сквозь призму времени. НЕ ИЗМЕНИТЬ, НЕ ПОВТОРИТЬ (Ольга Реймова)

Пролог

Я пишу в основном про любовь. Про другое и прочее рассказывать не хочется и мне самой неинтересно. Хотя я уже прожила целую жизнь, большую и длинную, и по сути нелёгкую. Но мой оптимизм мне помогал выжить во всех ситуациях. Себя в обиду не давала и других тоже не обижала. Старалась понимать всех, кто встречался на моём пути. И бежала по жизни почти не спотыкаясь, выбирала дорогу, которая мне нравилась и меня привлекала.

Если я видела, что человек меня не понимает, и я ему не нравлюсь, я уходила в сторону без сожаления. А тому, кто нуждался в моей помощи, протягивала руку. Так и жила. Грустила, тосковала. Но всегда находила интерес, чтобы спрятаться от этих «подруг», которые зовутся Грусть и Тоска. Но они меня везде настигали. Приходилось и приходится сейчас с ними дружить.

Я, кажется, хотела про любовь. Про неё много написала, но, пожалуй, не всё ещё.

Ты никогда не говорил мне, что любишь меня. А если я спрашивала, то говорил, что это избитые и банальные слова. Их не нужно вслух произносить, что я сама должна почувствовать любовь. Почувствовать… А если мне это только кажется, а?

Когда доказываешь теорему в математике, то существуют условия необходимые и достаточные. Если ты докажешь достаточность и не можешь доказать необходимость, то теорема не доказана. Так и в жизни. Если всё, что ты делаешь – это достаточно, то ещё не всё. Есть необходимое. Хочется услышать слова признания, это есть необходимость.

Пока мы не женились, то ты читал мне стихи, пел песни, приносил сирень, когда она цвела. А когда мы стали мужем и женой, то цветы появлялись редко. А я хотела всегда цветов, слов признания, пылкого взгляда, как раньше.

А ты… так встанешь поодаль и смотришь на меня с критикой и при этом скажешь о каком-нибудь моём недостатке во внешности и смеёшься радостно над тем, что произнёс. А мне обидно до слёз, и становится так отвратительно на душе, что больше видеть тебя не хочется. Сбежать навсегда, чтобы не видеть этот критический взгляд, не слышать этих слов, что я впоследствии и сделала.

Меня всегда спрашивали, почему я от тебя уехала, такой красивый и хороший парень. Я не могла сказать людям почему. Говорила, что ребёнку не подошёл тот климат и мне тоже. Я не хотела чувствовать себя униженной и оскорблённой. Пусть лучше я буду одна, и никто никогда не скажет мне обидных слов. Может быть я и неправа. Но ты всегда так говорил обидно, обидно до сих пор, когда вспоминаю.

Вот сейчас на дни рождения и праздники, по телефону, поздравляем друг друга, подолгу болтаем. Здесь ты не вредный, шутим, смеёмся вместе.

А когда приезжаешь, я опять чувствую твой критический взгляд и знаю, что ты думаешь, глядя на меня. Мне опять не по себе. И становится обидно до слёз.

Почему ты такой?

Я всё время думаю, что напрасно сбежала. Так многие живут, и ещё хуже живут. А мне только надо было лишь подавить в себе обиду, такую малость! Тогда я была молодая, многое не понимала в жизни. Но так случилось.

И доживаю всё с этими же мыслями, которые не оставляют мою душу в покое. Господи, как всё сложно в этом мире.

&1

– Скучный фильм, тебе не показалось?

– Нет, мне понравился. Это в моём духе. Мелодрама и романтика, – Рита замолчала. Ей не хотелось его обсуждать сейчас. Он взволновал её, посеял грусть и тоску.

Её спутница Шурочка что-то ещё говорила про своё впечатление, смеялась, но Рита её не слушала. Она думала о своём. Музыка красивая и актёры играли без лишних эмоций, всё на уровне взглядов и незначительных слов, но так сумели передать чувства двоих, что в данный момент хотелось только думать, мечтать и не обсуждать.

Шурочка намного старше Риты. Никогда не была замужем, и ни с кем никогда не встречалась. Она красивая, умная, но одна.

Многие девушки её поколения остались одни, их кавалеры 1922—25 года рождения погибли на войне.

Но она уже о своём личном и не думала. Рита тоже была уже ближе к тридцати. Но мечтала найти свою любовь и ждала её.

Про себя отметила, что у героини фильма фасон платья, как у неё сейчас, и длина такая же. Только не понятно, какого цвета, кино-то чёрно-белое. А у Риты синее платье. Решила, что у героини тоже синее. Шла и улыбалась, вспоминая, как та танцевала.

Рита с мамой приехала в гости к Шурочке. Она у них впервые. Их родители какой-то период жизни прошли вместе и решили организовать встречу.

Шурочка купила билеты на новый фильм «Каждый вечер в одиннадцать». Чёрно-белое кино, серые волны моря дополняли тихую, нежную музыку фильма. В главных ролях всеми любимый тогда Михаил Ножкин и очаровательная Маргарита Володина. Немного придя в себя, Рита услышала Шурочку:

– А мне больше нравятся фильмы, где всё ясно и понятно. А тут додумывай, да разумей. Очень сентиментально.

– У каждого своё мнение, по мне так такие фильмы.

Наконец, дошли до дома. Особо говорить им было не о чем.

– А вот и мы, – радостно сообщила Шурочка.

– А вас тут гость дожидается.

– О, Костенька, пришёл! Вот знакомься. Маргарита – наша гостья, о которой мы тебе говорили.

Костя – самый любимый Шурочкин племянник. Обаятельный, застенчивый, синеглазый, с копной пушистых, русых волос.

– Здравствуйте, а я вас заждался, уже давно пришёл. Не знал, что вы в кино отправились, – смущенно и слегка покраснев, пробасил Костя.

Рита с интересом рассматривала его. И думала: «Надо же, покраснел слегка, не мальчик ведь, а красив этот их Костя!»

Она ещё находилась под впечатлением фильма и отвечала на вопросы кратко, без встречных обязательных вопросов. Костя ещё немного посидел, расспросил про фильм и ушёл.

– У Кости жена скоро должна родить. Пять лет уже женаты, но детей не заводили, потому что жена училась в институте. А сейчас уже можно, институт закончила, – рассказывает Шурочка, – но не очень они хорошо между собой ладят. Вот уж родится ребёнок, может и найдут общий язык. Костя у нас очень хороший, ответственный, серьёзный, ценится на работе. А ей всё чего-то надо. То не так, это не эдак. Избалованная. Папа профессор, мама доцент, дома полная чаша. Привыкла жить на всём готовом.

Рита слушала и думала: «Неужели даже такие красивые мужчины бывают не устроены в жизни. А я думала, что только женщинам не везёт».

Потом Костя заходил к ним ещё несколько раз. А когда Рита с мамой уезжали, он пришёл их провожать с большим букетом алых роз.

Прошло два года. Уже росла дочь у Кости и вдруг звонок.

– Алло, это я – Костя. Еду к вам в командировку, никогда прежде не бывал у Вас в городе. Встретишь?

– Да, да, конечно, встречу! Ты самолётом, во сколько?

Он прилетел, моросил мелкий осенний дождь. Был вечер. Она под зонтиком, а он так с открытой головой и улыбается во весь рот, глаза совсем синие-синие.

– Костя, вставай под зонтик!

– Да, нет, не растаю!

Немного помолчали. Рита не знала, как начать разговор.

– Рита, я развёлся с женой. Приехал к тебе.

– Ты что? У тебя там ребёнок!

– Не получается у нас мирная жизнь. А вот как увидел тебя тогда в первый раз и подумал: «неужели такие девушки есть в жизни, на самом деле?» Я думал, что только в кино такие бывают. И с тех пор о тебе думаю. Я написал как-то письмо тебе, а ты не ответила.

– Я твоей маме написала, что получила от тебя письмо, у меня всё по- прежнему. Я правда не знаю, что тебе сказать, Костя!

– Скажи, что выйдешь за меня замуж.

&2

Он очень хороший. Она тоже. А вместе никак. Вместе они плохие.

Он ждёт от неё внимания, а Она от него. И так оба ждут, не глядя друг на друга. И живут какое-то время вместе в надежде, что чего-то увидят друг от друга. Но нет ничего: ни от него ей, ни от неё ему.

Живут в разных городах. Пишут друг другу письма. Он пишет сухие, сдержанные письма, которые прочитав, хочется зареветь от безысходности.

Она пишет письма пространные, радостные, подробные, с признаниями.

У них за несколько лет образовались две большие стопки писем. Его письма по одному тетрадному листочку, исписанному на одной или на полторы страницы. А у неё письма толстые, по несколько страниц.

Решила Она, что надо жить в одном городе, вместе. Переехала, привезла эти письма. И теперь лежат две стопки рядом. Его стопка в два раза меньше, потому что писал по чуть-чуть, а её стопка высокая, потому что писала каждый день и помногу.

Живут тихо, без скандалов. Работа, быт, ребёнок. Читают книги, иногда играют в шахматы. Он говорит мало. «А о чём говорить? Что зря воздух сотрясать». А Она говорит, говорит, говорит. Для него это просто фон. Иногда Он и не слушает: «о чём это она? И зачем мне?»

– Да что это в конце концов за жизнь? – возмущается Она, – Я не могу так жить. Я скоро разучусь беседовать! Говорю сама с собой! Ты хоть что-то скажи! Или сделай! Ну, стукни меня, в конце-то концов!

И слёзы ручьём, рыдания. Как будто её и в самом деле ударили.

С его стороны никакой реакции, только удивлённо поднятые брови: «С чего это она так разошлась?».

– Я уеду домой. Для чего я здесь? Слушать твоё молчание?

– А чего тебе не хватает? Квартира отдельная, всё есть. С жиру бесишься.

– Тебя не хватает! И ещё как!

Забрала самое дорогое – ребёнка, и уехала.

Опять письма. Он пишет: «Перечитал все твои и свои письма. Твои письма такие интересные, а у меня как отчёты, скучные. Приезжайте или я выброшусь с седьмого этажа вниз головой. Там бетонная плита лежит. Вот прямо на неё».

«Боже мой, – думает она, – выдумал, с седьмого этажа, вниз головой, поехать что ли? Да нет, он не псих, он этого никогда не сделает».

И написала, что приедет, как только будет возможность. Но здесь больные и старые родители. Как их бросишь. У него тоже больные старые родители. И тоже их не бросишь. Письма, телефонные разговоры ни к чему действенному не приводят.

Прошло достаточно времени. Решила. Поедет. Приехала с ребёнком, а Он как бы в обиде, что долго не решалась ехать. Она живёт в их отдельной квартире, а Он обиженный у мамы своей.

«Ну, что, – думает Она, – надо в конце-то концов поставить все точки над и».

Решила (опять Она), что пойдёт тоже к свекрови жить. Перебрались с ребёнком туда. И вот приходит женщина, стройная, высокая, чёрненькая с блестящими глазами. С его работы, его навещать, а Он на больничном.

Слышит, что беседуют, но никак сотрудники, а как достаточно близкие люди.

– Нет, – говорит свекровь, – ты ничего не подумай. Они просто друзья. Однокурсники. Она помогает ему за мной ухаживать, когда Он в командировке. Даю голову на отсечение, что между ними ничего нет.

– Поберегите свою голову, – отвечает Она ей в ответ.

– Ну, я же не дура, – опять говорит свекровь.

– Не знаю. Я вроде тоже.

Он ей ничего не говорит и Она ему тоже. Какое—то время всё идёт, как было.

– Пожалуй, мы здесь останемся.

– Зачем?

– Как зачем? Жить!

– Но я уже всё решил. У тебя семь пятниц на неделе. То ты приедешь, то ты не приедешь. А этот человек всегда здесь.

Вот и разговорился наконец-то. А то всё молчал! Значит, встретил человека, с которым можно, и говорить, и молчать.

А Она уехала вместе с ребёнком. Разошлись без скандалов и дележа имущества. Она считала, что взяла с собой самое дорогое – это ребёнок. И поняла: мужчин—то нельзя надолго оставлять одних. Они не крепкие. И не всегда любят, а просто живут.

&3

Она долго смотрела на него, потом сказала:

– А можно заглянуть в твою душу?

Он удивился, и на его лице появилась как всегда саркастическая ухмылка.

– А, может быть, – продолжала она, – у тебя души-то и нет! Вот сколько лет тебя знаю, а душу твою, ее теплоту, не почувствовала, не увидела. Ну, скажи что-нибудь, скажи, где она, душа твоя? Или ты робот, сделанный из металла и пластика?

Он молчал, глаза ничего не говорили. Трудно так. Она как будто бьётся о стену, которую не пробить.

Так прошло много лет вместе и много лет врозь. Он все равно приезжает и, молча, проводит у нее несколько дней. В день приезда говорит «Здравствуй», а в день отъезда – «До свидания».

Если она о чем-то спросит, ответит односложно или так кратко, но исчерпывающе, что следующий вопрос и не возникнет, – и опять глубокое молчание…

Уже прошла целая жизнь, сколько всего пережито, а у нее свербит в голове: «Ну почему он такой?» Как же так, почему ей не дано понять, по-че-му?

Они расстались давно, и жизнь прошла, и внучка выросла большая, а она все терзает себя: как же так, не смогла разгадать, понять, почувствовать… Видятся они редко, но после каждой встречи опять все эти вопросы.

Она иногда предчувствовала его приезд. Раньше, когда он не сообщал, в какой день приедет, она именно в этот день почему-то начинала дома уборку, что-нибудь готовить, как будто ждет гостей. А уж, если знала день его приезда, то обязательно готовилась к встрече. И ждала…

Звонок в дверь. Она бежит открывать. А увидев его, правильного, чистенького, аккуратного, тут же глубокое разочарование, смешанное с желанием уйти далеко-далеко и никогда больше его не видеть.

Он всегда приезжает с подарками и со своими тапочками. Вот до чего же у него все разложено по своим местам: ни лишнего слова, ни лишнего движения и тапочки всегда с собой.

Смотрит она видеозапись с его юбилея: столько теплых слов о нем сказано, и он, оказывается, душа компании, и поет, и танцует, и анекдот к месту расскажет, а уж сколько с ним было выпито… При ней не пил никогда.

Говорил, не хочет, чтобы печень «смарщивалась». Ну, что он умный и одаренный (так на юбилее говорили), это она знает не понаслышке.

Вообще, он личность творческая, главный конструктор города. Он все рассчитывает, соизмеряет, лишнего шага в сторону не сделает, не хочет выглядеть суетливым. Читает много, с книгой не расстается.

Может быть, она чего-то не видит в нем? «Нет, – думает она, – при всех достоинствах у него просто нет души. Или он не может или не хочет ее показать? Почему-то он всегда смотрит на себя со стороны и боится показать свои слабости…»

Скоро он опять приедет, и она опять ждёт. Ждёёёёт, потому что каждый раз надеется понять его, почувствовать его душу. Не может же быть человек без души!

Она привыкла, что душевный человек, даже если молчит, все равно что-то излучает всем своим обликом, а этот в панцире: глаза смотрят, но даже молчаливого диалога не происходит.

Он привлекательный, честный, добрый, отзывчивый, но до себя никого не допускает, как будто существует где-то на другой планете…

Говорят, когда человек рождается, в него вселяется чья-то душа.

Может, когда родился он, не было свободной? А может, когда-нибудь потом, в другой жизни, они встретятся и, наконец, поймут друг друга. И она очень удивится: вот же он, весь как на ладони…

&4

Они стояли в прихожей рано утром. Он в плаще, а она в пижаме и в бигудях, и вся решительно-растерянная.

– Я поехал. Подумай. Забери заявление. Нам не нужен развод. Дочка вырастет, она тебя осудит. Она будет на моей стороне. Подумай, что ты делаешь. Ты сама потом будешь жалеть.

Она молчит, смотрит на него. «Пусть мне будет хуже, – думает она, – Жалеть буду! Подумаешь! Дочь осудит! Ничего не осудит! Нет, чтобы уговорить, а он мне грозит, что жалеть буду. Тоже мне!»

Ей хочется броситься ему на шею, обнять его и сказать, что да, он прав. Но нет. Раз подала заявление – назад не возьму. И сама с собой, молча, беседует, а он ждёт.

«Александр Фёдорович всегда, когда доказывал сходимость какого-нибудь метода вычислений, задавался погрешностью и говорил: „Пусть нам будет хуже“. Вот… Пусть мне будет хуже».

– Потом передумаешь, но я не вернусь. Я не возвращаюсь. Думай, пока не поздно.

Не дождавшись от неё никакого решения, он хлопнул дверью. И уехал… навсегда.

Налила себе кофе покрепче, щеки горят. «Наверно, он меня ругает, вот и щёки горят. Сейчас попью кофе и поеду в аэропорт. Я скажу ему что всё, он прав как всегда. Я дура.» Тогда он будет доволен, будет улыбаться и смотреть на неё как на дуру. Не хочется видеть его довольного лица, он победил.

«Он не понимает, почему я уехала? Почему я подала на развод. Он думает – это моя блажь. ИзбалОванная, как говорит его мама. Он чудо – мальчик, хороший, не пьёт, не курит, не бабник – так говорит вся его родня. На счёт бабника никто не знает, кроме него».

– С таким парнем да не жить. Чего ещё ей надо. Такого парня бросила, дура! – так говорит вся его родня.

Вот на счёт «чего ещё надо» не только они не понимают, но и он даже и не задумывается. А как это объяснишь? Это не объясняется, это чувствовать надо.

«Лучше я буду жить одна, – думает она, – по крайней мере я буду знать, что одна. Я сама должна думать о себе и ребёнке, чем ждать эту милостыню, которую он соблаговолит подать, в виде своего драгоценного внимания». Пусть! «Не поеду в аэропорт. Нет. Решила и всё». И ей стало так плохо, как никогда. Плакать нельзя, родители не должны видеть. Они считают, что ей это всё легко, она же не подаёт вида, каково ей. А на работе Ленка про неё всегда говорит: «Мне ничего не надо, мне лишь бы было трудно».

Села и встать не может, тут дочь бегает, чего-то ей надо. А она как онемела. «На развод не поеду. Напишу письмо, что не могу приехать и всё. На третий раз разведут».

В жизни больше никакой любви не хотела, бежала от неё, как от чумы. Чума заразная и смертельная. Любовь тоже.

Любовь – это заболевание очень заразное и плохо поддаётся лечению. Как у Булгакова: «И сердце здоровое, и печень здоровая и желудок здоровый, а такая боль во всём!» Лучше ею не болеть – подумала она. Не дай бог подцепить!

&5

Почему же всё так случилось? Не смогли договориться, не смогли найти этот ключ от двери в нашу жизнь? Я выбрала тебя сама, потому что ты отвечал всем моим мечтам. Ты выбрал меня тоже сам, потому что я не была похожа на других. И всё шло нам в помощь.

Жизнь и судьба как бы благословили нас на наше счастье. А его не случилось. Почему? Я не знаю. И ты тоже не знаешь.

Когда увидели друг друга впервые, то оба удивились вдруг такому счастью. А оно выпорхнуло из наших рук и даже не через форточку, и не через дверь, а где-то между.

Растерялось, куда лететь? И застряло в дверной щели. А дверь захлопнулась напрочь. Ты остался там, внутри, а я – снаружи. Мы были с тобой по разные стороны двери.

И никто из нас не смог открыть эту дверь, потому что потеряли от неё ключ. Ты искал там, а я тут. И не нашли. Наверное, надо было её, эту злосчастную дверь, выбить ногами, топором, молотком, хоть чем, что было под рукой. А мы не решились. Так и остались по разные стороны двери.

Ты там. А я тут. А счастье, обещанное нам жизнью и судьбой, видимо застряло в щели и не смогло вылезти. Мы не помогли ему. Мы умчались по инерции, но в разные стороны.

Теперь оглядываемся друг на друга издалека и понять не можем, почему же так, а не по-другому.

Наше счастье так и осталось зажато в той щели. И мы его уже не сможем вытащить, ни ты, ни я. У тебя совсем нет счастья. Мне больно за тебя. Часть того счастья всё-таки я прихватила с собой. А ты не попытался.

Наверное, мы оба виноваты… Счастье жалко…

Эпилог

По осени жизни осталось

лишь жёлтые листья сбросить…

Как жалко: нагрянула старость,

Что бодрость и радость уносит.

И подготовиться к ней не успела.

Казалось успею,

потом… потом…

А она вдруг тихонько подсела,

И грустно-то как за окном.

Он приобнял её, хотел поцеловать.

Она отстранилась:

– Нет! Нет! – отрицательно покачала головой.

– Но почему? – удивился он.

– Нет! Нет! Не думаю, что пожилую женщину приятно целовать!

– Зачем ты так? Ведь ты не знаешь…

– Я знаю!

Я любила тебя всем сердцем и душой, тогда была я молода, прелестна и красива, умна, но… в любви ума не надо, в любви лишь чувства говорят. Ты был так равнодушен в юности моей. Тебя не волновали мои прелестные порывы. Теперь и жизнь прошла, и нет той прелести, воздушности и красоты.

– Зачем так резко, беспощадно?

– Тебя я рада видеть снова, смотреть в твои глаза, они всё так же безупречны, пожалуй даже более прекрасны, в них появилась нежность, простота. И слушать я тебя готова. Не скрою, я, как прежде, влюблена опять в тебя. Ты знаешь, что не любить тебя нельзя, в тебе живёт магнит любви, он держит и не отпускает. Не оторваться от тебя. А ты меня любил когда-нибудь, скажи мне откровенно?

– Наверное, любил, не знаю я… быть может…

– Довольно! Всё я поняла.

– Но… ты послушай, я не горазд так говорить, как ты, тебе легко играть словами, а я в сомнении всегда.

– Ты не в сомнении, ты просто не любил, и не меня, и никого, не ведомо тебе то чувство.

– Меня ты презираешь?

– Нет! Люблю! По-прежнему люблю! Себя за это презираю, не тебя! Лишён ты этих неземных порывов. В тебе… не знаю что в тебе… Я рада, что вновь увидела тебя, услышала твои лишь гм-кинские речи. Коль не любил, так и не знаешь что сказать. Что ли душой тебя природа обделила? Ты вообще кого-нибудь любил?

– Не знаю, честно говорю, хотел, чтобы меня любили, добивался, но сердцем не страдал, не ждал, не волновался.

– Я так и поняла тебя, холодный человек! Почти что век прошёл, расколет ли твой лёд хоть кто-нибудь?

– Но я хочу тебя поцеловать, почувствовать твоё тепло, оно необходимо мне и я растаю, хочешь?

– Да что ты говоришь, в мои-то годы! Нет, прости, теперь и я уж холодна! Ты заразил меня морозною душой. Теперь мы вместе холодеем и, уходя, я всё ещё люблю тебя!

Подул холодный ветер, срывая листья, деревья обнажая. Она ушла, он не пошёл за ней. Не удержал, не полюбил. Но не забыл! Забудешь ли такое?

И пронеслась вся жизнь, как на ладони.