Талес
1996 год – один из самых тяжелых на моей памяти. Это был год потерь и отчаяния. Хмурые тучи сгущались повсюду: в стране, на работе, дома и, конечно, в душе. Я часто думаю, что судьба посылает нам такие периоды для очищения и для проверки нашей твердости. В зависимости от того, насколько стойко и непоколебимо встретишь испытание, зависит твое будущее существование в этом мире.
Политическая обстановка в стране, в частности, отношения с Россией, были постоянно изменчивыми и шаткими. Таковым было и мое пребывание в телевизионной сфере. Несмотря на то, что я всегда и по менталитету, и по языку считала себя грузинкой, моя фамилия все-таки вызывала у некоторых чувство неприязни. Наверное, это происходило из-за тех комплексов, которые диктовала их провинциальная сущность. Но факт оставался фактом, я становилась жертвой российско-грузинских отношений.
Мотив был четким: «Не время играть на нервах населения вражеской фамилией! Информационный выпуск должен вести носитель грузинской фамилии!» По статистике, Грузия на первом месте по числу изменённых фамилий. Когда думаю, сколько вокруг меня людей на самом деле имеют негрузинское происхождение, завуалированное «арийскими» фамилиями, получается довольно-таки впечатляющая картина. Какой фарс!
Для меня, как для уважающего свои корни, род и генетику человека, такая сделка была неприемлемой и более того – оскорбительной. За что и попадало. Как известно, «бьют по лицу, а не по паспорту».
Короче, итог был одним и тем же, – я, как правило, оставляла эфир в ожидании «лучшего» времени. Так что конфликты в российско-грузинских дипломатических отношениях не раз становились причиной моих личных проблем.
Представьте себе, в развитой стране, например в Америке, дисквалифицируют ведущего – этнического еврея только по той причине, что в секторе Газа опять беспорядки, или после манифестации выходцев из Африки во Франции накажут чернокожего ведущего! Каково? Но у нашей страны, наверное, ни в 1996 году, ни сейчас, вопреки великим историческим примерам, нет и даже не было претензий на совершенную толерантность и существование гражданского общества. Лично я прощаю моих «инквизиторов», тем более, что все произошедшее только усиливало во мне заряд свободы и справедливости.
В марте того злосчастного 1996 года я шла работать в вечернем эфире, когда по дороге встретила Мамуку Арешидзе.
– С сегодняшнего дня у нас новый главный редактор, он спрашивал о тебе, так вот – тебя ждет серьёзный разговор. Кстати, он интересовался, имеется ли у тебя «крыша», ну, в смысле, покровитель.
– Да ну его… А ты куда собираешься?
– Пока не знаю, – Мамука был печальным и по обыкновению лаконичным. – Наверное, в депутаты.
– Заходите, заходите, – встретил меня новый шеф. – Морошкина, что скажешь нового?
– Ничего, – холодно ответила я и, чтобы не помять пиджак для эфира, повесила его на спинку кресла.
– А что ты скажешь на то, если я переведу тебя на сюжеты?
– Почему? Над сюжетами я работала пять-шесть лет назад в «Тамариони» и «Ибервизии», для меня этот этап уже пройденный и безынтересный, а еще меня совсем не привлекает беготня с микрофоном по улице при не особенно спокойных обстоятельствах. Или студия, или я ухожу, я не могу весь день слоняться на улице. – Это был мой ультиматум.
– Смотри, какая ты бойкая, вах! Переходи на сюжеты, говорю тебе, потом усовершенствуй речь, а со временем я тебя возвращу назад.
Предложение было «впечатляющим» и довольно двусмысленным.
– Я должна исправить речь? – грубо спросила я нового шефа.
– Да, иначе мы сейчас же распрощаемся, – таким же тоном ответил мне голос из кресла. – У тебя, генацвале, русский акцент, и точка!
– Откуда взяться русскому акценту в грузинской школе? – не отставала я. – Да вы знаете, когда моя сочинская тётя слышит мою русскую речь, она себе уши затыкает, а вы говорите – акцент!
– А вот это меня абсолютно не интересует! – ответил главный редактор.
Приговор пересмотру не подлежал!
– С сегодняшнего дня будете иметь дело с моим адвокатом, о своем провинциальном акценте позаботьтесь, – бросила я и громко хлопнула дверью.
Какой адвокат? Откуда? Вот оно, влияние голливудских фильмов, но не могла же я сдаться без боя? Я точно знала, что для меня, однажды уволенной за акцент, причём русский, двери телевидения закрылись бы навсегда. Начиналась борьба, острейшая борьба за сохранение собственного «Я»! В руках же, как Фемида с завязанными глазами, я держала лишь только свою боль и правду.
После многоразового просмотра блокбастеров и консультаций с друзьями я направилась к адвокату.
Еврейского происхождения, хрупкого телосложения и с пронизывающим взглядом адвокат в роговых очках внимательно выслушал меня.
– Дело выигрышное, удивительно, что у меня не было подобной практики в Грузии, но почему бы не попробовать? Если вы готовы к борьбе и не остановитесь посреди дороги, пожмем друг другу руки и сразу же перейдем к делу. От вас требуются две вещи: справка из театрального института насчет правильности речи и справка из Организации защиты прав человека, остальное – за мной. В трудовом договоре нарушено несколько пунктов, шанс есть! – деловито сказал господин Симон и с головой погрузился в бумаги.
Я остолбенело смотрела на адвоката: вот какую профессию мне нужно было выбрать! Как классно – защищать закон! Жизнь каждого спасенного человека – это твоя личная победа!
Как оказалось, господин Симон был из династии знаменитых адвокатов, и практику он прошел, ни больше ни меньше, в Америке.
Я поняла, что пришла по адресу.
Господина Гизо Жордания, ректора театрального института и общественного деятеля, моя просьба удивила.
– Лали, детка, не понимаю, что за справка тебе нужна? Столько лет ты на экране, и если бы у тебя был акцент, кто бы тебя держал до сих пор, тем более такой профессионал, как Мамука Арешидзе, – пожал он плечами.
– Господин Гизо, именно для подтверждения этого мне и нужна справка, официальная, с вашей печатью, я должна отнести ее к адвокату.
– Эта девочка меня с ума сведет, на таком грузинском, как у тебя, даже исконные грузины не говорят.
– Вот и напишите мне все это, господин Гизо. Что сейчас сказали, то и напишите, – объясняла я маэстро, злясь на себя: из-за какой глупости беспокою такого человека. Но ожидание мести было настолько сладким, что временный дискомфорт становился второстепенным.
С желанным «жорданиевским» выводом я направилась в Комитет защиты прав человека на улицу Павлова. Господин Сандро Кавсадзе был симпатичным, усатым, худощавым мужчиной средних лет. Он не меньше господина Гизо удивился моей просьбе.
– Написать, что гонение по этническому признаку незаконно? Да, но, детка, кто в этом сомневается? – спросил господин Сандро и посмотрел на меня поверх очков.
– Есть, господин Сандро, и такие, – пожала я плечами.
– Ну, а если есть, госпожа Морошкина, пусть ознакомятся с международными нормами, – строго сказал господин Сандро и протянул мне желанный документ.
Двусторонне вооруженная, я направилась к адвокату, который уже вызубрил статью о незаконных нарушениях, в частности, об обязательных предупреждениях, о беспричинном расторжении трудового договора и т. д… В общем, дело было почти «в шляпе», почти…
Известно, что бюрократический аппарат 90-х не отличался особой гибкостью. Меня же впереди ждало столько проблем, что телевизионный эфир по сравнению с ними казался детским лепетом…
Мартовский холод пронизывал до костей, погода будто понимала, что этот мир покидает пламенный патриот – человек, вырастивший меня…
Встречали ли вы доброго волшебника? Доводилось ли вам жить с ним под одной крышей?
Мама и Талес познакомились в педагогическом институте, где оба читали лекции. Оказывается, когда я в первый раз увидела Талеса, обняла его, и меня не смогли от него оторвать. Рубашка, промокшая от моих слез, как бетонная прилипла к его телу.
Талес был вынужден прийти к нам домой, прийти и остаться навсегда. Он был моим избранником. Между нами существовала особенная невидимая связь. Я чувствовала его, а он – меня. Потом на свет появился златокудрый Эрэкле. Мой брат, мой маленький рыцарь. Я всегда стеснялась Талеса, но это не было неудобством, это было благоговением и уважением, которое я испытывала к нему.
Я часто думала, если бы я жила с отцом, какие отношения у нас были бы? Отношения, гармоничнее, чем эти, представляются с трудом. Одно знаю точно: то, что я и душой, и сердцем грузинка, заслуга Талеса Шония. За то, что я впитала историю, религию, культуру Грузии, люблю и преклоняюсь перед всем этим – волшебство, содеянное сыном Кавказских гор!
Несмотря на то что во многих связанных со мной жизненных перипетиях Талес из-за присущей ему тактичности не высказывал свое мнение вслух, я понимала, о чем он думал по его дыханию, манере курить трубку и шепоту: «Мордочка, все в порядке?» – Его мнение всегда было дорогим и важным для меня. И кто виноват, что у меня постоянная размолвка с жизнью.
– Береги себя, несколько дней не выходи из дому, – деликатно говорил он, и это было предостережением, что меня ждала какая-то опасность.
– Дядя Талес, скажите нам тоже, а что нас ждет? Что будет? – не успокаивались мои подруги, влюбленные в Талеса по уши.
– Идите отсюда, обормотки, вы ведь знаете, что все трое будете самыми счастливыми женщинами, – с улыбкой и терпением отвечал Талес.
– Нет, нет, нас интересуют детали, – ныли избалованные вниманием Талеса Кети и Марикуна.
Нетерпеливость, наверное, спутник юного возраста. Талесу, видно, на роду было написано постоянное наше занудство то дома, то на экскурсии, а то на яхте, которую он построил собственными руками, которая стояла на Тбилисском море и часто принимала нашу шумную компанию.
Распад моей семьи был шоком для Талеса, тем более что Нукри он любил как собственного сына. Сандро, мой старший сын, вырос у него на руках, и Талес никогда его не отличал от собственных внуков.
Дело в том, что первая жена у Талеса умерла очень рано, и его старшая дочь Марина Шония росла у матери Талеса, педагога химии, аристократки по крови калбатони Тамары. Я и Марина с первой же встречи полюбили друг друга. А что нам было делить? У нее не было матери, а у меня отца. Положительным зарядом этих безукоризненных отношений во многом была моя мать, которая никогда нас не разделяла.
Подросший Сандрик был очень шаловливым и беспокойным ребенком. Одно его озорство закончилось тем, что он сильно повредил глаз щепкой от шишки. Вердикт врачей был удручающим: или срочная операция в Москве, или слепота, сначала одного глаза, а потом и другого.
На следующий день я, мама и Сандро уже летели в Москву в офтальмологическую клинику имени Германа фон Гельмгольца.
В Гельмгольца нас встретили холодно и грубо. Решение квалифицированных врачей было таким: срочная операция. Согласно распорядку, заведенному в клинике, родителям не разрешалось оставаться в палате. Так что мне обошлась в довольно крупную сумму предоперационная ночь с Сандро, который не мог и двух слов связать по-русски.
Известно, что в 90-е годы мобильные телефоны были большой редкостью, поэтому нашим единственным средством связи с внешним миром стала дряхлая телефонная кабина на первом этаже клиники. Манана ждала нас в гостинице «Пекин», а в Тбилиси тыл укрепляли бабушка Нана и Талес.
– Дай мне поговорить с Сандриком, – сказал мне Талес, узнав об операции.
– Ну что, парень, ведь не боишься? – спросил он.
– Нет, бабу (по-грузински «деда». – Л.М.), – отвечал Сандрик храбро, – вообще-то эти русские очень странные.
– Что случилось, не можешь объясняться с ними на грузинском? – смеялся Талес.
– Не могу, ничего не понимают-то! – отвечал Сандро.
– Мальчишка, сможешь всю ночь говорить со мной по телефону? – спросил Талес у Сандро.
– Да, бабу, все равно спать не хочется.
Тогда скажите маме, чтобы не нервничала, и позвоните мне ровно в 12 часов.
Сказанное Талесом показалось мне немного странным, но ведь странности были кредо моей семьи.
– Что он, с ума сошел? – прокомментировала мама. – Хотя, не знаю… Ему видней.
Зато утром нас ждало чудо.
– Не может быть, – твердили врачи и сменяли друг друга с медицинскими инструментами у левого глаза Сандро.
После сорокаминутной суеты главврач клиники извинился и сказал нам, что, по-видимому, они ошиблись, ребенок здоров, и мы можем забрать его.
Мама ждала нас в коридоре.
– Мам, нас отпускают, говорят, что операция не нужна, – растерянно сказала я.
– Как? А говорили ведь, срочная операция, что повредится и второй глаз? – удивилась Манана.
– О-о, поболтаете в гостинице, заодно по дороге зайдем в «Макдоналдс», и купите мне «Лего», – сказал довольный жизнью Сандро. – Мам, ты же обещала!
– Талес? – синхронно посмотрели мы с мамой друг на друга.
– Да! – подмигнул нам Сандро совершенно здоровым глазом.
– Что, да? Что он тебе сказал?
– Ничего, до первого луча солнца читал молитвы, – ответил Сандро и рассмеялся во весь рот, обнажив белоснежные зубы, не зря мои друзья и по сей день зовут Сандро «Крокодилом». – Ну пошли в «Макдоналдс»? – зудел новоисцелённый.
Общение с Талесом частично вынуждало терять иммунитет к жизни, все и так было ясно как Божий день. «Туда не иди», «вот сейчас время», «немного торопишься», «лучше на следующей неделе», и кто знает, сколько было подобных предупреждений. В тот момент кажется, что иммунитет – твоя привилегия, он всегда защитит тебя, но…
Мама затеяла генеральную уборку дома.
Вытряхивалось все: ковры, кресла, занавеси и даже наши карманы. Во время одного такого вытряхивания выпала записная книжка Талеса и «заманчиво» раскрылась. А ну-ка, скажите, какая жена пройдет равнодушно мимо раскрытой записной книжки мужа? Сам Бог велел! Моя мама не была исключением.
– Лалико, ты не представляешь, что я тебе должна сказать, – услышала я в телефонной трубке дрожащий голос Мананы.
– Что случилось, мама? – спросила я, напряженная после тирады Мананы.
– Он уходит куда-то далеко, не знаю, куда и с кем.
– Кто? Куда? – Начинать разговор с середины было стилем Мананы, остальное надо было понимать чутьем.
Талесико уходит! У него в записной книжке написано: «В марте 1996 года у меня большая встреча, я прощаюсь со всеми!» – Манана была в отчаянии. – Представляешь, я за ним ухаживаю, глажу сорочки, стираю носки, а он уходит, – не успокаивалась она. – Все мужчины сволочи!
– Ладно, ну мам, наверное, просто так написал, – сказала я ей, – этакий плод фантазии.
– Да ты вечно его защищаешь. Значит, мне кажется? – Манана всегда была объектом наших шуток, ее русский акцент и своеобразный сленг постоянно становились предметом всеобщего веселья.
Помню, однажды вернувшегося с телепередачи Талеса на пороге встретила заплаканная Манана.
– Ну почему вся Грузия должна была узнать, что ты видел голую Циури? Почему? За что мне такое наказание? – упрекала Манана Талеса, захлебываясь слезами.
– Какая Циури, Манчо, ты в своем уме? – говорил удивленный Талес.
– А что ты все твердил, «циури схеулеби, циури схеулеби»? (Игра слов. Циури схеули, переводится и как «тело женщины», и как «тела небесные». – Л.М.)
– Манчо, это совсем другое! – задыхался от смеха Талес. – Это тела небесные, женщина!
В 1994–1995 годах Манана, Талес и Эрэкле переехали в Германию, в Берлин. Талес читал лекции и в то же время участвовал в опытах, проводимых на немецкой военной базе. Я и Сандро часто навещали покинувшую страну семью. Трудные для Грузии годы мы провели сравнительно легко, частично в дороге. В конце года Манана и Эрэкле вернулись.
– Не можем без тебя, а еще Талес не соглашается на предложенные условия, представляешь, нас оставляют на немецкой базе, зарплата большая, да и квартира в Берлине, только с тем условием, что мы не вернемся в Грузию никогда! Он отказался. Мы отказались. Не хотим без Грузии!
Самолёт из Берлина как всегда задерживался. Наконец, после 8 – 9-часового ожидания объявили наш рейс. В то время при наличии знакомых в аэропорту можно было встречать пассажира прямо у трапа. Люди с багажом, пакетами «дьюти фри» и всяким скарбом сменяли друг друга. Талес опаздывал. Манана нервно накручивала круги по аэропорту.
Конец ознакомительного фрагмента.