Предисловие. Путешествие из Иерусалима в Эммаус
В тот же день двое из них шли в селение, отстоящее стадий на шестьдесят от Иерусалима, называемое Эммаус; и разговаривали между собою о всех сих событиях.
Евангелие от Луки, 24:13
Их голоса разбудили меня.
– Кажется, я во что-то вляпался.
– Не кажется, а так оно и есть.
Два человека остановились на насыпи напротив моей лёжки. Зарывшись с головой в лопухи, я лежал в сточной канаве: люди не видели меня, а я не видел их. Только слышал.
Раздалось протяжное одиночное «чвак» – и тут же «шу-шу-шу», «шу-шу-шу». Кто-то из них вытянул ногу из коровяка и стал усиленно вытирать сандалии о траву. Воздух тут же наполнился ароматом свежескошенной травы: запахло коровами, стойлом и парным молоком. Не открывая глаз, я ухмыльнулся, наслаждаясь милыми моему обонянию запахами.
– А знаешь, почему я наступил в эту кучу?
– Нет, – в голосе была ирония, и я уловил это.
– Чудные ты вещи говорил, вот я и наступил.
Я дернул лопатками, отгоняя назойливых мух. Голос был с хрипотцой и явно принадлежал человеку лет сорока – сорока пяти: мне показалось, что я слышал его раньше. Я не мог вспомнить где, но был уверен, что знаю этого человека.
– Зачем ты винишь меня, если сам не смотришь под ноги?
– Я не виню тебя.
– Прости меня, брат Клеопа7, что я наговорил на тебя.
– И ты меня прости, брат Лука8.
От этих имен я вздрогнул и открыл глаза. Солнечный диск уже коснулся верхушек деревьев, норовя скользнуть за край горы, которая темной громадой возвышалась по ту сторону дороги. Гремевшая накануне гроза не принесла дождя, и лопухи, качающиеся у меня над головой, были покрыты толстым слоем пыли. Пахло жасмином, чабрецом и раздавленными коровьими лепешками, чей запах переманил мух, и они без сожаления покинули меня. Остались только слепни, которые ползали по спине, стараясь прогрызть мою шкуру своими мощными челюстями. Я дернул ушами и с силой хлестанул хвостом по спине, норовя попасть в самую гущу ненавистных мне насекомых. Удар был болезненным из-за того, что попал метелкой в рану. Я прикрыл глаза и ударил еще раз. Крылатые грызуны взвились вверх, но не улетали, держась на расстоянии от рассекающего воздух хвоста.
Дождавшись, когда путники уйдут, я выбрался из канавы и, обойдя перепачканные пучки травы, ступил на дорогу. Мощеная крупным булыжником, она уходила вглубь тенистой кипарисовой аллеи, горбатым мостиком прыгала через мутный ручей, змеей взбиралась на гору и тянулась вдоль склона, на котором были разбиты виноградники. Где-то там за горой был Эммаус9 – ничего не значащее иудейское селение, каких были тысячи по всей Палестине, с интересным названием «теплые купальни»: наверное, там был целебный источник.
Зачем я туда шел?
Если честно сказать, на этот вопрос я не ответил бы и на Страшном суде. Ну не купаться – уж точно: горячая, булькающая вода – это не для меня. Просто шел – и всё, как будто что-то тянуло или толкало меня в ту сторону. «Иди», – сказал внутренний голос – и я пошел. Суматоха последних дней, шок от пережитого, нервный срыв и несколько часов, проведенных в доме чучельника, доконали меня. Не помню, как вышел на дорогу и, цокая10, побрел на запад. Где-то на полпути задремал, что и привело к падению в придорожную канаву.
«Сколько же я спал? Часа два, три или больше?» – я посмотрел на восток. Где-то там был Иерусалим: темное небо уже коснулось горизонта, пожирая Вечный город и его окрестности. Я повернул голову на запад: небо только начинало розоветь, освещая нежным багрянцем утопающие в гуще садов крыши деревни Газара11. Селение стояло на склоне горы, над которой черным исполином возвышалась римская сторожевая башня с поникшим штандартом сирийского наместника Помпония Флакка12.
Солнце неумолимо скатывалось к горизонту, но зной не уходил. Было душно, и час вечерней прохлады откладывался на неопределенное время. Завтра будет ветрено… Глядя на красный диск, я с силой щелкнул челюстью, стараясь поймать и перекусить надоедливого слепня. Тот увернулся и, обиженно жужжа, улетел. Я помахал хвостом, как бы прощаясь со своим ложем, и, стуча копытами по булыжникам, поплелся туда, куда вел меня внутренний голос, и вслед за разбудившими меня путниками.
Я знал их. Я знал их всех. Всех из двенадцати и многих из семидесяти.
Ибо каждый из них шесть дней назад считал за великую честь вести меня под уздцы, когда Господин мой въезжал на мне в Иерусалим.
***
Четыре ноги – не две, и я без труда догнал тихоходов. Можно было их и обогнать, но я предпочел не привлекать к себе лишнего внимания, стараясь держаться на расстоянии и при этом слышать, о чём они говорят.
– Еще не начало светать, когда женщины наши пошли к гробу, неся с собой смирну и ароматы. Подходят и видят: камень отвален, гроб пуст, а на плите сидит юноша в одеждах лучезарных.
– Я слышал про двух ангелов, – сказал мужчина лет сорока с темными вьющимися волосами и окладистой бородой. На нем была старая потрепанная симла13, из-под которой торчала небесно-голубого цвета туника, на ногах заляпанные сандалии, а в руке пальмовая ветвь, служившая ему вместо веера.
– Два или один… Неважно, брат! – чернявый эллин14 лет двадцати пяти поглядел на своего спутника и тыльной стороной руки вытер струящийся по лбу пот. Накинутый на голову полосатый платок не спасал от жары. Вдобавок ко всему длинная, ниже колен, шерстяная рубашка и темный плащ только усугубляли ситуацию, отчего лоб их владельца время от времени покрывался мелким бисером. – Главное, что Учителя там не было, только пелены и платок – тот, что Иосиф ему на чело положил. Так вот! – он еще раз провел рукой по лбу. – Когда женщины от страха склонились до земли, сказал им ангел: «Что вы ищете живого между мертвыми? Его нет здесь: Он воскрес; вспомните, как Он говорил вам, когда был еще в Галилее15».
– Меня тогда не было с вами, а ты был, брат Лука. Расскажи, что Он говорил.
Лука запрокинул голову и многозначительно поднял палец к небу.
– Говорил, что Сыну Человеческому должно много пострадать, и быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками16, и быть убиту, и в третий день воскреснуть, – он помолчал, кусая пересохшие губы, и посмотрел на своего спутника. – Говорят, его унесли люди первосвященника.
– А другие говорят, что это сделал кто-то из наших.
– Кто говорит? Не сам ли Каиафа17, отправивший Учителя на смерть?
– Да нет… Петроний18 и солдаты, бывшие с ним при гробе. Они и сказали, что тело пропало.
– Погоди. Ты сказал: «Петроний», – но он же римский центурион, какого рожна он делал в саду Иосифа?
– Охранял.
– Что?
– Гроб… Его сам префект туда назначил по просьбе храмовников.
– То есть мы должны были похитить тело своего Учителя и тем самым лишить себя надежды на воскресение Его. А теперь ответь мне: зачем нам лишать себя веры в то, что Иисус – Сын Божий?
Бородатый обернулся, привлеченный монотонным топотом за своей спиной. Увидел меня – и открыл было рот, чтобы спросить про осла, который тащится за ними на расстоянии пяти локтей19, но не успел: его пламенную речь прервал всё тот же ироничный голос.
– Скажи, Клеопа, а ты откуда про солдат знаешь? – Лука по-мальчишески быстро нагнулся, подхватил камень и, присев, с оттяжкой метнул его в ручей, бегущий параллельно дороге. Камень один раз коснулся поверхности воды и, перескочив на другой берег, юркнул в заросли тростника, спугнув гнездящихся там уток.
– Слышал на рынке, как люди рассказывали, что ученики, придя ночью, украли тело, когда стражники спали.
– И ты веришь в эти бредни?
– Так говорят…
– Послушай, Клеопа, я, например, очень сомневаюсь, что римляне могли заснуть на посту. За такой проступок у них полагается смертная казнь, – Лука провел ребром ладони по шее, демонстрируя, что это за казнь.
– А если им кто сонной травы в вино подмешал? Они же не виноваты…
– Наивный ты. Разве ты не знаешь, что на посту запрещено не только спать, но и пить вино? Это первое. И второе: ты что-нибудь слышал про аресты иудеев и поиски того, кто усыпил солдат? Я, например, не слышал.
– Я тоже.
– А следовательно, никакого похищения не было. И Учитель наш воистину воскрес, как Он и говорил нам, а мы не вняли Ему и не поверили, – Лука отбросил на плечи талес, подставляя лицо непонятно откуда появившемуся дуновению ветерка.
– Оно и сейчас многие не верят.
– Дело в том, что тело пропало, и неважно, украли его или нет. Главное, что после смерти Он не пришел к нам. Нет его нигде, – апостол показал вверх. – Видишь это небо?
– Вижу.
– А облака на нём видишь?
– Нет.
– Вот и я не вижу. Нет Его с нами, и там Его нет. Ни на земле, ни на небесах. А в душе пустота, будто обманули меня или украли что-то, а что украли – не пойму.
***
Я задрал голову и посмотрел на небо: там не было ни облачка. От горизонта до горизонта простирался чистейший небосвод, даже не подернутый вечерней дымкой. Сумерки еще не тронули долину, в которую мы спускались, а лишь коснулись подножия окрестных гор, кутая их пеленою тумана.
Кажется, мечтам не суждено было сбыться, а так хотелось. Хотелось еще раз Его увидеть, подсунуть голову под теплые ласковые руки, услышать тихий неземной голос. От осознания, что мы не встретимся, я взгрустнул. Уголки глаз намокли, и по щеке скользнула слеза. Я шмыгнул носом и покосился на спины идущих впереди меня людей. Апостолы, занятые разговором, не обращали на меня внимания.
Я прикрыл глаза, повторяя про себя услышанные накануне казни слова Господина моего: «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю20». Сказал он это Филиппу21 и бывшим с ним, но, кажется, они не поняли, о чем Он говорил.
А я понял тогда…
И поэтому зашептал: «Господин, можно мне еще раз увидеть Тебя?.. Ну хоть на полшажка22…».
Хоть я и осёл, но я особенный: я бы сказал, весьма способный и немножко даже талантливый… Дух тщеславия тут же подхватил меня и приподнял над землей. Мысленно я взлетел выше крон, хотя ногами шел по земле, думая, какой я молодец, гений, талантище, махина с длинными ушами и обвислым хвостом. Встречный ветер пригнал не обрывки, а целую фразу, адресованную мне, хотя Лука говорил её Клеопе.
– И сказал Он: «из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство23», – Лука протянул руку и, взяв у Клеопы опахало, помахал возле лица.
«Гордость!», – я помотал головой, отгоняя от себя навязчивые мысли. Дух тщеславия лопнул, как мыльный пузырь, и моя хвастливая сущность треснулась о булыжники, которыми была вымощена дорога из Иерусалима в Эммаус. После того как я слетел с небес на землю, пришло осознание собственной ущербности. «Кто я такой? – думал я, тяжело вздыхая. – Тварь в серой шкуре, с заячьими ушами и обвислым хвостом. Хвастливая непарнокопытная скотина, возомнившая себя человеком…»
Протяжный вздох привлек внимание апостолов: они резко остановились, одновременно повернулись и стали меня рассматривать. Пришлось вильнуть в сторону, уходя от столкновения. Я сделал вид, что они мне безразличны, сошел на обочину и пошел вдоль неё, обнюхивая скрюченные от засухи листья подорожников.
И тут я увидел Того, Кого люди еще не видели или делали вид, что не видят. На валуне сидел человек в белом хитоне. Он улыбался, источая свет и невероятную благодать, настоянную на радости и любви.
«Хозяин! – я подпрыгнул и кинулся к нему. Будь я скакуном, про меня бы сказали: «Он летел по полю быстрее ветра, приминая грудью буйные травы», – но я был ослом и единственное, что я мог – взбрыкнуть от радости задними ногами, подкинув отяжелевший зад, и затрусить к сидящему на камне человеку. – Ты жив!», – кричал я, оглашая окрестности свои однообразным иаканьем. Душа – а она, кстати, у нас тоже есть, пусть и не такая, как у людей – наполнилась радостью и умилением. Морда расплылась в улыбке, показав миру два ряда великолепных желтых зубов.
Господин протянул руку – и я уткнулся носом в его теплую ладонь. Она пахла пресным хлебом, горькими травами и… овсом. От неожиданности я дернул головой. На ладони на самом деле лежала горсть крупного ядреного овса. Откуда? Еще мгновение назад там ничего не было…
– Ешь. Ты устал и проголодался, а мне надо поговорить с двумя мужами, несмышлеными и медлительными сердцем, которые, в отличие от тебя, меня не узнали и будут рассказывать мне мою же историю24, – Он встал и, отряхнув ладони, ссыпал на землю целую мину25 овса, чем вызвал у меня неописуемую радость.
Поджидая, пока подойдут апостолы, я ворочал челюстями, не спуская глаз со своего Господина. Доедал и думал: воистину пути Его неисповедимы. Кто же знал, что мы встретимся на дороге в Эммаус? Лично я не знал, а Он – знал и ждал. И в Иерусалиме – это Он, подталкивая меня в спину, буквально выгнал из города, в котором из меня хотели сделать чучело, чтобы выставить на всеобщее обозрение с табличкой на шее «Конь Царя Иудейского».