Код Гарринчи
Авдеич, он же Гарринча, получил в юности прозвище великого бразильского футболиста вполне заслуженно. Ну, во-первых, он также от рождения имел одну ногу короче другой, а во-вторых, ему не было равных на футбольном поле посёлка. Надо ли говорить, что в шестидесятых вся страна была помешана на футболе, а уж детвора рабочих посёлков – и подавно? Тренер местного «Авангарда» буквально охотился за одарёнными подростками. Но Гарринча местного пошиба был насколько талантлив, настолько и ленив. Ходить регулярно на тренировки являлось для него непосильной задачей, и он дальше родного шахтёрского посёлка выезжал крайне редко. Футбольное детство осталось в далёком прошлом, мало кто уже помнил, за что Авдеич получил почётное прозвище, да и немногие уже знают о самом великом бразильце, но имя Гарринча закрепилось за ним прочно и навсегда.
Семейная жизнь у него не сложилась, проживал он одиноко в родительском доме, некогда очень добротном, но после смерти родителей и по причине несусветной лени хозяина пришедшем в занехаенное, как у нас говорят, состояние. Жил Авдеич на очень скромную пенсию, которой, ввиду таких же скромных потребностей, ему вполне хватало. К тому же держал он небольшое хозяйство: десяток куриц, петуха, кота, козу и козла.
Вот о козле стоит поговорить особо. Все животные пользовались свободным доступом в жилище Авдеича, но козёл по кличке Стёпа имел собственную кровать и спал только в доме. Да и хозяином, пожалуй, был больше козёл, чем хромой старик. Когда козёл заходил в дом, все животные, включая козу и кота, выбегали во двор. А при Авдеиче, в отсутствии козла, куры могли позволить себе снестись прямо на подушку деда, что нисколько того не огорчало. Он радостно брал яйцо и ковылял на кухню, где тут же разбивал его на сковородку.
Стёпе нравилось, когда Авдеич сидел на крыльце и курил. Он стоял рядом, с наслаждением вдыхал табачный дым и с нетерпением ждал, когда старик бросит окурок. Тогда козёл тушил его копытом, а потом жадно съедал.
Была ещё у них страсть на двоих – любопытство. Стоило услышать, как кто-то идёт по улице, – тут уж кто раньше подбегал к забору, в котором на уровне головы была выломана доска – следствие хулиганских действий местных подростков. Это был не просто дефект в некогда солидном деревянном заборе, это был наблюдательный пункт и пункт связи с внешним миром. За него всегда шла непримиримая борьба с переменным успехом между человеком и животным.
Когда побеждал человек, он всегда здоровался с прохожим и втягивал его в мимолётный разговор. Выглядело это приблизительно так:
– Здорово, Васёк!
– О! Привет, Гарринча! Как поживаешь?
– Живём, со Стёпкой хлеб жуём. А ты с работы?
– Откуда ж ещё?
– А может, с танцев? Ха, ха, ха! – ему казалось, что он удачно сострил.
– Да уж, натанцевался сегодня в забое.
Для Авдеича эти краткие разговоры были единственным развлечением в его однообразной, скучной жизни.
Теперь хочу рассказать о другом персонаже, жизнь которого кардинально изменил этот одинокий старик.
Что греха таить, шахтёры – люди пьющие, впрочем, как и весь советский народ. Об умении шахтёров пить ходят легенды, но поверьте, это только легенды, не более того, хотя они шахтёрам очень нравятся и даже льстят их самолюбию. Исходя из этого, Петруха Брехунов был во всех смыслах личностью легендарной в нашем посёлке. Если бы не его трудолюбие, то с работы его уже давно выгнали бы с треском и неоднократно за систематические пьянки. Каждый раз, когда решалась его судьба на профкоме, за него горой становилась бригада, напоминая активу шахты о трудовых заслугах Петра Константиновича. Редко какой день на шахте обходился без пресловутого «бутылька». Кто-то уходил, в отпуск, кто-то – на пенсию, родилась дочь – выставляй бутыль, за сына полагается два. А было ещё много праздников: дни ВМФ, ВДВ, пограничника и святой для шахтёра день взятия Бастилии. Так вот, ни один «бутылёк» Петруха не пропускал. Возвращаясь домой, он обожал горланить песни, поскольку в этот момент ему казалось, что Козловский и Соловьяненко ему в подмётки не годятся. Его не смущало даже то, что ни одной песни от начала до конца он не знал: мог начать с «Розпрягайтэ, хлопци, конэй», плавно перейти на «Ой, цветёт калина» и под занавес выдать «Спят курганы тёмные». По мере приближения к дому его так развозило, что последний отрезок дистанции он чаще всего преодолевал на четырёх конечностях. Но даже тогда он продолжал напевать уже слабеющим голосом.
Заметив его в таком виде, привыкшие ко всему соседи кричали его жене:
– Валька, встречай своего. Вот оно, горе Донбасса, идёт.
– Уже не идёт – ползёт! – обязательно уточнял кто-нибудь.
Жена встречала кормильца не очень ласково, но и не агрессивно, помогая ему войти в дом и завалиться в кровать. Валентина иногда сетовала на мужа:
– Не пил бы – золотым человеком был бы.
– Валюха, – обещал он, – брошу, скоро брошу… Ну гадом буду, Валюха, брошу. А и подумать, как тут не пить, когда все пьют её, проклятую.
Он мог долго обещать, клясться, потом от жалости к жене, детям и себе расплакаться и, утешаемый женой, мирно уснуть. А утром, как обычно, уходил на работу и опять приходил в стельку пьяным.
И вот кульминация. Гарринча, по своему обыкновению, сидел в трусах на крыльце, курил перед сном последнюю сигарету, козёл Стёпка наслаждался дымом и терпеливо ждал свой окурок, как вдруг вдалеке послышалось «Вышел в степь донецкую парень молодой». Это привычно надрывался Петруха. Авдеич и Стёпа кинулись к наблюдательному пункту. Кому ж не хочется пообщаться перед сном, тем более что день в этом отношении выдался совершенно не щедрым. Завязалась извечная борьба за «место под солнцем» человека и козла. На этот раз победил козёл, гордо выставив рогатую голову в проём.
– Стёпка, пусти по-хорошему, – взмолился старик, пытаясь оттеснить наглое животное всем своим тщедушным телом. Но тот был явно сильнее и уступать не собирался.
– Ну ладно, попросишь у меня сигаретку, – перешёл на угрозы Авдеич. – И спать будешь во дворе, козлище!
Ему ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим на улице через щель в заборе. К этому моменту Петруха был уже совсем рядом, находясь в стадии между двумя и четырьмя конечностями, то падая на обе руки, то подымаясь, но автопилот не подводил, и он продолжал двигаться в нужном направлении – к родному дому.
– Здорово, Петруха! – весело крикнул сквозь щель Гарринча.
Петруха на полуслове оборвал песню и, не поднимая тяжёлой головы, произнёс:
– Ну, я – Петруха, а ты кто?
– Хрен в пальто, – сострил Авдеич. – Опять нажрался, бродяга?
– Ну, так у Витька сын родился. Мы пару бутылей откушали. Потом у Серёги Козлова добавили. Чё там с тех двух бутылей взять.
– Всё тебе мало? – перешёл на строгий тон старик. – Каждый день напиваешься до чёртиков. Куда тебе оно только лезет?
Петруха, после очередной попытки стать твёрдо на ноги, присел, прислонившись к забору.
– Ты прямо как наш парторг. Тому тоже – хлебом не корми, водкой не пои, дай только Петра Константина… новича повоспитывать.
– Гореть тебе в аду, алкоголик несчастный!
При этих словах взгляд Петрухи упал на козлиные копыта, которые просматривались при тусклом освещении фонаря в промежутке между землёй и нижней частью забора. Мороз продрал его по коже. Он несмело поднял голову вверх и увидал козлиную морду, приобретшую зловещие очертания на фоне полной луны. Состояние шока и дикий страх охватили всё существо горького пьяницы.
– Бросай пить, говорю тебе, пока не поздно!
Последние слова Авдеича вывели из оцепенения бедного Петруху, и с дикими криками «чёрт, чёрт!» он, подброшенный невидимой пружиной, вскочил на ноги и помчался, не переставая орать, по слабоосвещенным улицам к родимой хате. Чем ближе был его дом, тем меньше хмеля оставалось в перепуганной голове. А когда перелетел порог, был уже трезв как стекло.
Первое, что он прокричал жене, было: «Где икона, Валюха?», чем поверг её в неописуемое изумление. Она, видя его состояние, поняла, что расспросы бесполезны, молча достала из шкафа завёрнутую в рушник икону, которой их когда-то благословляли её родители, и, развернув, подала. Петруха с иконой в руках рухнул на колени, стал осыпать лик Божьей Матери поцелуями, креститься и шептать:
– Господи, помилуй, спаси и сохрани от нечистого. Укрепи дух мой, дай мне силы бросить проклятую водку. Не отдавай меня этому козлорогому…
Жена долго стояла и смотрела с удивлением и скорбью на мужа, и только выдохнула:
– Всё, видать, допился до чёртиков!
После он ей рассказал, как повстречался с самим Сатаной и как еле унёс от него ноги. Вот так дед Гарринча, сам того не подозревая, закодировал самого отъявленного пьяницу нашего посёлка, который теперь исправно ходит в церковь, и уже несколько лет никто не видел его в пьяном виде.
Теперь не только жена, но и соседи говорят, провожая Петруху взглядом:
– Золото – не человек.