Вы здесь

Я прошел две войны!. Глава 1. Зимняя война (В. Н. Першанин, 2017)

© Першанин В.Н., 2017

© ООО «Издательство «Яуза», 2017

© ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Глава 1

Зимняя война

Рота понесла первые потери и залегла. Я лежал за большим валуном, покрытым шапкой снега, и всматривался в нагромождение спиленных сосен и каменную гряду, откуда нас обстреляли. Вели огонь два станковых пулемета, которые за короткое время выбили не меньше полутора десятков бойцов и тяжело ранили командира роты.

Мимо меня полз раненный в ногу красноармеец из соседнего взвода, ему помогал санитар. Когда они выползли на открытое место, снова заработал финский пулемет. Вернее, пулемет был немецкий, МГ-08 старого кайзеровского образца, похожий на наш «максим», только без щитка.

Расстояние составляло метров триста. Финский пулеметчик вложил одну и другую очередь довольно точно. Пули выбили крошево мерзлой земли и снега в метре от санитара и раненого бойца.

– Оставайся на месте, – приказал я санитару, рябоватому парню лет двадцати. – Наложи жгут потуже.

– Сейчас сделаю, товарищ лейтенант, – кивнул санитар. – Только его все равно надо поскорее на сборный пункт доставить. Крови много потерял.

– Под таким огнем ты его и себя на тот свет доставишь. Подожди немного, пока мы снова атаку не продолжим.

Короткими перебежками до моего укрытия добрался связной и сообщил:

– Через десять минут атака.

– Кто роту поведет? – спросил я.

– Политрук. Велел передать, чтобы наступали без остановок. Если его подранят, роту возглавит командир первого взвода Чередник.

Я кивнул и, пригибаясь, добрался до расчета «максима», который пристроился среди камней.

– Когда поднимемся, постарайся заглушить их станковый МГ-08.

Командир расчета, сержант Захар Антюфеев, рыжеволосый, широкий в груди и плечах, возился с прицелом.

– Сделаю, что смогу. Но у лопарей пулемет на салазках, они позицию все время меняют.

Коротко взыкнула пуля. Мы отчетливо услышали удар о человеческое тело. И тут же вскрикнул, заголосил санитар:

– Убили… мамоньки, убили меня.

Он ворочался, держась за бедро, а снег вокруг него набухал красным.

– Снайпер, – ахнул кто-то.

Я послал бойца помочь санитару, а в центре залегшей ротной цепи неуклюже поднялся в полный рост старший политрук Пуняев. Размахивая над головой наганом, закричал срывающимся голосом:

– В атаку! За родину!

Но рота продолжала лежать неподвижно. Топтался лишь политрук. Дважды выстрелив вверх, снова крикнул:

– В атаку!

Со стороны финских позиций хлопнули несколько винтовочных выстрелов. Раненный в живот Пуняев упал на колени, но упрямо поднялся. Командовать он уже не мог, но своим примером пытался воодушевить людей. В морозном воздухе сухо треснул одинокий выстрел. Пуля угодила политруку в лицо, он был убит наповал.

Цепь зашевелилась, некоторые бойцы открыли огонь из винтовок, но вставать никто не рискнул. Тем более снова заработали оба финских пулемета, ввинчивая над головами тягучий свист пуль.

Это был мой первый бой. Я запомнил его до мелочей. И неожиданную храбрость нашего политрука Пуняева, бывшего секретаря колхозного парткома, который ничем не выделялся. И залегшую роту, которая еще вчера бодро распевала: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней», а сейчас боялась поднять головы.

Я зашевелился. Мелькнула мысль, что надо встать и вести за собой роту. Я даже передернул затвор пистолета ТТ и поймал напряженный взгляд своего заместителя, старшего сержанта Михаила Ходырева, решительного и далеко не трусливого парня.

Михаил тоже не торопился вставать навстречу пулеметным очередям и метким выстрелам охотников-лопарей. Возможно, он ожидал, что нам, как было обещано, поможет артиллерия. Но легкие полковые «трехдюймовки», выпустив перед атакой полсотни снарядов, переключились на другие цели.

В этот момент раздался голос командира первого взвода Григория Чередника. Он командовал негромко, но отчетливо:

– Рота, слушай команду! Приготовить гранаты, вставить запалы.

Люди зашевелились, доставая гранаты из подсумков. Следом прозвучала очередная команда, более громкая:

– Рота, встать!

Бойцам уже не оставляли времени для раздумий и страха. Это была команда, которой учили красноармейцев до автоматизма, и она сработала. Люди торопливо поднимались, держа наперевес винтовки с примкнутыми штыками. Некоторые тяжело дыша, как после быстрого бега, – сказывалось напряжение последних минут перед броском под пули.

– В атаку! – звенящим командным голосом крикнул лейтенант Чередник.

Сейчас залечь никто бы не посмел. Вступал в действие жесткий армейский Устав, за нарушение которого людей отдавали под трибунал. Усилил огонь финский МГ-08, направляя трассы в сторону моего взвода. Навстречу ему частыми вспышками заработал «максим» сержанта Антюфеева.

Стреляли на ходу еще двое-трое сержантов, держа на весу ручные пулеметы Дегтярева. Во время атаки полагалось вести огонь всем, но люди были слишком напряжены, занятые одной мыслью: быстрее преодолеть это каменистое заснеженное поле.

Никто не пытался даже на минуту спрятаться за разлапистые ели или валуны. Вперед! «Ура!» не кричали, но когда снова стали падать убитые и раненые, по цепи прокатились невнятные выкрики многих голосов, которые превращались в рев.

В длиннополых шинелях, островерхих буденовках, со штыками, узкие лезвия которых сверкали под холодным зимним солнцем, эта ревущая цепь, ускоряющая свой бег, не могла не внушать страх, хотя перед нами был смелый противник. Финны будут до последнего драться за свою каменистую землю, леса и замерзшие озера.

Мы несли потери. В нескольких шагах от меня выронил винтовку боец моего взвода. Пуля, прошедшая навылет, вырвала клок шинели на спине, разбрызгивая мелкие капли крови. Красноармеец шатнулся и осел на подвернувшихся ногах в снег.

Упали еще несколько человек. Один из МГ-08 замолк. Но продолжал почти без остановок молотить второй станковый пулемет. Его поддерживали несколько ручных пулеметов и не меньше десятка автоматов «суоми».

Возможно, финны заставили бы нас снова залечь. Но над головой с характерным воющим звуком пронеслись несколько шестикилограммовых снарядов наших полковых пушек. Кто-то из бойцов шарахнулся в сторону от близкого воя, но основная масса красноармейцев ускорила бег.

Два запоздалых артиллерийских залпа сыграли свою роль. Осколочные и фугасные снаряды свалили несколько елей, подняли фонтаны древесных обломков, камней и снега. Снаряды упали довольно точно, заставив финнов на какое-то время прекратить огонь и нырнуть на дно траншеи и в укрытия.

Когда они поняли, что русская артиллерия замолчала, первый, а следом и второй взвод уже приближались к их позициям.

Гриша Чередник, один из лучших курсантов нашего выпуска, командовал умело и четко:

– Огонь гранатами!

Бойцы встряхивали заряженные РГД-33, и увесистые шестисотграммовые гранаты, кувыркаясь, летели в траншею. Мой третий взвод немного отстал: преодолевали покрытую льдом низину и склон, усеянный камнями. Когда до траншеи осталось метров семьдесят, я увидел первого финна.


Настойчивая пропаганда убедила нас, что мы сражаемся с наймитами империализма, фашистами-шуцманами из нацистского корпуса «Шуцкор», обманутыми солдатами из бедноты, и несем свободу финскому народу.

Обросший рыжей бородой финский солдат, ловко вскарабкавшийся на бруствер, не напоминал наймита или фашиста. Одетый в перепоясанный полушубок без знаков различия и овчинную шапку с кожаным верхом, он отчаянно матерился, вскидывая автомат «суоми» с дырчатым кожухом и круглым диском, очень похожий на наш автомат ППД-34.

– Курва русская… Молетов, Сталин нашу землю хотят!

Дальнейшее я не услышал. Бородач, прижимая автомат к плечу, водил стволом, опустошая емкий магазин на 71 патрон. Сноп огня, веер блестящих отстрелянных гильз, и оцепенение в предчувствии неминуемой смерти.

С такого расстояния он мог бы уложить и пять, и десять бойцов моего родного третьего взвода. Но нас спасло то, что финн недостаточно хорошо владел своим оружием. Тяжелый автомат, весом семь килограммов, ходил в его руках ходуном, выбрасывая сноп огня и шестнадцать пуль калибра 9,0 миллиметра в одну секунду.

Бородач выпустил диск меньше чем за минуту и торжествующе выругался напоследок, потрясая над головой автоматом. Я выстрелил в него дважды, но, видимо, промахнулся. На снегу лежал один из бойцов, зажимая ладонями живот.

– Степана убил, гад!

Автоматчик спрыгнул в траншею, а взвод прыжками бежал вперед. Снег был вытоптан, передвигаться стало легче. Высунулись несколько голов: в немецких касках, овчинных шапках, суконных кепи. Винтовочные выстрелы и торопливые очереди финского ручного пулемета опрокинули еще двух бойцов, но остальные красноармейцы уже сблизились с врагом, стреляя сверху вниз.

Возможно, я допустил ошибку, не дав команду забросать траншею гранатами. Но события разворачивались слишком быстро. Пока бойцы возились бы с гранатами, половину бы перебили ружейным и пулеметным огнем.

Красноармейцы прыгали в траншею. Этот дружный напор заставил часть финских солдат отшатнуться, чтобы избежать летящих сверху смертоносных штыков. Другие отбивали удары или передергивали затворы своих винтовок со сложенными штыками, иначе в траншее с ними не развернуться.

Несколько секунд я стоял на бруствере. Внизу разворачивался ожесточенный рукопашный бой, с криками и руганью на русском и финском. С треском ломались от ударов приклады винтовок, стучали редкие выстрелы, вскрикивали раненые.

Я спрыгнул вниз, как прыгал с обрыва в холодную весеннюю воду нашей реки. Финский сержант, отбив удар штыка, выстрелил из карабина в красноармейца. Это был выстрел в упор, который отбросил бойца к стенке траншеи. Обмякшее тело сползало на мерзлую землю, глаза невидяще закатились в подлобье. Другая пара глаз, из-под наползающей на лоб массивной немецкой каски, ловила каждое мое движение.

Финский сержант лихорадочно передергивал затвор карабина. Понял, что не опередит меня, и прыгнул, замахнувшись прикладом. Я успел выстрелить три раза подряд. Сержант падал на меня, не выпуская из рук оружия. Хотя удар частично утратил силу, окованный металлом затыльник обрушился на мое левое плечо, едва не сбив с ног.

Помкомвзвода Ходырев, смуглый, небольшого роста, владел штыком хорошо, и с маху вонзил его в живот финскому солдату. От удара слетела каска, я увидел светлые льняные волосы и широкоскулое, с нашими, русскими, чертами лицо.

Эта схожесть заставила меня невольно задержать взгляд на белокуром парне, а заминка в бою может мгновенно оборвать жизнь. Рослый солдат в серо-голубой шинели вскинул винтовку, но его опередил старший сержант Ходырев, успевший выдернуть штык и бросившийся на здоровяка.

Штык пропорол шинель, а пуля пронеслась в десятке сантиметров от головы, звонко врезавшись в ледяную стенку траншеи. Они сцепились, бросив бесполезное в эти минуты оружие – невысокий, но мускулистый и жилистый Миша Ходырев и рослый финский лесоруб, явно сильнее моего помкомвзвода.

– Уй-ее, арва! – рычал, перехватывая инициативу, финн, но ему мешала винтовка Ходырева, пробившая шинель и кожу на боку.

Она болталась, сковывая движения мощных рук. На помощь Ходыреву кинулся еще один красноармеец, но рослый финский солдат схватил рукой направленный на него штык и, согнув его, отбросил винтовку в сторону.

Я выпустил в него оставшиеся в обойме заряды. Затвор, лязгнув, отошел назад, показывая, что все патроны истрачены. Пока я перезаряжал свой ТТ, раненый финн, шатаясь, выбирался из свалки, понимая, что, несмотря на огромную физическую силу, его добьют. И он сумел уйти, хотя я видел, что как минимум две моих пули угодили в него.

Наша рота вытеснила финнов из первой траншеи. В горячке кинулись преследовать отступавшего врага, но выставленный заслон открыл довольно меткий огонь, Григорий Чередник приказал преследование прекратить и закрепляться в занятой траншее.

На участке нашего взвода мы насчитали пять убитых финских солдат. Бойцы рассказали мне, что тяжелораненых санитары быстро вывозили на деревянных лодочках-волокушах. Возможно, вывезли и часть своих погибших.

Из пятидесяти двух человек моего взвода погибли восемь бойцов, полтора десятка красноармейцев были ранены. В двух других взводах потери были несколько меньше. Рота в целом потеряла более двадцати человек погибшими и сорок с чем-то раненых.

Такие потери действовали угнетающе. Один бой – и едва не половина личного состава выбыла из строя. Погиб политрук, тяжело ранили командира роты, остались только взводные лейтенанты, принявшие свое первое крещение.

Григорий Чередник, мой старый товарищ, обходил позиции. Мы были с ним ровесники, закончили одно училище. Но, приняв на себя роту, он заметно изменился. Нет, он не заставил меня козырять и обращаться к нему по званию. В этом отношении Гриша не выпячивал своего превосходства.

Но когда я доложил потери взвода, он покачал головой и негромко заметил:

– Промедлил ты перед последним броском.

Я стал объяснять, что помешал скользкий склон и внезапно появившийся автоматчик, который открыл огонь длинными очередями едва не в упор. Будь на месте Чередника прежний ротный, он бы перебил меня и скорее всего отчитал на глазах у бойцов. Григорий выслушал доклад молча, достал папиросы, мы закурили.

– Много людей потеряли, когда ротного ранили, – сказал Чередник. – Пока суетились, на месте топтались.

– Ты молодец, Гриша. Под таким огнем роту сумел поднять.

– Тоже промедлил, – отмахнулся лейтенант. – Ждал, пока политрук команду даст. Ну ладно, первый рубеж одолели. Я у твоих бойцов трофейные автоматы видел.

– Три штуки взяли.

– Ну-ка, давай глянем.

Сержант Ходырев принес один из захваченных «суоми». Мы осмотрели трофей и пришли к выводу, что здесь, в лесной местности, автомат – штука эффективная.

– Да и тебе автомат бы не помешал, – заметил Чередник. – Взводные в первых рядах идут, а пистолеты или наганы – оружие для боя слабое.

Мой заместитель согласно кивнул, хотя автомат отдавал мне с явным сожалением.

– Берите, товарищ лейтенант. Я себе другой достану.

Ходырев отстегнул подсумок с запасным диском и протянул вместе с автоматом.

– Не жалко? – усмехнулся Гриша Чередник.

– Может, и жалко, но товарищу лейтенанту он нужнее. Я пока винтовкой обойдусь.

– Ладно, ребята, – поднялся Чередник. – Закрепляйтесь на новом рубеже, а мы с вашим командиром пойдем оглядим получше местность.

Когда отошли немного в сторону, мой старый товарищ по училищу, а теперь командир роты коротко обрисовал обстановку:

– Мы хоть и понесли потери, но боевую задачу выполнили. А вот первому батальону не повезло. Завяз на нейтралке под огнем, наверное, к вечеру снова будут атаковать. Ну а наша задача – удержать взятую траншею. Посты проверяй каждый час. До второй линии финской обороны всего полкилометра, а для них это не расстояние. За считанные минуты на лыжах проскользнут, тем более лопари каждый куст здесь знают.

Я кивнул, соглашаясь с Григорием. В его бинокль мы по очереди оглядели вторую линию траншей. Знаменитая линия Маннергейма, с ее мощными дотами и укреплениями, начиналась где-то впереди. На нашем участке дальнейший путь преграждал очередной завал из спиленных деревьев и плоский серый дот.

Задача продвигаться дальше пока перед нами не стояла – требовались более сильная артиллерия и танки. Главной задачей было удержать захваченные позиции. Чередник ушел на свой командный пункт, а я занялся взводными делами.

В тот день, после первого боя, я понял: все мы еще слабо представляли, что за война нас ожидает.

Мы гордились мощью Красной армии, когда на парадах по Красной площади проходили стройными рядами наши подтянутые бойцы. Потоком двигались танки; тягачи везли огромные дальнобойные орудия, способные смести любую преграду. В небе плыли четырехмоторные бомбардировщики, целые авиаполки, заполняя все вокруг гулом мощных двигателей. Проносились стремительные истребители с красными звездами на крыльях.

Я видел, как задирали головы иностранные дипломаты, внимательно наблюдая, что нового появилось в Красной армии. Смотрите! Наша армия самая сильная в мире. Мы не хотим войны, но сумеем обуздать любого захватчика или прийти на помощь братьям по классу, если они нас попросят. Никто не устоит перед мощью Красной армии!

А в захваченной с большими потерями вражеской траншее мерзла наша восьмая рота в ожидании контратаки, которая не станет для нас внезапной. Мы сражаемся за светлое будущее финских трудящихся и свой долг выполним.

Мой третий взвод удерживал траншею протяженностью метров четыреста – один боец на 10–12 метров. Жидковатая оборона. Но у нас имелся «максим», два ручных пулемета Дегтярева и три трофейных автомата «суоми». Кроме доставленных снабженцами боеприпасов, мы нашли в траншее два ящика немецких гранат М-24 с удобными для броска длинными деревянными рукоятками.

Взвод покормили пшенной кашей с тушенкой. Чай хоть и остыл, но был крепкий и сладкий. В блиндаже спали свободные от дежурства бойцы, а мы со старшим сержантом Ходыревым по очереди проверяли посты.

Но как бесконечно долго тянулась северная декабрьская ночь! Не выдержав, я часов в шесть утра заснул, и Миша Ходырев проверил посты вместо меня.

– Почему не разбудили! – накинулся я на своего помощника, но Михаил, отогревая над печкой ладони, лишь пожал плечами.

– Все нормально, товарищ лейтенант. Вам отдохнуть надо, а я привычный. Мы тут чайку согрели. Пейте.

– Как обстановка? – спросил я, принимая кружку.

– Финны ракеты пускают. Напротив первого батальона стрельба была, но не сильная. Наверное, разведку проводили.

– Ну вот. А ты говорил, что все спокойно.

– Разведка – обычное дело, – невозмутимо ответил сержант. – Да и стреляли далеко от нас. Захар Антюфеев почти всю ночь у «максима» дежурил.

– Ему отдохнуть бы.

– Я его поспать отправил. Вон, храпит в углу.

Выпив горячий чай, я потянулся, перекинул через плечо автомат и пошел проверять посты. За спиной скрипел валенками по свежевыпавшему снегу Ходырев.

Странный и какой-то зловещий был тот рассвет. Заметно похолодало. Густой синеватый туман расползался по окрестностям. Он словно размывал все вокруг. В нем тонули, исчезали деревья, каменистые бугры, перелески. Видимость не превышала метров семидесяти, стояла тишина.

Я оглянулся и посмотрел на своего помощника Михаила Ходырева. Ресницы, отросшая щетина и суконный подшлемник были покрыты инеем.

– Чего не отдыхаешь? – спросил я.

Впрочем, причину я понимал. Ничего хорошего от такой тишины не дождешься – самая погода для финнов внезапно атаковать.

Я подошел к пулеметчику Карпухину Петру. Сняв рукавицы, он дышал на озябшие пальцы.

– Ну-ка врежь, Карпуха, пару очередей для сугрева.

Сержант оживился.

– Это мы можем.

Короткие трассы, выпущенные из Дегтярева, ушли в туман. Финны молчали. Напряжение усиливалось как натянутая пружина. Бойцы стояли, держа наготове оружие. Но какой редкой была цепочка обороняющихся! Выбьют одного-двух красноармейцев, и образуется брешь, сквозь которую прорвут нашу оборону и ударят с тыла.

Я невольно оглянулся назад. Там слышался скрип снега. Но это были свои. В ста метрах устанавливали легкую полковую пушку. Сержант Гриднев, старший расчета, сообщил, что их прислал командир полка.

– Место у вас на отшибе и лес близко подходит. В случае чего поможем.

Петр Гриднев считался одним из лучших командиров артиллерийского расчета – за плечами два года службы. В голосе сержанта слышались покровительственные нотки. Артиллерия – бог войны, а его короткоствольная пушка способна выпустить в минуту десяток шестикилограммовых осколочных или фугасных снарядов. Сметет любую наступающую цепь. Эти небольшие орудия называли «полковушки», они не обладали большой мощностью, но мы верили в мастерство наших артиллеристов.

Но как мало мы знали о характере будущей войны и повадках лесных жителей маленькой республики, которую собирались завоевать за считаные недели. Они крепко сплотились, готовые отдать свои жизни, но отстоять любой ценой свою землю.


Финны ударили с двух сторон. С небольшим опережением, почти бесшумно скользя на широких охотничьих лыжах, отделение финских разведчиков обрушилось на расчет сержанта Гриднева.

Они торопились вывести из строя скорострельную русскую «трехдюймовку», способную сорвать атаку своими увесистыми осколочными снарядами.

Все шесть финских разведчиков открыли огонь одновременно, из четырех автоматов и двух винтовок. Можно было сказать, что они добились своей цели. Почти весь расчет был убит или тяжело ранен в первые же минуты.

Финны уже прикрепляли к казеннику орудия связку динамита и подтаскивали ящик со снарядами, чтобы взрыв наверняка уничтожил пушку. Однако на войне даже хорошо подготовленные операции порой идут наперекосяк из-за торопливости или излишней самоуверенности.

От траншеи с карабином в руках бежал к своему орудию Николай Гриднев. Он определял сектор обстрела и, услышав автоматные очереди, торопился выяснить, что происходит. Увидев финских разведчиков в коротких меховых курточках, суетившихся вокруг пушки, понял ситуацию.

У него хватило выдержки остановиться и залечь за камнем. Горечь при виде неподвижных тел своих товарищей и злость на себя, что так не вовремя покинул расчет, мешали сержанту точно прицелиться. Лихорадочно передергивая затвор, он выпустил всю обойму и тяжело ранил одного из финнов.

В ответ ударили автоматные очереди, высекая каменную крошку из валуна, который прикрыл Гриднева от пуль. Обозленные разведчики прикончили бы сержанта, но у них не оставалось времени.

Взрыв разнес затвор орудия и выбил одно из колес. Разведчики уложили раненого на две пары скрепленных между собой лыж и спешили уйти подальше от траншеи. Но приходилось тянуть тяжелый груз, а один из солдат, оставшийся без лыж, шагал по колее, тоже замедлял движение. Ничего, самое главное – свое задание они выполнили.

Для наших бойцов такие внезапные удары с тыла стали неприятной неожиданностью. Но и финны быстро почувствовали, что имеют дело с решительным врагом. Из-за валуна продолжал стрелять им вслед русский сержант, а из тумана выдвинулась размытая фигура подносчика боеприпасов.

Выстрел опрокинул пешего разведчика. Он был убит наповал, пуля угодила между лопаток. В сторону стрелка понеслись автоматные трассы, но он уже исчез в тумане. Летели пули из-за камня, взбивая снег под ногами лыжников.

– Погибшего оставим здесь, – дал команду старший разведгруппы. – Заберите его автомат и быстрее уходим, пока нас всех не перебили.

Об этой короткой схватке я узнал позже. А на роту обрушился огонь двух минометов – оружия, незнакомого большинству из нас. Мины с воем набирали высоту, замирали где-то в верхней точке, а затем с шипением падали почти отвесно вниз.

Самое дрянное, что от них не защищала даже глубокая траншея. Одна, вторая мина взорвались перед бруствером. Третья глухо рванула в узкой траншее – послышался крик. Ко мне подбежал Ходырев.

– Там Строкова Терентия убили. Ногу оторвало и всего осколками изрешетило. У финнов какие-то новые пушки появились. Вот, гляньте, товарищ лейтенант.

Старший сержант протянул на ладони хвостовик немецкой 80-миллиметровой мины. Мы изучали такие штуки в училище. Немцы приняли на вооружение минометы в середине тридцатых годов и поставляли их во время гражданской войны в Испании франкистам.

Преподаватели говорили, что это эффективное оружие. Мины летели довольно точно, видимо, траншея была заранее пристреляна. Но большинство мин взрывались позади или перед бруствером. А те немногие, которые падали в траншею, взрывались, почти не причиняя вреда.

Часть красноармейцев укрылись в блиндаже, другие вжимались в стрелковые гнезда или прятались в отсечных ходах. Наши бойцы быстро схватывали ситуацию, хотя лежать под минометным огнем было жутко. Мины падали сверху, такого никто не ожидал.

Раздался еще один приглушенный взрыв. Попадание в траншею. Один красноармеец погиб, а другой вымахнул за бруствер и побежал в сторону тыла. Его догнал Михаил Ходырев и потащил за шиворот снова в траншею.

– Ты что творишь, гад? За такие штуки трибунал…

Он не договорил и повалил струсившего бойца на землю. Мина рванула неподалеку, осколки с шипением пронеслись над головой, издалека ударил пулемет, нащупывая очередями двоих русских, оказавшихся наверху. Ответный огонь, несмотря на падающие мины, открыл из «максима» Захар Антюфеев. Под его прикрытием Ходырев толкнул в траншею беглеца и спрыгнул сам. Пули запоздало хлестнули по мерзлому брустверу.

– Подбери винтовку, чувырло! – не сдержавшись, закатил затрещину струсившему бойцу Ходырев.

Минометный обстрел длился недолго. Затем финны пошли в атаку. И снова они действовали неожиданно. Под прикрытием минометов на правом фланге скопилось несколько десятков лыжников и пеших солдат. Они не пошли в лоб на пулеметы, как наш батальон, а ударили во фланг девятой роты.

Фланги любого подразделения, как правило, самое слабое место. Соседний полк, выполняя свою задачу, наступал в стороне, отделенный от нас лесистой низиной. Наш командир полка Усольцев, предвидя возможный удар, выдвинул в помощь девятой роте две «сорокапятки».

Но они мало чем помогли. Десятка четыре лыжников в белых маскировочных куртках вылетели из заснеженного леса бесшумно и с разгона обрушились на девятую роту.

«Сорокапятки» успели сделать лишь несколько выстрелов. Вести дальнейший огонь было опасно – финны сблизились с нашими бойцами и двигались вдоль траншеи, забрасывая ее гранатами и стреляя на ходу из автоматов.

Я хорошо знал командира девятой роты, старшего лейтенанта Тимофея Козырева. То, что он командовал последней по нумерации ротой в полку, совсем не означало, что Козырев слабый командир. Ему было лет тридцать пять, и армейского опыта он имел достаточно, хотя и не воевал.

Козырев грамотно расставил своих людей. На фланге был установлен «максим» и один из ручных пулеметов. Однако бросок финских лыжников оказался настолько стремительным, что расчет «максима» успел дать две-три очереди и был расстрелян из автоматов.

В считаные минуты девятая рота понесла значительные потери. Торопливая винтовочная стрельба по мелькавшим лыжникам оказалась неэффективной. Бойцы просто не успевали прицелиться, и пули в основном шли мимо.

Взрывы гранат и плотный автоматный огонь заставляли красноармейцев искать укрытия, и рота в какой-то момент оказалась на грани уничтожения. Бойцы из молодняка растерялись. Те, кто пытался бежать, падали под пулями. А следом за лыжниками из лесной низины уже приближался усиленный пехотный взвод – не меньше полусотни финнов.

Старший лейтенант послал своего вестового, расторопного парня, к артиллеристам.

– Передай им, пусть отсекают пехотный взвод.

Сам Козырев собрал вокруг себя несколько надежных бойцов. Старшина раздавал им гранаты, а Козырев коротко и отрывисто приказывал:

– Дальше этого места не отступать, иначе все погибнем. Стрелять только прицельно, а когда лопари приблизятся, пускайте в ход гранаты.

Сам Козырев открыл огонь из ручного пулемета. К своим тридцати пяти годам Тимофей Филиппович не достиг высоких званий и должностей, но в сложных ситуациях действовал смело и решительно.

Очередями Дегтярева он свалили одного, другого лыжника. Сержанты и бойцы из старослужащих не хуже своего командира понимали опасность положения. Стреляли, выцеливая фигуры в белых маскхалатах, а затем стали бросать гранаты. Осколки «лимонок» и увесистых РГД-33 ранили еще несколько лыжников, в том числе финского лейтенанта.

Из клубящегося облака размельченного снега и дыма вынырнул одинокий лыжник. Понимая, что впереди его ждет смерть, он круто развернулся в обратную сторону.

Лыжники начали атаку стремительно, пользуясь своим мастерством, приобретенным с детства. Разогнавшись, они умело уходили от пуль, постоянно меняя направление и стреляя на ходу.

Они имели все шансы на успех, однако упустили его, наткнувшись на встречный огонь и взрывы гранат. Лыжники несли не такие и большие потери, но, утратив стремительность атаки, стали мишенью для винтовок и двух ручных пулеметов.

Прятаться наверху было негде. Финны залегли в снег, но это не спасало их от пуль и осколков гранат. Русские пришли в себя, а их командир, старший лейтенант, уверенно ломал ход боя.

В это же время открыли огонь осколочными и картечными снарядами обе «сорокапятки», накрыв наступавший пехотный взвод. В ответ вели огонь финские снайперы, пытаясь выбить расчеты небольших скорострельных пушек.

Как рассказывал нам позже Тимофей Козырев, и лыжники, и финские пехотинцы действовали смело. Оказавшись под огнем и неся потери, оба взвода пытались довести атаку до победного конца.

Догадавшись, что из ручного пулемета стреляет русский командир роты и под его началом усилили сопротивление красноармейцы, финский лейтенант, несмотря на ранение, предпринял отчаянный шаг.

Вместе с двумя другими лыжниками он попытался броском приблизиться к Козыреву и сбившимся вокруг него бойцам, чтобы уничтожить главный очаг сопротивления. Он выбрал момент, когда русский командир менял пулеметный диск. Счет шел на секунды, и если бы старший лейтенант промедлил, то угодил бы под автоматные очереди.

Ротного командира выручил многолетний опыт. Точным движением он поставил на место заряженный диск, передернул затвор и нажал на спуск. Финны открыли огонь, но Козырев их опередил. Несколько пуль пробили тело финского лейтенанта и опрокинули его на утоптанный снег, покрытый пятнами крови.

Помощник лейтенанта успел достать очередью с десяти шагов сержанта, командира отделения, но тоже угодил под пулеметную очередь. Из тройки финских лыжников, пытавшихся повернуть ход боя, уцелел лишь один.

С простреленной рукой, сжимая в другой автомат, он, пригнувшись, скользил на лыжах. Иногда оборачивался и грозил незваным пришельцам кулаком, что-то выкрикивая. В него стреляли из винтовок, бросали гранаты, но смелым везет. С силой отталкиваясь ногами, он достиг склона и покатился на лыжах вниз.

Следом быстро, как и появились, уходили остальные лыжники. Это была отчаянная и не слишком продуманная атака. Финны переоценили свою смелость. Рассчитывали, что красноармейцы, кое-как захватившие первую линию траншей, не выдержат напора и побегут.

Они почти добились своей цели. Но опытный русский командир и спаянная крепкой дисциплиной девятая рота хоть и дрогнули, но сумели отбить атаку. Несмотря на усилившийся огонь, лыжники отступали хладнокровно, увозя на самодельных салазках раненых товарищей и погибшего лейтенанта. Их отход прикрывали несколько автоматчиков.

Израсходовав большую часть боеприпасов, они огрызались короткими очередями и одиночными выстрелами. Восемь убитых лыжников остались лежать на снегу.

Пехотный взвод, наступавший следом, понес меньшие потери. Они вовремя поняли, что скорострельные русские пушки не дадут им достичь цели, и благоразумно отступили. Снайперскими выстрелами были убиты двое артиллеристов.

Девятая рота старшего лейтенанта Козырева и два расчета «сорокапяток» не просто отбили атаку, а сорвали подготовленный удар с фланга. В случае успеха роту бы просто смяли, а затем навалились бы на нашу немногочисленную восьмую роту.

Финны скопили для этого достаточно сил. Когда в низину обрушились снаряды дивизионных «трехдюймовок», перелесок спешно покинули сотни полторы солдат и ополченцев.

Для дальнейших действий им не хватало артиллерии. Финский батальон располагал всего лишь батареей 37-миллиметровок, не способных обеспечить прикрытие пехоты из-за своего малого калибра.

Минометы, которые крепко встряхнули нас, молчали. К ним не хватало боеприпасов.

Атака на нашу и седьмую роту также не увенчалась успехом. Атакующие ждали прорыва с фланга и большой активности не проявляли. Нас обстреливали все те же 37-миллиметровые «бофорсы». Снаряды весом семьсот граммов поднимали небольшие фонтаны снега и оставляли в мерзлой земле мелкие ямки.

Против пехоты они были малоэффективны, однако броню наших легких танков пробивали на расстоянии 500–700 метров.

В сторону моего третьего взвода продвигалась группа пехотинцев. Они проползли по снегу метров двести, умело используя ложбины и занесенные снегом камни. Наиболее активные солдаты ползли, выбирая сугробы.

Попав под обстрел, финны продвижение прекратили, но не тропились отступать, хотя в их сторону вели огонь два «максима» и несколько ручных пулеметов. Под ударами десятков пуль снег взлетал фонтанами, заставляя финнов искать более надежные укрытия – крупные валуны. Прячась за ними, снайперы огрызались редкими прицельными выстрелами.

Когда сорвалась атака на фланге, взвод так же неторопливо стал отползать, продолжая вести прицельный огонь из винтовок. Наши бойцы стреляли им вслед и кричали:

– Ну что, еще хотите?

При этом, воодушевленные успехом, некоторые красноармейцы высовывались по грудь над бруствером, чтобы лучше прицелиться.

– Не лезь под пули! – потянул я за шинель одного из красноармейцев.

– Они же удирают, – улыбаясь, возразил тот.

Такая неосторожность обходилась дорого.

У меня во взводе погиб от снайперского выстрела молодой боец. В то время у нас было мало касок, большинство красноармейцев носили шапки или буденовки из толстого сукна с подшлемниками. Боец как раз имел каску, но она его не спасла. Пуля, выпущенная с расстояния трехсот метров, пробила и каску, и голову.

В отместку мы открыли огонь из всех стволов, но вряд ли он был результативным. Финские солдаты в своих маскировочных костюмах сливались со снегом, одеты были легко и быстро перемещались.

Самые большие потери понесла девятая рота. В строю у старшего лейтенанта Козырева остались около пятидесяти человек (треть личного состава), в том числе несколько легкораненых. Они не захотели покидать своего командира.

Наш комбат Ягупов получил выговор от командира полка. Комбат был из молодых выдвиженцев, лет в двадцать семь получил «капитана» и батальоном командовал с полгода.

– Теперь ты понял, что такое фланги? – отчитывал его долговязый полковой командир Павел Петрович Усольцев, начинавший воевать еще в Первую мировую. – Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты усилил девятую роту. Не просто так я им две «сорокапятки» выделил. И ты бы мог пару пулеметов из резерва дать. Если бы не расторопность товарища Козырева и меткий огонь артиллеристов, твой батальон бы смяли и уничтожили.

– Кишка у лопарей тонка третий батальон смять, – вызывающе и как-то по-детски оправдывался капитан Борис Ягупов. – Разве плохо ребята дрались?

– Ребята воевали нормально. Но удар для них оказался неожиданный, и здесь твоя вина. Бежать кинулись поначалу.

– За это я с ротного спрошу, – пытался показать свою решительность комбат.

– Ты что, ничего не понял? – покачал головой полковник Усольцев. – Удар был нанесен во фланг твоего батальона. Ты ночью обходил посты девятой роты?

– Это обязанность старшего лейтенанта Козырева.

– Ладно, пусть он что-то недосмотрел. А ты где был? Финны сосредоточили в перелеске сотни две своих солдат. Не по воздуху же они летали. Какой-то шум, голоса можно было услышать.

На этом небольшом совещании присутствовали все ротные командиры. По их лицам полковник угадал, что хватит искать виновных. Надо сделать выводы, чтобы подобное не повторилось. И Усольцев сменил тон:

– Перед нами сильный противник. Финские подразделения мобильны, боевой дух солдат высокий. Это мы должны учитывать и прекратить ненужные разговоры о том, что финская армия после первых ударов развалится. Недооценивать противника – последнее дело. У них мало танков, самолетов, но это компенсируется смелостью и высокой активностью личного состава.

Мой товарищ, лейтенант Гриша Чередник, которого официально утвердили на этом совещании в качестве командира нашей восьмой роты, рассказывал мне, что впервые слышал такую объективную оценку врага. Не боясь, что его одернет вышестоящее политическое руководство, полковник Усольцев говорил откровенно с командирами рот и батальонов, призывая их трезво оценивать сильные стороны финской армии.


Многое из сказанного подтвердилось в ходе дальнейших боев.

В течение двух дней мы получали пополнение. Полк был усилен артиллерией, нам была придана танковая рота, и вскоре мы продолжили наступление.

Артиллерия и танки нам помогали крепко. Танковая рота состояла в основном из машин Т-26 и БТ-7. На меня произвел особое впечатление танк БТ-7, скоростной, с мощным двигателем и сильным вооружением – пушкой калибра 45 миллиметров и двумя пулеметами.

Легкие танки мы изучали в военном училище, умели даже водить некоторые из них. Но как они действовали в бою, я видел впервые.

Во время атаки к БТ-7 иногда цепляли (если позволяла местность) металлические волокуши с высоким передним бортом. Там помещалось 10–12 бойцов, несколько человек садились на броню.

Несмотря на такую нагрузку, танк с его мощным двигателем в 400 лошадиных сил разгонялся до 30–40 километров в час и «доставлял» красноармейцев вплотную к финским позициям.

Я слышал, как пули звенели о броню танка и металлический борт волокуши. Десантники, которые находились на броне, зачастую несли потери и спрыгивали на ходу. Волокуша была более надежным средством доставки, но применять ее можно было на ровной местности.

БТ-7, когда шел в атаку без грузовой волокуши, развивал скорость свыше пятидесяти километров. Мы с гордостью наблюдали, как мчатся на врага эти скоростные машины. Другой легкий танк Т-26 уступал ему, двигался медленнее. Но любая танковая поддержка поднимала дух бойцов.

Башенные «сорокапятки» и пулеметы вели непрерывный огонь. Град снарядов поднимал фонтаны дыма, снега, раскидывал древесные завалы. Несмотря на свою храбрость, финны прятались в траншеи, ослабевал огонь, и это помогало нам занять очередной рубеж с меньшими потерями.

В то же время тягостно было видеть, как снаряды замаскированных 37-миллиметровых пушек пробивали броню и поджигали наши танки, работающие на бензине.

На захваченных позициях мне приходилось видеть разбитые противотанковые пушки и 37-миллиметровые снаряды. Пушки не производили грозного впечатления своими тонкими стволиками длиной чуть больше полутора метров. А небольшие снаряды с ярко-желтыми гильзами и разноцветными головками казались игрушечными.

Но летящие со скоростью 750 метров в секунду, эти раскаленные головки с донными взрывателями прошивали броню, тела танкистов, отрывали конечности и воспламеняли бензиновые двигатели.

Во время одного из боев на моих глазах был подбит легкий танк Т-26. Этот самый многочисленный в Красной армии танк образца 1931 года имел броню толщиной всего 15 миллиметров. Хотя машина не обладала высокой скоростью (километров до 30 в час), экипаж, лавируя, вел огонь из башенного орудия и двух пулеметов и быстро приближался к вражеским позициям.

Мы бежали под его прикрытием. Я отчетливо услышал звук удара. «Игрушечный» снаряд просадил насквозь лобовую броню. Эти снаряды раскалялись в полете до малинового свечения. Брызнули снопом искры, машина дернулась и застыла.

Механик пытался запустить двигатель и уйти с линии огня. Следующий снаряд ударил в башню, танк задымил, показались языки пламени. Они вырвались из открытого люка, пробоин. Спустя считаные минуты вспыхнул двигатель.

Успели выскочить двое ребят из экипажа. На одном из них горел комбинезон, он катался по снегу, сбивая пламя. Мы помогали ему, сорвали тлеющий комбинезон, накинули шинель.

Старшина-танкист крикнул мне:

– Уходим, сейчас рванет. В машине почти сотня снарядов.

Я оглянулся на бегу. Никогда бы не мог подумать, что так может полыхать металл. Пламя гудело, как в топке, поднялось грибовидное облако маслянистого дыма. Внутри что-то трещало и лопалось. За какие-то пять минут боевая машина превратилась в огненный шар.

Дым прикрывал нас от пуль, которые летели со стороны финских позиций. Бросившись в снег, я стрелял по вспышкам из трофейного «суоми». Вели огонь из винтовок бойцы моего взвода.

Сильный взрыв заставил нас прикрыть головы – сдетонировали снаряды. Полукруглую башню накренило, разлетелись мелкие обломки и какие-то горящие клочья, которые гасли на снегу.

Снаряды взрывались пачками, сотрясая машину, в нескольких местах лопнула броня. Выбило переднюю часть башни, пушка повисла на исковерканных креплениях стволом вниз. Закопченная снарядная гильза взлетела как ракета и упала в снег рядом с нами.

– А командир там остался, – кивнул в сторону горящего танка старшина. – Не успели мы нашего лейтенанта вытащить.

Гибель машины и ее командира произвела на нас тягостное впечатление. Хотя нам не раз приходилось видеть сгоревшие танки, этот эпизод крепко врезался в память.

Если до этого мы зачастую ворчали на танкистов, которые, по нашему мнению, недостаточно активно поддерживали нас, то теперь изменили свой взгляд.

Вспомнили, как горели и взрывались машины, которые поддерживали пехоту в наступлении. А ведь нередко погибал весь экипаж, чтобы проложить пехотной роте дорогу и погасить пулеметные точки.

Быстрой победы не получалось. Финны дрались упорно. Большинству из нас и в голову не приходило, что мы ведем несправедливую войну. Да и не положено солдату размышлять, что верно, а что неверно. Получил приказ – выполняй его!

В опасной близости от Ленинграда находилась буржуазная страна, от которой, согласно советской пропаганде, можно было ожидать чего угодно. Нашей задачей являлось предотвратить опасность внезапного нападения. Что мы и делали, неся немалые потери, вторгнувшись на чужую землю.