Шутник
Наверное, нет такого коллектива, в котором не было бы своего шутника, юмориста-приколиста. На нашей шахте №54 их можно было насчитать не менее десятка. Но никто не мог составить достойную конкуренцию слесарю ВШТ Макару Макаровичу Сосновскому. Он так изводил всех своим похабным юмором, шутками-прибаутками, подколками, розыгрышами и издёвками, что одна половина коллектива его ненавидела тихо, а другая – вполне открыто. Но все вместе обожали слушать, как Сосновский кого-то задевает, и радовались как дети, что не их самих. Кто же не любит посмеяться над другим?
После того как Макар Макарович «развёл» весь аппарат управления шахты по поводу приезда делегации из министерства для вручения переходящего Красного знамени за досрочное выполнение квартального плана и победу в соцсоревновании (а было это, как на грех, 1 апреля), ему стали каждый год этого числа ставить в график выходной. Ведь выведал откуда-то подлец, что делегация действительно прибудет, и использовал психологический приём «от обратного». Зная, что ему доверия нет, он убеждал всю контору, что вот-вот должно приехать высокое начальство. Заходя в каждый отдел, здоровался и многозначительно спрашивал:
– Слыхали, сам министр к нам приезжает? Поздравлять нас будет.
– С первым апреля, что ли? Иди, иди, без тебя уже тут юмористы приходили, – давали ему от ворот поворот.
Даже когда секретарша обзванивала все отделы и приглашала сотрудников пройти в актовый зал, это было воспринято как розыгрыш от Сосновского. Надо отметить, что каждый участок и цех имел определённое место в зале. Второй, третий и четвёртый ряды, отведённые для аппарата управления и работников поверхностного комплекса, зияли своей пустотой, что привело в ужас руководство шахты, принимавшее заместителя министра угольной промышленности. Парторг и председатель профкома кинулись сгонять контору на собрание. Праздник был подпорчен. Но только не для Сосновского, который организовал после собрания ложный вызов начальников отделов в кабинет директора, якобы для разборок. Сам же сел в сторонке и не без удовольствия наблюдал, как те с бледным видом, один за другим, на полусогнутых скрывались за дверями страшного кабинета и вылетали оттуда красными, как раки. Обидным было то, что наказать мерзавца оказалось не за что – за правду ведь не наказывают. Начальник участка, на котором работал Сосновский, посчитал, что самым большим наказанием для того будет удаление на пушечный выстрел от шахты во всемирный День смеха. После этого каждый год в рабочем графике Макарыча 1 апреля стояла жирная красная буква «В».
Далеко не все шутки Сосновского были такими безобидными. Чего, например, стоил его прикол с фуфайками горнорабочих очистного забоя. Здесь нужно кое-что пояснить. Чтобы не просквозило на свежей струе, рабочие одеваются в тёплую одежду, преимущественно это обычные фуфайки, в которых нет никакой необходимости на самом рабочем месте, где порою бывает слишком жарко. После окончания смены рабочие, выскочив на штрек, где дует холодная струя воздуха, надевают тёплую одежду и спешат на выезд. Однажды Сосновский продел в рукава десятка фуфаек несколько звеньев конвейерной цепи, соединил их болтами и заклепал резьбу слесарным молотком. Проклятия и самый отборный мат, которые посыпались на голову «того, кто это сделал», Сосновский воспринимал как лучшую похвалу своей шутке, с самым невинным видом наблюдая издали за возмущениями пострадавших. Те, кому повезло и их фуфайки не попали под раздачу, от души потешались над своими коллегами и радовались тому, что на десяток конкурентов при выезде первой площадкой будет меньше. Правда, у некоторых радость длилась недолго: их пальцы попадали в карманах в солидол.
Выбрасывать одежду было жалко, а рубить расплёсканный болт некогда. Так и потащили клубок одежды с тяжёлым балластом на поверхность. Чтобы понять всю «прелесть» шутки, нужно представить, как несколько мужиков пару километров тупо тащат на себе трёхметровый отрезок якорной цепи.
А чего стоит прикол с сардельками!.. Как-то, выехав на поверхность, Сосновский узнал, что в буфете шахты дают сардельки. Чтобы опередить конкурентов, он, не переодеваясь, подошёл к буфетчице и сказал:
– Валюша, взвесь мне метр сарделек.
– Ты хотел сказать – килограмм?
– Нет, ровно метр.
При этом он достал складной метр, развернул его и протянул буфетчице. Та вздохнула тяжело, но отмерила ровно столько, сколько от неё требовали. Покупатель всегда прав.
– Запиши себе в тетрадку, сколько я должен. Искупаюсь – занесу, – сказал счастливый обладатель деликатеса, запихивая сардельки за пазуху.
Выйдя из буфета, он остановился, ненадолго задумался, протянул одну сардельку под одеждой в расстёгнутую ширинку и гордо зашагал в сторону бани, с наслаждением предвкушая встречу с жертвой прикола. И жертва не заставила себя долго ждать. Навстречу ему шла оператор участка погрузки Маша Ветрова. Женщина немолодая, скромная и культурная. Заметив непотребство, она не смогла удержаться:
– Сосновский, как тебе только не стыдно?
– Стыдно – у кого видно, – с вызовом сказал Макарыч.
– Так у тебя как раз и видно, весь срам свой наружу вывалил, бесстыдник, – женщина рукой указала на торчащую из штанов сардельку.
– Ах, это? – изобразил Сосновский искреннее удивление, достал из кармана свой острый как бритва слесарный нож и отхватил половину сардельки.
Бедная женщина упала в обморок. Хорошо, что здравпункт оказался рядом, быстро откачали.
А когда из профтехучилища присылали на производственную практику учеников, для души Макара Макарыча наступал настоящий праздник. Уж тут было где развернуться его буйной фантазии. Работать на непаханом поле ему было легко и приятно. Начальник с неохотой давал Сосновскому практикантов, но деваться было некуда – их много, а наставников мало. Каждый раз, закрепляя за ним учеников, начальник участка предупреждал:
– Ой, гляди у меня, Сосновский, не учи пацанов гадостям.
– Петрович, ты же меня знаешь. Лучше пацанов предупреди, чтобы они меня гадостям не учили, – взмолился притворно Макарыч. – В прошлый раз так меня эта молодёжь просветила, что старуха из дома чуть не выгнала. Ото гадости – так гадости!
– Ладно, не умничай, забирай вот этих троих и уматывай с глаз долой.
Новоиспечённый наставник увёл из нарядной троих прыщавых юнцов, чтобы показать, где находится баня, чистая и грязная раздевалки, а потом помог получить на складе спецовки, сапоги, каски, портянки, в ламповой – светильники и самоспасатели.
– На сегодня всё, а завтра чтобы без опозданий на первый наряд! И чтоб у каждого был тормозок и фляга с водой. Без этого в шахту никого не пущу. Всем понятно? Тогда до завтра.
Как же он любил педагогические моменты в своей работе! В нём пробуждались одновременно все великие педагоги не только современности, но и прошлых веков. Причём все сразу в одном лице. Справедливости ради следует заметить, что, сколько бы Макарыч ни издевался над своими учениками, другим в обиду их не давал и старался, пусть даже в шутливой форме, передать свой немаленький профессиональный опыт.
Когда у Сосновского появлялись ученики, это был праздник не только для него, но и для всех, кто работал рядом. Причин было две. Первая – будет весело, и вторая – смеяться будут преимущественно над другими. А посмеяться над другими – это мы с превеликим нашим удовольствием. Все с нетерпением ожидали всплеска юмора от Сосновского.
Не успели горняки опуститься на верхнюю посадочную площадку (по-нашему «ожидаловку») и усесться на лавочки, как кто-то, самый нетерпеливый, спросил:
– Макарыч, а скажи, сегодня к тебе молодуха в автобусе никакая не приставала?
Молодуха – любимая тема Сосновского. Он нагло перевирал старые анекдоты, преподнося их как подлинные истории, якобы имевшие место в его жизни. Многие по сто раз уже их слышали, но с удовольствием могли послушать ещё раз, поскольку рассказчиком Макар Макарович был незаурядным.
– А как же, – живо откликнулся он. – Еду сегодня в автобусе. Давка-а… Ну, как обычно. Сесть негде, а тут гляжу – сидит на боковом сидении молодуха, расфуфыренная вся, накрашенная рублей на двенадцать, не меньше. Юбочка коротенькая – аж пупок видно. А самой лет пятнадцать, не больше. Я ей говорю: «Девушка, уступила бы ты старику место». Она молчит, даже бровью не повела. Я опять: «Девушка, ты ещё молодая, могла бы постоять, а у дедушки ножки устали, уступи место. Тебя что, в школе не учили, что старших нужно уважать и место уступать в общественном транспорте?». Она посмотрела на меня, как мой предок смотрел на Врангеля, и говорит: «Дед, иди ты на…». Я её начал воспитывать: «И не стыдно? Такая молодая, а так нехорошо ругаешься. Ты его хоть видела, что так говоришь?». А она мне: «Дед, если тебе их все в спину воткнуть, что я видела, то ты бы на ёжика был похож».
Смеялись все, даже те, кто слышал эту историю не в первый раз, но громче всех хохотали ученики Макарыча, особенно худой рыжий, с яркими веснушками на лице, который никак не мог остановиться; всё остальное время, пока не подошла людская площадка, которую шахтёры именовали почему-то «коза», они смеялись уже только глядя на этого пацана. При посадке в людские вагонетки Макарыч сделал ему замечание:
– Ну, хватит уже. Забыл, как там тебя – Гриша?
– Нет, Гоша я.
– Так вот, Гоша, рот сильно не разевай, садись рядом со мной. За тобой, чувствую, глаз да глаз нужен. От меня чтоб ни на шаг не отходил. Понял?
– Понял.
– Молодец, раз понял.
По дороге к рабочему месту наставник рассказывал ученикам, по каким выработкам они сейчас идут, как они называются и каково их назначение.
– Как вы думаете, для чего я вам всё это рассказываю? – серьёзным тоном спросил Макарыч. – Давай ты, рыжий, отвечай.
– Наверное, для того, чтобы мы знали запасные выхода и куда бежать в случае пожара.
– Ответ неверный. Кто ещё как думает? Молчите? Тогда запомните: рассказываю это вам для того, чтобы вы знали маршрут, по которому в случае аварийной ситуации вы должны будете первым делом выносить своего наставника.
– А это чего? – не понял рыжий.
– Вот бестолковый, – возмутился Макарыч, – это значит меня, потому что я ваш наставник, если ты ещё этого не понял.
– А—а, – дошло до ученика.
– Вот основное место нашей работы. Называется опрокид. Место, где производится выгрузка угля из грузовых вагонеток ВГ-2,5. Вагонетки загоняются в барабан, барабан вращается, опрокидывает вагонетку, затем толкателем порожняя вагонетка проталкивается вперёд, а на её место заталкивается другая, гружёная. И так пока вся партия не разгрузится. Управляет всем этим процессом оператор Лёня. Парень он неплохой, только трошки дебилкуватый, а так ничего, главное, что безобидный, хотя и не отягощён интеллектом. Да и, собственно, нафиг ему интеллект при такой тупой работе. Другое дело наше – слесарское.
– Сам ты дебилкуватый, – обиженно отозвался со своего места «парень», которому было уже далеко за пятьдесят.
– А, ты уже тут, – изобразил удивление Макарыч. – А я думаю: куда наш Лёня запропастился? Ладно, студенты, садитесь вот здесь возле Лёника и ответьте мне на такой вопрос: с чего должна начинаться в шахте работа? Давай ты, рыжий, поскольку, гляжу, ты самый умный, отвечай на поставленный вопрос.
Рыжий Гоша задумался, напряжённо вспоминая всё, чему его учили в ПТУ, и ответил:
– Придя на рабочее место, мы должны проверить первым делом реле утечки тока на сухой трансформаторной подстанции и на АПШ.
– Это правильно, но только это второе дело, а первым делом что мы должны сделать? Давай ты, курносый.
– Мастер говорил, – начал неуверенно паренёк с большим крючковатым носом, который был антиподом курносости, – что всякая маленькая работа начинается с большого перекура.
– Дурак твой мастер, дурной поп его крестил, и дурная была его молитва. В шахте курить нельзя! Зарубите себе это на носу. Всякая работа в шахте начинается с тормозка. Дружно разворачиваем, кто что принёс, и не спеша, с наслаждением, тщательно пережевывая, начинаем забрасывать себе вовнутрь.
Эта команда всем пришлась по душе, ребята зашуршали газетами, в которые была завёрнута нехитрая снедь. Рядом расположились и другие рабочие, которые тоже приступили к трапезе и с нетерпением ждали приколов от Сосновского.
– Ну-ка, посмотрим, что тут моя мне положила, – произнёс Макарыч, разворачивая объёмный тормозок. – Так, хлеб есть, сало есть, колбаска есть, огурчики есть, соль на месте, а яйца забыла положить, курва. Нахрена тогда соль ложила, спрашивается? Нахрена я кур тогда держу? Ну, получит она у меня сегодня. Это ж получается, что тормозок неукомплектован. Это всё равно, что я в свою слесарскую сумку забуду отвёртку положить или пассатижи.
Паренёк, которого Макарыч обозвал курносым, по доброте душевной предложил:
– Макар Макарович, возьмите моё яйцо, у меня их аж четыре – мамка положила.
– Твоё? Нахрена мне твоё? Нет, твоё не хочу, а вот куриное, пожалуй, возьму. Давай.
Сосновский, довольный своей первой шуткой, взял у парня яйцо, не чистя, положил целиком в рот и, хрустя скорлупой, начал медленно, с удовольствием его пережёвывать. Этот неприятный звук заставил морщиться даже тех, кто, казалось бы, давно должен был привыкнуть к выходкам Макарыча, а ученики перестали жевать. У самого смешливого, рыжего Гоши, возникли рвотные позывы, подавить которые ему стоило больших усилий.
– Это ещё что, – пояснил один горнорабочий, – он и селёдку никогда не чистит – целиком ест, с костями и кишками.
– Я видел, как он за банкой пива вместо рыбы сырым мясом закусывал, – добавил другой рабочий. – Вот так отрезал полоски мяса, макал в соль и ел, а пивом запивал.
– Макар, скажи честно, – встрял в разговор третий, – ты когда-нибудь рыгал?
– Ещё не придумали такой дряни, чтобы Макара стошнило, – отозвался со своего места обиженный Лёня. – В прошлом году он на спор выпил стакан керосину – и хоть бы что.
– Нет, братцы, – проглотив остатки яйца и принимаясь за сало, сказал Макарыч, – должен признаться честно: было дело – рыгал. Причём совсем недавно. Встретил на прошлой неделе одну молодуху. Не баба – огонь, кровь с молоком.
– У тебя все молодухи – кровь с молоком, – перебил Лёня.
– Нет, ну правда – редкая бабёнка, – не смутился рассказчик. – Зажал я её в тёмном углу, засосал с таким удовольствием… И вдруг чувствую что-то во рту. Достаю – а это, оказывается, её вставные челюсти. Вот тут меня и стошнило, братцы.
Все дружно засмеялись кроме Гоши, который, отбросив свой тормозок, вскочил на ноги, зажал ладонями рот и побежал прочь.
– Чего это с ним? – удивился один из старых рабочих.
– Наверное, мнительный очень, воображение разыгралось, – пояснил спокойно Макарыч, похрустывая огурцом.
– Довёл парня, – сочувственно сказал Лёня, – поесть не дал человеку.
– Привыкнет, – заверил кто-то.
– А вот скажите, студенты, – обратился Макарыч к оставшимся ученикам, – умеете ли вы разгадывать загадки? Сейчас я буду проверять ваш ай кью.
– Чего? – удивились даже старые рабочие, которым было не привыкать к новым словам в лексиконе своего коллеги.
– Темнота! – воскликнул Сосновский. – Уровень интеллекта, по-нашему. Ну, соображалки то есть. Вот тупость! Эй, как там тебя, Гоша! Хватит прохлаждаться, подходи сюда, тебя это тоже касается.
Подошёл позеленевший Гоша, у которого даже яркие веснушки приобрели нездоровый оттенок.
– Что же ты так? – с укоризной сказал наставник. – Так нельзя. В шахте нельзя быть брезгливым. Мало ли что может случиться. Кого-то травмирует, а ты, вместо того чтобы оказать помощь, в Ригу поедешь.
– В какую ещё Ригу? – не понял Гоша.
– Ладно, это я тебе потом объясню, а сейчас слушай загадку. Значит так, в воде родится, но воды боится. Что это?
Ученики напряглись, усиленно соображая, что бы это могло быть, а старые рабочие затаились в предвкушении весёлого момента. Из них каждый прошёл через подобное тестирование своих умственных способностей. Победителем всегда оказывался Макар Макарович.
– Ну, думайте, думайте, – подбодрил наставник. – Что может в воде родиться и воды же бояться? Ну, ну?
Один из рабочих решил подсказать, демонстративно посыпая солью огурец.
– Не подсказывать! – строго крикнул Макарыч.
Но было поздно, и самый догадливый, по прозвищу Курносый, радостно воскликнул:
– А—а, соль!
– На! Конец мой помусоль! – мгновенно и весело отреагировал Сосновский.
Больше всех смеялись те, кто не раз попадался на подобные подначки.
Когда прикончили тормозки, Макарыч остатки пищи и мусор из газеты высыпал в порожнюю вагонетку, а саму газету аккуратно свернул.
– Когда будет свободная минута, – пояснил он, – новости почитаем. А рабочее место должно быть всегда чистым, как у кота… ну, то, что ты мне сегодня предлагал, Курносый.
– Макар Макарович, – обиделся парень, – вы меня не называйте так больше. Меня Сергеем зовут.
– Обиделся? Брось! Тут у каждого своё погоняло есть, и никто не обижается. Так легче запомнить человека. У тебя нос большой – радуйся! Бабы носатых любят, потому что считают, что если у мужика нос большой, то и с мужским аппаратом всё в порядке, размер не обманет ожиданий. Гошу бог наградил рыжестью – тоже радуйся, Гоша! Ты не затеряешься в серой толпе, ты – яркая личность. И еще: старших на шахте принято называть по отчеству, но при этом говорить ты. Поэтому мне можете не выкать. Запомнили? Тогда пошли, буду аппаратуру показывать. А кстати, что сегодня за день?
– Вторник, – опять попался на подколку Гоша.
– Трахал тебя дворник! – весело выкрикнул Макарыч под дружный хохот бывалых рабочих. В запасе у старого слесаря на каждый день недели, кроме воскресенья, имелась пошлая зарифмованная острота. На вопрос, почему на воскресенье нет, он отвечал: «Законный выходной».
Надо сказать, что Сосновский обладал даром часто говорить рифмами, используя как чужие тексты, так и собственные экспромты. Этим он отличался от многих острословов на шахте. Иногда у него получались очень длинные и острые рифмованные тирады, приводившие в неописуемый восторг окружающих, но об этом чуть позже.
В первый день обучения Макарыч вдоволь поизголялся над своими учениками. Он заставлял их искать выхлопную трубу у электровоза, разгонять помехи высокочастотной рации, работающей от контактного провода, а затем они с толкача пытались завести электровоз. Практиканты надрывали животы от усилий, а старые рабочие – от смеха.
– Ничего, ничего, – утешал в конце смены своих стажёров наставник, – пройдя школу Сосновского, вы уже никогда не попадётесь на дешёвые розыгрыши дилетантов. Дедушка Макар вас плохому не научит.
На следующий день в ожидаловке перед спуском в шахту кто-то опять стал приставать к Сосновскому:
– Макар, а сегодня к тебе молодуха приставала?
– Да, Макар, – поддерживал другой, – как там молодуха с ёжиком поживает?
– Нет, братва, – тяжело вздохнул Макарыч, – сегодня совсем не весёлая история со мной приключилась.
– Расскажи, расскажи, – раздались со всех сторон голоса, и любопытные шахтёры обступили рассказчика.
– Сегодня мне сказали, что жить мне осталось совсем недолго.
– Макар, ты чего, разве можно такое говорить перед спуском в шахту?
– А что я могу поделать? Еду в автобусе. Давка, как обычно, но место мне боковое всё же досталось. Сижу, никого не трогаю. Тут на базарной остановке ещё большая толпа напирает, автобус аж трещит. Притиснули ко мне молодуху. Братцы, кровь с молоком! Ну, красавица-а! Жалко стало, что такую деваху могут раздавить. Я предлагаю ей: садись, мол, мне на коленки, не так давить на тебя будут. И что вы думаете, она садится. Юбочка коротенькая, а сама горячая и нежная вся такая. Едем, доезжаем уже до Толстого, и она мне говорит: «Мужчина, вы скоро умрёте!». У меня даже дар речи под седушку закатился, потому что деваха больно на цыганку похожа, а они, подлюки, всё наперёд знают. А она поёрзала у меня на коленях и продолжает: «Точно, помрёте. Я чувствую ваш конец».
Рыжий Гоша опять смеялся громче и дольше всех.
В этот день практиканты изо всех сил старались не попадаться на подколки своего наставника. Успешнее всех это получалось у третьего, самого маленького, самого щуплого и самого молчаливого ученика, по имени Костя. Но Сосновский не был бы Сосновским…
– Костюлей, дам пи… лей, если будешь всё время молчать, – сказал он.
– А что говорить, если ты, Макарыч, всё время подначиваешь, что бы ни сказал.
– Кто, я? – с напускным удивлением спросил наставник.
– Да, ты!
– Трахали тебя коты! – с облегчением выкрикнул Сосновский.
– Ну вот, я же говорил.
– Обиделся? Зря, я тебя после научу, как нужно отвечать. Лучше скажи, футбол любишь?
– Конечно.
– А когда будет «Шахтёр» со «Спартаком» играть?
– В субботу.
– Отсоси у бегемота! – ещё более радостно воскликнул Макарыч. – Теперь совсем другое дело, теперь можно приступать к работе. Иди-ка, молчун, проверь реле утечки на сухой и распишись за меня.
– Кто, я? – отозвался Костя.
– Именно ты, – подтвердил наставник.
– Трахали тебя коты! – радостно отплатил той же монетой ученик своему учителю. Но того это нисколько не смутило.
– А тебя кошки, и я трошки! – ответил Макарыч и похвалил парня: – Молодец, начинаешь постигать уроки дедушки Макара. Толк будет.
И, уже не обижаясь, Костя отправился выполнять поручение наставника.
В середине смены к Сосновскому обратился Курносый:
– Макарыч, я в туалет хочу, что-то живот прихватило. Где можно сходить?
Недолго думал старый слесарь:
– Вон там, на пятом пикете, есть для этого случая куча глины. Выкопай ямку, сделай своё дело, а потом присыпь, чтобы не воняло.
Куча глины действительно была на пятом пикете, но предназначение её было совсем другое. Проходчики, работавшие совсем недалеко, использовали эту глину для изготовления пыжей, которыми пыжевали взрывчатку в шпурах, как это положено по правилам безопасности. Изготовление глиняной забойки – работа несложная, но сугубо ручная.
Невозможно передать слова возмущения проходчика, который зачерпнул руками рабочий материал, обильно удобренный молодым здоровым организмом. С пахучим куском глины он прибежал на опрокид и заорал, разбрызгивая слюну:
– Кто это сделал? Это только ваша работа, вэшэтэ (то есть ВШТ – внутришахтный транспорт), больше некому устроить такую пакость. Признавайтесь, кого угостить этим дерьмом, а то всех подряд кормить буду.
– Саша, ты не горячись, – попытался успокоить Макарыч проходчика, – зачем же всех сразу кормить? Давай разбираться. Здесь ошибки быть не должно. Это дело нешуточное. Кто виноват, тот должен ответить за своё злодеяние, как говорится, по всей строгости. Лёня, ты это сделал?
– Ты чё, я от кнопок не отходил ни на минуту.
– Видишь, Сашок, Лёня не виноват. За что же ты его должен кормить дерьмом? Я тоже никуда не отлучался, следовательно, и меня не за что. Мои ученики всё время при мне были. Так, хлопцы? Или кто-то отлучался?
– Нет, нет! – замотали перепуганные ученики головами, глядя на страшные глаза проходчика и его мускулистую руку с куском ароматной глины.
– Ну, вот видишь, – развёл руками Макарыч.
– Шо ты из меня дурака делаешь, Макар! Лучше по-хорошему признайтесь, чья это работа!
– Ладно, Сашок, если тебя грызут сомнения, сделаем так. Мы сейчас выстроимся в шеренгу… Сколько нас? Раз, два, три… всего шестеро. Тебе не трудно будет. Значит, становимся в шеренгу, спускаем штаны, принимаем позу буквы зю, ты суёшь свой нос в каждую задницу и по запаху определяешь, чья это работа.
Все заржали, разряжая обстановку, а Саша, бросив в вагон свою неприятную ношу, с сердцем, но уже без былой ярости произнёс:
– Идиоты! Ну, погодите, я вам тоже устрою. Вы у меня ещё не такое получите.
– Саша, – примирительно сказал Макарыч, – пойдём, я тебе воду с орошения открою, а то негигиенично ходить с об… ми руками. Да и сделали это, скорее всего, ваши из предыдущей смены.
– Да нет, – уже довольно спокойно ответил проходчик, – совсем свежак, что я, свежака не отличу?
Слесарь отвязал шланг орошения, висевший над вагоном, направил струю на запачканные руки проходчика и, морщась, сказал:
– Действительно, свежак. Это что же такое надо сожрать, чтобы так воняло?
Когда смена подходила к концу, к наставнику подошёл Гоша и спросил:
– Макарыч, от чего этот болт? Я на рельсах нашёл. Не от электровоза открутился? Это же может авария случиться.
– Ну-ка, покажи. Молодец, Рыжик. Правда, это путевой болт и к электровозу никакого отношения не имеет. Положи в карман, пригодится. При выезде, на посадочной, напомнишь мне про болт. Есть там один у меня… Если будем вместе выезжать, то мы ему его подарим.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление, чтобы было понятнее то, что произошло дальше. Многие острословы пытались соперничать в мастерстве подколок с Макарычем. Но Макарыч имел явное превосходство перед ними из-за умения рифмовать, а рифма всегда выглядит и острее, и смешнее обычного огрызания. Посрамлённый поэтическим даром Сосновского соперник чаще всего считал за лучшее смеяться над собой вместе со всеми. В противном случае он становился объектом насмешек на долгое время. Рифмовал Макар Макорович всё подряд, особенно ему понравилась моя короткая запоминающаяся фамилия, которая легко рифмовалась с массой слов и давала простор для полёта безудержной фантазии поэта-пошляка. Мимо меня пройти и не выдать очередную рифму было выше его сил. Самым безобидным было: «Удод, в рот тебе пароход!». Поскольку я был молод и на вид не представлял собой ничего агрессивного, то во мне он видел то же самое, что боксёр видит в груше, набитой опилками. Пускать в ход кулаки в ответ означало проявить непростительную слабость и потерять всяческое уважение товарищей. Поэтому я решил бить врага его же оружием. Зная, что в острословии последнее слово всегда за ним, я решил рассчитать всё до мелочей, чтобы не было у Макарыча времени ответить на мой выпад.
Однажды на посадочной площадке я держался в стороне до момента, когда людские площадки подойдут очень близко и будет время только для моей шутки.
– Макарыч! – подошёл я поближе. – Прости, я был неправ вчера. Ты не старый ублюдок, ты – великий человек.
– Ты чего это, Вова? – изумился Макарыч. – Али осознал? Или Митькой решил прикинуться? А ну, говори.
– Да нет, Макарыч, я серьёзно, потому что узнал, что в честь тебя целый посёлок назвали.
Вокруг все притихли, насторожились, пытаясь понять, в чём же подвох. Макарыч тоже старался проникнуть в логику моих мыслей.
– Ну? – проронил он. – И какой же?
– Посёлок Дубовский, – отвечаю спокойно и серьёзно.
– Ну и при чём тут Дубовский до Сосновского? Какая-то нескладуха у тебя получается, что-то типа: сидит заяц на заборе, полна ж… кирпичей.
– Ты не понял, Макарыч, Дубовским назвали посёлок в честь самого деревянного слесаря по объединению – Сосновского. Что дуб, что сосна – всё одно дерево.
Народ оценил мою шутку, в отличие от Макарыча. Деревянным на шахте называют никчемного слесаря, а титулом дубового награждают самого тупого и ни на что не годного слесаришку. Это не соответствовало действительности, поскольку мой оппонент был очень даже приличным электрослесарем, хорошо знавшим своё дело, но моей задачей было безнаказанно его задеть, и я этой цели достиг в самый подходящий момент: подошла «коза», и рабочие стали торопиться занять в ней места. Таким образом я стал первым, кто поколебал миф о непобедимости Сосновского.
– Ну что, Макар, как тебя этот пацан отбрил? – слышал я насмешки своих товарищей, которые в этот момент были явно на моей стороне.
Как всякий юморист, Макар Макарович любил смеяться над другими, но не очень радовался, когда смеялись над ним. Вот и затаил он на меня обиду, вынашивая план мести. Для этих целей и понадобился ему болт как символ мужского достоинства.
Три дня Гоша таскал в кармане спецовки путевой болт, каждый раз на посадочной площадке восьмого горизонта напоминая о нём своему наставнику. И вот, наконец, Макарыч, как опытный охотник, выследил дичь, на роль которой был назначен я. Подсев поближе ко мне, он подмигнул Гоше, и тот протянул ему болт.
– Удот, – громко и намеренно искажая мою фамилию, сказал Макарыч, – болт тебе в рот!
Лучше бы он этого не делал. Для него лучше. Не стоило недооценивать юное поэтическое дарование в моём лице. Не дожидаясь, когда посмеются над пошлой остротой, я ответил так же отчётливо и громко:
– А тебе два, чтоб не качалась голова!
– А тебе три, чтобы не было пусто внутри! – молниеносно парировал Макарыч.
– Открывай рот пошире – тебе четыре!
Народ почувствовал, что началась настоящая словесная дуэль, и обратил свои взоры на нас. Сначала молчали, а потом гулом одобрения приветствовали каждый выпад соперников.
– Тебе пять – и приходи за новым опять! – почувствовал кураж Макарыч.
– А тебе шесть и с бешеной собаки шерсть! – не унимался я.
– А тебе семь, чтобы было хорошо совсем!
– Милости просим – тебе восемь!
– Лови девятый, сосунок проклятый!
– А тебе все десять, а больше не влезет! – радостно подвёл я итог, разводя руками. – Всё!
Макарыч долго искал рифму к слову «одиннадцать», беспомощно хватая воздух ртом, ещё больше веселя публику, и без того пребывающую в приподнятом настроении. И тут я решил окончательно добить оппонента:
– Эх ты, Макарон Макароныч, дыши глубже, уже площадки подходят.
Так мной был впервые развеян миф о непобедимости Сосновского, но главное, и я этим по праву горжусь, – прозвище Макарон Макароныч за Сосновским закрепилось до конца его дней. Самым обидным для него было не само поражение, а то, что оно состоялось в присутствии его учеников, в глазах которых он никак не хотел терять авторитет.
Но после выходных дней Сосновский был по-прежнему весел и жизнерадостен.
– Макароныч, как там молодуха с ёжиком на твоём конце поживает? – затрагивали его, как обычно, на посадочной площадке, и все смеялись от постановки вопроса и от нового обращения к Макарычу.
– Не-е, – как ни в чём не бывало отвечал Сосновский, – сегодня одни старухи-мешочницы на базар ехали. Правда, зажали меня так, что молодухам поучиться надо. Одна так притулилась сзади, думал – мешками в спину упёрлась, а когда оглянулся… Мать моя, там сисяки… Во! – он показал руками, какие именно. – Водила как тормознёт, она мне своими арбузами в спину – толк, у меня глаза вылезают из орбит. Так и едем, а водила, как специально, часто подтормаживает. При каждом толчке мои глаза рискуют покинуть насиженное место. Впереди меня баба-дура подумала, что это я ей глазки строю, и спрашивает так интимно: «Мужчина, что это вы так на меня таращитесь?». А мне-то больше не на кого таращиться, только эта противная рожа напротив, в такой давке сильно не поворухнёшься. Я молчу. Она опять, после очередного толчка: «Мужчина, перестаньте таращиться». Я не выдержал и так культурно говорю: «Мадам, если бы вам так же вдули, как мне сейчас в спину, вы бы еще не так таращились». И вот спрашивается, за что она обозвала меня хамом?
Можно бесконечно пересказывать шутки Макарыча. Рот у него редко закрывался, а желающих его послушать было всегда хоть отбавляй. Однажды к нам на шахту приехал наш земляк, дважды Герой Советского Союза космонавт Владимир Афанасьевич Ляхов, который числился почётным членом лучшей на то время бригады страны. И это событие тоже не могло пройти мимо Сосновского. Он быстро его обыграл, подогнав очередной анекдот под факты, которые действительно имели место на шахте.
– Слыхали, вчера Ляхов с делегацией на четвёртый участок ходил? – интересовался он у разинувшей рот публики. – Директор перед этим вызвал начальников и сказал: «Смотрите у меня, не опозорьтесь. Чтобы везде порядок был и чтобы у рабочих тормозки были хорошие. Не дай бог, у вагонщика Бляхина опять будет вонючая селёдка с луком или камса». Ну, Васю Бляхина вы все знаете, ему жена, кроме кильки, редко что в тормозок кладет. А тут идут они вчера, проходят мимо Васи, а тот тормозок уплетает. Наш первый секретарь горкома говорит: «Ну-ка, директор, давай посмотрим, чем твои шахтёры питаются». Бедный директор с лица спал от страха. Смотрят – а у Васька бутерброды с чёрной икрой, и он их с аппетитом не спеша наворачивает. Все испытали чувство гордости за шахтёра, похвалили директора и пошли дальше. А директор задержался возле Васька и спрашивает: «Ты, вот это вот, Бляха-Мухин, где икру чёрную взял? Я даже себе по блату достать не могу, а у тебя целых четыре бутерброда». А Васёк отвечает: «Жена купила два килограмма кильки, мы с ней всю ночь булавками глазки выковыривали».
Он так артистично всё излагал, пародируя и жестами, и голосом героев своего рассказа, что не смеяться было невозможно.
Но однажды Сосновский дошутился. Кроме прочих шуток и приколов, он любил сочинять пошлые матерные песни на популярные мелодии. И если бы просто матерные…
– Макароныч, спой что-нибудь новенькое, – как-то попросили его.
– Новенькое? Ладно, будет вам новенькое. Песня про жену, муж которой уехал в длительную командировку.
Макарыч запел песню собственного сочинения на мотив общеизвестной песни «Раскинулось море широко». Надо отдать должное, у него был хороший голос и отменный слух. По крайней мере, фальшивых нот за ним не наблюдалось. В этой песне был такой куплет:
За то, что раскинула ноги,
Прошу её не оскорблять —
Она не заморская шлюха,
А просто советская б…
Всем песня понравилась, даже кагэбист, говорят, смеялся, когда ему докладывал стукач. А вот Сосновскому было после не до смеха. Таскали его не раз на собеседование в известное учреждение и заставляли петь вживую свои творения в присутствии всех сотрудников. Им было смешно, а Макарыч уже сам не рад был своим талантам. Рассказывали, что только парторг шахты сумел убедить компетентные органы в том, что Сосновский никакой не враг советской власти, а обыкновенный придурок. Хотя я думаю, что там и без этого сидели не дураки.
Макарыча оставили в покое, но острот его мы какое-то время не слышали. Однако такой дар не пропьёшь и не прогуляешь, и вскоре на посадочной площадке опять было весело и шумно.
Теперь расскажу о последней шутке Макара Макарыча на шахте.
Как-то раз Сосновскому дали всего одного ученика. Зато какого! У него был явный талант скульптора. Он всё время лепил фигурки, и делал это очень мастерски. В руках этого практиканта постоянно находился кусок глины, который он разминал и после превращал в очаровательную зверюшку или птичку.
– Что ты, Серёга, всё время ерундой маешься? – сказал ему как-то Макарыч. – Слепил бы что-нибудь стоящее.
– А давай я тебя вылеплю, – предложил ученик.
– А сумеешь?
– Запросто!
– Ну смотри, если не буду похож…
– Да мне не впервой, Макарыч, я для памятников на кладбище уже несколько бюстов вылепил. Ещё ни один заказчик не обиделся. Так то я по фотографии делал, а с натуры гораздо легче.
– Тьфу на тебя. Я ещё пожить хочу. Хотя… может, и сгодится, когда помру. Только вот что, лепить будешь, чтобы никто не видел, а то скажут, что у Макарона крыша поехала. Дескать, слепил из Макарона шута Наполеона.
Несколько дней ученик прилежно работал над бюстом своего учителя, скрывая ото всех будущий шедевр. Всё было бы хорошо, если бы машинист электровоза Федя Кострицкий по кличке Кастрат не нанёс Макарычу кровную обиду. В тот роковой день Федя на шутку Сосновского по своему адресу отреагировал не совсем корректно:
– Макарон, а знаешь, почему Каин убил своего брата Авеля?
– Знаю, Кастратушка, знаю, – ехидно отвечал Макарыч. – Потому, что Авель любил рассказывать старые анекдоты про кастратов.
– Нет. Потому что не любил таких гомосеков, как ты.
Такое оскорбление старый любитель молодух безнаказанным оставить был не в состоянии. Ничто не могло его так оскорбить, как причисление к сексуальному меньшинству. План вызрел мгновенно.
– Доставай из схованки мой бюст, Серёга, – сказал он ученику. – Будем сейчас делать, как у мадам Тюссо.
Ученик был сообразительным. Быстро нашли старую спецовку, которая использовалась как подстилка на импровизированной скамейке возле сухой трансформаторной подстанции, какие-то рваные сапоги, в которых носили путеремонтщики болты и костыли, старую каску, служившую удобной ёмкостью для солидола. Из всего этого получилось вполне приличное чучело. Его отнесли до поворота выработки на сопряжении штрека с ходком на посадочную площадку и положили на рельсовый путь в ожидании Федьки Кастрата, который должен был везти партию груза на опрокид. Место выбрано было идеально. Здесь машинисты набирали скорость, чтобы не буксовать на подъёме, а поворот штрека ограничивал обзор машинисту электровоза. Перед входом в этот поворот машинист в обязательном порядке подавал звуковой сигнал, предупреждая об опасности тех, кто мог находиться вне зоны видимости состава. Уложив чучело на рельсы так, чтобы выглядело естественно, на голову ему нахлобучили каску и повернули лицом навстречу гибели.
– Как живой, – вздохнул Макарыч, – даже жалко губить такой шедевр. Но искусство требует жертв. Да, студент?
– Ради такого дела я ещё сваяю, – заверил ученик.
– А вон и Кастратушка едет, пойдём в ожидаловку, спрячемся, а как только проедет, будем посмотреть на этого умника.
Через несколько минут Федя Кострицкий, набирая разгон перед поворотом, подал звуковой сигнал. А ещё через мгновение он заметил лежащего без сознания на рельсовом пути человека, на которого неотвратимо надвигался его гружёный состав из полусотни вагонеток. Остановить махину уже не могла никакая сила. Федя с ужасом и осознанием своего бессилия повлиять на ситуацию наблюдал, как его электровоз легко переехал жертву, в которой он узнал человека, обиженного им всего пару часов назад. Да, совсем недавно Макарыч был весёлый, живой, жизнерадостный – и вот…
Духу осмотреть перерезанное тело у Фёдора не хватило. В шоковом состоянии, остановив состав, он выскочил из кабины электровоза и побежал в сторону опрокида. Первый, кого он увидел, был опрокидчик Лёня.
– Лёня! – закричал перепуганный насмерть машинист электровоза. – Я Макарона, кажись, переехал.
– Как переехал? Где? – приходя в состояние ужаса, спросил рабочий.
– Там, на повороте. Затормозить не успел… Он уже на рельсах лежал… бледный такой… и глаза уже закрытые.
– А ученик его? Они же вместе пошли.
– Не знаю, я только Макарона видел. Он один на рельсах лежал и не дышал уже. Лёня, пошли, посмотрим.
– Не-е-ет, я покойников боюсь. Представляю, какая там каша… Бр-р-р! Давай лучше горняку скажем, он только что с породного бункера звонил.
Вызвали горного мастера, и уже собрались было идти с ним осматривать место несчастного случая, как к ним, живой и невредимый, подошёл с невинным выражением лица Макар Макарович собственной персоной в сопровождении своего весёлого ученика. Федя потерял сознание…
Лучше всех эту шутку оценил директор шахты. Не успел электрослесарь Сосновский помыться в бане, как начальник отдела кадров вручила ему далеко не в торжественной обстановке трудовую книжку с записью «в связи с переходом на пенсию».
Путь на любимую шахту был отрезан окончательно и бесповоротно. Однако недолго пылился без дела талант Макарыча. По осени играли свадьбу старшего внука. Все гости были в неописуемом восторге от шуток и розыгрышей бывшего слесаря. Свадьба под руководством деда прошла на ура и на одном дыхании. Обычно свадьбы в наших краях проводят в два дня, а эту по просьбе родственников и соседей пришлось растянуть на три – так было весело. Через некоторое время его пригласил сосед провести свадьбу дочери. Так Макарыч стал нештатным тамадой. Казалось бы, живи, наслаждайся любимым делом, так нет, оставаться в рамках приличия надолго было не в его характере.
Однажды на свадьбе солидных людей, к которым из-за границы приехали близкие и дальние родственники – а для них, собственно, и предназначалось это шоу, – Макар Макарович проявил себя с самой отвратительной стороны. Будучи человеком простым и «без мух в голове», как он говорил, Макарыч почувствовал себя неуютно среди чопорной, демонстративно малопьющей, культурной и насквозь фальшивой публики. «Ну ладно, – подумал он, – покажем вам, кто вы есть на самом деле». И принялся самыми иезуитскими методами накачивать гостей алкоголем. Первым делом он убедил всех присутствующих, что не пить до дна означает кровно обидеть молодых. Оставлять на слёзы в рюмках водку – желать молодым горькой судьбы. Когда дело дошло до даров, тут уж Макарыч развернулся вовсю, наливая по полному фужеру водки и заставляя пить не только дарящих, но и всех остальных – для моральной поддержки. Всё фиксировалось на видеокамеру, которая в то время считалась особым шиком и признаком солидности мероприятия. Тамада призывал родителей не скупиться на водку, а родственников – на подарки. Первые были в этот момент очень довольны тамадой, чего нельзя было сказать о прижимистых родственниках из Германии. К вечеру не осталось ни одного трезвого человека на свадьбе, за исключением Макарыча, который добросовестно относился и к работе тамады, и к обязанностям оператора.
Настало время конкурсов. От желающих принять участие не было отбоя. Самыми активными были в доску пьяные иностранные гости. Для начала Макарыч провёл несколько музыкальных, вполне безобидных, конкурсов, а потом объявил в микрофон:
– А сейчас объявляется конкурс специально для самых дорогих зарубежных гостей! Участие принимают исключительно дамы! Желающие могут занять места вот за этим столом. Приз победителю – бутылка лучшего в мире шампанского, нашего, а не какой-то там мадам Клико!
Шесть раскрасневшихся от предыдущих подвижных конкурсов дам и один мужчина поспешили занять места за указанным столом.
– Я же сказал, что это конкурс для дам, – сделал мужчине замечание тамада.
– О, я, я. Любить русский традиций. Хотеть играть. Любить играть. Дафай, дафай!
– Это Вальтер, – пояснила тёща, – муж моей двоюродной сестры. Пусть сидит, всё равно не отвяжется. Он по-русски говорит хуже, чем я по-немецки. Хотя я, кроме «хенде хох» и «Гитлер капут», ничего не знаю.
– Ладно, – согласился Макарыч, – пусть сидит, сам напросился.
Тамада объяснил правила конкурса: нужно с закрытыми глазами без помощи рук откусить как можно больший кусок от неочищенного банана. Условия простые: кто быстрее и больше откусил – тот и победитель. Затем Макарыч отвел в сторону помощников и объяснил им их задачу. Помощники были парни молодые, весёлые и вполне понятливые. Конкурсантам, прежде чем завязать глаза, показали, где перед ними на столе помощники будут держать на вытянутых руках бананы, чтобы они могли заранее примериться. Затем завязали им глаза и заставили завести руки за спину, чтобы не было соблазна ими себе помогать. Когда участники конкурса готовы были по команде приступить к выполнению задания, помощники ловко натянули на бананы презервативы и замерли в ожидании.
– Начали! – скомандовал тамада. – Маэстро, музыку!
Некоторые дамы, наткнувшись губами на знакомый предмет, испытали настоящий шок. Победителем оказался Вальтер, который отхватил самый большой кусок банана, даже не поняв подвоха. Зато стал счастливым обладателем приза, которым тряс над головой и что-то радостно выкрикивал на немецком. Очевидно, в этот момент он чувствовал себя Шумахером, выигравшим важный этап «Формулы 1», и требовал от тамады новых побед, чтобы закрепить свой успех.
В общем, свадьба прошла очень весело, но когда протрезвевшие гости посмотрели на себя в кино – а там было на что посмотреть помимо конкурса с бананами, – Вальтер что-то простонал по-немецки.
– Что он сказал? – поинтересовалась хозяйка у своей двоюродной сестры.
– О мой бог! Какие же мы свиньи, – перевела сестра.
– Правильно, это вам не русиш швайн, – подвела итог хозяйка.
Макарыч был доволен своей работой, даже приобрёл копию видео этой свадьбы. Но это была, пожалуй, его лебединая песня. Может быть, из-за расстройства заморского гостя, а может, по какой другой причине Сосновского перестали приглашать на подобные мероприятия. Стареющий Макарыч заскучал дома и, чтобы совсем не утратить квалификацию, тренировался на жене, детях и внуках, доводя порою своих родных этими шутками до белого каления.
Так прошло несколько лет. Однажды из Москвы приехал погостить младший внук, самый любимый. Он уехал в столицу уже чужого государства на заработки и быстро нашёл там своё счастье в лице коренной москвички с отдельной квартирой, с которой уже год прожил в счастливом, хоть и неофициальном, браке.
– А почему жена не приехала с тобой? – поинтересовался дед.
– У неё бизнес, – с гордостью ответил внук. – Я с ней и познакомился, когда она взяла меня к себе на работу.
– У неё, стало быть, бизнес, а мой любимый внук – подкаблучник, – горько вздохнул Макарыч.
– Да уж лучше быть в Москве подкаблучником, в чистоте, тепле и с деньгами, чем гнить в вонючей шахте за копейки, – обиделся внук.
– Лучше быть в дерьме, но оставаться при этом человеком, а не альфонсом. Когда ты работал в шахте, ты был человеком.
– Да каким я был человеком, дед? Я даже семью себе завести не мог позволить.
– Заводят собак! Мы с твоей бабкой, прежде чем построить вот этот дом, пять лет клопов в бараке кормили, но были счастливы.
– Сравнил! Когда это было? Совсем в другие времена!
– Не помню кто, но кто-то очень мудрый, сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».
– А это ты к чему?
– Боюсь, что сейчас не поймёшь.
Два дня Макарыч ходил задумчивый, а потом решил спасать внука. Он стал уговаривать того взять его с собой, так как никогда не был в Москве.
– Вот умру и не увижу столицу златоглавую, – убеждал он внука. – А так и Москву посмотрю, и на жену твою полюбуюсь. Может быть, ты наврал всё, потому и не хочешь, чтобы я ехал. Или ты деда стыдишься?
– Ничего я не стыжусь. Просто ты начнёшь там свои шуточки шутить, а это тебе не шахта, могут не понять.
– Стыдишься деда – так и скажи. Они там, наверное, графья, конечно, не то, что мы, шахтерня неотесанная…
– Да ладно тебе! Собирайся, поехали.
Вы видели, как ведёт себя собака, выпущенная на волю после долгого пребывания взаперти? Тогда можете понять ощущения Макарыча. Ехать решили автобусом из Луганска. Дедушка по достоинству оценил удобства сидений добротной машины, в первую же минуту попробовав все виды регулировки положения кресла, к большому неудовольствию сидящего сзади тучного мужчины. Внук расположился у окна, а Макарыч занял место у прохода. Автобус тронулся, и дедушка сразу же «включил дурачка».
Проходившему мимо него второму водителю он сделал замечание:
– Во время движения автобуса хождение по салону запрещено.
– Мне можно, – вежливо пояснил молодой человек, – я водитель этого автобуса.
– А как же мы тогда едем, если водитель по салону разгуливает? – изобразил удивление Макарыч, но потом подмигнул и сказал: – А—а, понятно. Автопилот включил.
– Нет, дедушка, – так же вежливо ответил молодой человек, – я второй водитель.
Макарыч хотел продолжить беседу, но внук толкнул его локтем в бок:
– Дед, не мешай людям работать.
– Я ничего, я просто интересуюсь, – пробормотал дедушка, а водитель, извинившись, пошёл в конец салона. – Надо же, какие вежливые. Даже неинтересно.
Когда молодой человек, возвращаясь, поравнялся с Макарычем, тот поймал водителя за лацкан пиджака и великосветски произнёс:
– Извините меня, пожалуйста, можно вопрос?
– Да, пожалуйста.
– Скажите, во сколько мы прибудем в Мариуполь?
– Мариуполь совсем в другой стороне, дедушка. Мы не будем через него проезжать.
– А разве мы едем не на Мариуполь? – искренне удивился Макарыч.
– Нет, дедушка, этот автобус идёт на Москву.
– Как – на Москву? – в голосе старика одновременно прозвучали нотки ужаса, удивления и возмущения: в Сосновском проснулся настоящий артист.
– Степаныч! – заорал не своим голосом водитель коллеге, – останови! У нас тут пассажир рейсы перепутал.
Внуку стоило огромных усилий убедить обоих водителей, что дедушка таким образом шутит.
К чести водителей, нужно сказать, что чувство юмора у них всё-таки было, и кончилось дело тем, что Макарыч большую часть пути развлекал их, перебравшись на переднее сидение, анекдотами и весёлыми историями из шахтёрской жизни. А в Москве они тепло распрощались, как старые друзья, сказав внуку:
– Классный у тебя дед, береги его. Сколько ездим, а такого весёлого встречаем впервые.
Макарыч предусмотрительно попросил внука показать Красную площадь.
– Да успеешь ещё, – не понял подвоха внук. – Давай сначала домой.
– Нет, внучок, хочу посмотреть Красную площадь, а потом и помирать не страшно будет.
– Ты чего, помирать собрался?
– У меня уже возраст такой, что в любой момент могу кони двинуть. Уважь старика, покажи площадь.
– Ну ладно, – согласился внук, – поехали. А ты как хочешь – в метро или такси возьмём?
– На такси я и дома покатаюсь. Давай метро.
Побродив по Красной площади, Макарыч сказал:
– Теперь можно и домой.
Внук значение этих слов поймёт немного позже.
Когда приехали на квартиру, хозяйки дома не было.
– Юля ещё на работе, – пояснил внук. – Можешь отдохнуть с дороги. Хочешь – на диване, а хочешь – кровать постелю.
Дедушка предпочёл мягкий кожаный диван, и под звуки телевизора быстро заснул.
Часа через три внук разбудил дедушку:
– Дед, вставай, Юля пришла.
Макарыч поднялся, сонно протирая руками глаза. В комнату вошла женщина лет на пятнадцать старше внука, высокая, худощавая, с короткой, под ёжика, стрижкой. На лице не была написана радость от встречи.
– Кто это? – спросил Макарыч, изображая искреннее удивление.
– Ты что, не проснулся? Это же Юля – жена моя, – пояснил внук.
Дед задумался, будто пытаясь что-то вспомнить или сообразить, бормоча себе при этом под нос:
– Юля, Юля… в попе дуля…
А потом изобразил ещё большее удивление:
– А тогда кем была та, с которой ты к нам приезжал?
…Домой ехали уже поездом, в плацкартном вагоне, на боковых местах, с полным комплектом вещей. Ехали молча, не глядя друг на друга. Если внук умел молчать сутками, то Макарыч себе этого позволить не мог.
– Ну не понравилась она мне, – сказал он виновато. Внук не реагировал. – Ну какая она тебе жена? Ты молодой, красивый… Она же старуха! Да к тому же ревнивая, и чувства юмора никакого. Ну на кой она тебе?
Внук молчал, демонстративно глядя в окно, будто деда для него больше не существовало.
– Пожить в Москве захотелось? – продолжал Макарыч. – Подумаешь, Москва! Стоит ли из-за этого губить свою молодость? Нет, я понимаю, был бы ты артистом, тогда – да, а так – мальчик на побегушках у тощей старушки. По мне лучше с бедной молодухой, чем с богатою старухой. Молчишь? Тогда сам знаешь, где торчишь.
Мимо проходила проводница, предлагая чай.
– Хочу чаю, аж кончаю, – сострил дедушка. – Нам два чая, пожалуйста, милая барышня.
– Мне не надо, – сердито пробурчал внук. – Лучше я пойду покурю.
– Всё равно несите два, я и сам выпью.
Внук пошёл в тамбур, но, проходя мимо купе проводников, задержался и о чём-то долго с ними беседовал.
Когда проводница принесла Макарычу чай, тот снова взялся за своё:
– Милая барышня, скажите, пожалуйста, во сколько поезд прибывает в Воркуту?
– В какую Воркуту, дедушка? Мы идём на Луганск.
– Как на Луганск? – включил свой артистический дар старик. Он и предположить не мог, что его с потрохами предал родной внук.
– Так, на Луганск, – подыграла Макарычу проводница.
– А мне в Воркуту надо, мне на Луганск не надо!
Стала подтягиваться любопытная публика из соседних отсеков и сочувствовать бедному заблудшему дедушке, ругая всех и вся, вспоминая его непутёвых родственников, бросивших больного старого человека на произвол судьбы, кляня на чём свет стоит нынешнюю власть и современные нравы. В такой обстановке Макарыч чувствовал себя как рыба в воде и ещё больше входил в кураж.
– Все меня бросили, никому я не нужен.
– А молодой человек, который сидел с вами, – он кто? – поинтересовалась сердобольная полная женщина.
– А я почём знаю, он даже чаю не захотел со мной выпить.
– Надо же что-то делать, – сочувственно произнесла другая, не менее сердобольная женщина.
– Граждане! – завопил старик. – Остановите поезд, я сойду, пока далеко не уехали.
Когда кто-то из пассажиров начал всерьез интересоваться, где находится стоп-кран, проводница не на шутку испугалась:
– Какой стоп-кран? Вы что? Погодите, я сейчас старшего позову.
Она вернулась с коллегой, оказавшимся довольно-таки крепким мужчиной, объясняя ему на ходу ситуацию, как будто тот не был в курсе происходящего.
– Ну что ж, на ближайшей станции будем высаживать, – сказал мужчина в форменной одежде.
Публика неодобрительно зароптала.
– Не волнуйтесь, граждане, мы передадим дедушку дежурному по вокзалу, там разберутся.
…Как ни упирался Макарыч, но силы были неравны, и он оказался на перроне незнакомой станции. Когда его волокли мимо внука, мирно курившего в тамбуре, он умолял проводников:
– Вот, у внучка спросите, он подтвердит!
– Вы знаете этого дедушку? Он утверждает, что вы его сопровождаете.
– Не знаю я этого психа. Он ещё в Москве ко мне привязался. Мне он сразу показался подозрительным.
– Предал деда? – уже стоя на перроне, сказал горько Макарыч. – Предатель! Ты первый предатель в роду Сосновских. Ну и катись к чёрту.
Старик громко сплюнул, отвернулся и пошёл вдоль состава.
– Ладно, дед, – примирительно сказал внук, – я пошутил. Залезай обратно.
– Да пошёл ты!
– Ну чего ты обиделся? Ты пошутил, я пошутил. 1:1. Залезай, а то поезд сейчас тронется.
Макарыч, не отвечая, медленно шагал вперед. Снова пришлось применить силу, чтобы втащить старика обратно.
Дальше ехали молча, расположившись каждый на своей полке. Если Макарыч был сильно подавлен, то у внука настроение заметно поднялось. Расплатившись бутылкой коньяка с проводниками за удачный розыгрыш, перед тем как залезть на верхнюю полку, он наклонился к отвернувшемуся к стене старику и тихо сказал:
– А всё-таки я люблю тебя, дед. Прости и не сердись.
Макарыч и без этого простил уже внука и нисколько не сердился. Он был счастлив. Его душу наполняла двойная радость: любимый внук возвращался домой – и появилась, наконец, достойная смена. Теперь можно с чистой совестью уходить на покой.