Глава 2
Прикрыла дверь в спальню младшей дочери и пошла на кухню ставить чайник. Проверила есть ли горячая вода и включила бойлер. Скоро вернётся наша старшая и непременно пойдет в душ. Я бросила взгляд на часы и невольно поймала свое отражение в зеркале.
Мы видим себя каждый день, остаемся для себя все такими же, как и двадцать лет назад, а из зеркала на нас смотрит лицо, к которому привыкли, но другие видят, как мы меняемся. Им это заметно лучше. И я тоже увидела. На наших фотографиях. Какой была и какая я сейчас. Нет, не уродина, не старая, но уже не такая… присмотрелась и с ненавистью вырвала седой волос на виске. Пальцы пробежались по скулам и подбородку, разглаживая кожу. Без макияжа выгляжу на свой возраст, и полнота уже так быстро не уходит, несмотря на тренировки в спортзале. Третьи роды оставили свои следы на теле. Разве что лечь под скальпель, обколоться ботоксом, сделать липосакцию. Хотя у меня сейчас на это нет лишних денег. Я теперь мать-одиночка, даже несмотря на то, что Кирилл дает деньги на девочек и я работаю, их теперь у нас далеко не так много, как было раньше. Я предоставляю ему отчет о тратах и не беру себе ни копейки. А может, стоило все же подтянуть кожу вот здесь и здесь… и живот убрать. Может быть, тогда он не смотрел бы на других женщин. Такие мысли пришли в голову только сейчас… раньше я почему-то об этом не думала. Наверное, это моя вина. Нужно было думать. Нужно было не носить при нем в доме старую майку и шорты, не завязывать гульку на затылке, не ходить в «маске» для увлажнения кожи, брить ноги каждые два дня, прятать гигиенические прокладки подальше в шкаф и просыпаться всегда накрашенной. Быть той самой оберткой от шоколадки. А мы всегда считаем, что если мужчина принадлежит нам, то больше не нужно заморачиваться и можно быть самой собой. Нельзя! Это не ваша мама и не ваша подружка. В один прекрасный день вы станете для него чем-то вроде предмета мебели, потому что выглядите именно так, как удобное, старое кресло, и почему бы его не поменять на новое, более красивое, с разными навороченными девайсами в виде силиконовой груди, наращенных ногтей и ресниц.
Мужчины любят конкуренцию. Им нужно здоровое соперничество. А мне на улице уже не смотрят вслед, не сигналят из автомобилей. Да, те, что постарше, еще обращают внимание… постарше лет на десять-пятнадцать. К таким разве ревнуют?
Я вдруг подумала о том, что, когда тебе далеко за тридцать, ты становишься кем-то средненьким, еще не старухой, но уже и не молодой. Ты все чаще думаешь о том, сколько лет еще ты будешь привлекательной и как долго будешь заниматься сексом? Когда у тебя начнется пресловутый климакс? И с того момента женщиной ты будешь только называться… И что самое обидное – с ними этого не произойдет. Они останутся мужчинами до самой старости, пока стоит член и есть желание трахаться.
Но почему? Неужели человек любит и хочет тебя, только пока ты похожа на модель и у тебя все упругое и стоячее. Любит за внешность? И вот в этот самый момент ты начинаешь видеть истину – а никому ты не нужна со своими проблемами, лишним весом, морщинами, плохим настроением. Потеряй ты руку или ногу, тебя выкинули бы точно так же. И человек рядом с тобой не родной и близкий, а потребитель. И потреблял тебя, пока ты не сломалась или не истек срок годности, а потом поменял на другую модель, чтобы теперь потреблять ее. А тебя… тебя можно было бы и оставить про запас, чтоб иногда тряхнуть стариной и понастальгировать, но ты окончательно испортилась и отказалась работать по прежней схеме. То есть, по сути, сама все окончательно испаршивела. Значит, сама и виновата. И нет никакой любви до гроба. Нет верности. Нет доверия. Это вам не мама с папой и не ваши дети. Не обольщайтесь. Сейчас он рядом. Покупает вам шубу, пишет смски, называет «зайкой», бегает в магазин за прокладками, а завтра исчезнет из вашей жизни, чтобы покупать все это кому-то другому, потому что у нее грудь торчит торчком, попа круглее и смотрит на него как на Бога. А ты… ты то на него так никогда не смотрела, потому что сама этого Бога из него создавала.
Меня задушило приступом ненависти к нему. Едким, накрывающим с головой приступом ярости. Как он смел отобрать у меня двадцать лет жизни? Как смел предать тогда, когда это больнее всего. Еще десять лет назад, когда мы сильно повздорили и я ушла к маме, а он вернул меня обратно, мне было двадцать восемь, и я могла устроить свою жизнь, я все еще считалась молодой. Пусть многие скажут, что и в тридцать восемь – это молодость, что женщина в самом соку, что прям живи и радуйся жизни. Они либо оптимистки, либо дуры, что в принципе одно и тоже. Это, конечно, неплохой метод борьбы с когнитивным диссонансом, но если в ваши тридцать восемь вас променяли на двадцатипятилетнюю свиристелку, то у вас возникает закономерный вопрос и вполне закономерный на него ответ. Почему, например, вас не променяли на пятидесятилетнюю? Смешно, правда?
Я распустила волосы и заправила их за уши. На шее поблескивала цепочка, подаренная им на день рождения в позапрошлом году. Рванула ее и, сжав в кулаке, смотрела себе в глаза. А ведь я его любила все эти годы. Об этом редко задумываешься. Через двадцать лет вас уже не шатает от страсти, и в животе не прыгают бабочки, а секс, скорее, четко отработанный механизм, работающий без сбоев. Муж превращается в кого-то типа родного брата или лучшего друга… Вы испытываете к этому человеку безграничную нежность, уважение, трепет, иногда желание… но оно уже мало напоминает то самое бешеное ощущение, которое он вызывал в вас пусть даже десять лет назад. И только когда вас предают, вы понимаете, насколько любили и насколько вам больно…
Вернулась в спальню и, судорожно выдохнув, невольно потянулась к конверту. Сейчас я просто устало распечатала и достала бумаги. Муж подписал документы о разводе. Я смотрела на его размашистую подпись, слегка корявую завитушку на букве «К» и вдруг поняла, что его рука дрогнула, когда он поставил последнюю жирную точку в нашем с ним браке. О чем он думал, когда расписывался? Думал о том же, что и я? Ему хотя бы немного было больно? Или мы на самом деле настолько чужие?
Я долго не верила, что их придется подписать, что он принесёт их мне и положит на стол, осматривая нашу кухню циничным взглядом, словно прикидывая, что еще можно у меня отобрать. Внутри образовалась пустота, дыра, кровоточащая незаживающая рана. Оторванные с мясом двадцать лет моей жизни, где я была счастлива, любила, смеялась… Вот и все, Авдеев…все кончено, и ты теперь свободен. Ты счастлив? Ты этого хотел, когда трахал ее на своем рабочем столе в кабинете, к которому мы с тобой вместе обдумывали дизайн?
А чтобы ты сказал, если б узнал, что я переспала с твоим лучшим другом на нашей с тобой постели, и теперь он таскается к нам домой с дурацкими букетами, носит конфеты для Лизки и лапает меня в своей машине, когда забирает домой из офиса. Ты бы разозлился? Скорее всего, нет. Ты ведь теперь тоже ездишь к ней домой, не скрываешь ее от своих друзей и забираешь с работы. Хотя о чем это я – вы же вместе работаете. Как удобно, не правда ли?
Я медленно достала из подставки шариковую ручку и сжала ее в дрожащих пальцах. Пыталась и не могла подписать, не могла, словно вот он последний шаг, который окончательно сделает нас чужими. Ведь для меня он все еще родной… я вижу его в наших дочерях, я ловлю себя на мысли, что всегда готовлю ужин на пятерых и по-прежнему записываю его любимую телепередачу, жду, когда ключ повернется в двери, и он скажет привычное: «Снежинка, я дома», а простить не могу. А еще все время думаю о том, что он женится на НЕЙ после нашего развода. О том, как ОНА ждет этих проклятых бумаг, чтобы отобрать его у меня окончательно.
Я отпустила его без истерик и слез. С каким-то ледяным равнодушием больше похожим на приступ сумасшествия. Он тогда вернулся с работы, чмокнул меня в губы, и мне показалось, что это не поцелуй, а какое-то поглаживание старой преданной собаки по голове. По привычке и по инерции. Такое безэмоциональное «чмок». Как почистить зубы или сходить в туалет. А ведь раньше могли прямо у дверей заняться сексом, когда меня уносило только от его запаха.
От него и сейчас пахло его парфюмом и сигаретами. Пахло улицей и бензином. Родной-чужой запах, я смотрела в его глаза и понимала, что совершенно не знаю вот этого высокого, худощавого мужчину с темными волосами и пронзительными голубыми глазами. Я вижу его впервые в жизни. Потому что он уходил из дома родным и любимым, а вернулся подонком, разрушившим нашу жизнь.
– Что с тобой?
– Ничего. Ужинать будешь?
– Я не голоден. Поел с партнерами на работе.
Сцепила пальцы сильнее в диком желании едко спросить у него, чем она кормит его в обед? Чем таким, мать его, из того, что не готовлю для него я. Именно сейчас он казался мне красивым даже с этой его бородой, которая мне никогда не нравилась, но его это особо не волновало.
Да, казался мне ненавистно, отвратительно красивым и чужим. Настолько чужим, что внутри начинало жечь от боли каждый нерв. Наверное, влюблен в нее, поэтому и красив. Влюбленные всегда светятся изнутри.
– Дети уже спят?
– Да, давно.
Я пошла в комнату за его вещами, пока он мыл руки в ванной, и когда вынесла чемодан, его глаза округлились.
– Не понял.
– Ты уезжаешь сейчас жить к маме, другу или к твоей Аличке. Детям я скажу, что у тебя командировка. Мы обсудим этот вопрос в другой день, когда я буду готова обсуждать его спокойно.
– Снежинка, – лицо мужа скривилось, как от зубной боли.
– Женя. Теперь не снежинка. Забирай вещи, Кирилл, и уходи. Без истерики, без разборок. Имей мужество просто уйти.
– Я так понимаю, ты порылась в моем телефоне и сделала свои выводы? – прозвучало смешно и фальшиво.
– Избавь меня от объяснений. Уходи. Я хочу, чтоб ты ушел.
– Значит, уже все решила?
– Решила. Убирайся из этого дома и из моей жизни.
– Я и Алина…
Предостерегающий жест… только не ее имя сейчас. Не надо нажимать на спусковой крючок. Не надо меня сводить с ума разговорами о твоей двадцатипятилетней любовнице. Божеее! Банальней и не придумаешь. От омерзения вздрогнула.
– Просто уйди. Сейчас. Я больше не хочу тебя видеть. Я требую развода.
– Это было твое решение. Всегда помни об этом!
– Конечно, мое. Тебе было бы удобней сидеть одной задницей на двух стульях.
– Не было бы. Я бы и сам ушел от тебя, Женя.
– Что ж тянул? Не нашел удобного момента? Вот и убирайся сейчас! Я облегчу тебе задачу.
Тогда он ушел без скандала.
Это потом в разговорах с нашими друзьями он называл меня бесчувственной сукой, которая перечеркнула весь наш брак из-за одной его ошибки. Он говорил, что я сама приползу к нему на коленях и что он счастлив избавиться от меня, потому что его тошнило даже от звука моего голоса. Он говорил, что я останусь одна, потому что я никому не нужна с тремя детьми, и что я должна смотреть в зеркало повнимательней, чтобы видеть, в кого я превратилась, и что у него стоит на меня раз в неделю, и то потому что хочется хотя бы кого-то.
Грязная ложь… он брал меня так часто, как хотел… А хотел каждый день. Даже в те моменты отдаления… у нас был секс. Да, почти каждый день, и именно поэтому я бы никогда не подумала, что он так подло меня предает. Что он трахает свою любовницу в рабочее и в не рабочее время, что он пишет ей долбаные смски. Я получила распечатку его звонков и сообщений. Везде ее номер.
Он меня бил. Низко, грязно и больно бил. Как он смел говорить это нашему общему другу, как вообще смел обсуждать меня с кем-то из них? Он рыл между нами пропасть глубиной в мою бесконечную ненависть и отчуждение. Я не верила, что все эти годы жила с человеком, способным сказать обо мне все это. Не в глаза, нет, а за спиной. Подло, мерзко и так отвратительно. Я никогда его не знала по-настоящему. И в этих бумагах, где забирал себе то, что считал своим…, наверное, это ломает сильнее, чем само предательство. Вот эта дележка имущества. Когда мелочно забираются какой-то диван или фотокамера, когда вспоминается кто и что покупал.
Нам только кажется, что мы знаем людей. Свое истинное лицо они показывают только тогда, когда мы гладим их против шерсти или наступаем им на горло.
Я смотрела на его размашистую подпись на бумагах и почувствовала, как по щекам снова потекли слезы. В этот момент зазвонил мой сотовый. Наверное, Алиска приехала домой.
– Добрый вечер. Я прошу прощение за беспокойство. Меня зовут Антон Валерьевич Соловьев. Я главврач травматологического отделения больницы номер восемь в областном центре города… Как вас зовут?
– Евгения Павловна, а что случилось?
Город, который он назвал, на расстоянии трехчасовой езды на машине от нашего.
– К нам привезли мужчину с травмой головы, без документов, и мы нашли в кармане его куртки номер вашего телефона. С припиской «дом». Вы могли бы приехать и опознать его?
Внутри что-то словно оборвалось, и я схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.
«– Что ты там распихиваешь мне по карманам?
– Резинки, Авдеев, чтоб не заболел бякой и мне домой не принес.
– Ты дура, да?
– Нет. Трезво смотрю на вещи.
– Не трезво, а по-бабски. Так что ты туда положила, Снежинка?
– Авдеев – ты склеротик, и не помнишь ни одного номера телефона наизусть. Вот случится что, ты даже нам не позвонишь. Я всем вам в карманы курток положила свой номер. Написанный на бумажке. Дешево, сердито и надежно.
– Поцелуй меня очень сердито, и я пошел».
– Этот мужчина… он мертвый? – хрипло спросила я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
– Нет. Он живой. Недавно пришел в сознание. Легкое сотрясение мозга. Но он ничего о себе не помнит. Так вы приедете?
Я несколько секунд смотрела на свое отражение в зеркале и потом ответила:
– Да. Конечно, я приеду.