и занимается.
– Ну не гад? А нам сказал, что о Волохове впервые слышит!
– Ага, я и говорю: особо выдающиеся.
Инга улыбнулась. Зрение восстановилось почти полностью, чувство опасной беспомощности исчезло.
– Инга, поехали! – Софья Павловна вышла на улицу, и пространство сразу уменьшилось. – Покинем навсегда это кошмарное место! – Она, не оглядываясь, направилась к машине.
– Спасибо, Кирилл. – Инга протянула ему руку.
Он серьезно ответил на рукопожатие, помедлил немного, достал телефон и – не предложил, не продиктовал, не поделился – а именно отдал приказание:
– Пишите. Мобильный: 8 903 278 63 84. Холодивкер Евгения Валерьевна. Будете звонить, скажите дословно следующее: при любом сценарии победа возможна. Записали?
– А она кто? – Инга послушно все записала, сохранила в память телефона.
– Во-первых, надежный человек. Во-вторых, судмедэксперт. Она делала вскрытие, – и, пресекая дальнейшие вопросы, рубанул: – Всего хорошего.
Она ехала домой вялая, будто изваренная в молоке. В салоне такси пахло тяжелой смесью: парфюм, пот, сигареты, кожа. Голова по-прежнему болела, но монотонно. Будто море после шторма – виски свинцовые, но пик позади. Сердце гулко билось. Софья Павловна и Рыльчин слились в двуглавое чудовище, и оба что-то визгливо выкрикивали.
Эти приступы у Инги начались давно, еще в детстве. Первый случился, когда к ним в очередной раз заявился Матвеев. Сухой и длинный, похожий на отрубленный сук, он часто приходил к ним, когда они жили в Рабате при посольстве. Инга тогда здорово вытянулась, рванула вверх сразу после тринадцатилетия, но все равно была ему примерно по грудь. Он наклонялся к ней и смотрел в упор, его глаза – мятные леденцы с горьким неприятным привкусом. И Инга обмерзала изнутри, не зная, куда себя деть, как скрыть свое отвращение, свою полную невозможность находиться рядом с ним. Выходила мама:
– Паша, садись есть, наверняка голодный, – и спасала ее.
Инга бежала в свою комнату, слыша внутри оглушительное тошнотворное сердцебиение, а снаружи – их разговоры, трехголосье споров о Брежневе, специях на рынке, низком качестве местных тканей («швы ползут после первой стирки!» – мама брала самую высокую ноту, она иглой входила в ухо), о рыбалке и короле Марокко Хасане II.
Тот приступ она приняла за отравление: скрутило железной скрепкой живот, стало дурно. Грудь превратилась в две горящие головешки, к которым невозможно прикоснуться, белье испачкалось гадким и вязким, кружилась голова.
– Обычные женские дела! Теперь так будет каждый месяц. Боль скоро пройдет! – сказала мама с какой-то неприязнью и пошла в аптеку за ватой.
За воротами посольства кончались квадратные фонтаны с резными фигурами, начиналась пыль, а в пыли едва виднелись домики, похожие на коробки из-под обуви, в пыли же лежали собаки и дети – и те и другие в одинаковых розовых корках то ли аллергии, то ли лишая.
Голова кружилась так, что невозможно было встать с кровати. Инге казалось, что она несется вдоль стен и потолка, как Емеля на печи, только с огромной скоростью, кувыркаясь. В соседней комнате Матвеев что-то бодро говорил отцу. И от его слов Ингу слепило, как от пронзительного луча настольной лампы под кроваво-коричневым абажуром, пущенного прямо в глаза. «Ложь! Нож! Врёт! Вред!» – стучало в ее висках от каждой его фразы. Она жмурилась, но луч преследовал ее, и боль, вопреки обещаниям мамы, не проходила.
Вызванный врач проверил позвоночник, шею и среднее ухо; она помнит молоточки и металлическое прикосновение к горячей коже. Потом он шушукался с родителями, пытаясь определить, какую же болячку вытащили на свет подростковые изменения в ее теле. Их шепот за стеной казался ей похожим на струю воды в умывальнике – пронзительно синюю. Инга старалась отвлечься от этого яркого цвета, рассматривая загиб скатерти на журнальном столике около кровати – красной, в мелкий турецкий огурец – она цеплялась взглядом за этот загиб, стараясь удержать его на месте, а все вокруг кружилось, будто родители купили ей билет на бесконечную карусель.
Узор скатерти напоминал дворик, который ей показал отец, – дети редко покидали оазис посольства, но папа иногда брал Ингу с собой на прогулки. Тот прямоугольный дворик, с арками, напоминающими слепки чьих-то верхних зубов, они даже не разглядывали – так, посмотрели мельком, но Инга сразу подумала: «вот бы здесь почитать», и с тех пор желание найти его и устроиться на скамейке с книжкой было постоянно с ней.
Инге исключили болезнь Меньера, шейный остеохондроз и опухоль. Исключили близорукость и мигрени. Она не могла вставать, не могла смотреть телевизор, не могла читать, не могла учиться. Ей мешали эти навязчивые цвета: они высыпались из уст говорившего, как дар феи – то нежным розовым лепестком, то золотой монетой, а то бурой жабой. Анемия навалилась на нее тяжелыми, бесконечными днями. Безысходно, как заваливает камнепад дорогу.
Папа протягивал к ней руку, чтобы проверить лоб, что-то нежно шептал, и она ощущала бирюзовую прохладу его речи. Мама справлялась о ее самочувствии – и ей казалось, что огромная фиолетовая ваза опрокидывается на ее голову. Инга пугалась, отшатывалась, думала, что сходит с ума.
Все закончилось внезапно. Будто не было этих пяти дней в разноцветном беспамятстве, от которого изредка спасал папин голос и воспоминания о заветном дворике в городе. С неделю Инга наслаждалась всем: тем, что делает шаг, теннисной ракеткой в руке, как на ветру рубашка облипает тело, страницами книг, ночными шорохами.
Но через два месяца все повторилось. Инга не могла объяснить, почему присутствие некоторых людей, а точнее, их речь либо усиливала это состояние, либо, наоборот, смягчала боль и головокружение. Она старалась переключиться, отвлечь себя на какой-нибудь ритуал. Раньше крутила пальцами волосы, грызла заусенцы, позже стало выручать курение. Родителям она ничего не стала говорить.
В тот год в Рабате Инга все-таки сбежала из посольства, заборы и запреты никогда ее не останавливали. Она взяла первый том «Анны Карениной» и пошла искать заветный дворик. Мечте, державшей ее на плаву во время болезни, пришел день исполниться.
Собаки окружили ее профессионально, так делает любая стая, вышедшая на охоту. Все – огромные, с человека на четвереньках, но облезлые и местами плешиво-розовые, как шакал Табаки. Инга не успела испугаться: она почувствовала, как земля под ногами заворачивается в песчаную воронку, зажмурилась и начала падать. Откуда-то справа взметнулась палка, воронка застонала, как плачут раненые и дети, она схватилась за очень худую, очень смуглую мальчишескую руку и ослепла. Мир превратился в засвеченный кадр: только белый цвет, как яркое солнце, как лампа в глаза. Инга цеплялась за спасшего ее мальчишку и моргала, моргала. По рыжим волосам и бледной, в веснушках, коже тот, вероятно, понял, откуда взялась на улице эта девочка, и привел ее обратно к воротам посольства. Усадил, все еще слепую, на парапет, вложил в руки поднятую из пыли книгу и удрал.
Ее опять уложили в постель. В этот раз зрение восстановилось быстрее: она увидела, как папа поправляет на ней одеяло, как цвета вокруг него сами собой сложились в озабоченность, усталость и боль. Она поймала его руку:
– Пап, Матвеев… он… с ним что-то не так. Он не любит тебя. Сильно. Он сделает тебе зло.
– Ингуш, с чего это ты вдруг?
– Я точно тебе говорю. Я знаю.
– Да он единственный, с кем тут и поговорить-то можно. Спи. Завтра все пройдет.
Назавтра действительно все прошло. Но возвращалось – в моменты стресса, опасности, переживаний. Постепенно Инга научилась с этим жить. Контролировать. Понимать значения цветов, которые видела. Что бирюзовый – это честность; белый – радость; пурпурный красный – жажда власти. В самые тяжелые моменты ей помогал отец. Ему одному она доверила свою тайну, не боялась, что он запишет ее в психи.
– Иногда я вижу слова людей! – сказала она. – Каждую фразу! Мне страшно, пап! Что со мной не так?
– Не бойся! Просто ты особенная. Есть люди, которые видят музыку. Кандинский, Скрябин обладали этим даром. А ты видишь слова! Ты у меня цветовизор!
С тех пор они так и называли эту «особенность». Со временем Инга почувствовала, что разные цвета появляются не просто так: они указывают на эмоции и истинные намерения людей – нужно только подобрать ключ к этому шифру.
Пыльный Рабат остался позади, как морок, как сон. Всплыл в их жизни лишь однажды – когда коллеги провожали отца на пенсию.
– Представляешь, – сказал он, придя из ресторана поздно вечером. Он зашел в ее комнату и сел на кровать, чего не делал уже много лет. Инга заметила, как он задумчив. – Меня сняли с должности в посольстве из-за доноса.
Кто-то утверждал, что я замешан в спекуляциях. Чушь какая! Я еле отмылся тогда. Старался не втягивать вас с мамой в эти проблемы. И только сегодня Прокофьев сказал мне, что тот донос написал Матвеев. Выходит, ты была права насчет этого мерзавца. Как ты это поняла?
– Меня от него тошнило, потому что он был плохого цвета, – без улыбки ответила Инга.