«ХОТЯ ПРОЦЕСС И НЕ ОКОНЧЕН…»
Записки из зала суда
ДЕЛО БЫЛО НЕОБЫЧНЫМ – НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ СИДЕЛИ ЛЮДИ САМОЙ ГУМАННОЙ ПРОФЕССИИ – МЕДИКИ. КТО-ТО САМ БЫЛ НАРКОМАНОМ, КТО-ТО ПОХИЩАЛ НАРКОТИКИ, ПРОПИСАННЫЕ БОЛЬНЫМ. СУДУ ПРЕДСТОЯЛО ВЫЯСНИТЬ ИСТИНУ…
1. Слухи
К вечеру позвонила взволнованная знакомая:
– Слыхал, что судили наркоманов из шестой больницы?.. Весь город говорит, что их там целая банда была и возглавлял ее профессорский сынок! Говорят, они специально делали так, чтобы у больных раны гноились…
– Зачем? – ужаснулся я.
– Чтобы побольше наркотиков выписывать на лечение, а затем воровать…
Я повесил трубку и долго не мог успокоиться. Еще утром в качестве корреспондента я сидел на этом уголовном процессе, но никак не ожидал такой уродливой интерпретации событий… Впрочем, ее можно было и предвидеть при целом вихре роящихся по городу слухов и почти полном отсутствии достоверной информации. Я вспомнил, как еще в самом начале – когда процесс только начинался, упорно ползли шепотки и разговоры, что-де он какой-то особый и закрытый, не для всех, а уж из шестой больницы якобы на него вообще запретили приходить…
Не поверив, я позвонил тогда в канцелярию народного суда Октябрьского района:
– Это из редакции. Скажите, когда будет рассматриваться дело медработников…
– А вам это зачем? – с подозрением спросили на другом конце провода.
– Девушка, вы, видимо, не поняли! – сказал я, напрягая все твердые нотки голоса. – Я – корреспондент газеты и хочу знать, когда начнется суд!
– Завтра в десять утра, – с неохотой сообщила несговорчивая девушка. – Дело ведет председатель суда Юдин…
– А почему не сказали сразу? Разве процесс закрытый?
– Да вроде… – неуверенно сказала моя абонентка и повесила трубку.
На следующий день в десять утра я уже был в Октябрьском народном суде. С первого же взгляда было видно, что вокруг дела ажиотаж. У нужных дверей – давка, милиция не пускает народ. Показывая редакционное удостоверение, я еле протиснулся сквозь толпу и попросил разрешения подойти к судье Юдину. Весь судебный консилиум уже был в сборе. Ждали опаздывавший конвой с подсудимыми.
– Корреспонденту можно на суде присутствовать? – спросил я у председателя суда В. П. Юдина, сидевшего за столом в окружении своих заседателей.
– Ну конечно, можно. Здесь уже сидит один…
За соседним столом маячило знакомое лицо коллеги из «Советской Башкирии». Я пристроился на стуле рядом с человеком в прокурорской форме и достал блокнот:
– Разве процесс не закрытый?
– Да с чего вы это взяли? Самый обыкновенный открытый процесс…
У дверей комнаты стояли дюжие милиционеры и бдительно смотрели, чтобы лишний народ не проникал вовнутрь…
Верстка начала очерка в газете «Вечерняя Уфа» за 4 мая 1987 года, №101 (5520).
2. Кое-что о «кабинетном» рассмотрении дел
Уже первые дни судебного разбирательства показали, что дело №1—123 должно быть в центре общественного внимания. Не только потому, что число связанных с наркотиками преступлений в республике за год возросло в 2,5 раза. («Пьянство и наркомания, на мой взгляд, самые острые сегодня проблемы», – сказал прокурор БАССР В. И. Кравцев). Но и потому, что не было еще в Уфе судебного процесса, где к уголовной ответственности привлекались сразу шесть медиков, обвиняемых в нарушении врачебного долга, в похищении, хранении и сбыте наркотических средств. Где корни их падения, что за условия способствовали кражам и наркотическим деяниям – вот что волнует всех нас, и в первую очередь медицинскую общественность города.
В центре этого процесса, несомненно, стоит фигура молодого врача Рустэма Гатауллина – именно он, работая в отделении хирургии сердца больницы №6, привел на скамью подсудимых своего коллегу Круглова и похищавшую для него ампулы медсестру-студентку Флориду Шацких, врача из Языково Мухамадиева и других.
Сын известного на всю Башкирию профессора-хирурга и сам подававший надежды специалист, он уже давно (наркотики употребляет с 1977 года) катился по наклонной, теряя моральный облик и втягивая в поисках наркотических доз на преступный путь новых и новых людей. Если повнимательней вглядеться в лицо этого процесса, то судьбы почти всех сидящих сейчас на скамье подсудимых перечеркнуты именно его рукой – исколотой рукой наркомана.
– Я очень испугалась, когда на совместном дежурстве Рустэм Гатауллин попросил взять для него наркотик, – показала на суде медсестра Шацких, – но он успокаивал, что отец у него большой человек, а дядя министр1 – и меня, в случае чего, защитят. Мне некуда было деваться, и когда он забрал и унес ампулу с наркотиком, я ввела вместо наркотика больному анальгин с димедролом…
Немало показаний, которые насторожили бы общественность, звучало на этом суде, которому было бы впору стать широким показательным процессом. И тем неудачней казался мне весьма келейный характер рассмотрения дела. Заседания проходили не в зале, а в кабинете председателя суда В. П. Юдина. Для процесса, который коснулся многих болевых точек медицины, он был явно тесноват. За подсудимыми и конвоем помещались три-четыре скамьи – волей-неволей милиции приходилось сортировать публику. Ну как не допустить на заседание жен и матерей подсудимых? Представителей из коллектива? Вот и впускали в кабинет с утра:
– Кем и кому приходитесь? Кто родственник – проходи, остальные посторони-и-сь…
Скамьи в кабинете заполнялись моментально – кто-то давал знак закрыть дверь. Непопавшие еще долго жарко дышали за дверьми… Я намеренно так подробно рассказываю о всех перипетиях этого процесса, потому что курс на гласность, который характерен для нашего общества сейчас и особо подчеркнут на состоявшемся недавно пленуме Верховного Суда СССР, диктует иную точку зрения на практику рассмотрения дел.
Вот почему я даже обрадовался, когда уже на второй день нашего «кабинетного» заседания В. П. Юдин остановил суд и направил дело на дополнительное расследование. Это давало возможность в дальнейшем более широко и гласно завершить процесс, тем более многие, с кем пришлось разговаривать, высказывали мнение, что такие суды надо проводить в лечебных учреждениях, в мединституте, с привлечением самой широкой общественности.
– А почему бы после доследования суду не провести выездное заседание в той же шестой больнице? – спросил я после у Владимира Петровича, памятуя, что половина обвиняемых медиков оттуда, и проведение пусть даже одного или двух выездных заседаний на месте, что допустимо при многодневном процессе, будет иметь воспитательное значение.
– Да захотят ли в больнице проводить такой суд? – усомнился Владимир Петрович. – Столько народу мы у них от дела оторвем, да и большого помещения у них, наверное, нет…
– И неизвестно, какой еще эффект будет, – сказал случившийся при разговоре работник прокуратуры. – Государственный обвинитель принародно только одну речь произнесет, а адвокаты подсудимых целых восемь…
Я понял, что витавшая в воздухе мысль о показательном характере суда энтузиазма не встретила.
3. Больница №6
Но прежде, чем суд возобновил работу, мы с коллегой из «Советской Башкирии» отправились в шестую больницу. Для такого визита были основания – даже после доследования на новое судебное разбирательство не был приглашен ни один свидетель из больницы №6, который мог бы обрисовать обстановку и обстоятельства, что привели на скамью подсудимых двух врачей и медсестру, не были вызваны ни представители администрации, ни лица, ответственные за хранение наркотических веществ. Свидетелями проходили только родственники Рустэма Гатауллина – отец и жена. Это «белое пятно» особенно бросалось в глаза еще и потому, что по второстепенному эпизоду, связанному с Благоварской районной больницей (там врач Ю. Мухамадиев отдал одну упаковку наркотика для передачи Гатауллину), из далекого Языково вызывались на суд сразу трое: главный врач, акушер и медсестра… Мы собирались выяснить, как же могло получиться, что в центре Уфы, в авторитетном и уважаемом лечебном учреждении столько лет не могли распознать опасного наркомана, – более того, держали его в непосредственной близости от наркотических препаратов, доверяли ему жизнь и здоровье больных.
Впрочем, когда солнечным апрельским днем мы с коллегой-газетчиком шагали по лужам к больнице №6, мы уже сомневались, что все были в неведении относительно Рустэма Гатауллина и его слабости к дурману.
ИЗ ПОКАЗАНИЙ НА ПРЕДВАРИТЕЛЬНОМ СЛЕДСТВИИ МЕДСЕСТЕР ОТДЕЛЕНИЯ ХИРУРГИИ СЕРДЦА Т. ДИКУШИНОЙ, Ф. ЗАХАРОВОЙ, Н. БОВИНОЙ И ДРУГИХ:
«С Гатауллиным я знакома, считаю его человеком, употребляющим наркотики. На дежурствах бывал вялым, сонливым, постоянно спал в ординаторской, находился в неадекватном состоянии, но спиртным от него не пахло, видимо, употреблял лекарственные средства».
***
«Как-то он сам обратился ко мне за наркотиком. Я отказалась и сказала, что ему, как сыну профессора, все сойдет, а меня привлекут. О том, что Гатауллин просил наркотики, я тут же сообщила старшей сестре и всем девочкам в отделении…»
***
«То, что Гатауллин Рустэм не первый год страдает наркоманией и употребляет наркотические вещества, знали у нас в отделении все…»
И вот этот разговор в больнице. Он запомнился нам еще и потому, что здесь собрались люди заинтересованные, очень переживающие за честь больницы, за ее репутацию в городе. Здесь было почти в полном составе партбюро, и администрация, и профком, и заведующие тех отделений, где работали Гатауллин, Круглов и Шацких. Встреча проходила остро, нам говорили о традициях больницы – здесь не боятся ответственности и самых трудных операций, медики знают, что ни от одного тяжелого случая здесь не отвернутся, и везут почти безнадежных пациентов в «шестую»… Мы видели, как оскорбляют многих честных врачей гуляющие по городу разговоры, как хотят в больнице очиститься от скверны в ее стенах… Но почему эти люди вдруг замыкаются и уходят от прямых ответов, когда мы спрашиваем, где они были раньше?
Вот пытается уверить, что не знал о наркомании своего подчиненного, уважаемый врач, прекрасный специалист Ю. Б. Ионис, зав. отделением хирургии сердца.
– Но как же так! – настаиваем мы. – Рустэма Гатауллина его отец дважды посылал лечиться от наркомании – в последний раз в Москву в октябре 1985 года. Разве вы не знали, куда девался ваш подчиненный?
– А мне не велели этим интересоваться! – говорит Юрий Борисович и отводит глаза. – Сказали: «Не ставь „восьмерки“ в табеле – остальное не твое дело…».
Когда Ионис уходит, а мы надеваем пальто, кто-то говорит:
– Юрия Борисовича можно понять! Ну что он мог с Рустэмом сделать, когда и мы все ничего не могли… Вы бы знали, с каким трудом после случая выпивки удалось отстранить младшего Гатауллина от ночных дежурств, где он был без контроля, – так ведь не надолго! Приходили указания снова все восстановить…
– Так в чем дело?
– А вы не понимаете? Вы в самом деле ничего не понимаете?..
Да нет, почему же, понимаем… Мальчика из хорошей семьи берегли и спасали… Потом уж на суде он с вызовом скажет: «Шацких врет, что я козырял отцом и дядей! Да в этом и нужды не было – все и так знали, что отец у меня профессор…». Да, все знали – и знали, как болезненно реагировал профессор на замечания о поведении сына, какой окрик или звонок мог последовать каждую минуту. От профессора, возглавляющего кафедру на базе больницы №6, зависит многое – в том числе категория каждого хирурга, а значит и заработок. Вот почему мальчику прощали и выпивки на работе, и подозрительную тягу к наркотикам, и многое, за что с другим расстались бы без сожаления. Его – наркомана – даже в медучилище по вечерам преподавать направляли: воспитывать, так сказать, подрастающее поколение…
Теперь мы понимаем, почему неохотно говорят эти люди, почему ни слова про ту зону вседозволенности и нетерпимости к критике – которая и обернулась бедой. Кто-то, по нашей просьбе, приносит журнал, чтобы показать, что не всем по душе была эта стена молчания, что назрела необходимость высказаться…
ИЗ ЗАПИСАННОЙ В ЖУРНАЛЕ БЕСЕДЫ ВО ВРЕМЯ ВСТРЕЧИ КОЛЛЕКТИВА СО СЛЕДОВАТЕЛЕМ Р. М. ЮСУПОВЫМ ПО ОКОНЧАНИИ РАССЛЕДОВАНИЯ:
Исмагилова, зам. главного врача по лечебной работе: «На суде будет кто-нибудь из больницы? Почему не пригласили из администрации меня? Я не уходила в отпуск – ждала, когда вызовут. Я на суде все выскажу».
Капитонова, врач: «Тогда все комиссии, все это ерунда, если почти никого не вызывали».
Председатель собрания: «В отношении суда – будут приглашать из администрации кого-нибудь, представителя из больницы?»
Следователь: «Я не могу ничего сказать, это решит суд».
***
Мы уже собирались уходить из больницы и прощались, когда один из собравшихся не выдержал:
– А, может, и впрямь лучше все разобрать открыто – чтобы всем был урок! Вы ведь знаете телефон судьи? Попросите, чтобы процесс провели показательно – у нас в больнице…
Кажется, лед тронулся… Мы берем трубку и набираем телефон В. П. Юдина:
– Владимир Петрович! Шестая больница хотела бы поговорить с вами насчет выездного заседания суда – здесь и партбюро собралось, и профком, и администрация. Сейчас передадим трубку парторгу…
Секретарь партийного бюро Р. Р. Шайхлисламов берет телефон:
– Да, хотели бы, чтобы у нас… Помещение? Есть хороший зал на четыреста мест… Комнаты для конвоя? Найдем…
Все наше маленькое собрание смотрит сейчас на говорившего с судьей Роберта Рафкатовича. По мере разговора лицо его мрачнеет:
– Если так, то мы не настаиваем, – говорит он наконец и кладет трубку.
– Ну что? Отказал?
– Он сказал, что преступно с нашей стороны требовать такое…
Воцаряется долгое молчание. Я понимаю, что у суда могут быть свои причины не проводить это дело на выезде – но как тогда объяснить людям, что это дело никто не «замазывает»?..
4. Заседание продолжается…
6 апреля суд после доследования возобновил работу. Теперь дело передано судье Наталье Васильевне Жуковой.
Мы сразу отметили, что Октябрьский суд на этот раз учел интерес к этому делу: заседания были перенесены из кабинета в зал, где могло больше поместиться народу. Журналистам, наконец, стали давать возможность знакомиться с материалами дела, смотреть документы. Это позволило более объективно подойти к происходившему.
…Блокноты пухнут от записей, мы уже многое знаем про «виновников» этого процесса. Вот сидит на скамье подсудимых двадцатитрехлетняя медсестра Флорида Шацких, студентка третьего курса мединститута. С отличием закончила медучилище, хорошо училась и в вузе, мечтала стать врачом, вырастить сынишку Рустика… Совсем недолго она проработала в больнице №6, в составе студенческого отряда, когда встреча с Р. Гатауллиным перечеркнула ее будущее. В деле №1—123 подшито ее письмо к Р. Гатауллину, письмо очень личное, на двух тетрадных листах. Его, не церемонясь, зачитывают вслух в зале, его цитируют адвокаты. В нем есть пронзительные слова: «О чем ты думал, когда решил меня потащить за собой в эту грязную яму…».
Дают слово Гатауллину.
– Шацких специально подбросила письмо следствию, чтобы козырять им на суде!
Он надевает очки и берет тетрадочку с записями, сразу становясь похожим на нотариуса:
– Она врет, что это я научил ее, как заменить наркотик для больного другим уколом… Она сама это знала, как знает каждая медсестра, или хотя бы могла догадаться…
Защищаясь, он уже не помнит, что женщина, которая, бледнея, сидит у барьера в окружении милиционеров, оказалась здесь из-за него, он даже впадает в пафос:
– Даже если бы министр здравоохранения просил бы у нее наркотик, она обязана была отказать…
Он уже ведет себя не по-мужски, он пытается доказать суду, что не ходили они вместе ни к друзьям, ни в кино, что Шацких просто увязывалась за ним, что все ее личные симпатии – бред…
Флорида Шацких, невидяще глядя куда-то в окно, сидит на скамье подсудимых и сжимается, когда гремят над залом его жестокие и очень хлесткие слова…
«О чем ты думал, когда решил меня потащить за собой в эту грязную яму…».
5. О чем говорилось шепотом…
День за днем ведет судебное следствие Наталья Васильевна Жукова – она принципиальна и последовательна в выявлении причин и обстоятельств, в которых возможно стало преступление. Вот допрашивается один из главных свидетелей – отец подсудимого Рустэма Гатауллина профессор Н. Г. Гатауллин, возглавляющий кафедру хирургии на базе больницы №6.
– А вы знали, что вашего сына отстраняли от работы, что его застали после ночного дежурства в совершенно безобразном состоянии, с развеселой компанией? Неужели даже этот случай вас не насторожил, не заставил задуматься, принять меры?
– Я в тот раз публично извинился на утренней конференции. Я поверил тогда сыну, понадеялся на администрацию. Теперь я понимаю, что это было мое малодушие, мне, как отцу, следовало бы поставить вопрос об его освобождении от работы…
– Не находите ли вы, что ваш сын просто использовал ваше высокое положение?
– Да какое у меня особое положение! Я – заурядный профессор…
Вопрос следует за вопросом, и потихоньку складывается картина, как создавалась та атмосфера, в которой все решалось без коллектива, за спиной у общественности. Профессор показал на суде: «Когда стало ясно, что сын окончательно стал наркоманом, мы с женой пошли к министру, попросили без огласки направить его на лечение. Об этом было поставлено в известность только руководство больницы…».
Поднимается адвокат В. В. Бондаренко. (Потом я спрошу у Владимира Васильевича, почему он задал этот вопрос, вроде бы и не относящийся к его подзащитному Круглову, и он скажет: «Как вы не понимаете, что речь идет о тех негативных явления, которые осуждены съездом партии…»). Вопрос у Бондаренко к профессору тоже не из простых:
– Вот вы говорите, что руководство знало, министерство знало, а почему не знал коллектив? Почему вы в открытую не поставили вопрос перед всеми, что сына надо от наркомании спасать? Почему тайну из этого делали?!
– Да о таких вещах еще недавно было принято говорить шепотом да полушепотом… – Профессор говорит это сгорбясь и очень тихо. Его слова подтверждает и жена Рустэма Наиля Гатауллина, тоже врач: «Да, мы скрывали все от коллектива. Мы хотели как лучше…».
Да, они хотели как лучше… Они знали, что врач может взять наркотики только у среднего медперсонала – но боялись вынести сор из избы, поговорив начистоту с людьми, от которых зависело, чтобы ампулы не попадали к Рустэму… Нам от души жаль профессора, человека очень заслуженного, – когда он в зале суда скажет: «Как учитель сына, как отец и как его коллега, наконец, я желал для него совсем другого», – у многих в зале защиплет в горле. Но нам не менее жалко и Флориду Шацких, которая теперь надолго разлучена со своим маленьким четырехлетним Рустиком, и отца троих детей Мухамадиева, который не смог отказать в упаковке ампул сыну такого уважаемого человека, и сидящего на скамье подсудимых врача Круглова, и многих других, кто еще бы оказался втянутым, если бы органы не взяли уверившегося в безнаказанности Гатауллина-младшего с поличным…
И не случайно, словно подводя итог судебному разбирательству по шестой больнице, судья Жукова сказала:
– Наверное, если бы вы открыто поставили вопрос о Рустэме Гатауллине и поговорили с коллегами начистоту, может быть, и не сидел он – и все эти люди – на скамье подсудимых…
Ответить на это справедливое замечание ни профессору, ни многим в зале было нечего.
Вот как было сверстано окончание очерка в следующем номере газеты за 5 мая 1987 года, №102 (5521).
6. Какие извлечем уроки?..
Нас могут спросить, зачем мы пишем о неоконченном судебном процессе – ведь не можем сообщить, какой последует приговор… Конечно же, только суд может решить, кого и по какой статье наказать. Наша же задача другая – привлечь внимание общественности к определенному кругу проблем. Основатель Советского государства В. И. Ленин писал: «Улица интересуется не только тем, даже не столько тем, – обидой, побоями или истязаниями будет признано данное деяние, какой род и вид наказания будет за него назначен, сколько тем, чтобы до корня вскрыть и публично осветить все общественно-политические нити преступления и его значение, чтобы вывести из суда уроки общественной морали и практической политики» (ПСС, т. 4, стр. 407—408).
О чем же заставил нас задуматься этот судебный процесс? Прежде всего – о том, как мы ведем борьбу с наркоманией. Выступивший недавно в печати заместитель министра внутренних дел СССР Н. Демидов подчеркнул специально, что для успешного одоления зла «наркоманов надо знать всех до одного». Можем ли мы похвастаться таким знанием? Увы – и дело Р. Гатауллина и других тому пример: здесь, как видим, тщательно скрывали и замалчивали многолетние деяния наркомана, сам Р. Гатауллин арестован, по сути дела, по случайным обстоятельствам. Хотите информацию для размышления? Мы не знаем, у кого на протяжении 6—7 лет (до того, как Ф. Шацких устроилась в больницу в июне 1985 года) он брал наркотики – это очень поучительно сопоставить с объяснениями на суде эксперта-нарколога. Эксперт хорошо обрисовал, как с годами у наркомана вырастает потребность в дурмане – в день по ценам «черного рынка» зелье обходится ему в 50—60 рублей. Немудрено, что в конце концов обезумевший наркоман ищет любую возможность добыть зелье – идет на воровство, грабеж, любое преступление. Нет, на опасном пути остановили органы Рустэма Гатауллина: он уже рыскал в поисках наркотических препаратов – выпрашивал ампулы у коллег в больнице, мотался на машине отца в Языково и другие места, часто летал, как вспоминают сейчас сослуживцы, в Среднюю Азию. Не думаю, что мы имеем достаточно полную картину его связей – установлено лишь восемь ампул, взятых у Шацких, пять – у врача Круглова, кое-что в Языково через местную больницу и сельскую аптеку…
Мы все привыкли считать, что подпольная торговля наркотиками, связи наркоманов между собой и т. д. – это где-то далеко, на Западе. Но вот на суде допрашивают наркомана Игоря Ковалева, сопровождавшего Р. Гатауллина в вояжах:
– Скажите, Ковалев, кто вас жестоко избил незадолго до ареста – наркоманы?
Ковалев, который, судя по некоторым показаниям, пытался отойти от разорявшего его дурмана, долго молчит, потом кивает головой.
– За что же вас били?
– Ну, как сказать… Пытались назад вернуть. Я ведь мог кое-что доставать – для себя и других…
– А фамилий ваших дружков почему не называете?
– Я не хочу, чтобы меня били опять…
Нет, далеки мы еще от того, чтобы знать зло конкретно и по именам – а тем более «всех до одного»… И то, что дело №1—123 в эти апрельские дни катилось ко второму доследованию, тоже говорило о многом.
Тут нужно приоткрыть карты и поведать читателю, что, кроме уже названных лиц, на скамье подсудимых сидели еще медики из республиканского онкодиспансера и «Скорой помощи», их обвиняли в торговле похищенными наркотическими средствами. Но поскольку именно в отношении этих подсудимых расследование было проведено слабо и суд укажет на это в своем определении, посланном в прокуратуру города, – мы этих фамилий не назовем и подождем до полной ясности. А пока в зале суда мы наблюдали, как Наталья Васильевна Жукова ведет судебное разбирательство – выясняет, за наркотики или за другую оплату несли к подсудимым копченую колбасу и мясо, отдавали им дефицитные китайские кроссовки, импортные джинсы и т. д. Еще и еще раз изучались и прежние показания, и новые, прокручивались магнитофонные пленки допросов. У Жуковой была весьма сложная задача: ей, срочно отозвав из отпуска, вручили принятое к производству «недотянутое» дело…
В эти дни, наблюдая за ходом процесса, я, кажется, лучше стал понимать, почему такой опытный юрист, как председатель суда В. П. Юдин, под всякими предлогами старался избежать показательного процесса: важному, актуальнейшему делу с самого начала не было уделено должного внимания – не на высоте оказалось следствие, да и Октябрьский районный суд не проявил принципиальности, взяв «сырое» дело в производство. Становилось понятно, почему суд не выносил разбирательство на широкую публику – когда дело у всех на виду, все недоработки бросаются в глаза…
К слову говоря, отношение к одному из важнейших принципов судопроизводства – гласности – стало предметом разговора на состоявшемся в декабре прошлого года пленуме Верховного суда СССР. Не все гладко в этом вопросе – отметил пленум… Только 64 процента опрошенных в столице судей считали, что гласность способствует отправлению правосудия, многих эта гласность раздражает. Не по душе она тем, отмечалось в отчете с пленума, кто еще выполняет указания «сверху» при рассмотрении дел, и кто боится состязательности судебного процесса, кому не по нраву общественный контроль. Может быть, впервые с трибуны высшего судебного форума было подчеркнуто, что «принципиальные и квалифицированные выступления печати, даже содержащие резкую критику деятельности тех или иных правоохранительных органов, не подрывают престиж суда, а, напротив, способствуют устранению ошибок, и значит, укреплению социалистической законности».
Последние слова мы приводим только потому, что и на этом процессе не раз приходилось слышать вздохи: мол, поторопились печать к этому делу подключать, не подумали… Грустно даже не то, что кто-то всерьез считает, что для выступления газеты нужно разрешение «свыше» – а то, что не перевелись еще сторонники показывать общественному мнению только подготовленную напоказ сторону. А ведь весь ход развития нашей демократии указывает на то, что не следует скрывать от народа ни светлых, ни теневых сторон, зон вне общественного контроля нет. Нам ведь важно не только знать «о каждом совершенном преступлении, грубом нарушении законности и принятых по ним мерах», но и видеть, от чего пошли наши социальные беды – та же наркомания, к примеру; был ли справедлив суд; законными ли методами велось следствие (кстати, по нашему делу ни одно из подобных заявлений подсудимых так и не было проверено)…
Нас не испугает, если в ходе суда вскроются вещи не для всех приятные или кого-то вдруг да не осудят и показ суровой кары не состоится. Ведь и не заинтересованы мы, чтобы для поддержания актуальной кампании покарать не очень виноватых – ведь в то время, как мы тратим на них свой порох, настоящие торговцы наркотиками и преступники гуляют на свободе. Мы готовы к принятию любой открывшейся истины, потому что уровень общественного самосознания сейчас высок, не зря на всю страну прозвучали недавно слова А. Твардовского:
– Одна неправда нам в убыток
И только правда ко двору!
Только все ли в правоохранительных органах готовы к работе в условиях гласности, к перестройке?
***
…13 апреля, шестой день судебного заседания. После совещания народный судья Н. В. Жукова оглашает определение суда: во второй раз направить дело на дополнительное расследование. Это значит, возможен еще суд… С какой глубиной он вскроет причины негативных явлений, какие уроки будут извлечены из предыдущих заседаний – вот что сейчас волнует общественное мнение…