ГЛАВА 5
БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ
День четвертый
Скальная стенка была высотой метров триста-четыре-ста и тянулась по обе стороны, на запад и восток, насколько хватало взгляда. Не слишком серьезное препятствие для экстремалыциков, даже учитывая наш немалый груз. Но, к сожалению, тут имелась другая проблема: обширный бассейн, в котором мы ночевали, ближе к стене претерпевал бифуркации, дробясь на несколько рукавов, к тому же довольно узких и извилистых. То место для подъема, которое опытный скалолаз счел бы самым подходящим, было ловушкой: проход между стен вуали тянулся метров на сорок вверх, а после начинал вилять по склону, и все эти зигзаги да изгибы не предвещали нам ничего хорошего – по крайней мере, дорога удлинялась втрое. Посоветовавшись с Макбрайтом, я выбрал для восхождения участок более отвесный, зато с широким и почти прямым рукавом; лишь посередине склона он изгибался градусов на пятнадцать, напоминая огромный, впечатанный в скалы бумеранг.
Фэй вывела Макбрайта к середине щели, служившей проходом в рукав, наметила ориентиры, и наш миллиардер, приладив к башмакам шипы, ринулся на штурм. Лез он быстро, с той сноровкой, какая дается лишь опытом и уверенностью в собственных силах, и я, довольно кивнув, подумал, что не ошибся, назначив его лидером: привычный труд – лучшее средство от подсознательных страхов и кошмаров. Цинь Фэй тоже следила за Джефом с одобрением, и даже Сиад пробормотал нечто поощрительное, призвав на помощь Джабраила и самого Аллаха.
Поднявшись на изрядную высоту, Макбрайт вбил первый клин и пропустил страховочный трос в кольцо. Позиция была выбрана удобная: рукав тут расширялся до полусотни метров, а в склоне виднелась трещина, вполне достаточная для отдыха двух человек. Макбрайт, однако, отдыхать не пожелал, а резво полез по отвесной скале, цепляясь за невидимые снизу выступы и вытягивая за собой змейку тонкого прочного каната. На мой взгляд, техника его казалась безупречной – ни одного лишнего движения, ни единой заминки. Снизу он выглядел зеленой ящеркой, упорно взбиравшейся по черному стволу необъятного окаменевшего дерева.
Я кивнул Цинь Фэй:
– Вперед!
Звякнул страховочный карабин на поясе, затем она ухватилась за канат, и через мгновение гибкая оранжевая фигурка поползла вверх, догоняя зеленую. Чудилось, что тело девушки лишено костей; она поднимала согнутую ногу, касаясь коленом подбородка, и делала плавный рывок, точно рассчитанный, но легкий, будто взбиралась не по отвесной стене, а прыгала где-нибудь на танцевальной площадке. Наблюдая за ее подъемом, я убедился, что Жиль Монро меня не обманул: хлопот с ней не будет. Во всяком случае таких, что связаны с преодолением утесов и маршировкой по пескам.
Склон становился все круче, и стук молотка Макбрай-та звучал теперь почти без перерыва, отдаваясь в скалах раскатистым эхом. Впрочем, темп его подъема не замедлился, и мне опять припомнились слова Монро: Джеф, несмотря на возраст, был в хорошей форме. Даже в превосходной! Трудно поверить, что человек пятидесяти лет, пусть опытный и сохранивший крепость мышц, способен к таким усилиям! Опыт и выносливость для скалолаза необходимы, но это лишь первое из условий; второе – гибкость и координация движений, а тут уж возраст не обманешь. Но к Джефу это, кажется, не относилось.
Дождавшись, пока Фэй поднимется до трещины у первого клина, я пропустил трос в карабин на поясе и повернулся к Сиаду В скудном утреннем свете его лицо было словно сгусток тьмы, одушевленной только фарфоровым блеском белков.
– Полезешь, когда я доберусь до расщелины. Может, оставишь рюкзак? Втащим потом на канате. Еще ведь и клинья надо выдернуть…
Он покачал головой.
– Нет. Сил, дарованных Аллахом, у меня довольно.
Это была не похвальба, а констатация факта, подкрепленная уже знакомым мне чувством уверенности. Ее ментальная аура окружала Сиада и казалась столь же заметной, как свет электрического фонаря в безлунную ночь.
Кивнув, я натянул канат и начал восхождение. Это знакомая работа; лет семьдесят я лазаю по скалам и горам и сорвался лишь однажды, в юности, еще не завершив слияния с Асенарри. Забавный случай! В чем-то он мне помог, словно подсказка Вселенского Духа, желавшего намекнуть, кто я такой на самом деле… Давнее, очень давнее воспоминание! Само собой, в масштабах недолговечных землян.
Мои руки перебирали трос, подошвы царапали шипами черный камень, а голова оставалась свободной. Подъем со страховкой не требует пристального внимания, и первое время, будто вдохновленный чувством высоты, я размышлял о полетах над безопасным зеленым Сууком и о Фоги, моем крылатом побратиме. Но место, в котором я очутился, было так непохоже на Суук! Даже в самом худшем варианте Сумрачных Земель, где я убил катраба и погиб, растерзанный его когтями… Те края манили мрачной прелестью, да и катраб, если отвлечься от наших с ним разборок, был существом красивым, мощным, а главное – живым. Творение природы в своей естественной среде… А то, что я видел здесь и сейчас, являлось не средой, а мертвой землей, сожженной в чудовищном крематории.
Перехватить канат, переставить ногу, слегка подтянуться… Снова перехватить и переставить… Бросить взгляд вверх, на двух ящерок, оранжевую и зеленую, что карабкаются по отвесной стене… Посмотреть вниз, на серые мертвые пески, пологие холмы и желтую фигуру ад-Дагаба – он полз по канату, выбивая клинья и складывая их в подвешенный к поясу мешок. Монотонность моих движений не мешала думать, и постепенно мои мысли обратились к Тихой Катастрофе, к тому, что здесь произошло, к жуткому факту, которому не было объяснений.
Насколько я сведущ в земной истории, здесь воевали испокон веков. Горцев всегда отличают воинственность и тяга к разбою, чему способствуют вечная бедность, неукротимый дух и сила – ибо рожденный в горах, привыкший покорять вершины и приобщенный к их величию сильнее жителя равнин. В древности тут воевали с персами, парфянами, китайцами и македонцами, затем с арабами, монголами и Тамерланом – конечно, не забывая про Индию, Китай и прочие сопредельные страны. В новейшее время схватились с Британией, после – с Россией, намылили шеи обеим великим державам, а после изгнания агрессора затеяли междоусобную резню. Такое уже бывало на многострадальной афганской земле – за неимением внешних врагов пускали кровь друг другу и занимались этим с особенным усердием. Но, как я уже сказал, наступила новая эпоха, эра не сабель, стрел и лошадей, а автоматов, мин и танков. Пули, ракеты, снаряды косили виновных и невиновных, сметали селения и города и не щадили ни малых, ни старых; вряд ли найдется на Земле подобный край, где оргия самоуничтожения была бы настолько яростной, тянувшейся без малого сорок лет на рубеже тысячелетий.
Мне приходилось здесь бывать. Я Наблюдатель, и мой долг порою печален: я вижу, фиксирую, запоминаю не только прекрасное, но и чудовищное, мерзкое; я все обязан пережить – восторг перед полотнами Эль Греко и радости земной любви, нежную грусть Сен-Санса, тоску Уайльда, страх Франсиско Гойи, томление Сапфо… Все это плюс ужас разрушения, насилия, убийств – ужас, который превращает одних в червяков, других – в бессмысленную скотину, а третьих – в жалящих змей, несущих ненависть и горе. Земля вообще переполнена горем и ужасом, но есть места, где их накапливали слишком долго, слишком тщательно – и, подобно лаве, прорвавшей земную твердь, они выплескивают из кратера, рождая новые Помпеи.
Перехватить, подтянуться и переставить ноги… Взглянуть наверх, в мутную дымку флера, на розовый солнечный блик, подбирающийся к зениту… Послушать стук молотков над головой и под ногами и отзвуки эха, затем проверить, как там Сиад, желтый мотыль на конце стометровой лески… Ползет! Пожалуй, догоняет!
Да, мне приходилось здесь бывать – еще в ипостаси Даниила Измайлова, через несколько лет после захвата Кабула талибами. Я видел руины больниц и школ, посольств, кинотеатров, магазинов, видел вздыбленный асфальт на улицах, перепаханных танками, развалины университета, политехнический институт с рухнувшей кровлей и остатками стен, обгорелых и почерневших… Видел людей, похожих на призраков, с погасшими глазами и кожей, словно у мертвых ящериц, которых сутки-двое коптили над огнем… Ни книг, ни газет, ни ти-ви; новости – на нищих рынках, громкоговорители – только в мечетях, дабы сзывать на молитву, а кроме нее, второе или, возможно, первое развлечение: публичные казни и экзекуции. Древние святыни уничтожены, взорваны храмы, разбиты статуи, сожжены картины; любой рисунок – святотатство, любые книги, кроме священных, – грех. Однако истинной сути Корана тут не понимали и не пытались вникнуть в его смысл – ведь в нем заповеданы мир и любовь, а не война, терпимость, а не насилие. Здесь же царил людоедский закон, уничтожающий людей и всякое проявление культуры, что было несомненным надругательством над божеством… Увы! Это еще одна из нелепостей цивилизации землян! Книги пророков мудры и гуманны, но каждый ищет в них то, что собирается найти, и подгоняет прочитанное под собственную хищную натуру…
Так вот, о режиме Талибана и о том, что наступило после него: в один далеко не прекрасный день все кончилось. Все в буквальном смысле – кончилась жизнь со всеми ее несчастьями и кончилась война, а вместе с ними исчезли горные хребты и реки, мосты, дороги, аэродромы, леса и города, люди и твари земные, водные и небесные – словом, все, от Гималаев на востоке до иранских нагорий на западе. Случилось это в двадцать восьмом году и заняло ничтожное мгновение, как утверждали многочисленные очевидцы и редкие кадры телезаписей. Тихая Катастрофа… Ни колебаний земли, ни огненных потоков лавы, ни грохота, ни радиации, ни ураганов… На горизонте сгустился туман – позднее его назовут флером, – и это было единственным признаком свершившегося катаклизма. Был Афганистан – и нет Афганистана… ни его, ни части таджикских, пакистанских и индийских территорий… Есть Анклав, Бактрийская пустыня…
О версиях по поводу причин свершившегося я уже говорил, но, кстати, предположение о пи-бамб было не самым распространенным, если прикинуть число сторонников той или иной гипотезы. Буддисты, христиане, индуисты, синтоисты усматривали в произошедшем божественную кару, и с этим в принципе соглашались мусульмане, но с одной поправкой: вместо кары фигурировало предупреждение Аллаха или, в крайнем случае, его немилость. Эта немилость была настолько явной, что на какое-то время снизился исламский экстремизм, и с целью его подогрева пропаганда Ирака, Ливии и Пакистана стала отрабатывать назад, все к той же планетарной бомбе, которую якобы сбросили отродья Иблиса из ЕАСС. Или, возможно, из Индии либо Великого Китая… В мире, учитывая его многополярность, хватало претендентов на данную роль.
Над головой раздался протяжный окрик девушки – наша юная фея-хранительница предупреждала Макбрай-та, что рукав изгибается и пора менять траекторию подъема. Я продолжал движение, вслушиваясь в едва заметное эхо, рожденное колебанием вуали, и в их голоса; они переговаривались несколько минут, выбирая ориентиры на новой линии восхождения. Она должна была привести нас к распадку между двумя утесами, там рукав кончался, вливаясь в настолько обширный бассейн, что его границы не поддавались определению. Затем я посмотрел под ноги, на ад-Дагаба, почти догнавшего меня, и на секунду замер в изумлении: гигант-суданец, весивший не меньше центнера, лез вверх, подтягиваясь на руках! С тяжелым сорокакилограммовым рюкзаком! Справедливости ради замечу, что я и сам способен на такие подвиги, если использовать энергетический резерв – но где и как его восполнишь? С помощью пищи и отдыха – слишком долго, а деревья здесь не росли, да и вряд ли Сиад умел брать от них энергию… По идее, после подъема ему полагалось лежать пластом, и я решил проверить его пульс, а заодно – и самочувствие двух остальных моих партнеров. На всякий случай, чтобы не вызвать подозрений…
Мы миновали изгиб рукава – сначала Фэй с Макбрай-том, затем я и Сиад. Все шло без каких-либо странностей, если не считать манеру восхождения суданца, но с этим я разберусь потом. Попозже… Мы поднялись уже на триста метров, и, поглядев через плечо, я обозрел лежавшую на северо-востоке равнину, серую и бесплодную, как залитый бетоном космодром. Восстановив в памяти карту, я убедился, что нахожусь в весьма примечательной точке: здесь, следуя изгибу Вахханского хребта, земли Афганистана и Пакистана тянулись узкими языками на восток, встречаясь с таким же языком со стороны Китая. Этот коридор отделял Памир от Индии, и здесь, на пятачке в семьдесят километров, встречались границы пяти держав – правда, одной из них на карте уже не было. Да и другие потерпели изрядный ущерб…
Впрочем, политики, особенно китайские, так не считали. Близость к этому региону мирового пространства, а значит, и к щекочущим воображение секретам сулила веские преимущества, и хотя Китай и вся ВостЛига не препятствовали международным экспедициям, однако относились к ним без всякого энтузиазма. Зато половина походов в пустыню была совершена китайской стороной, и никаких ресурсов – тем более людей – на это не жалели. Понятная щедрость: если секрет раскроют специалисты СЭБ, то он, весьма возможно, окажется всеобщим достоянием, и монополия на пи-бамб выскользнет из рук. К тому же укрепятся позиции ООН в многополярном мире, а это ВостЛигу не устраивало – как, впрочем, исламистов и ЕАСС; этой троице хотелось катать шарик ООН на мировом бильярде по собственному усмотрению. Верно сказал Наполеон: Китай спит, и горе будет, когда он проснется! Мудрая мысль! Вот только император забыл про силу мусульман, хоть и сражался у пирамид с мамелюками…
Макбрайт, а за ним – Цинь Фэй добрались до распадка, исчезли за гребнем стены, но через минуту я снова увидел Джефа, он приблизился к краю пропасти и возбужденно размахивал руками, чтобы привлечь мое внимание.
– Эй, босс!
– Да? – отозвался я, перехватывая канат и ритмично переступая ногами.
– Тут такое… такое!.. Дьявольщина! Много я всякого повидал, но это…
– Нашли летающую тарелку с трупами пришельцев?
– Сколько угодно! Есть и трупы, и тарелки, – мрачно предупредил Макбрайт. – Что делать?
– Стоять на месте, не приближаться. Где Фэй?
– Здесь она, рядом.
За зеленым комбинезоном Джефа мелькнула оранжевая «катюха» девушки, и я успокоился. Что бы они ни нашли, торопиться не стоило; поспешность – плохой помощник в серьезных делах. Тем более если придется увидеть братцев по разуму с седьмого неба… Но в это мне верилось с трудом; формально талги соблюдают принцип Равновесия и не десантируются на Землю. Не думаю, что Джеф и Фэй наткнулись на их диск… Хотя чем черт не шутит! Анклав – это такой соблазн… Вдруг захотели исследовать и потерпели аварию?
Я не ускорил темп восхождения, а лишь наклонил голову и окликнул ад-Дагаба:
– Все в порядке, Сиад?
– Да, – прогудел он, выдергивая очередной клин без помощи молотка, прямо рукой. Потом подтянулся на пару метров и спросил: – Что случилось?
Голос его звучал на удивление спокойно, никаких следов одышки и усталости. Вряд ли стоит проверять его пульс, подумалось мне.
– Макбрайт и Цинь что-то обнаружили.
– На все воля Аллаха, – сказал суданец и выдрал из скалы еще один клин. Трос дернулся, и на мгновение мои ступни потеряли опору.
Я поднялся наверх, в распадок, отлепил шипастые колодки с подошв, сунул их, не глядя, в карман рюкзака и взялся за рукоять мачете. Потом опустил руку; Джеф и Фэй, поджидавшие нас с Сиадом в дальнем конце распадка, не прикасались к оружию, даже к альпенштокам, притороченным поверх рюкзаков. Видимо, близкая опасность нам не грозила.
Ад-Дагаб вылез следом за мной, смотал канат и повесил его на плечо. Разбираться с его поразительными талантами было не время, и я, кивнув суданцу, направился к своим спутникам, застывшим, словно пара статуй из ли-ственита и родонита. Шагавший позади Сиад был, очевидно, свеж как огурчик; дыхания его почти не слышалось.
Мы выбрались из глубокой трещины между утесами, закрывающими обзор, и я моментально понял, что талга-ми тут даже не пахнет. Перед нами лежало плоскогорье; темный плотный базальт с бугристой поверхностью тянулся, слегка понижаясь, до горизонта, а там вставала другая стена, подобная преодоленной, – будто еще один вал, катившийся к нам из глубины застывшего каменного океана. Рассеянный солнечный свет, пробивавшийся сквозь затянувшую небо дымку, был скуден, однако очертания скал, камней и груды каких-то развалин левее распадка виделись с удивительной четкостью – здесь не было обманчивых теней и блеск светила не слепил глаза. Пейзаж, напоминающий гравюры трехсотлетней давности: скупой колорит, зато все тщательно прорисовано, каждый штрих отточен и выверен, всякая деталь на месте. Лишь наши яркие костюмы нарушали гамму черного, серого и бурого цветов.
Конец ознакомительного фрагмента.