Глава 1
Лилия
1
Если уж мы твердо решили начать новую жизнь, то дата исполнения приговора всегда приходится на понедельник. Поэтому их так и не любят. Замечательная новая жизнь отчего-то всегда начинается с вещей неприятных. С того, что приходится прилагать усилия, отучаться от старой, незамечательной жизни. Но чем дальше, тем меньше в ней находишь недостатков. Вот для того, чтобы понять, как тебе было хорошо, надо узнать, что такое плохо.
Понедельник? Вперед! Новая жизнь зовет! Алексей Леонидов не был исключением. Вот уже год как он перестал делать гимнастику по утрам, стал хорошо и много кушать и ощутимо поправился. Даже бывшие одноклассники это замечают! Тот же Лейкин. А ведь всю жизнь Леонидову твердили: «Господи, Леша, какой же ты худой! Надо поправиться». И вот теперь он мучительно думает: надо похудеть. Есть меньше – раз. И два – вернуться к гимнастике по утрам. Тот же Колька Лейкин – человек! Не потому, конечно, что он худой. А с другой стороны, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то быть уверенным?
В воскресенье вечером Леонидов зашел в спортивный магазин и купил синие атласные трусы.
– Вы уверены в размере? Мерить нельзя, – предупредила продавщица.
– Уверен, – буркнул Леонидов и втянул живот.
Он решил, что если завтра утром, надев эти шикарные трусы, расправит перед зеркалом плечи, то остальное придет само собой.
Трусы-то он надел и плечи расправил, и даже попытался нагнуться, но кончиками пальцев до пола не достал. «Как быстро, однако, теряем мы былую легкость!» – хмыкнул он. Потом лег на пол и попытался отжаться. После пяти раз понял, что лежать значительно легче. И приятнее. И вообще на улице пасмурно, в окно дует, словом, обстановка явно не располагает. Это не последний в жизни понедельник. Слава богу! Александра заглянула в большую комнату, где мучился муж, и вкрадчиво спросила
– Леша, а что ты делаешь?
– Грязь с паласа собираю. Вот. – Леонидов со скрипом поднялся и показал ей поднятое с пола перо. Явно из подушки. А впрочем, кто его знает? Разве можно в наше время в чем-то… и так далее. Тут же перевел стрелки: – Пылесосить надо чаще.
– Надо чаще вспоминать о том, что ты толстый, – не осталась в долгу Александра.
– Я в меру упитанный. И потом: почему ты до сих пор молчала?
– Твое самолюбие размером гораздо больше твоего живота. Я ждала подходящего момента.
– Ты считаешь, что он настал?
– Я вижу, ты задумался о смысле жизни. Купил атласные трусы.
– Я на работу опаздываю, – хмуро сказал Леонидов и решил, что утром следующего понедельника непременно, обязательно, несмотря на обстоятельства, вопреки всему… Об этом он забыл через десять минут после того, как приехал в офис. Равно как и о Кольке Лейкине, его благородстве и худобе. А зря.
…С работы он уехал поздно. Даже позже, чем обычно. В половине двенадцатого ночи. День промелькнул, как одно мгновение. В десять вечера позвонила жена и спросила:
– Леша, ну ты едешь? Ужин греть?
– Да. Еду. Греть, – ответил он, заранее зная, что через полчаса она позвонит еще раз с тем же вопросом. И он снова решительно ответит: греть! И не тронется с места. Этому он учился год. Обещать, не моргнув глазом то, что не исполнит. Но без этого невозможно стать большим начальником. После третьего «греть!» он решительно встал из-за стола. Однако пора. Ночевать надо дома. Этому он тоже учился долго. Все дела не переделаешь, не стоит и стараться заказывать в офис персональный диван и джакузи. Просто надо все рассчитать.
Добираться до дома ему полчаса, не больше. Если нет пробок. В это время дня, то есть ночи, их, как правило, нет. С некоторых пор он оставлял машину на платной стоянке. Значит, плюс еще минут двадцать. Но осенью из его «Пассата» вытащили магнитолу с колонками. Кто-то ловко расправился с сигнализацией и аккуратно вскрыл машину. Даже стекло не разбили. Леонидов спохватился, только увидев дыру там, где раньше был новенький «Panasonic». И держать машину возле дома и дальше не рискнул.
Вот и пришлось после получаса езды в теплой машине идти пешком со стоянки до дома, ежась под ледяным ветром. Можно было, конечно, подождать автобуса, но, вспомнив, как натянулась на животе резинка атласных трусов, Леонидов решительно застегнул доверху «молнию» кожаной куртки. Только пешком! Ведь была же у него когда-то сила воли!
Этих людей он воспринял поначалу только как досадное препятствие. Замерз, словно собака, а они дорогу перегородили! Люди, машины! Ночь на дворе, а возле дома родного целая толпа! Две полицейские машины, «Скорая помощь», его, Леонидова, бывшие «Жигули». Год отъездил, еще бы их не узнать! Стоп, стоп, стоп… «Жигули»! Он же их Сереге Барышеву продал этим летом, когда купил «Пассат»! Практически подарил. По старой дружбе.
Гиганта Серегу Барышева оказалось трудно заметить. Дамочка, к которой он нагнулся, пытаясь расслышать, что она говорит, выглядела как растерявшаяся школьница. Мучительно краснела и мямлила. «Мы любили дядю Степу за такую высоту…» – вспомнил Леонидов и усмехнулся.
Потом зевнул и громко крикнул:
– Барышев! Серега! Привет!
Тот легким движением руки смахнул с дороги дамочку и кинулся к другу:
– Леонидов! Привет, коммерческий! Я думал, ты уже спишь! Вот, стою и прикидываю: подняться к тебе или не стоит? С одной стороны, Александру с Ксюшкой разбужу, а с другой…
– Что с другой? – насторожился Алексей.
– А с другой вот, – Серега отвел взгляд, и Леонидов заметил, наконец, в двух метрах от себя голые женские ноги. В луже с водой, а рядом с ними яркий целлофановый пакет в желтых подсолнухах. Лицо и плечи лежащей на асфальте женщины широкой спиной загораживал эксперт. Леонидов сообразил, наконец: у его подъезда работает опергруппа.
– Труп? – спросил он и, не удержавшись, заглянул через плечо эксперта. Сработало любопытство бывшего сыщика-профессионала. Тем более что он сразу оценил необычность происшествия, которое кому-то предстояло расследовать. Слава богу, не ему.
Женщина лежала на тротуаре и была целиком и полностью одета, как записал бы он в протоколе осмотра места происшествия. Только ботинки и носки с нее сняты и голые синие ноги, словно бы специально опущены в лужу, растекавшуюся у тротуара. Шрамы на ее лице и шее Алексея крайне удивили.
– Никогда такого не видел! Ясно, что не бритва, но и не нож, это уж точно. Раны какие-то странные. Такое ощущение, что лезвие тупое. И почти в миллиметр шириной, а? Он ее не резал. Бил, что ли, с размаху?
– Давил, – поднял голову эксперт. – На последней стадии прижал к земле и этим металлическим предметом давил на шею до тех пор, пока жертва не перестала дышать. А вы, молодой, человек, собственно, кто?
– Я здесь живу, – ответил Леонидов.
– Свидетель? – сразу обернулся плотный мужчина в штатском, в котором Алексей мгновенно вычислил старшего группы. Барышев тут на подхвате, сто процентов. И, вообще, как он здесь оказался? Леонидов отвел друга в сторонку.
– Серега, а ты как здесь?
– Работаю.
– Не понял. Что значит работаешь?
– Леша, ты о чем-нибудь или о ком-нибудь помнишь, кроме своей фирмы? Я же тебе перед Новым годом звонил, сказал, что иду служить в полицию. Опером.
– Да. Было. Теперь вспомнил. Но зачем? Тебе же в охране неплохо платили!
– Квартиру обещали, – хмуро сказал Барышев. – Сколько ж можно по частным хатам кочевать?
– Квартиру?! И ты поверил? Не смеши!
– Надо кому-то верить, Леша. А насчет денег… Так меня жена содержит. – Алексею показалось, что Серега горько усмехнулся. – Ты же ее сам недавно директором филиала назначил. Спасибо тебе, родной! Ее целыми днями дома нет, и меня теперь не будет. Это называется современный брак: любовь по мобильному телефону и дети через Интернет. Чужие. Смотри и радуйся.
– Да я как лучше хотел! Хочешь опером быть, будь на здоровье, – сказал Алексей и осекся. На здоровье! Эк тебя, парень, занесло! – Но почему именно в этом районе?
– Может, я к тебе поближе захотел быть? Рассчитываю на помощь. Я ж в этом деле новичок.
– Так. Ладно. Я все понял, только мне домой пора. Сашка ждет.
– А может, посмотришь? – Барышев кивнул на мертвое тело. – Кроме странных ран, ничего больше не настораживает?
– Не хочу. Я ничего этого больше для себя не хочу! Ты понял? Если собираете показания со всех жильцов нашего дома, то так и запиши: я только что с работы, можешь позвонить и проверить. Алиби у меня железное, жена из дома так поздно никогда не выходит. У нас двое детей, если ты еще не забыл. Живых, не виртуальных. Так что свидетели мы никакие. Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем. Еще вопросы есть?
– С каких пор ты стал таким, Леша? – тихо спросил Барышев.
– С тех самых.
– Ты же был лучшим. Да что там лучшим! Ты был человеком. Я-то без колебаний когда-то на чужую дачу полез! Когда тебе это понадобилось.
Ах, вот он что вспомнил! Дело Клишина! В компьютере у убитого писателя остались ценные записи! Да, было, лезли. А долги надо отдавать.
– Черт с тобой, посмотрю, – Леонидов снова приблизился к трупу. – Подвиньтесь, мужики.
– А вам чего, свидетель? – ощерился старший.
– Капитан? Майор?
– Капитан Степанов. Кирилл Семенович.
– Леонидов. Алексей Алексеевич. – И пока озадаченный капитан соображал, что перед ним за чин, Леонидов внимательно оглядел место происшествия. – Не похоже, что ее изнасиловали. И на ограбление не похоже. Сумочка на месте, пакет рядом валяется. В пакете, судя по всему, личные вещи. А ботинки? Неужели он ее ботинки с собой унес?
– Вон они лежат, – кивнул эксперт. – Снял и в сторону отбросил.
– Ну, что скажешь, Леша? – спросил Барышев.
– Ничего не скажу. Тухлое дело. Не изнасилование, не ограбление. А раны такие, что на маньяка тянет. Зачем он ее бил перед тем, как удушить? Или после? И что в пакете? Смотрели?
– Смотрели. Пол-литровый пакет кефира, 0,5 >н йогурт, пара сдобных булочек и туфли.
– Туфли? Зимой? Покажи.
Барышев аккуратно, двумя пальчиками вытащил из пакета с подсолнухами черную туфлю на невысоком устойчивом каблуке, показал. Алексей пожал плечами и покосился на голую ногу убитой:
– Да. Бывает. Слышь, мужики? Туфля-то размера тридцать девятого! А у этой ножка маленькая. Как у Золушки. И не в подарок маме купила, туфля-то старая, стоптанная. Набойки совсем стесались. Чепуха какая-то. Хочешь, Серега, чаю?
– Чаю?! Тут еще вкалывать и вкалывать!
– А мне завтра работать. У нас с тобой, Барышев, графики теперь разные. И вообще: спать я хочу. Женские трупы, равно как и мужские, меня больше не интересуют.
– Жаль. Ну что ж, давай. Извините, гражданин, что задержали. – Серега издевательски приложил руку к козырьку черной кожаной кепки.
– Клоун. – Леонидов решительно направился к своему подъезду, но вдруг, обернувшись, неожиданно для себя спросил: – А долго она кричала?
– Не знаю, как долго, а что громко, факт. Видишь, сколько народу из дома выбежало? Но, сам понимаешь, пока решали, бежать – не бежать, пока оделись, пока спустились. Словом, скрыться он успел. И никто убийцу описать не может с указанием примет. Рост, вес, цвет глаз и волос. Даже одежду.
– Странно. Очень уж все это странно.
Уже набрав код и взявшись за дверную ручку, Алексей услышал, как капитан Степанов спросил Серегу Барышева:
– А кто это был? Что за сноб?
– Да так. Приятель.
Приятель!!!
… Обида клокотала в душе Алексея долго, он даже уснуть сразу не смог. Нет, вы слышали? Приятель! Что он для Сереги не сделал? Небось, когда устраивался на службу именно в это отделение, всерьез рассчитывал на помощь друга. Его, леонидовским, умом мечтал сделать карьеру. Нет уж, дудки. Был когда-то оперуполномоченный Алексей Леонидов, да весь вышел. У него теперь фирма. А пионерский задор в определенном возрасте хорош. В пионерском. Жаль, что Барышев этого еще не понял.
Утром за завтраком Александра спросила:
– Чего такой хмурый? И почему вчера задержался?
– Да так. – И Алексей не удержался: – Барышева встретил.
– Сережу Барышева? Где?
– Возле дома родного. Мало того: у нашего подъезда. Представляешь, он теперь опер!
– Я знаю, – спокойно сказала жена.
– Знаешь? А почему мы с тобой это не обсуждали?
– Потому что мы последнее время с тобой ничего не обсуждаем. Давно хотела тебя спросить… – Саша замялась.
– Ну-ну, договаривай.
– Ты торопишься. Как всегда. Потом как-нибудь… Так что Барышев?
– Вчера возле нашего дома женщину убили.
– Да что ты говоришь?! – охнула Саша. – А я еще подумала: кто ж это так кричит? Ужас какой! Убили женщину! Просто кошмар!
– Ты в окно выглядывала?
– Я? Да, выглядывала, когда услышала крик. Но спускаться не стала. Не могу же я Ксюшу без присмотра оставить. Даже спящую.
– Ты его видела?
– Темно, высоко. Но что-то видела.
– Барышев вчера по квартирам ходил. Свидетелей опрашивал.
– А почему к нам не зашел?
Алексей промолчал и, отставив недопитый кофе, встал из-за стола.
– Почему к нам не зашел? – настойчиво переспросила жена.
– Потому. Все, я пошел. Пока. До вечера. – Он выдвинулся в прихожую, Александра следом.
– Леша!
– Ну что еще?
– Я тебя не узнаю!
– Все меня последнее время не узнают! Даже бывшие одноклассники! Ну, поправился я! И что с того? Не умер же! – Ксюша проснулась от его крика и отчаянно заревела. Жена кинулась к ней, а Леонидов повторил уже злым шепотом: – Все меня последнее время не узнают! А я просто работаю! Понятно вам всем? Работаю!!!
И, схватив с вешалки куртку, он пулей выскочил за дверь.
Лилия испокон веков означала чистоту и непорочность. Непорочность помыслов и дел. Может, попробовать с лилией? Раз она с таким отвращением отвергала и розу, и маргаритку. А что плохого в розе? Во все времена и у всех народов роза означала только одно: любовь. Ветка розы – на языке цветов вечное «да». А если она ярко-красная, сияющая, полностью распустившаяся? Символ искреннего расположения, что тут не понятного?
Да, да, да. Какое наслаждение слушать это «да»!
С каким сожалением пришлось отвергнуть розу! И вот – лилия. Белая лилия. Цветок по нынешним временам очень дорогой. Вырастить его непросто, и достойный букет с ним составить непросто. Что там записано в конспектах?
Что один из основных элементов составления букета – это цвет. Желтый контрастирует с голубым и усиливает его, а зеленый глушит. Желтый и красный выступают ярче на черном фоне. Высота букета должна в полтора раза превышать высоту вазы. Но это все конспекты. Всего-навсего записи лекций. Можно выучить их наизусть и повторять каждый день как молитву. Можно линейкой измерять углы и расстояния, строго следовать рекомендациям специалистов. А потом преподнести букет, как совершенство, образец вкуса, по безумной цене. Кому надо потратить деньги, тот заплатит и не поймет. И будет обидно. Очень обидно. Разве ради этого существует гармония? Разве на продажу?
Чувствовать гармонию – это дар божий. И глядя на море цветов, безошибочно и без всяких конспектов выбрать несколько идеально дополняющих друг друга – тоже дар. Никакая линейка здесь не поможет. Потому что красота – это прежде всего душа. Песнь души. И каждый поет ее по-своему. Одни стихами, другие нотами, третьи цветами. У красоты много языков, и все они международные. Одни поют, другие слушают. Кто кем родился.
Я всю жизнь стремился быть певцом красоты. Так почему же меня не понимают? Что во мне не так?
Значит, не дано. Как обидно! Нельзя же все время красть чужое. Все эти лилии, розы, маргаритки… Они живые, и с ними так тяжело! Может, попробовать с мертвым цветком? Душа-то просит! Она так и ищет свою песню.
Нет, надо заканчивать поиски. Если уж так все пошло, то надо заканчивать…
2
Совесть у Леонидова проснулась во время обеда. С трудом прожевывая плохо прожаренную и жирную отбивную, он подумал: «А все-таки я свинья». И со злостью отодвинул тарелку с другой свиньей, так бездарно закончившей свой земной путь. Даже ее смерть никому не принесла морального удовлетворения. «Буду вегетарианцем, – решил Леонидов, а потом подумал: – Должно быть, это был хряк. И ты – хряк! Такой же толстый. Зачем ждать понедельника? Хочешь начать новую жизнь – начни сейчас».
Серега Барышев остался единственным другом, который еще хоть как-то поддерживал с ним связь. Звонил, заезжал и просто помнил о дне рождения Алексея и его семейных праздниках. Остальные приятели исчезли, как только он стал коммерческим директором, потому что ему было не до них. Работа, болезни маленькой дочки, бесконечные домашние дела и снова работа. Барышев – трудяга, но это дело ему не раскрыть никогда. Тут нужна сообразительность. Голые ноги в воде. Сие есть символ. А символами мыслят, как правило, маньяки. Ловить маньяка занятие неблагодарное. Можно всю жизнь его ловить, если не умеешь вычислить, влезть в его шкуру. Мыслить его терминами и все переводить в символы. Голые ноги в воде. Что сие означает?
Леонидов полез в карман за мобильным телефоном. Но позвонил он не Сереге. Хочешь помириться наверняка – заходи издалека. А с мужем проще мириться через жену. Тем более если она у тебя же и работает. Леонидов был стратег, поэтому позвонил в филиал Анечке Барышевой, поставить ее в известность, что собирается заехать после обеда. Посмотреть, как идут дела, ну и заодно поболтать.
– Ну, как Серега? – первым делом спросил он, добравшись до места.
– Работает, – улыбнулась Анечка.
– Да я знаю, – с досадой сказал Алексей. – Вчерась встретились. У трупа.
– Где?!
– Разве он ничего не рассказывал? Возле моего дома женщину убили.
– Нет, не рассказывал, – упавшим голосом ответила Анечка.
– И про меня?
– Что-то случилось? – погрустнела она. – Вы поссорились?
– Ссорятся женщины. Мужчины, как бы это сказать? Гм-м-м… Неприличными словами выражаться не будем. В общем, между нами возникли определенные разногласия. Он сейчас где?
– На работе.
– Дай мне номер его телефона. Позвоню Сереге, а потом займемся делами филиала.
– Да у нас все нормально.
– А должно быть отлично. Лучше всех, больше всех. Нельзя на месте топтаться. Я тебя все время другим в пример ставлю как лидера продаж. Так что требуй от меня что положено, не стесняйся. Поддержу.
Алексей улыбнулся Анечке и с телефоном отошел в сторонку. Барышев отозвался сразу:
– Оперуполномоченный Ба…
– Вольно. Капитан Леонидов у аппарата.
– Леха?! Слушай, я рад. Ты извини за вчерашнее. Я все понимаю.
– За сегодняшнее. Дело было за полночь. Черт с тобой, извиняю. И за завтрашнее заранее извиняю тоже.
– За завтрашнее? – удивился Барышев.
– Ну да. Я решил тебе помочь, Серега, поэтому придется с тобой общаться. А ты парень бесцеремонный. Из-за огромного роста, должно быть. То, что тебе комариный укус, другому ой как бо-бо.
– Леха! Я…
– Проехали, не тормози. Скажи лучше, как у тебя дела? С убитой женщиной?
– А никак. Чиста, аки лист белый. Недаром Лилией звали.
– Как?!
– Ли-ли-ей. Повторяю по буквам: первая «Леня», вторая «Ирочка», третья снова «Леня», четвертая снова «Ирочка»…
– Пятая «Барышев, я не глухой». Просто удивлен. Слушай, ты бы заехал ко мне.
– Куда?
– Да хоть в офис.
– А что я от тебя там узнаю в перерывах между телефонными звонками? У тебя в кабинете сколько аппаратов, коммерческий, два, три, пять?
– Один. Плохо у тебя, Барышев, со знанием оргтехники. Недоработано. Телефоны в офисах многоканальные. У меня предложение: я сейчас у твоей жены в филиале.
– Ревную.
– Ко мне или к филиалу?
– К обоим.
– Так вот: ты приезжай. Пока доберешься, как раз и будет конец рабочего дня. И жену, наконец, увидишь, и ревность полечим, и о деле поговорим.
– Идет, – обрадованно сказал Серега. – Слушай, а почему ты удивился, когда узнал, что убитую Лилией зовут?
– Вот об этом и поговорим. Отбой.
– Есть! – в трубке раздались гудки.
– Скоро муж приедет, – улыбнулся Леонидов Анечке. – Рада?
Она мило покраснела. Алексей подумал, что видел в жизни только двух столь легко краснеющих женщин: Анечку Барышеву и свою жену Александру. Интересно, часто они друг другу звонят?
– Ну, давай, Анна, рассказывай, – он уселся рядом с ней и, щелкнув мышкой, открыл балансы постоянных клиентов филиала…
… К концу дня приехал Серега. Они уединились в кабинете у Анны, где Леонидов кисло сказал:
– Больше всего на свете мне не хотелось бы сейчас услышать, что убитая девушка была продавщицей в павильоне цветов. В фирме, принадлежащей некоему Николаю Лейкину. Но ты ведь именно это мне сейчас и скажешь. Так?
– Так, – открыл рот от удивления Серега. – Откуда знаешь?
– Хочешь верь, хочешь нет: интуиция.
– Ну что цветы продавала, это можно предположить. Раз Лилия. А насчет Лейкина?
– Про дедуктивный метод слышал? – таинственно понизив голос, сказал Алексей.
– Ну.
– Есть новейшие разработки в этой области. Фамилия цветочного магната складывается из первой буквы имени убитой, притяжательного местоимения «ей» и трех первых букв слова «кинули».
– А имя?
– Имя… Серега, это еще сложнее! Ты сначала с фамилией разберись. Суть метода уловил?
Минуты три Барышев напряженно раздумывал, потом обиделся:
– Кончай прикалываться. Если бы ты не был мне другом, я бы тебе…
И он сжал огромный кулак. Леонидов вовремя вспомнил, что Серега имеет разряд по многим видам спорта. В частности, по боксу. Злить его не стоит.
– Ну, пошутил, – тут же сделал он обратный маневр. – Без обид. Дело обстояло так: прогуливаясь в воскресенье с ребенком от первого подъезда ко второму, я встретил своего бывшего одноклассника Николая Лейкина, приехавшего навестить больную продавщицу. Мы минут десять постояли, поговорили, потом он дал мне свою визитку и ушел. Взять продавцом в цветочный павильон девушку по имени Лилия очень в его стиле. В школе Лейкин был розовым романтиком. Да и сейчас… – Алексей кашлянул: – В общем, своеобразный парень.
– В чем это выражается?
– Руки с маникюром, голова лысая, шея с цепью.
– Бандит? – напрягся Барышев.
– Я сказал: руки с маникюром.
– А-а-а… Голубой!
– Фантазии у тебя, Серега, ни грамма! Мысли шире. Флорист.
– А это не одно и то же? – подозрительно спросил Барышев.
– Представь себе, нет! Хотя… Я ж не проверял.
– А хочешь? – прищурился Серега.
– Иди ты! Я женат! У меня двое детей!
– Что ж. Аргумент. Значит, ты этого Лейкина хорошо знаешь?
– Знал. Когда мы школу-то закончили?
– И телефончик свой он тебе, конечно, оставил?
– Ну, оставил.
– Это хорошо, – обрадовался Серега. – Потому что Лейкин – единственная зацепка. У него с покойной был роман.
– А туфля? Разве не зацепка?
– Что?
– Чей туфля?
– Понятия не имею!
– Так никому и не подошла? Ты, надеюсь, примерял?
– Леонидов, ты что, Золушку мне предлагаешь искать? С тридцать девятым размером ноги?
– Какой размер обуви у ее мамы?
– Я тут прихватил на всякий случай. Вдруг да поможет? Взгляни.
И Барышев достал из кармана пачку фотографий:
– Она такого же роста, как и ее дочь, сто пятьдесят пять – сто шестьдесят сантиметров. И ножка маленькая.
Снимки оказались семейные. Групповые. Алексей принялся их разглядывать. Настоящее карликовое семейство: маленькая мама, маленький папа, маленькие дети, даже члены семьи мужского пола были не намного выше Лилии. А ее саму Алексей узнал с трудом. Девушка на фотографии была юной, свежей и милой, хотя и некрасивой.
– Сколько ей лет?
– Двадцать три.
– Двадцать три?! А вчера показалась мне такой старой! Я подумал: лет сорок.
– Смерть, знаешь, никого не красит. Тем более такая. Она, между прочим, всю жизнь прожила в твоем доме. С родителями и братом. Ты должен был часто ее видеть, – тихо сказал Барышев.
– Ну не помню я ее! Не помню! Некрасивая девица, маленького роста, наверняка тихоня. Глазки в пол, вежливое «здравствуйте». Может, Сашка ее и знала. Но я-то в этом доме не так уж давно живу!
– Не ори. Кстати, а почему ты вчера был не на машине?
– Ха! Так она теперь ночью на охраняемой стоянке! Потому что магнитолу у меня, по-русски говоря, с…ли.
– Вот! А дело это на меня повесили. О вскрытых и ограбленных машинах. В вашем дворе такое, между прочим, часто происходит. Когда магнитолам того самого, ноги приделывают. А почему ты, гражданин Леонидов, в полицию не заявил?
– Потому. Я знаю, каков шанс найти вора. И не хочу терять драгоценного времени.
– Вот она, значит, какая, твоя гражданская позиция!
– Хорошо, хорошо! Мне уже стыдно. Готов искупить свою вину. Что у тебя есть кроме Лейкина?
– Ни-че-го. Ты прав на сто процентов: тихоня, скромница, внешность ниже среднего, без особых талантов. Нет ни единого повода ее убивать. Дружная семья, мама, папа, я. И братик. Студент-очкарик. Квартира трехкомнатная, достаток средний. Лейкин своим девицам неплохо платит, между прочим.
– Как он за ней ухаживал?
– А я знаю?
– А вот и узнай. Тебе непременно надо выяснить, во-первых, чьи туфли были в пакете…
– Опять!
– Черт, что там еще имелось? Напомни! Кефир, йогурт и две сдобных булочки?
– Ну да.
– А жила она с родителями и братом?
– Ну да.
– А на работе у нее ты был?
– Ну да.
– Там тепло, холодно?
– Нормально.
– Тебе, может, и нормально. Медведь! Обойди все лейкинские павильоны.
– Зачем?
– Температуру воздуха выясни, вот зачем. А причину я тебе потом скажу. Черт, придется, видимо, моей жене заняться икебаной.
– Ты постоянно слова какие-то неприличные употребляешь, Леонидов. Флорист, икебана. А этого Лейкина, между прочим, можно просто взять за грудки и как следует потрясти.
– Ну, потряси. Признание в убийстве ты, может быть, и вытрясешь. А если это не он? Если и в самом деле маньяк?
– Да? Маньяк? Одной жертвы? Маленький такой маньячек. Исполосовал девчонке лицо и шею, снял ботинки, опустил ее ноги в воду и успокоился.
– Погоди, Серега, еще не вечер. Еще не вечер…
3
А когда настал долгожданный вечер, Леонидов словно невзначай поинтересовался у жены:
– Сашенька, ты знаешь, что такое икебана?
– Ну, допустим, знаю. А ты откуда знаешь такое умное слово?
– Сашенька! – развел руками Леонидов. Что означало: ну, разве я дурак?
– Лешенька! Ты последнее время все больше о кредитах и процентах говоришь. И вдруг об искусстве создавать цветочные композиции! Ты не заболел?
– Здоров. Так тебе это интересно?
– Очень!
– Честно?
– Мне безумно интересно. Как и все, что не касается твоей работы.
– Так вот, – торжественно сказал Леонидов: – Ты не хотела бы заняться икебаной? Это ж такая радость творчества! Такое счастье!
– Уже занимаюсь. Моя самая удачная и любимая композиция пятнадцать минут назад крепко уснула, наконец. И я счастлива.
– Да что ты говоришь? – встрепенулся Алексей. – Ксюшка уснула?
– Ну да.
– А Сережа?
– И Сережа. Уже одиннадцать часов, а у него первая смена. Так что, займемся икебаной?
– Само собой. Барышев-то прав! И в самом деле слово какое-то неприличное.
И он прижался к жене, пытаясь одной рукой дотянуться до кнопки и выключить бра, а другой расстегнуть пуговицы на ее халате. Радость творчества захватила его вполне.
… Лейкину он позвонил из офиса, после девяти часов вечера, подумав, что цветочный бизнес не требует от хозяина присутствия в рабочем кабинете до полуночи и Колька уже расслабляется дома перед телевизором. Трубку взяла женщина, которая недовольным голосом сказала:
– Алло? Говорите.
– Николая, пожалуйста.
– А кто его спрашивает?
«Друг детства», – хотел было ляпнуть Леонидов, но сдержался. Сказал официально:
– Леонидов Алексей Алексеевич, коммерческий директор фирмы «Алексер». По делу. Срочно.
Видимо, женщина слегка напугалась, потому что Лейкин подошел к телефону не сразу и голос его был напряженным:
– Слушаю вас.
– Коля, это Леша Леонидов. Ты мне свою визитку оставлял.
– А! Леша! А мать черт знает что наплела!
– Ты прячешься, что ли? К телефону сам не подходишь?
– Не. Другое. Ты насчет денег?
– Каких денег? Нет. Слушай, Коля, жена моя скучает. Вязать – зрение портить, сериалы надоели. Вот психотерапевт и посоветовал ей для успокоения нервов заняться чем-нибудь отвлекающим. Созидательным. Икебана, говорит, подойдет. Ты как насчет икебаны? Ты же этот, как его, флорист? Это связано?
– Леха! Да ты даже не представляешь себе, как это здорово! В каждой веточке, в каждой травинке отражена сама великая Мать Природа! Это же творчество с большой буквы! А?
– Ну да, ну да, – без энтузиазма сказал Леонидов. После бурной ночи он не выспался и теперь думал о творчестве с тоской. Не надо бы так увлекаться. Потом спохватился: – Коля, а у тебя книги есть? Про это?
– Само собой! Сколько хочешь!
– Так я к тебе заскочу на днях?
– Буду рад!
– Ты все в том же доме живешь или тоже переехал?
– В том же.
– И все с мамой?
– Да.
– Номер квартиры напомни.
Алексей записал продиктованный Лейкиным адрес и решил, что в эти выходные обязательно заедет к матери – он у нее не был уже давно, – а заодно и к Лейкину, который живет в том же доме, на минутку заскочит. Окинуть взором всю эту икебану. Если человек убивает женщин с именами цветов, должны же у него быть некоторые странности. Почему-то он так и подумал: женщин, а не женщину. А сыщицкая интуиция Алексея редко подводила.
Подумаешь, какая оказалась недотрога! Ей дело предлагают, а она вздыхает и глазки к небу! Не хочу! Ах, святая! Скажите, пожалуйста! Как в детской игре, честное слово! Все цветы мне надоели, кроме… Лилия!
– Ой!
– Что с тобой?
– Влюблена!
– В кого?
– В садовника.
Ха! Да если рассказать ей про этого мерзавца правду, так сама убежит от него на край света! Она еще дома у него не была! И вообще все они сволочи и мерзавцы. Мужчины. Незачем вешаться на шею первому, кто обратил на тебя внимание. Она подумала, что этот козел влюблен! Бедняжка! Разве они умеют любить?!
Вообще-то мир принадлежит им, этим козлам. И надо как-то приспосабливаться. Собственно, не так уж они мне неприятны. Некоторые даже ничего. Почти ничего. Вот именно: ни-че-го! Ничего я к ним больше не чувствую! Надоели.
Но приспосабливаться надо. Думала когда-то, что, выбравшись из грязного болота, куда меня затолкала судьба, найду чистую, приличную работенку, познакомлюсь с порядочным человеком. Богатым, разумеется. Машина дорогая, квартира большая и хорошая. Дача огромная. И море любви. Ха! Порядочных и богатых давно уже разобрали. Остались только богатые и с заскоками. Те, кого и за большие деньги терпеть не будешь. Недолго можно, и то если хорошо заплатят.
… Подумать только, он снова принес мне цветы! Да меня от них тошнит! Как можно за несколько месяцев так устать от этой работы! Последнее время я постоянно чихаю. Может, виновата пыльца? Аллергия? Так вот: я решила все ей рассказать. Ну сколько можно? Пора и настоящим делом заняться. Среди мужчин тоже есть любители экзотики. Одни любят розы, а другие и на лилию могут запасть. Символ чистоты и непорочности. Ну вот, опять я об этом! О цветах! Как же я хочу отсюда уйти! Не могу, ну не могу больше смотреть каждый день на то, как другие мужчины устраивают другим женщинам праздник! Неужели я завистливая? Да неужели же кого-то любят? Нет! Это ложь! Они делают это за тем же, зачем он приносит мне цветы! Чтобы их грязные деньги пахли ландышами или розой! Но они по-прежнему пахнут деньгами. А я по-прежнему их беру. Хотя слово себе давала, что не буду, что надо остановиться, наконец!..
…Она сама виновата. Берегла себя, берегла, вот и умерла непорочной. Надо было раньше со мной пойти. А ведь, должно быть, обидно – умереть девственницей? Все это понимают, и все спешат. А ей непременно замуж сначала хотелось. Замуж!
– Лилия?
– Ой!
– Что с тобой?
– Влюблена!
Быть может, я не права, и от этого мне так страшно? Я хожу и все время оглядываюсь. В моей жизни было много страшного, но умереть из-за того, что тебя назвали именем какого-то цветка? Ха-ха! Как это нелепо! Ведь именно ему я и обязана своей работой, этому имени. И знакомству с Лилией. Теперь понимаю, что просто ей завидовала. Ведь мой цветок ничуть не хуже. «Я желаю тебе всего наилучшего» – означает он.
Я действительно желала ей всего самого лучшего. Но вынуждена была ею воспользоваться. Не получилось. И может, это хорошо, что лилия так и осталась белой?