Гарантия неприкосновенности
Дорога в Тбилиси казалась бесконечной и утомительной. Старый аджарец не отпустил нас одних, он сидел впереди, а мы, как селёдки в банке, сзади.
Моя твердая позиция и полная неопределенности перспектива, как видно, вызывали у ребят волнение и напряжение.
– Что случилось, девочка, ведь не засудишь нас? – спросил Гия Качарава и дотронулся до своей трехдневной щетины.
Дедушка Севериан цокнул языком, намекая на то, чтобы Гия заткнулся.
– Нет, – холодно ответила я.
Несмотря на мою настойчивую просьбу, возвратиться домой мне пока не светило. Один из корпусов на проспекте Важа Пшавела, где на пятом этаже жил Нукри, показался мне крепостью Бастилией. А дома нас ждали ошалевшие от страха, растерянные родители Нукри. Я приветливо поздоровалась с обоими.
– Ни о чем не беспокойтесь, я подожду маму и поеду домой, – сказала я в дверях встревоженной маме Нукри.
– Лали, решать только тебе, – ответила тетя Лия. – Ты ведь знаешь, мы очень тебя любим, генацвале.
Неожиданно Заза сильно дернул меня за руку.
– Выйди на минуту, – сердито сказал он и поволок меня на балкон. – Что ты делаешь? Какой такой дом? С ума сошла? Что вытворяешь? – угрожающий голос звучал зловеще. – Не думаешь ли ты, что и потом мы будем такими добренькими? Посчитай, сколько здесь этажей!
– Идиот, оставь меня в покое, – сказала я, попытавшись вызволиться из Зазыного плена.
– Он правду говорит, – выбросил сигаретный бычок сидящий на корточках Гия и зло посмотрел на меня снизу.
В дверях раздался нервный звонок. Не нужно было быть Вангой, чтобы догадаться – это пришли мои.
В то время маме было 37 лет. Когда мы шли по улице, невозможно было не проводить ее глазами. Талес был старше нее на десять лет и страшно ревновал. Поэтому они повсюду бывали вместе и, ко всему прочему, стали лучшими друзьями. Бессонная ночь маленькими паутинками отпечаталась на их лицах. Оба одновременно обняли меня.
– Мордуленция, как ты? – спросил Талес и потрепал меня за щеки.
– Хорошо, па…
Манана не издавала ни звука. У мамы всегда случался спазм горла, когда она нервничала.
– Войдите, пожалуйста, почему стоите в дверях? – Первой пришла в себя тетя Лия и взяла на себя инициативу. – Что делать, Манана, дорогая, такова судьба родителей девушек. И моя Нина сбежала прямо со школы.
– Я никуда не убегала, – пробормотала я, видя растерянный взгляд Нукри.
– Большое спасибо, Лия. Можно, мы с Лалико поговорим отдельно, – наконец выдохнула Манана.
– Ну, конечно, заходите вот сюда, – пригласила Лия в свободную комнату, – а я сладкое принесу.
Грузинский менталитет, порядок, убеждения требуют защиты и уважения «института девственности». Несмотря на то, что моя мама была уроженкой Сочи, эта древнейшая грузинская традиция и для нее была, безусловно, значимой. Ее бирюзовые глаза наполнились слезами, светлые волосы показались поседевшими.
– Ма, я не хотела, меня похитили из школы, между нами ничего не было. Нукри – очень хороший, но я хочу домой. Сперва окончу школу, поеду в Москву, а потом посмотрим, – продолжала я бормотать. – Клянусь братом, он даже пальцем до меня не дотронулся.
– И больше не увидишь Нукри? – спросила почти пришедшая в себя Манана.
– Ну почему это не увижу? Буду иногда приходить сюда со школы. Будем вместе ходить в кино, театры, на дискотеки…
Сказанное мною явно заставило Манану задуматься.
– Это как?
– Что – как? Буду иногда приходить со школы, – повторила я. – Неужели не понятно, просто будем дружить.
– Знаешь, что я тебе скажу, милая моя! Значит, я должна следить за твоим хвостом, где и когда ты будешь, в школе или кино? А что делать с Джонджолой, который устроил засаду в подъезде? Может, нанять тебе охрану? Объясни-ка мне одну вещь. Нукри-то ты любишь?
– Да, а при чем тут это? Люблю, но замуж не собираюсь. Так трудно это понять?
Манана впервые закурила в тот день. Аналогичный разговор состоялся в соседней комнате у Нукри с его отцом.
– Что это ты натворил, парень? Разве так мы с тобой договаривались? Или ты думаешь, было так легко добиться твоего распределения в Сухуми. Вот направят тебя в Читу, тогда увидишь небо в алмазах! А я и пальцем не пошевельну, чтобы что-то изменить, – сердился Леонтьевич.
– Ладно, ну, папа, все наши, кто пошел в армию, накануне переженились. Мне что, дожидаться, пока Лали уведет кто-то другой?
– Потерпишь два года, ничего не случится! – продолжал Лери. – И вообще, скажи спасибо, что ее родня – порядочные люди, а то бы увидел заснеженный Магадан. Пятнадцать лет за похищение, вот что они могли потребовать! И потом, как ты посмел взять мою казённую машину и Алика? Тьфу, безголовый… А теперь пойди, извинись, и на этом закончим. Отслужишь, Лали окончит школу, потом кто вам мешает? – Лери уже собирался выйти из комнаты, когда Нукри, вскочив, как сумасшедший, направился к окну.
– Что, хочешь, чтобы я выпрыгнул отсюда? Ты же знаешь, что я способен! Лали отсюда не уйдет, и точка! А если уйдет, тогда увидите…
Бедный Лери понял, что шутки с самолюбием парня в таком возрасте равноценны игре с огнем. И какой у него был выход? Взяв за руку продолжателя рода, он прижал его к себе и сказал:
– Сынок, генацвале, я говорю для тебя. Учись, гуляй, кто мешает, но если ты так решил, что поделать, я и твоя мать рядом с тобой.
Переговоры входили в третью, решающую стадию.
В сложную минуту человеку свойственны и самобичевание, и жалость к самому себе. Разница, наверное, в процентном наличии эгоизма. Соответственно, меня больше характеризует второе, да и то крайне редко. Когда я очень устаю, то жалуюсь судьбе, что у меня нет ни богатых родителей, ни накопленного имущества. Да и вообще, в семье уже который год я и мужчина, и женщина в одном лице…
А ведь моя жизнь могла сложиться по-иному: своевременное окончание школы, затем учеба в Москве, потом, наверное, за рубежом, затем, уже где-то после тридцати лет, знакомство с каким-нибудь бизнесменом или дипломатом, замужество «по всем правилам» и беззаботная жизнь где-нибудь на Сейшельских островах. Только с одним, только одна свадьба, а затем деревянная, железная, серебряная, золотая, бриллиантовая и платиновая свадьбы, один семейный альбом и у детей одна на всех фамилия.
Боже, не подумай, что я недовольна, нет же, большое спасибо тебе за все, такова моя ежедневная молитва… Просто человек – ненасытное создание.
Козлом отпущения из-за неосуществимых желаний всегда была моя мама: «Всё было бы по-другому, если бы Манана в тот самый день, 4 сентября 1985 года, взяла меня за загривок и уволокла домой».
…Третий раунд поставил точку 48-часовому марафону – вердикт родителей звучал для меня как наказание: отныне я замужняя, семейная женщина и в перспективе мама, продолжательница рода Чаганава.
Аргумент моей мамы был совершенно беспомощный, но логичный: «Я не смогу целый день бегать за тобой, у меня растет маленький сын. Это хорошие люди, вот и оставайся. Лия обещала, что Нукри не дотронется до тебя, пока тебе не исполнится шестнадцать».
Лия кивала головой в знак согласия. Счастливый, достигший цели Нукри улыбался, а я толком и не понимала суть моей новой функции.
Между прочим, Лия честно выполнила данное маме обещание.
С моими друзьями и их родителями случился такой шок, что целую неделю девочек никуда не выпускали. Все остальное протекало банально: новая вечерняя школа, так как мой «аморальный проступок» осуждала система образования коммунистического режима. Для таких, как я, «осквернивших идеалы компартии», место было лишь в специальной вечерней школе.
До прихода в школу я представляла картинки из советских пропагандистских фильмов о рабочих и служащих, как сяду за одну парту с соскучившимися по учебе сапожниками, домохозяйками, горняками, и так, объединенные в единый советский непобедимый кулак, мы будем изучать Пушкина, Маяковского и Шота Руставели. Но, как всегда, моя фантазия была вразрез с текущей реальностью. В новой школе я обнаружила, что мои одноклассники были не рабочие с завода или, подобно мне, рано вышедшие замуж, а дети богатеньких родителей, которым в обычной школе было сложно получить медаль или аттестат с отличием. А вечерняя школа за определенную мзду давала для этого полную гарантию. Советская система образования так же, как и многие другие сферы, всегда отличалась прозорливыми и прогрессивными идеями. Ну на самом деле, какое время давать образование рабочему классу?
Согласно советскому законодательству, расписаться в загсе имели право только достигшие семнадцати лет, так что нашим родителям пришлось взять над нами опеку, и, наконец, состоялась официальная часть. Моей свидетельницей была Марикуна, а у Нукри – школьные друзья, которых с того дня никто не видел.
По поводу венчания мы получили холодный отказ Леонтьевича, так как коммунистической номенклатуре были запрещены любого рода церковные обряды, в том числе венчание и крещение. В 1986 году действовал «сухой закон», посему свадьба была малочисленной и безликой, ну какая свадьба без домашнего вина и тамады? Тем не менее Ваке-Сабурталинские противоборствующие группировки все-таки умудрились разбить на нашем торжестве один-два сервиза, но, что важнее, ритуал «кровопускания» прошел без крови.
Соглашение родителей о «гарантии неприкосновенности» не могло соблюдаться вечно. Вполне естественно, что 1986 год вошел в мое личное дело тремя знаменательными датами: я окончила школу, стала студенткой, и страна получила еще одного грузина Сандро (Александра) Чаганава.