Вы здесь

… и просто богиня (сборник). Счастливый день. Вместо предисловия (К. Н. Кропоткин, 2015)

© Константин Кропоткин, 2015


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Счастливый день. Вместо предисловия

– Я вот что подумал, – сказал я утром, часов в девять, – У нас будут восемь женщин, но они не только женщины, а восемь моделей. Восемь моделей счастья.

– Почему? – спросил он. Назову его «Колей». Я с ним вместе праздник задумал, а почему проживаю вместе, не скажу.

– Смотри, – сказал я, – Ника замужем. Живет за городом с мужем и дочкой. У Зины муж и три любовника. Маша и Даша – ну, они друг с другом счастливы. Марьяна-большая ездит к своему в гости в Ленинград, он у нее парадно-выходной. Марьяна-маленькая при богаче гейшей. Лена одним только творчеством и живет, не знаю, есть ли кто у нашей живописицы. А Аня – она получается восьмая – недавно развелась.

– И это ты называешь счастьем? – Коля удивился.

– Если б она его измены всю жизнь терпела, вот это было б горе…, – я задумался, – Мне не нравится только, что их восемь. Если я расскажу кому-нибудь, что пригласил на восьмое марта восемь женщин, и они предьявили мне восемь моделей счастья, то меня выставят на смех. Надо избегать прямолинейных ходов. Но я же не виноват, что девятая уехала маму проведать.

– Так ты и не рассказывай.

– А зачем я тогда в магазин сходил, накупил еды три короба? Зачем ты торт печешь? Зачем я накрутил бумажек с поздравлениями разной степени идиотизма? Зачем вино, вон, в холодильнике стоит?

Первой пришла Аня – та, которая развелась. Она живет недалеко. Скинула мне на руки черно-белую шубку, пояснив, что это «хорь». Прошла к столу и села в солнце. Волосы у нее рыжие, а яркое солнце их еще и вызолотило, отметив и персиковые пушинки на щеках.

– Тебе к лицу развод, – сказал я, – Наверное, активируются какие-то резервы организма.

– Нет, просто последние полтора года мы жили так плохо, что дальше может быть только лучше, – по обыкновению нараспев сказала она.

Я ей не поверил: мы пили с ней чай за пару месяцев до того, как она мужа выгнала; Аня цвела и делилась мелочами, которые казались мне верными приметами счастливой семейной жизни. О том, что муж ее крутит роман со своей сотрудницей, Аня еще не знала.

– В браке она была счастлива, а когда развелась, еще и похорошела, – сказал я, параллельно думая, что хорошо бы воткнуть эту фразу в какой-нибудь прекрасный текст про современную любовь.

Вторым номером, минут через десять, то есть где-то около полудня, пришла Марьяна-большая.

– Мне подарок преподнесли ночью, – прощебетала она, выпрастывая свое крупное тело из кашемирового пепельного пальто.

– Здорово, – сказал я, – Впереди еще целый день, а ты уже с подарком.

– Мы расстаемся, – синие глаза ее сияли, крашеные черным кудри лохматились, а лицо было, на мой вкус, бледновато.

– Больше не будешь ездить в Ленинград, – я вздохнул, – А попозже он не мог сообщить тебе эту прекрасную новость?

– Я знала, что этим закончится. Мы смеялись всю ночь, – и по таким случаям можно, оказывается, щебетать.

Стали пить вино и кофе, намазывать красную икру на черный хлеб. С сервировкой мы с Колей постарались: длинный-предлинный стол был заставлен и фарфоровыми тарелками, и кружками кофейными, и бокалами для белого вина; в стеклянной вазочке ягодными гроздьями почивала икра, обложенная льдом, на блюде курчавился миндальной стружкой бисквитный торт, а в плетеной корзинке возлежали булочки и круассаны из ближайшей кондитерской. И еще рыба была, и тарелка с колбасное-мясными ломтями, и вегетарианские соусы в судках.

– Не думал, что от расставания можно похорошеть, – эта мысль меня все не покидала. Аня развелась, Марьяна-большая рассталась. И обе прекрасно выглядели.

– Когда это произошло, друзья сразу отправили меня к психотерапевту, – сидя за столом, выпевала Аня, – У меня тоже родители развелись. Мне тогда было двенадцать, а не четыре, как моему сыну. Отношения с отцом у нас были плохие. И вы знаете, поговорив со специалистом, я села и написала отцу письмо. Всего две строчки, которые я должна была написать, наверное, двадцать лет назад. И стало так легко!

– Мы же все несем из семьи, – с азартом поддержала Марьяна-большая, – Как только перестаешь действовать, как твои родители, то, значит, проблема решена.

Марьяна-большая всегда все знает, на любой вопрос у нее есть аргументированный обстоятельный ответ: и на вопрос, почему обрела, и на вопрос, почему утратила….

Следующей явилась Зина. Талию темного трикотажного платья она украсила ярким бирюзовым кушаком.

– Красивый ремень, – сказал Коля, который и подарил ей этот аксессуар на последний день рождения.

– А-то, – сказала она и с зычным «здрасте» промаршировала к столу, – Того, – повелела она, – Этого, – а еще протянула бокал.

Мы с Колей кинулись ухаживать за Зиной. Каждый на свой лад. Коля плеснул вина, а я протянул тарелку с бумажными полосками, свернутыми валиком.

– Выбирай, – потребовал я Зине в унисон.

– Что это? – в удивлении раскрыла она свои темные цыганские глаза, обычно полуприкрытые.

– Поздравления. Я пока по заграницам ездил, русский язык забыл совсем. Позаимствовал, вот, у коллективного разума.

– Из интернета, что ли?

– Я тоже хочу! – закричала Марьяна-большая.

– И я, – не захотела отставать от нее Аня.

– Будет, всем все будет, – пообещал я и в подтверждение своих слов потряс блюдом и впрямь полным бумаги до краев.

– Что пожелать тебе восьмого марта? От жизни каждый хочет своего. А мы желаем тебе в жизни счастья, чтоб понемногу было, но всего…, – раскрутив свою бумажку, громко прочитала Зина.

– Тебе подходит, – сказал Коля.

– Это что ты имеешь ввиду? – сказала Зина с ленивой усмешкой (а Зина всегда говорит с ленивой усмешкой, отчего кажется, что она не живет, а пребывает в перманентном отдыхе).

– Торжество разумного компромисса – мой любимый жизненный принцип, – поспешил сказать я, не желая, чтобы разговор нечаянно завяз в сложных отношениях Зины между мужем, с которым она развелась, но живет вместе, любовником, с которым трахается на работе, а также отпускным любовником и свежеиспеченной влюбленностью, – Анечка, а у тебя что? – я и персиковой гостье предложил блюдо с чужими поздравлениями – основное блюдо, как нечаянно выяснилось.

Аня выбрала самый маленький валик. Может быть, так она свою вежливость обозначает.

– Пусть же в этот день, восьмого марта, жаворонок песню вам споет, лучик ласковый пригреет жарко, и цветок любви ваш расцветет, – звонко прочла она, воздев бровки.

Я засмеялся. Нет, не так. Я заржал – громко и почти по-лошадиному.

– Я б такое ни в жизнь не сочинил. Просто прелесть. «Жаворонок любви».

– Цветок любви, – поправила меня Аня, к слову, редактор по профессии.

– И ты бери, – предложил я Марьяне-большой.

Она отвернула лицо, а рукой зашарила по тарелке.

Попалась ей чепуха, конечно – ничего другого я к празднику и не приготовил.

– Пусть праздник ваш будет красивым, а жизнь веселей и щедрей, цветите всем близким на диво от нежной заботы мужей, – нарочито пискляво прочла Марьяна-большая и добавила, – Ага, чужих мужей.

Аня прыснула. Познакомились они только что, но общий язык явно нашли.

– Хочу жить в Индии, – сказала вдруг Марьяна-большая.

– Тебе бы пошло, – подхватил я, – У меня одна знакомая, она аюрведой занимается, тоже жила в Индии. Ей там слона мыть доверяли.

– Ну, слона мыть я, конечно, не буду, – сказала Марьяна-большая.

– Говорят, особая честь.

– У меня другие планы. Нет, у меня уже нет других планов, – поправила она сама себя и рассмеялась: звонко, рассыпчато.

Вот так они всю ночь и смеялись, подумал я.

– Подожди, он же у тебя ленинградец был, а не индус, – сказал я.

– Зато с чернявой душой.

Коля на празднике больше молчал, но скучно ему не было. Он все время был чем-то занят: разливал вино, бегал с судками, музыку менял.

– Влюбленная женщина, – пояснил он однажды, покрутив у усилителя колесико, – Барбра Стрейзанд.

– О! – издала звук Аня, сделав рот пухлой буковкой.

– Эта песня напоминает мне об одной смешной приятельнице, – сказал я, – Ее семнадцатилетний мальчик соблазнил. Она очень любила эту песню. Интересно, некоторые песни, как консервы – они сохраняют наши воспоминания. Я когда слышу эту песню, то вспоминаю каждый раз, как ездил к ней на дачу давным-давно. А Коля – молодец. Однажды с подругой слетал на концерт Стрейзанд в Бостон. На два дня.

– На четыре, – сказал Коля.

– Все равно, ведь через весь же мир. Прекрасно! На четыре дня на другой материк. Обожаю такое декадентство. Сколько я концертов видел? Много. Ну, немного, но достаточно. А, вот, чтобы ради певицы к черту на рога лететь – такого не было. На всю жизнь запомнится.

Коля счастливо заулыбался. Как просто делать людей счастливыми в солнечный день под хорошее вино и вкусную еду.

– Я люблю Новую Англию, – сказала Аня, – У меня там двоюродный брат живет.

– Неплохое он выбрал место, – сказала Зина, которая в Америке никогда не была. Наша поддельная цыганка чаще в другую сторону ездит – Бали, Тайланд, Вьетнам….

– Я хочу, чтобы мой сын поучился за границей, – сказала Аня.

– Недавно брал интервью у одного финансиста, – вступил я, – Он сказал, что молодым специалистам обязательно нужна зарубежная практика. Лет пять-семь. Они могут и остаться, а могут вернуться назад.

– Ага, вернутся они, – хмыкнула Марьяна-большая.

– Вернутся, – сказал я, в данном случае считая свою уверенность уместной, я же вернулся в Москву, хотя и не планировал поначалу, к тому же пузырьки игристого белого, уже заскакали по всему телу, – Я знаю людей, которые уехали за границу и счастливы. Я знаю людей, которые вернулись и счастливы. А еще больше я знаю людей, которые уехали и чувствуют себя на чужом месте.

Да. Был праздник. Всем было хорошо. Свободно. Каждый говорил, что хотел. Ел и пил в свое удовольствие.

– Я всю ночь работала, приехала в три часа, только проснулась – сразу к тебе. У тебя есть кофе? Только крепкий. Одну чашку. Маленькую. Я много кофе не пью, у меня от него в груди шумит, – с этими словами, произнесенными звучным шепотом, вошла Даша. Как обычно, на высоченных каблуках-копытах. В черном облегающем свитере она выглядела практически голой.

– Здрасте, – сказала хрупкая бледная Маша, входя следом за ней.

– Так и пришла? – расцеловываясь с красоткой Дашей, спросил я, – Не холодно?

– Мы ж на машине, – звучно прошептала она с торжеством. Машина у них новая, большая. Они ее по очереди водят. «Теперь у меня все есть», – говорит Даша.

На прочих гостей она не столько посмотрела, сколько осмотрела их. Когда Даша так себя ведет, мне кажется, что я слышу бряцание металлических доспехов.

– Я мяса не ем, – сказала она.

– Ешь фрукты, – сказал я, – А кофе тебе сейчас принесут, – на кухне, управляемая Колей, уже загудела кофемашина.

Поздравлений из тарелки не захотела ни Даша, ни Маша.

– Я не верю, – сказала Даша, а Маша просто промолчала, в этот момент еще больше напоминая насупившегося мальчика.

Беседы стали дробиться, как это бывает в самый разгар праздника: Марьяна-большая интересовалась у Коли его зарплатой. Аня что-то выспрашивала у Зины. Я повел Дашу в спальню, где висят фотографии, сделанные в Андалузии: маковые поля, старики на мраморных ступеньках рядком, медово-желтый собор в Кордове….

– Как ты? – спросил я, – Все в порядке?

Когда мы разговаривали в прошлый раз – это было еще осенью – у нее закончилась интрижка с каким-то «лбом». «Лоб» был женат, хотел бросить семью ради Даши, но Даша не захотела; была им сильно бита, но все равно не захотела. «Мне нужен был х…, я его получила. Хватит», – объяснила тогда она.

– Я Машке во всем призналась, – сказала Даша.

Я подумал, что зря. Скелеты лучше оставлять в гробах. И гробов не трогать – много едкой пыли.

– Я спать не могла. В глаза ей смотреть не могла. Я сломала сама себя. И мне надо было себя восстановить, – в словах Даши было слишком много патетики. Актриса, что с нее взять.

– А теперь все хорошо?

Нет, нехорошо. Маша уезжала в командировку в Сочи, там познакомилась с какой-то девкой, теперь переписывается c ztq, звонит, болтает часами; девка даже приезжала в Москву.

– И все это на твоих глазах?

Нет, Даша и в глаза ее не видела. Но все знает.

– Я чувствую, – пылко сказала она.

Думаю, Даша проверяет телефон Маши, обшаривает карманы, инспектирует ее электронный почтовый ящик.

– И что вы собираетесь делать? – спросил я, но тут в спальню прошла Маша.

– Пойдем, надо ехать, – сказала она Даше, меня одарив подобием улыбки.

И она тоже похорошела, подумал я. Может, весеннее солнце виновато? Седьмого было промозгло и мрачно, а восьмого все залило солнцем. Окна казались грязнее обычного, а в квартире, к визиту гостей отмытой феей Надей, было видно каждую пылинку.

– Восьмого марта всегда так, – сказала Марьяна-маленькая, которая к тому времени тоже явилась: засияла, свежая, румяная, крепенькая, как садовый фрукт. Ей досталось интернет-стихотворение, в котором упоминались мужчины, бегущие по улицам с мимозами.

Есть девушки, к которым я сразу проникаюсь симпатией. Да, и не я один. На джазовом концерте, куда мы недавно ходили вчетвером, Марьяну-маленькую сопровождал хмурый мужик – он все норовил поцеловать ее голое предплечье, а когда не целовал, то любовно – неожиданно нежно для здоровенных лапищ – придерживал за талию. Думаю, это и был тот богач, которому Марьяна-маленькая уже много лет приходится содержанкой. Все официальные праздники она отмечает без него.

О чем бы мы с ней ни заговорили, я, не умея прятать мыслей, вечно сворачиваю на надежность, уверенность в завтрашнем дне….

– Да, вечно, как на пороховой бочке, – на этот раз ответила она, а дальше без всякого повода преподнесла чудо-чудное, диво-дивное.

У нее, веселой хохлушки, папа, оказывается, араб. С ним ее мать познакомилась в своем маленьком украинском городе. Араб уехал, оставил бабу беременной, а отец выгнал ее из дому. Сейчас мать живет вместе с Марьяной-маленькой в Москве. Подрабатывает нянькой.

– А в остальном я ее обеспечиваю, – она качнула черной туфелькой с длиннющим каблуком. Подошва у туфельки была ярко-красной и смотрелась необычайно эротично.

Последней пришла Лена, художница. Еще утром она позвонила и сказала, что опоздает на полчаса. «Приходи, когда сможешь», – предложил я.

Смогла она часам к четырем.

– А это Лена, – представил я новую гостью всем, кто ее не знал, – С ней недавно случилось чудо. Она проснулась и поняла, что потеряла голос. Ее лечили-лечили; она снова проснулась, а голос вернулся. Ну, расскажи!

Лена сказала: покрасила волосы в черный цвет, она с 25 лет полностью седая, как мама умерла, так и поседела, мамы нет уже давно, дочке 12, выросла девочка, в школе учится хорошо, любит фотографировать и учит японский язык…. В общем, до чуда Лена так и не добралась. Коля припомнил похожую историю с одним знакомым американцем – вроде бы, вирусное заболевание, которое дало осложнение на голосовые связки.

Лена – объективно некрасивая, у нее большая голова и маленькое тело, она напоминает мне Чипполино. Только в черных кудрях. Но у нее замечательное чувство цвета, она художница и умеет подбирать ткани так, что просто загляденье. На свой женский праздник она пришла к нам в черно-белых летучих лохмотьях, а проволочной жесткости волосы сцепила черно-белой рваной тряпочкой, напоминая, как всегда, о существовании театра и чудесных его возможностях. Сегодня Лена выглядела доброй волшебницей.

Курящих почти не было. Только одна Зина. Она ушла на кухню и сидела там на диванчике с сигаретой и бокалом белого вина.

– Почему он тебе прислал эсэмэску на праздник, а мне нет? Он тебя один раз видел, – говорила Зина; я застал конец ее разговора с Колей, – Я ему сама говорила «Я тебе не друг, а любовница». А он мне говорил, что я ему именно друг. Друг, б… Ну, друг.

Я понял, что говорят они об истории полугодовой давности. Перед Рождеством было дело.

– Отпусти его, – сказал я, уже достаточно пьяный, чтобы давать советы, – Не держи, не думай про него. Оставь.

Зина сообщила, что скоро поедет на юг. С другим. А прямо сейчас муж приехать должен.

– Пора уже, – сказала Зина.

Скоро и персиковая Аня засобиралась.

– С подругой еще встречаюсь, – сказала она, накидывая цветастый платок на голову и вталкивая ноги в красные резиновые сапоги.

– Я б такие тоже носил, – сказал я.

– У меня после развода бесконечный шопинг. Остановиться не могу.

Уходя, Аня сказала, что позовет на хачапури.

– Или на концерт. На выбор.

Я сказал, что лучше на хачапури, потому что кавказская кухня мне незнакома.

А Марьяна-большая в тот же вечер сбросила записку в телефон.

– «Это был самый счастливый день в моей жизни», – прочел я вслух под шум посудомоечной машины, лежа на диване перед уже убранным, голым совсем столом, – Преувеличивает, как всегда.

– Мы же не знаем, куда она дальше пошла, – сказал Коля, который сидел в кресле и смотрел в свой ноутбук; лицо его было освещено призрачным светом.

– У Ани – развод, у Даши с Машей – драма, Марьяна расходится со своим, другая Марьяна живет, как на пороховой бочке, Ленка болеет, Зину любовник бросил. А они все равно счастливы.

– Почему ты так думаешь?

– Иначе почему они все были такие красивые?

– А Ника не пришла. И даже не предупредила, – в голосе Коли мне послышалась обида.

– У нее муж есть, – сказал я, – В очереди за ее женским счастьем он вне конкуренции. Только гостей было не восемь, а семь.

– Как же? – буркнул Коля, – А Клара?

– Ах, Клара! – радостно воскликнул я. Обожаю прямолинейные ходы и ничего не могу с собой поделать.

«Клара ушла, но дух ее всегда с нами», – написал я еще в приглашении, посулив гостьям, помимо всего прочего «красивое хождение туда-сюда, гоголь без моголя и демонстрацию солидарности».

– А еще мы твоей маме звонили, – сказал Коля, – И Марьяны маму поздравляли по телефону.

– Их много было, в общем-то, – согласился я, – Больше, чем восемь. И не сосчитать.

Если и следующей весной буду жить в Москве, обязательно опять приглашу в гости любимых женщин. И назову праздник также, как в этот раз: «Завтрак без Клары».