Тридцать злотых, или Тридцать сребреников
Напомним, с 1920 года земли Западной Украины были оккупированы Польшей. Однако легитимность власти Речи Посполитой над этой территорией, с точки зрения Антанты, оставалась под большим вопросом. Главными оппонентами шляхетного панства продолжали быть Великобритания и Франция. Обиженная Версальским миром Германия права голоса была лишена.
Свои надежды подневольные галичане, противившиеся жёсткой «пацификации», всё чаще связывали с Соединенными Штатами. Львовский священник отец Чемеринский, не выдержав, 22 октября 1930 года написал своему коллеге отцу Мартынюку в далёкий американский штат Южная Дакота:
«Может, и хорошо, что Тебя здесь нет, ибо то, что у нас происходит, – это просто мировая война. Коротко сообщу тебе страшные вести с нашей несчастной земли, и, если сможешь, передай их к сведению всем украинцам на земле Вашингтона; пусть знают, какая беда обрушилась на наш край и на народ. Я живой свидетель этому, объездил с капелланом Преосвященным Кир Иваном… сёла, в которых побывали карательные экспедиции, „замирявшие” население по поводу саботажей и терроризирующие перед выборами украинских избирателей, чтобы сломить единый фронт и террором скрепить правительственный блок. Голгофы выше то, что терпит наш народ… В Бережанах уничтожена Украинская Бурса (общежитие для школьников и семинаристов)[6], Беседа (помещение общественной просветительской организации „Родная Беседа”), Союз кооперативов, Украинский Союз, адвокатская канцелярия д-ра Бемка… Как выглядело это уничтожение?.. Изуродованные образа, столы, кресла, канапе с ободранной обивкой, подушки с выпотрошенными перьями, конфитюрами вымазанные стены, фортепьяно с выдранными клавишами, струнами, в кладовых всё перемешано и залито керосином – ни окон, ни печей, ни пола…
В Подгайцах избили тяжко о. Блозовского, бывшего посла Яворского, уездного организатора Даньчука и много других граждан, даже 85-летних стариков. Всех мордовали в магистрате… Там одновременно уничтожалось имущество украинских обществ, библиотек, учреждений и граждан. Люди в лесах скрываются, как во времена татарского нашествия… Нет воды, так как полиция набросала в водоёмы навоз и перья из подушек и перин… Изнасилованы 4 девушки. Свиньи и товар украдены, куры постреляны.
В Зарванице о. Василию Головинскому отвесили 200 ударов. Кровью плюёт, чисто живой труп… В Вишнивчику о. Чопия меньше избили. Зато жену его замучили немилосердно. Дочь Лидию избили так, что в руке кость треснула. Местные врачи, жиды и поляки по приказу власти отказались от какой-либо помощи украинскому населению… В Богаткивцях о. Евгена Мандзия казнили ужасно. У него 18 штыковых ран. Жандарм топтался сапогами у него на груди… Облили его кипящим молоком, а потом, привалив шкафом, оставили… Польские газеты натравливают на нас общество, провоцируют польскую молодежь…
Прошу тебя, сообщи это миру… Я за всё несу полную ответственность, и не боюсь, как Епископ…»
Письмо отца Чемеринского появилось в газете «Америка». Одновременно английская газета «Манчестер гардиан» опубликовала пространную статью «Трагедия Украины и польский террор». Польским властям предъявлялись серьёзные обвинения: «Насилие поляков переходит всякую меру… Польские „карательные экспедиции” обращены не против единиц, а против целого народа… в целом против целой народной культуры… Его жертвами являются обычные люди, непричастные к украинской или польской политике…»
Депутаты британского парламента обратили внимание главного секретаря Лиги Наций сэра Эрика Дрюммона на то, что каратели побывали по крайней мере в 700 сёлах. Сотни люди были забиты насмерть, тысячи арестованы… Эта акция против украинского меньшинства есть нарушение 8-го пункта мирного договора, который гласит: «Польша обеспечивает полную охрану и свободы всех жителей Польши, невзирая на происхождение, национальность, язык, расу и веру».
«Во время новых выборов, – утверждали парламентарии, – украинцев терроризировали, чтобы они не могли голосовать. Во Львове… фактически у всех украинцев были отобраны голоса, так как им надлежало подать документы, включая свидетельство о крещении и карты соответствия, особой комиссии по проверке, являются ли они польскими гражданами. Эта комиссия работала один час в день на протяжении всего трёх суток для 18 тысяч лиц. Так что немногим удалось подтвердить своё право голоса…»
Эти факты являются нарушением той части пункта 8 договора, подписанного Польшей, который гласит: «Народности в Польше, которые принадлежат к расовому, религиозному и языковому меньшинству, будут пользоваться одинаковым отношением и обеспечением, как и другие народности в Польше».
«Мы верим, – полагали наивные депутаты, – что эта петиция в защиту украинского меньшинства в Польше обратит на себя пристальное внимание Лиги Наций, которая является законным опекуном меньшинств и единственным контролирующим органом исполнения соответствующих договорённостей».
Ан нет. «Опекуны» скромно промолчали.
Вот тогда-то по Западной Украине прокатилась волна сначала «школьной акции», а за ней и «антимонопольной». ОУН призывала: «Прочь из украинских городов и сёл водку и табак, потому что каждый грош, потраченный на них, обогащает польских оккупантов!» Один из протестующих, Степан Мечник, вспоминал, как они с азартом «бойкотировали польские монопольные товары… клеймили тех наших молодых людей, которые проявляли склонность к алкоголю. Это помогало, и молодёжь бросала пить».
Предпринимались «воспитательные» меры и к тем малосознательным покупателям, которым приглянулись демпинговые цены «в польских и жидовских магазинах. Задачей Организации было обратить внимание наших людей на украинские кооперативные учреждения и тем укрепить их… Возле вражеских нам лавок устанавливали вечерами пикеты. Когда кто-то малосознательный шёл туда, молодые люди подходили к нему и объясняли вред от его поступка для национального дела».
Так и видишь живую картинку: поздний вечер, звёзды над головой. Бредёт «несвидомый» (несознательный) вуйко[7] Панас, голодный и продрогший, в шинок-генделык[8], спотыкается в темноте, тихонько мурлычет себе в усы: «Ехал стрелец на войноньку…», и мечтает сирый бедолага стопку-другую «Выборовой» опрокинуть… Вдруг откуда ни возьмись – добры молодцы навстречу. Объясняют дядьке нежно и доступно пагубность его «поступка» для будущей Самостийной Соборной Украинской державы. И замечательный эффект – налицо! Или на лице. Не буду больше пить польскую горилку!..
Правительственная пресса представляла «бойкот» проявлением патологического антисемитизма украинцев, так как держателями питейных заведений в галичанских селах традиционно были евреи. В конце концов гендляров (барышников) вынудили убраться подобру-поздорову.
Но свято место пусто не бывает…
Между тем Степан Бандера готовил для своего края новые приключения. В октябре 1933 года Проводник решил совершить нападение на советское генеральное консульство во Львове.
Первыми на рекогносцировку выдвинулись симпатичные и смышлёные девчата из разведотдела Провода, которые, лениво покачивая крутыми бёдрами и постреливая карими глазками по сторонам, медленно прохаживались по улице мимо «консулята», примечая архитектурные особенности старинного особняка, входы-выходы, возможные пути отхода и прочее. Затем один из наиболее опытных боевиков проник в само диппредставительство, напросившись на приём по поводу оформления документов на выезд на постоянное местожительство в Советский Союз. Лазутчика радушно приняли и даже позволили повидаться с самим консулом.
Пользуясь информацией, собранной «будущим гражданином Страны Советов», Роман Шухевич-Дзвин (Звон) составил точную, как ему казалось, планировку консульства, разработал детальный, расписанный чуть ли не по минутам план действий будущего убийцы советского дипломата.
Только вот с кандидатурой исполнителя возникли проблемы. Один оказался патологическим трусом, другой – пьяницей, третий – просто психом… В конце концов выбор пал на Мыколу Лемыка. Восемнадцатилетний сельский паренёк, невзрачный, тихий, бедно одетый. Последнее, к слову, было серьёзным препятствием: такого оборванца к дипломатической миссии и близко бы не подпустили. Пришлось раскошеливаться Проводнику, выделять хлопцу целых 30 злотых на покупку новых штиблет. Мыкола был без меры счастлив. Никакой символики в означенной сумме гонорара не предусматривалось. До того ли?..
Юный возраст террориста организаторов акции более чем устраивал. По польским законам восемнадцатилетний преступник не мог считаться совершеннолетним и, следовательно, смертной казни за будущее злодеяние, к счастью, не подлежал.
Накануне акции в одном из львовских парков с Мыколой скрытно встретились Бандера и Шухевич, которые дали террористу строгие инструкции, отступить от которых нельзя было ни на шаг:
– Идёшь на приём к консулу. Карточку его тебе показывали, так? Личность запомнил? Молодец… Веди себя спокойно. Начинаешь с ним разговор, говоришь, что хочешь ехать в Харьков на учёбу… Потом стреляешь. Убедись, что всё в порядке. Затем сдаёшься, но только не советским охранникам, а польским полицейским. Им же сразу делаешь заявление, что совершил убийство по поручению ОУН за голодомор на Украине, устроенный московскими большевиками. Всё понял, Мыкола?
– Всё, пан Проводник.
– Ничего не бойся. За тобой – мы и Украина. Что будет дальше – уже наше дело. Слава Украине!
– Героям слава!
Действуя как марионетка, Лемык пришёл в консульство, сказал, что ему необходимо получить визу на въезд в Советскую Украину и, если возможно, переговорить с паном консулом. Молодой человек в цивильном костюме выслушал посетителя и объяснил, что консул в настоящий момент занят.
– Ну а хоть с кем-то можно поговорить? – взмолился взвинченный до предела Мыкола.
Святая Мария, всё срывалось, а пан Проводник на него так рассчитывал!
– Конечно. Вас примет ответственный сотрудник консульства. Подождите минутку, посидите пока.
Бледный Мыкола присел на краешек роскошного дивана, нервничая, то и дело вытирая потные ладони о бархатную обивку. Через какое-то время в кабинет вошёл неизвестный мужчина. Может, консул? Да нет, вроде бы не тот, не похож. Хотя какая к чёрту разница?! Коля вскочил, выхватил из кармана револьвер и истерично, внезапно осипшим голосом пропищал:
– Я стреляю в тебя по приговору ОУН. Понял?! Москва специально морит голодом моих земляков по всей Украине. Сволочи! Понял, гад?!
И выстрелил почти в упор. Мужчина рухнул на ковёр. Чья-то перепуганная морда заглянула в комнату. И ты получай, сволота! Получил…
Лемык кинулся бежать. Куда? К окнам нельзя! Предупреждали, да он и сам видел – там решётки. Выскочил в коридор, ткнулся в одну дверь – закрыто! Вторая – на замке! Третья – ага!.. Он влетел в какую-то комнату, щёлкнул внутренним замком, тут же привалил к двери массивное кресло, безуспешно попытался придвинуть ещё и громадный стол. Когда в коридоре раздались крики, шум, Лемык стал стрелять в дверную филёнку. Разбаррикадировался только тогда, когда прибыли польские полицейские, которым и полагалось сдаться.
Как выяснилось позже, впопыхах Лемык прикончил не консула, а специального посланника Москвы Алексея Майлова, особого инспектора, уполномоченного ревизора наркомата, проверявшего работу советских дипломатических миссий в Европе. К тому же, по некоторым сведениям, даже дальнего родственника самого Феликса Дзержинского.
Позже Степан Бандера хладнокровно рассказывал: «Я лично приказал Лемыку и дал ему инструкции. Мы знали, что большевики будут в фальшивом свете представлять это убийство, поэтому решили, что Лемык должен сдаться в руки полиции и не стрелять в неё, дабы таким образом дать возможность произвести публичное судебное разбирательство».
Дальнейшая судьба восемнадцатилетнего Лемыка стратега мало волновала.
Ранним утром в Кремле нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов и многоопытный в украинских делах Лазарь Каганович в две руки сочиняли ноту протеста польскому правительству. Когда текст был готов, он был тут же передан шифровкой на кавказскую дачу Сталина.
«21 сего октября на генеральное консульство СССР во Львове было произведено нападение, в результате которого сотрудник названного консульства Майлов был убит, а другой сотрудник – Джугай ранен.
Это покушение нельзя не поставить в связь с той кампанией, которая уже в течение продолжительного времени ведётся в некоторых воеводствах, в частности во Львове, кампанией, не знающей никаких границ в травле, клевете и науськивании на Советский Союз и имеющей целью возбудить известные слои населения против СССР…»
«Отец народов» одобрил послание, и в тот же день полпред Советского Союза в Польше Антонов-Овсеенко вручил официальный документ министру иностранных дел Речи Посполитой Юзефу Беку.
Одновременно председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский подписал приказ о безотлагательной разработке плана действий по нейтрализации терактов украинских националистов за рубежом. Через несколько месяцев украинские чекисты рапортовали об успешном внедрении в ОУН своих агентов.
Несостоявшемуся музыканту Бандере планы диверсионных операций напоминали партитуру. В «консульском деле», разыгрываемом как по нотам, суду уготовано было крещендо. Воображая себя первой скрипкой, Лемык вёл свою сольную партию, в то же время послушно подчиняясь тайным знакам незримой дирижёрской палочки.
– …Да, стрелял именно я… Да, я мстил большевистской Москве за голодомор, учинённый на Украине… Да, я выполнял волю Организации украинских националистов… Свою вину не признаю. Я – не преступник, а народный мститель… Нас не поставить на колени… Слава Украине!
Получив подтверждение несовершеннолетия террориста, судьи «ограничились» максимально мягким приговором – пожизненным заключением.
Ветеран ОУН, бывший узник польских, немецких и советских концлагерей, в своё время дважды приговариваемый к смертной казни Петро Дужый, которому довелось некоторое время томиться вместе с Мыколой Лемыком в одном каземате, вспоминал, что юный сокамерник оставался жизнерадостным парнем и обычно на вопрос «Когда, Коля, идёшь на волю?» отвечал: «С воскресенья. Правда, неизвестно, с какого, но всё-таки это будет воскресенье…»
В самом деле, его освободили в воскресный день. В 1939 году, когда Польша капитулировала перед Германией.
Правда, спустя два года участника походной группы УПА Лемыка застрелили немцы. Так, на всякий случай. По другой версии, его убили свои же. Большие знания – большие печали…
1934 год стал кульминацией активных действий Организации: было убито трое полицейских, столько же общественных старост, несколько тайных агентов полиции, произведены взрывы, в том числе в типографии Яськова, где печаталась большевистская газета «Праця» («Труд»). Всего в первой половине 1930-х годов на счету боевиков ОУН было около 60 убийств и покушений, экспроприаций, сотни случаев саботажа.
«Я отдал приказ убить профессора Крушельницко-го, – не отрицал Бандера. – Крушельницкий был представителем советскофильства, то есть того течения, которое стремилось позитивно настраивать украинское общество к УССР… В журнале „Новые Пути”, который издавал Крушельницкий за советские деньги, он стремился доказать, что украинская жизнь при большевистском режиме развивается свободно. Одновременно он при помощи этого журнала клеветал на украинское националистическое движение… Но когда стало известно, что Крушельницкий собирается выехать со всей семьей в УССР, запланированное покушение на него было отложено, предвидя, что Крушельницкого ликвидируют сами большевики и продемонстрируют всем украинцам, что может ожидать от них даже тот украинец, который им прислуживает. Так и случилось…»
15 июня того же года Польша вновь оказалась в центре внимания всего западного мира: в Варшаве у входа в популярное кафе «Товарищеский ужин» было совершено покушение на министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Через полтора часа получивший ранения влиятельный член польского правительства скончался на операционном столе.
Как показывали многочисленные свидетели, террорист, стрелявший в генерала, – высокий молодой человек в зелёном плаще – с места преступления сразу скрылся. Полицейские, бросившиеся по следу, очень быстро, буквально в ближайшем подъезде обнаружили приметную верхнюю одежду убийцы. Рядом с плащом валялся газетный сверток, в котором оказалась самодельная бомба.
А непосредственный исполнитель теракта боевик Гриць Мацейко, сбросив опасные улики, тем временем спокойно отправился в гости к своей подружке, пышногрудой хохлушке Дарке Чемеринской, где в полном восторге провёл весь вечер и ночь. На следующий день подруга Гриця, используя связи с пограничниками, сумела переправить Мацейко через Карпаты в Чехословакию. Пистолет «гиспано», кстати, Мацейко позже вернул: арсенал референтуры ОУН в ту пору был ещё небогат, каждый ствол – на вес золота.
За день до покушения при попытке перехода польско-чешской границы полицией было задержано несколько подозрительных личностей украинского происхождения. Официальная Варшава сообщала: «Аресту подверглись: Степан Бандера, 26 лет, студент Львовской политехники Мыкола Лебедь, 25 лет, абсольвент (выпускник) гимназии Дария Гнатковская, 23 года, студенты Краковского университета 30-летний Ярослав Карпинец и 26-летний Мыкола Климишин, 31-летний инженер Богдан Пидгайный, студент Львовской политехники 25-летний Иван Малюца, 21-летняя студентка Катя Зарицкая, студент Люблинского университета, 28-летний Яков Черний, 25-летний Евгений Качмарский, студент Львовского университета Роман Мигаль, 24 лет, и 27-летний юрист Ярослав Рак». Началось следствие.
В казавшихся совершенно не связанными между собой происшествиях неожиданно возникли общие фигуранты. Распутывая убийство Перацкого, полиция вышла на след, который вёл в Краков. Там столкнулись с коллегами, которые обыскивали квартиру Климишина, задержанного при переходе границы. При обыске был обнаружен странный, причудливо искорёженный лист металла. Эксперты предположили, что именно из него был изготовлен корпус той самой бомбы, которая предназначалась министру Перацкому. Идентичность металла полностью подтвердилась.
Два дела объединили в одно. Следствие растянулось на полтора года. Подозреваемые поначалу держались стойко и наотрез отрицали свою причастность к убийству генерала Перацкого. Но неожиданно польской полиции пришли на помощь бдительные чешские коллеги, которым в Праге удалось обнаружить около двух с половиной тысяч документов – протоколов, отчётов, приказов, инструкций, служебной переписки Центрального провода ОУН, названных «архивом Сеныка». Там же хранились бумаги, непосредственно касавшиеся подготовки убийства польского министра. Фотокопии материалов направили в Варшаву. Это уже были козыри!
Сколько было опрокинуто чарок и чешской «Бехеровки», и польской «Выборовой» с «Житней» за успех и тесное сотрудничество полиции двух стран, представить страшно!..
Зато теперь во время допросов польские дознаватели могли позволить себе небрежно щеголять полной осведомлённостью о структуре, формах и методах работы организации, о деятельности её лидеров. При этом снисходительно говоря подследственным: «Парень, хватит запираться. Ты же понимаешь, мы всё и обо всём уже знаем. Твои товарищи оказались умнее, давным-давно раскололись и дали признательные показания. Смотри, не опоздай… Будешь дальше упираться, получишь на полную катушку…»
Первыми на уловки следователей повелись, надломились и «поплыли» члены Краевой экзекутивы Малюца, Пидгайный и Мигаль. Они «запели» во весь голос. Да, подтверждали они, Лебедь отвечал за наружное наблюдение, проводил рекогносцировку на местности. Автором плана покушения на Перацкого был Шухевич.
Удалось также выяснить, что первоначальный замысел операции претерпел изменения. Предполагалось, что террорист Мацейко станет смертником. Он должен был приблизиться к министру на максимально близкое расстояние и подорвать бомбу, которая уничтожила бы и Перацкого, и его самого. Но самодельный заряд дал сбой, и тогда Мацейко пришлось применить пистолет.
Бандера? Да, за ним оставалось общее политическое руководство. Не класть же Проводнику голову на плаху ради какого-то министра-сатрапа?
(Невольно напрашиваются исторические параллели. «Бомбист» Мыкола Климишин внешне был очень похож на своего тёзку – народовольца Николая Кибальчича, который в своё время готовил покушение на российского царя Александра II.
У лидера «Народной воли» Андрея Желябова, как и у Проводника ОУН Бандеры, на момент покушения было стопроцентное алиби: ни тот ни другой не принимали непосредственного участия в смертоубийствах. Однако Желябов, узнав об аресте своих единомышленников, признал своё участие в подготовке теракта и потребовал, чтобы его судили вместе с друзьями. Бандера же напрочь отрицал всё, кроме нелегального перехода границы.)
Для Степана Андреевича крутой поворот в ходе следствия, откровенные признания вчерашних друзей стали тяжким ударом. Он сник, терялся в догадках, откуда полиции стали известны факты, которые должны были остаться тайной за семью печатями. Но когда из общей камеры его перевели в одиночку и заковали в «железы»-кандалы, Степан вспомнил свои уроки мужества и воспитания силы духа. Депрессия уступила место собранности и стойкости. Он даже пытался наладить контакт с другими заключёнными, поддержать их. Когда во время кормёжки ему расковывали руки, он умудрялся тайком от тюремщиков царапать иголкой на днище миски слово к товарищам: «Трымайтесь!» («Держитесь!»).
Но опровергать признательные показания соучастников, фотокопии подлинных документов, в том числе смертного приговора Перацкому, обозначенного берлинской конференцией ОУН как акт отмщения за жестокое «усмирение» галичан, было невозможно.
Дерзкое убийство члена польского правительства, ход следствия по этому делу долгое время оставались темой номер один для европейской прессы. «Генерал Перацкий, будучи министром внутренних дел, курировал позорную „пацификацию” Украины, – расставлял акценты обозреватель влиятельной английской газеты „Манчестер гардиан”. – Украинцы переносили тяжкий гнёт с пассивностью, достойной удивления, пока некоторые представители крайних кругов не начали устраивать пожары, сжигая скирды соломы, усадьбы польских переселенцев. В ответ отряды польской конницы и полиции нападали на украинские сёла, хватали украинских крестьян без разбора и избивали их. Эти операции проводились скрытно, но… нет никакого сомнения, что тут происходил один из самых крупных актов насилия, когда-либо случавшийся в Новейшее время. Неизвестно точное количество пострадавших, но ориентировочно их число приближается к 10 тысячам, причём почти все они были ни в чём не повинны. Избиения были столь жестокими, что многие из крестьян неделями лежали в больницах, а несколько человек скончались от ран. Эти избиения происходили одновременно с уничтожением имущества украинцев».
Варшава держала оборону, силясь доказать, что генерал никоим образом не был причастен к «пацификации» и вообще в те годы он был вовсе не министром, а лишь его заместителем. В официальном сообщении польских властей даже проскользнуло сожаление, что Перацкий-де проявлял чрезмерную лояльность по отношению к украинцам.
Однако настырные британские газетчики не унимались: «Мы не писали, что ген. Перацкий был министром внутренних дел во времена „пацификации”. Тогда он возглавлял тайную полицию в составе министерства Складковского и непосредственно отвечал за проведение „пацификации” в Восточной Галичине в 1930 г., а также в Лесском уезде в 1931 г., на Волыни и в Полесье в 1932 г. Его миротворческие выступления служили только маскировкой злодеяний и жестокости, за которые он и польское правительство несут полную ответственность».
Для советских чекистов убийство польского министра стало неожиданностью, тем более что, по агентурным данным, Евген Коновалец якобы был категорически против насилия в отношении Перацкого. Стало быть, делали вывод лубянские аналитики, в верхушке ОУН усиливается соперничество, налицо конфликт поколений, противостояние между «стариками» (Коновалец) и молодой порослью во главе с Бандерой.
Разгадывать пасьянс, складывающийся в Организации, и отслеживать происходящие там процессы начальник иностранного отдела ОГПУ Артузов поручил подающему надежды двадцатишестилетнему чекисту Павлу Судоплатову.
Не менее пристально контролировали ситуацию в ОУН германские спецслужбы. В январе 1934 года, то есть через год после прихода к власти Адольфа Гитлера, берлинская штаб-квартира ОУН на правах особого отдела была зачислена в штат гестапо. В столичном предместье Вильгельмдорф на средства немецкой разведки были сооружены казармы для «воякив» – боевиков будущей повстанческой армии.